(пер. с нем. С. Луговика)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2012
Ключевые слова: Первая мировая война, Германия,
«августовское переживание», память
Ф. Б. Шенк
«АВГУСТОВСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ»: НАЧАЛО ПЕРВОЙ
МИРОВОЙ ВОЙНЫ КАК ПОВОРОТНЫЙ ПУНКТ НЕМЕЦКОЙ ИСТОРИИ
Западный портал здания Рейхстага в Берлине украшает
короткая, но выразительная надпись: «НЕМЕЦКОМУ НАРОДУ» («DEM DEUTSCHEN VOLKE»). Неоренессансный
архитектор Поль Валло предложил установить ее еще в 1894 году, но лишь в
декабре 1916 года она заняла свое место на фасаде здания[1].
В этом же году кайзер Вильгельм II признал за немецким народом право
легитимировать политическую власть. В контексте всего этого имеет смысл
рассмотреть историческое событие, запечатленное в немецкой куль-турной памяти
как «августовское переживание» (Augusterlebnis).
Этим словосочетанием
современники и позднейшие историки пытались передать то чувство национального
единения и воодушевления, с которым не-мецкий народ якобы встретил 1 августа
1914 года, объявление войны России и последовавшее за ним начало Первой мировой.
Сообщение о надвигающейся военной угрозе (31 июля) и объявление о мобилизации
на следующий день были встречены коллективным экстазом и патриотической
эйфорией. По крайней мере так до последнего времени считалось в исторической
науке. Некогда враждебные друг другу политические группы с энтузиазмом объ-единились
под милитаристскими лозунгами; рабочие и буржуа, крестьяне и интеллектуалы
отправлялись на поля сражений с песнями и цветами в руках. Вильгельм II в своей
знаменитой тронной речи, произнесенной 4 августа, провозгласил: «Я не признаю
больше никаких партий, для меня теперь сущест-вуют только немцы»[2] — и таким образом, как можно
предположить, высказал сокровенные мысли множества своих подданных. Долгое
время считалось, что люди воспринимали начавшуюся войну как избавление, начало
«нового вре-мени», эру «нового гражданского мира» (Burgfrieden). По мнению историка Фридрих Майнеке, первого августа
1914 года «для всего мира и в особенности для немецкого народа началась новая
историческая эпоха»[3]. Эта дата до сих пор
воспринимается как «поворотный момент» новейшей немецкой истории[4].
Если попытаться найти
месяц, на который чаще всего приходились исто-рические цезуры в Германии XX
века, то таким месяцем будет не август, а, скорее, ноябрь, особенно девятое
число этого месяца: 9 ноября 1918 года, во время Ноябрьской революции, перестал
существовать кайзеровский рейх; в 1923 году во время пивного путча Гитлер
попытался в первый раз захватить власть; в 1938 году устроенная нацистами
«хрустальная ночь» повлекла за собой волну антиеврейского насилия; наконец, 9
ноября 1989 года пала Бер-линская стена. С этой точки зрения 9 ноября кажется
наиболее важным и символичным днем новейшей истории Германии[5]. Однако и для августа есть
место в немецкой истории — прежде всего с этим месяцем связано начало Первой
мировой войны[6]. Что же именно позволяет
считать август опреде-ляющим для новейшей истории Германии? Подтверждают ли
исторические источники тезис о том, что «августовское переживание» охватило все
обще-ство целиком? Или же мы имеем дело только с искаженными ощущениями и
впечатлениями современников и последующими стилизациями историков? Для каких
общественных групп и социальных слоев август 1914 года действительно стал
историческим переломом и можно ли говорить о том, что для некоторых частей
немецкого общества все осталось как прежде? В этой статье мы попытаемся в общих
чертах ответить на эти вопросы.
* * *
Исходной точкой наших размышлений о значении августа
1914 года в но-вейшей истории Германии служит обобщение предположений Райнхарда
Козеллека, различавшего исторические «события» и «структуры»[7]. По Ко- зеллеку, события «ex post изымаются [историками] из
бесконечности про-исходящего и впоследствии могут восприниматься частью современников
как связное целое, как единство [в нашем случае как поворотный момент ис-тории.
— Ф.Б.Ш.]». И если «событие» поддается пересказу и однозначно ло-кализируется
во времени, то в случае «структур» хронологические границы оказываются менее
принципиальны. Структуры, по Козеллеку, можно рас-сматривать как контексты или
«взаимосвязи», исключительно важные для исторических процессов — они не
возникают в результате простого нани-зывания событий. Структуры, по
определению, отличаются особой дли-тельностью и устойчивостью, тем, что
изменения в них протекают в более широких временных рамках. Вместе с тем
временная протяженность исто-рической структуры отчасти «пересекает границы
того хронологически ре-гистрируемого пространства (Erfahrungsraum) человеческого опыта, в кото-ром имеет место событие».
Структуры, описание которых можно найти уже у Фернана Броделя[8] и теоретиков школы «Анналов»
под именем longue duree, объединяют, например, виды господства, констелляции
«друзей и врагов», бессознательные формы поведения, уклад супружеской жизни,
привычки или правовые системы. «Если события производятся и переживаются от-дельными
субъектами, то структуры как таковые надындивидуальны и ин-терсубъективны».
Тем самым два вопроса,
сформулированные редакцией «Нового лите-ратурного обозрения»: «Как в стихийном
процессе нормализации жизни в ключевых моментах мировых катаклизмов ХХ века
частный человек осмысляет и воссоздает свое бытие во всей совокупности личных и
социаль-ных связей?» и «В каких сферах жизни частного человека произошли ради-кальные
изменения?», с нашей точки зрения, соотносятся с характерным смысловым
напряжением между историческим событием и структурой.
Нет никакого сомнения, что жители Германии, так же как и их современники во
Франции, Англии, России, воспринимали начало Первой мировой войны как
историческое событие эпохального масштаба. Дискурс современников об
«августовском переживании» оставил нам красноречивые свидетельства та-кого
восприятия. Однако радикальные структурные изменения в
политике, культуре, обществе, к которым в средне- и долгосрочной перспективе в
итоге привела мировая война, не могли быть предсказаны современниками. «Война
казалась событием, а оказалась состоянием, длившимся для всего немецкого
общества более чем четыре года»[9]. Юрген Острехаммель пишет:
«Только когда война закончилась, к людям пришло осознание, что они уже не живут
в XIX веке»[10]. Только при наличии
временной дистанции можно ответить на вопрос, какие исторические структуры
действительно изменились с началом Первой мировой войны, какие сферы жизни были
захвачены этой трансфор-мацией (а какие, напротив, остались нетронутыми) и в
какой степени «гори-зонты ожиданий» (по Козеллеку) современников соотносятся с
дальнейшим историческим развитием.
* * *
Сообщение о мобилизации, напечатанное во всех вечерних
газетах страны 1 августа 1914 года, во многих городах вызвало волну
патриотического вооду-шевления. Уже в последнюю неделю июля, когда конфликт
между Австро-Венгрией и Сербией был готов перерасти в силовое противостояние
евро-пейских держав, по всей стране исполненные любопытства люди собирались у
дверей редакций и мест, где вывешивались свежие газеты, чтобы узнать по-следние
политические новости. Заявление об отказе Сербии принять ульти-матум
Австро-Венгрии 25 июля вызвало в Берлине и других городах спон-танные
патриотические демонстрации и митинги. Студенты и другие националистически
настроенные группы граждан скандировали на улицах и в кафе воинственные лозунги[11]. Когда кайзер Вильгельм II
с балкона Бер-линского замка объявил о начале мобилизации и провозгласил
внутриполи-тический «гражданский мир», его воодушевленно приветствовали десятки
тысяч людей[12]. Когда социал-демократы,
составляющие своими 110 депута-тами самую большую фракцию рейхстага, одобрили
немецкие военные займы и отказались от предыдущего антивоенного курса,
казалось, что эпоха оже-сточенной политической борьбы миновала. Во время
формирования воин-ских частей, в августе, на военную службу было призвано свыше
4 млн муж-чин, и это не вызвало никакого противодействия со стороны населения.
Напротив, на фронт отправилось свыше 180 тыс. добровольцев[13].
Фотографии
увенчанных цветами солдат и женщин, провожающих их на вокзалах, вскоре
замелькали на открытках и газетных разворотах. Казалось, вся страна сплотилась
перед лицом предстоящей битвы с общим врагом. После сообщений о первых победах
немецкой армии патриотическое вооду-шевление было практически безграничным и
повсеместным. Даже в рабочих кварталах Берлина, до недавнего времени — главных
оплотах интернациона-лизма, на фасадах домов 2 сентября (годовщина победы в
битве при Седане
Новости и картины
тех дней производили на современников весьма силь-ное впечатление, и пресса
создавала для этого исторического момента особую ауру, стилизуя военное
воодушевление немцев под «священный гнев»[15].
Как писал журналист газеты «Tagliche Rundschau» 2 августа: «То, что пережила Германия в эти дни, —
великое чудо самообновления, отбрасывания всего ме-лочного и чуждого, своего
рода могущественное пробуждение национального характера»[16].
Несколько дней спустя в той же газете мы читаем следующее: «Об этой неделе
августа будут говорить до тех пор, пока существует немец-кий народ и звучит
немецкая речь. Картины и голоса этой недели будут со-провождать жизнь всякого,
кто был ее свидетелем»[17]. В начале августа, как
отмечали многие очевидцы, немцы впервые пришли к своего рода «народ-ному
единству». «Предрассудки пали, заблуждения были рассеяны, люди, между которыми,
казалось, пролегают Гималаи, признали друг в друге сооте-чественников.
<…> Времена изменились, и люди изменились вместе с ними.
Война — это великое разрушение и вместе с тем —
великое обновление. Она разрушает, и она же созидает», — констатирует
либеральный журналист Гель-мут фон Герлах в декабре
«Августовские
переживания» завладели умами многих немецких интел-лектуалов. Выдающиеся писатели
и поэты, такие как Георг Гейм или Томас Манн, ощущали войну как очистительное
приключение, долгожданное из-бавление от банальной и бессодержательной рутины
мирного времени[19]. Так, теолог Эрнст Трёльч провозглашал
«великолепное единство жертвенности, братства, веры, уверенности в победе,
которое было захватывающим пережи-ванием того незабываемого августа и остается
им до сих пор»[20], а писатель Стефан Цвейг
отмечал в своих мемуарах:
Правды ради надо признать, что в
этом первом движении масс было нечто величественное, нечто захватывающее и даже
соблазнительное, чему лишь с трудом можно было не поддаться. И несмотря на всю
ненависть и отвра-щение к войне, мне не хотелось бы, чтобы из моей памяти ушли
воспоми-нания об этих днях. Как никогда, тысячи и сотни тысяч людей чувствовали
то, что им надлежало бы чувствовать скорее в мирное время: что они со-ставляют
единое целое[21].
Опыт
национального единства и сплоченности, так же как и военное во-одушевление и
уверенность в победе в первые недели августа объединяло то, что современники
этих событий впоследствии называли «духом 1914 года» (Geist von 1914). Правительство Германии,
безусловно, было не прочь сохра-нить этот «дух» и для грядущих лет войны.
* * *
Изучение того, как люди в Германии переживали и
воспринимали начало войны в августе 1914 года, тесно связано с проблемой
исторических источ-ников. Историки, наряду с воспоминаниями, дневниками,
письмами и фо-тографиями для реконструкции общественного мнения используют
также прессу тех дней. Однако газетные сообщения о реакциях людей на последние
политические новости, как правило, не только документировали обществен-ное
мнение, но и старались формировать его по мере возможности. Когда в конце июля
1914 года международный политический кризис приобрел осо-бую остроту, пресса
всеми силами подогревала интерес людей к сенсациям бесконечными экстренными
выпусками, содержащими подчас откровенно ложную информацию и разнообразные слухи.
«Обрушившаяся волна со-общений <…> подстегивала страсти, заглушая голос
ясного рассудка и чи-стого разума», — критически констатировали некоторые
современники[22]. На этом фоне особенно
отличалась консервативная печать, стремившаяся при-дать событиям недвусмысленный
патриотический оттенок.
На время военного
положения пресса должна была подчиняться особой военной цензуре. Любая попытка
«разрушить единство немецкого народа партийно-политическими выступлениями», по
крайней мере в теории, долж-на была быть «энергично» подавлена[23]. Изложения событий, в
которых на-блюдались расхождения с официальным нарративом о «духе 1914 года»,
больше не должны были публиковаться. Однако большинству газет не при-шлось
столкнуться с цензурой лицом к лицу — они и так делали все для под-держания
патриотических настроений. При этом не только завышалось число добровольцев, но
и, с помощью слухов и ложных сведений, в обществе под-держивался страх перед различного
рода шпионами и диверсантами. Можно сказать, что именно издатели газет, о
которых не стоит забывать при анализе общественного мнения, стали настоящими
победителями в Первой мировой войне — многие печатные издания в эти месяцы
смогли удвоить свои тиражи.
Без сомнения,
известия о патриотических демонстрациях и националь-ном подъеме в периодике
конца июля и начала августа содержат в себе долю истины. Как и граждане других
стран — участниц войны, многие немцы ве-рили в официальную версию событий:
европейские державы вынудили Гер-манию обороняться[24].
К тому же многие солдаты надеялись на скорую по-беду Германии, полагая, что уже
к Рождеству они окажутся дома рядом со своими близкими.
Коллективное
представление об общем враге порождало уверенность в том, что залогом победы
является именно национальное согласие. Наряду с Анг-лией и «кровным врагом»
Францией, таким несомненным врагом оказывалась и царская Россия, страх перед
которой объединил все политические лагеря. В конце июля не только консервативная
газета «Kreuz—Zeitung»
достала из ба-бушкиного сундука
обветшалые лозунги об «азиатской России» и предстоя-щей борьбе цивилизованного
германского и варварского славянского начал: так, писавший для многих
социал-демократических газет журналист Фридрих Штампфер опубликовал статью, в
которой недвусмысленно заявлял: «Мы не хотим, чтобы наши жены и дети стали
жертвами казачьих зверств»[25]. Другие левые издания в те
дни писали о наступлении «полуварварских орд» и призы-вали к защите страны от
«кровавого» или «преступного царизма»[26].
То, что уже Карл Маркс и Август Бебель предельно критически высказывались об ав-тократическом
режиме царской России, позволило ведущим социал-демокра-там с легкостью влиться
в общий поток антирусских выступлений и присо-единиться к патриотическому
дискурсу. В то же время немецкий рейхсканцлер Теобальд фон Бетман Холлвег
прилагал значительные усилия к тому, чтобы Россия воспринималась немецким
обществом исключительно в качестве агрессора. Это должно было помочь мобилизовать
социал-демократов и рабо-чий класс, привлечь их к участию в новой «народной
войне». Когда российское правительство 30 июля объявило о всеобщей мобилизации,
руководство не-мецкой социал-демократической партии во многом разделило
официальную точку зрения: 4 августа партия одобрила военные займы, заявив, что
ввиду «железного факта войны», «ужасов вражеского вторжения» и опасности «рус-ского
деспотизма» невозможно поступить иначе, так как нация нуждается в защите[27]. Характерный для левого
политического фланга лозунг «Долой ца-ризм!» имел сильный мобилизирующий
эффект: один из членов СДП вспо-минал впоследствии о «миллионах своих
соотечественников, социал-демокра-тах, вставших под государственные знамена»[28].
* * *
Вопрос, почему руководство СДП в начале августа
1914-го вопреки своему предыдущему интернационализму и решительному
антимилитаризму под-держало в немецком парламенте введение военных займов (на
фракционном голосовании 14 депутатов подчинились решению фракции), занимает
исто-рическую науку уже почти сто лет[29].
Гуго Гаазе, один из двух председателей СДП, несмотря на личные убеждения
последовавший на историческом голо-совании 4 августа за своей фракцией, за два
года до этого провозглашал на
Базельском Конгрессе сторонников мира Второго
социалистического интер-национала, что «интернациональный пролетариат до
глубины души ненави-дит войну» и что в случае войны не следует рассчитывать на
горячую под-держку рабочего класса[30].
Еще 25 июля 1914 года СДП опубликовало в газете «Vorwarts» следующее сообщение:
Мы не должны жертвовать ни каплей
солдатской крови австрийским вла-стителям с их жаждой господства и
империалистическим стремлением к на-живе. Товарищи по партии, мы призываем вас
немедленно на массовых со-браниях выразить непоколебимую волю к миру
классово-сознательного пролетариата. <…> Повсюду власти предержащие
должны слышать наш призыв: «Мы не хотим войны! Долой войну! Да здравствует
интернацио-нальное братство народов!»[31]
В следующие дни этому
призыву последовало около 750 тыс. человек[32].
Без сомнения, союз
социал-демократов и военно-политического единого фронта был одним из поворотных
моментов истории немецкого рабочего движения[33].
Поддержка национальной политики, согласно господствующей исторической
интерпретации, должна была освободить СДП от стигмы врага государства и
«создать предпосылки для позитивной интеграции, основанной на
общественно-политическом равноправии»[34].
Кроме того, депутаты СДП исходили из знаменитого высказывания Вильгельма II, процитированного нами выше, — в этих словах они видели
предпосылку глобальной политиче-ской реформы. Фактически с официальным отказом
от политической борьбы в консервативной прессе закончилась травля
социал-демократов как «преда-телей родины». Газету «Vorwarts» теперь читали даже в казармах, а проф-союзы были
признаны правительством легальными организациями с ши-роким кругом прав[35]. Проголосовав за военные
займы, социал-демократы перестали быть политическими париями и получили в
либеральных и кон-сервативных кругах статус политической силы, осознающей свою
ответ-ственность перед народом и государством. Голосование 4 августа, согласно
одной из интерпретаций, было центральным условием для включения СДП в
правительство после падения кайзерского режима 1918 года[36].
Это голосо-вание, кроме прочего, вызывало опасность раскола партии[37]. Контуры этого раскола
наметились уже 2 декабря, когда Карл Либкнехт отказался поддер-живать
дальнейшее предоставление военных займов. В марте 1916 года 18 де-путатов СДП
поддержали курс Либкнехта и проголосовали против проекта бюджета, предложенного
правительством. В апреле 1917 года эта радикаль-ная группа окончательно
откололась от партии и образовала Независимую социал-демократическую партию
Германии.
Сложно сказать,
действительно ли вотум СДП в рейхстаге 4 августа со-ответствовал воле четырех
миллионов ее членов или, как утверждает Ле-нин, имела место «вопиющ[ая]
измен[а] <…> парти[и] своим убеждениям»[38].
Активное участие рабочего класса в антивоенных демонстрациях СДП по-следних
дней июля, кроме прочего, указывает на то, что множество избира-телей СДП
следили за внешнеполитическими событиями с беспокойством, а решение руководства
СДП поддержать политику правительства было вы-звано специальными соображениями
и тактическим расчетом. Это решение, по всей видимости, не связано с ростом
милитаристских и националистиче-ских настроений рабочих[39].
Напротив, политика партийного руководства привела к тому, что обескураженные
последователи СДП восприняли войну как необходимость, без особого воодушевления[40].
Несмотря на это,
социал-демократические журналисты не смогли сопро-тивляться чарам исторического
момента. Так, 11 августа 1914 года левая лю- небургская газета «Volksblatt» констатировала «переломный момент миро-вой истории»,
который, по мнению редакции, как раз переживала Германия[41].
Социал-демократический «Volksfreund», издаваемый
в Карлсруэ, уже 8 ав-густа сообщал:
Мы все чувствуем это. Нечто
невероятно страшное, но в то же время неве-роятно властное осуществляется на
наших глазах. Понятия, которые мы считали незыблемыми, опрокидываются;
потрясенный человек должен вновь осмысливать себя и общество. Грандиозное
выступление всего народа увлекает за собой даже скептический дух; это
великолепное зрелище, тра-гическое и благородное, захватывает нас. Мы
переживаем мировую исто-рию. Она пишется кровью и слезами: пугливо вступает
беда, и смерть гото-вится к новой жатве, наиболее обильной за последние
столетия. Гений человечества в знак траура покрыл свою главу, и никто из нас не
способен уклониться от величия этих дней и недель[42].
Даже Роза Люксембург
была убеждена, что немцы в первые дни августа пережили «нечто настолько великое
и новое, <…> что привычные масштабы надо оставить в прошлом»[43].
* * *
Воспоминания об августе 1914 года еще долго
сопровождали тех, кому до-велось быть свидетелем этих дней. Социал-демократ
Конрад Хэниш даже в 1919 году помнил о «чудесном, увлекающем за собой
августовском пере-живании, которое ощутил весь немецкий народ»[44]. Густав Штреземан, впо-следствии
— рейхсканцлер и министр иностранных дел, сформулировал в 1921 году: «Ни один
народ не предстоял перед Богом и мировой историей в такой чистоте, как немецкий
народ в 1914 году. <…> Мы не смогли еще один раз найти подобное
единство национального переживания. <…> Наша цель состоит в том, чтобы
примирить все слои немецкого народа. Масса мыслит национально. Это доказал 1914
год»[45].
Долгое время историки
принимали формулы «августовского пережива-ния» за чистую монету и транслировали
этот нарратив, не подвергая его со-мнению. Эрик Дж. Лид в книге «No man‘s land» (1979)
утверждал, что авгу-стовские события были моментом «последнего значимого
воплощения народа как морального единства»[46].
В «Немецкой истории» Томаса Ниппер- дая (1992) отмечается, что «в августе 1914
года <…> немцы были захваче-ны волной милитаристского воодушевления. <…>
Национальная солидар-ность в момент угрозы и кризиса была переживанием,
созидающим общество. Война несла освобождение, была выходом из удушающей
атмосферы напря-жения, бюргерства и классового конфликта. Никто не мог
абстрагироваться от этого "переживания" августа 1914 года: ни простые
люди, рабочие или крестьяне, ни тем более бюргеры и интеллектуалы»[47].
Образ коллективного
воодушевления конца июля — начала августа 1914 го-да, затрагивавший все слои
общества и политические группы и сплавлявший их в некое «народное единство», в
последние годы подвергся пересмотру. Многочисленные исследования современных историков
подвергают сомне-нию реальность «августовского переживания», обращаясь к
игнорируемым ранее социальным группам и территориям, изучая при помощи
хронологиче-ского микроанализа развитие общественных настроений от июльского
кри-зиса до начала августовской мобилизации[48].
Несмотря на то что в этой неболь-шой статье невозможно во всей полноте отразить
результаты подобных иссле-дований, мы попытаемся в обобщенном виде представить
некоторые аспекты этих новых интерпретаций.
Первое, не
слишком впечатляющее наблюдение, присутствующее во мно-гих новейших работах об
«августовском переживании», заключается в том, что люди все же по-разному
реагировали на сообщения о грозящей военной опасности и предстоящей
мобилизации. В зависимости от общественного по-ложения, пола, возраста,
образовательного уровня и места проживания они выражали чувство национального
воодушевления или, напротив, страх перед последствиями предстоящей войны.
Например, в патриотических демонст-рациях в Берлине и других крупных городах 25
июля и позже принимали участие в основном студенты, образованные граждане и
буржуазия, тогда как за пределами города и в рабочей среде нельзя было заметить
никаких при-знаков воинственного воодушевления[49].
Активное участие социал-демокра-тов в антивоенных выступлениях между 26 и 30
июля указывает на то, что рабочий класс все же надеялся на мирный исход[50]. Объединяющим фактором в
эти дни являлось, судя по всему, не чувство национальной общности и во-одушевления,
а состояние внутреннего напряжения и возбуждения, подпи-тываемое сенсационными
сообщениями, дезинформацией и слухами[51].
Второе наблюдение
затрагивает динамику изменения настроений в Гер-мании с начала июльского
кризиса. Многие люди восприняли новость об объявлении войны и начале
мобилизации как избавление от дней страха и гнетущего ожидания. «То, что
называют воодушевлением масс, в подобных случаях представляет собой лишь
разрядку невыносимого внутреннего на- пряжения»[52],
— писал Теодор Вольф, главный редактор либеральной газеты «Berliner Tageblatt»,
1 августа 1919 года. Люди собирались на
патриотиче-ские митинги, пели националистические песни, с восторгом
приветствовали солдат и чествовали представителей правительства и армии, прежде
всего в Берлине и других городских центрах. Но даже эти проявления милитарист-ского
воодушевления ограничены пределами городского пространства и ком-муникативных
центров[53]. Массовая эйфория начала
августа затрагивала по преимуществу жителей наиболее престижных городских
кварталов, в то время как средние слои и рабочие, а также сельское население и
люди, про-живающие на приграничных территориях государства, были охвачены стра-хом
и паникой[54]. Волна ура-патриотизма поднялась
в стране только ко вто-рой половине августа — вместе с сообщениями о первых
немецких победах.
Именно тогда
впервые в истории столицы имперские флаги появились в «красных» рабочих
районах. В целом эта фаза национального воодушевле-ния длилась не более шести
недель. С появлением на улицах городов первых раненых и публикацией списков
погибших военная эйфория начала стреми-тельно убывать[55].
Рассматривая
третий аспект образа «августовских переживаний», следует обратиться к
наблюдениям американского историка Джеффри Ферхай, ко-торый в фундаментальном
исследовании «Дух 1914 года и изобретение не-мецкой народной общности»
замечает, что предыдущие работы по данной теме в большинстве случаев
интерпретировали стихийно возникавшие толпы людей в конце июля и начале августа
как выражение патриотического вооду-шевления. Исследователь замечает, что массы
в эти дни были охвачены не только патриотическими чувствами, но и любопытством,
паникой и едва ощутимым карнавальным настроением. В конце июля можно было наблю-дать,
как собираются толпы в местах, где вывешиваются свежие газеты, как граждане
массово скупают товары первой необходимости и забирают свои деньги из банков и
сберегательных касс. Все это указывает не на всплеск патриотических чувств, а
скорее на информационный голод и рассеянный в обществе страх перед реальностью
и последствиями войны[56]. К тому же пат-риотическое
воодушевление новобранцев в первые дни войны можно интер-претировать как «вытесняющее» (apprehensive enthusiasm). Ясно, что многие мужчины пытались вытеснить свой страх
перед войной и смертью пением патриотических песен[57].
В эти дни, согласно Ферхаю, людьми управляло не воодушевление, а нервозное
предвкушение грядущей катастрофы[58].
В конечном счете
ревизия «августовского переживания» в новейшей не-мецкой историографии связана
с тем, что историки начиная с 1970-х годов все большее внимание уделяют
свидетельствам людей, не принадлежавших к элите общества и привилегированным
классам. Картина «августовского пе-реживания», господствовавшая долгое время,
сложилась не в последнюю оче-редь благодаря высказываниям и воспоминаниям
интеллектуалов, а также сообщениям ежедневных газет. Историк, принимающий во
внимание част-ные свидетельства людей из непривилегированных слоев общества,
сталки-вается с гораздо более сложной картиной. Например, начавшаяся война вы-звала
массовые увольнения, жертвами которых в первую очередь стали рабочие, мелкие
служащие и женщины, зависящие от заработной платы мужей[59].
Срочная мобилизация мужчин для огромного количества семей озна-чала потерю
источника дохода или значительное сокращение семейного бюд-жета. Цены на товары
первой необходимости выросли из-за их массовой скупки и различных спекуляций, и
это стало большим ударом по бедным слоям населения. Также страдали крестьяне:
лошади, необходимые для сбора урожая, изымались в связи с мобилизационными
нуждами.
Один молодой
социал-демократ следующим образом описывал настрое-ния рабочих кварталов в
первые дни августа 1914 года: «Волнение народа растет, что выражается в
панических давках возле сберегательных касс и про-довольственных магазинов.
Многие настолько мрачны, что, кажется, их при-говорили к смертной казни»[60]. Вот как описывал
мобилизацию первых дней августа бременский социал-демократ Вильгельм Эйльдерман:
Везде царит похмельнейшее
настроение, которое я вряд ли ранее пережи-вал. Матери, жены, невесты, прочие
родственники, плача, сопровождают молодых людей на поезда. У всех одно чувство:
все ведет прямо к бойне. <…> Некоторые залили страх алкоголем. Они орут
прощальные песни, ни-каких патриотических и воодушевляющих гимнов. Ни следа[61].
Уже в октябре на улицах
немецких городов нельзя было найти никаких следов августовской эйфории. В
ноябре один священник констатировал отрезвление, охватившее жителей рабочих
кварталов берлинского Моабита: «Настоящее воодушевление, я бы сказал,
академическое воодушевление, ко-торое могут позволить себе образованные люди,
не имеющие нужды в хлебе насущном, кажется мне уже исчезнувшим. Народ мыслит
вполне реально,
нужда тяжким бременем лежит на людях»[62].
* * *
С появлением первых раненых, оглашением списков
потерь, новостями о первых поражениях и введением пайка на продовольственные
товары обще-ственная поддержка войны заметно снизилась. Стало понятно, в какой
сте-пени речи об «августовском переживании» были продиктованы желанием
национального единства и сплоченности. В те дни правительство и правящие круги
полагали, что, только если удастся достичь единства и снова пробудить «дух 1914
года» в немецком народе, можно будет победить в этой кровопро-литной войне с
превосходящим противником. Небольшой, но решающий вклад в поднятие патриотических
настроений должно было внести обновле-ние западного портала Рейхстага, где
появилось то самое посвящение «НЕМЕЦКОМУ НАРОДУ». Уже в 1915 году один
высокопоставленный служащий рейхсканцелярии с тревогой отмечал, что кайзер с
каждым днем войны все более теряет поддержку народа. Этот чиновник предложил
кайзеру уста-новить на парламентском здании то самое посвящение, которое должно
было служить знаком единства кайзера и всего немецкого народа. Вильгельм II, видимо, принял это предложение. Из металла двух
французских пушек, за-хваченных во время «освободительной войны» 1812—1813
годов, в бронзолитейном цеху А. и С. Лёви были отлиты шестидесятисантиметровые
буквы, украсившие фасад Рейхстага в декабре 1916 года[63].
Этот эпизод, относящийся
к первым двум годам войны, отчетливо показы-вает, с каким ожесточением в
Германии держались за «августовское пережи-вание»[64].
Бесконечное повторение слов о национальном единстве и сплочен-ности в
общественных дебатах на самом деле, согласно убедительной аргу-ментации Джеффри
Ферхай, указывало на глубокий раскол внутри немецкого общества[65]. Эта внутренняя
разобщенность была очевидна уже в 1914 году. «Августовское переживание» было
средством не преодолеть ее — скорее, скрыть. Уже в 1924 году Курт Тухольский,
вспоминая о «духе 1914 года», яз-вительно замечает, что «волны опьянения,
которые прошлись по стране десять лет назад, оставили после себя похмельные
толпы» и «нет никакого средства избавиться от похмелья, кроме как снова
напиться». Люди, считал Тухоль- ский, не вынесли ничего из опыта войны, и
«духовная основа, на которой стоит сегодняшняя Германия», отвечает, скорее,
годам грюндерства:
С тех пор обходят нашу страну
переживания, возвышающие душу масс. И эта война также не была таким
переживанием. Она превратила тело в труп, в то время как дух остался совершенно
нетронутым. 1879—1914— 1924: годы изменили только терминологию. 1914 год —
логическое след-ствие эпохи грюндерства. С тех пор ничего не изменилось[66].
Этим циничным диагнозом
Тухольский ставит под вопрос значение 1914 го-да как поворотного пункта в
новейшей немецкой истории. В то же время столь резкое сопоставление двух эпох,
с которым едва ли согласилось большинство историков, противоположно восприятию
«августовского переживания» мно-гими современниками, считавшими себя
свидетелями эпохального события и переломного момента мировой истории.
Ни одно историческое
исследование не оспаривает значимость 1914 года в немецкой и мировой истории,
отделяющего «длинный» XIX век от «корот-кого» XX века, — ни одно историческое исследование всерьез не
оспаривает значимость этой даты. Вопреки тому, что утверждает Тухольский,
именно коллективный опыт индустриальной войны, превращающей тела в трупы, дол-жен
был отпечататься на европейских обществах и изменить их. Ощущения единства и
общественного подъема августа 1914 года, когда люди верили, что «в отечестве
больше несть ни эллина ни иудея, ни верующих, ни неверующих, а есть только
немцы», уже к 1918 году стали лишь утопическим воспомина-нием. Еврейский
предприниматель Эрнст Лёви, последний владелец бронзо- литейного цеха,
отлившего в 1916 году патриотические буквы для Рейхстага, в 1939 году был лишен
собственности, а в 1944 году убит в Освенциме.
Пер. с нем. С. Луговика
[1] Об
истории здания Рейхстага и надписи на западном пор-тале см.: Dem Deutschen Volke. Der Bundestag im Berliner Reichstagsgebaude / H. Wefing (Hrsg.).
[2] В
первый раз Вильгельм II обратился с этими словами к воодушевленной толпе,
собравшейся в день начала мо-билизации перед Городским дворцом. См.: Nubel Ch. Die Mobilisierung der Kriegsgesellschaft. Propaganda und Alltag im
Ersten Weltkrieg in
[3] См.: Meinecke F. Geschichte und
offentliches Leben // Der groBe Krieg als Erlebnis und Erfahrung / Ernst Jackh (Hrsg.).
[4] Wendepunkte deutscher Geschichte 1848—1990 / C. Stern,
H.A. Winkler (Hrsg.). Frankfurt am
(в особенности статья Готфрида Шрамма); Deutsche Zasu- ren. Systemwechsel seit 1806 / A.
Gallus (Hrsg.).
[5] Der 9. November. Funf Essays zur deutschen Geschichte. 2. Auflage / J. Wilms (Hrsg.). Munchen: C.H. Beck, 1995.
[6] Другие ключевые события немецкой истории, случившиеся в августе: 19 августа 1934 года — всенародный референдум о слиянии должности рейхсканцлера и президента, занять которую должен был Адольф Гитлер («за» — 89,93%); 13 ав-густа 1961 года — строительство Берлинской стены.
[7] Koselleck R.
Darstellung, Ereignis und Struktur // Idem. Ver- gangene Zukunft. Zur Semantik
geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am
[8] О трехступенчатой модели временных структур у Броделя («longue duree», «конъюнктуры» и «события») см.: Rap-hael L. Longue duree // Lexikon Geschichtswissenschaft. Hun- dert
Grundbegriffe /
[9] Daniel U. Arbeiterfrauen
in der Kriegsgesellschaft. Beruf, Fa- milie und Politik im Ersten Weltkrieg.
[10] OsterhammelJ. Die Verwandlung der Welt. Eine Geschichte des 19. Jahrhunderts. Munchen: C.H. Beck, 2009. S. 88.
[11] Ср.: Verhey J. Der «Geist von 1914» und
die Erfindung der Volksgemeinschaft.
[12] Вильгельм II не использовал понятия «гражданский мир» в своей знаменитой августовской речи. Впервые оно по-явилось в середине августа в одном из посланий Генераль-ного штаба. Ср.: Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 239.
[13] Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 168.
[14] Daniel U. Arbeiterfrauen in der Kriegsgesellschaft. S. 25.
[15] Traum G. Heilige
Gegenwart // Illustrierte Zeitung.
[16] Tagliche Rundschau. 1914. №. 358 (Morgen). August 2. S. 1; цит. по: Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 12.
[17] Цит. по: Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 12.
[18] Gerlach H. von. Das
Jahr des Umsturzes // Die Welt am Mon- tag. 1914. № 52. August 28. S.
[19] Stromberg R.N.
Redemption by War. The Intellectuals and 1914.
[20] Troeltsch E. Der
Kulturkrieg. Rede am 1.
Juli 1915.
[21] Цвейг С. Вчерашний мир: Воспоминания европейца / Пер. Г. Кагана. М.: Радуга, 1987 (http://belousenko.com/books/ Zweig/Zweig_Vcherashnii_Mir.rar).
[22] Volkswille (
[23] Распоряжение Генерального штаба от 13 августа 1914 го—да; Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 239. Об ограниченной эффективности цензуры: Muller S. O. Die Nation als Waffe und Vorstellung. Nationalismus in Deutschland und
GroBbri- tannien im Ersten Weltkrieg.
[24] Rurup R. Der «Geist von
1914» in Deutschland. Kriegsbegei- sterung und Ideologisierung des Krieges
im Ersten Welt- krieg //
Ansichten vom Krieg. Vergleichende Studien zum Er- sten
Weltkrieg in Literatur und Gesellschaft / B. Huppauf (Hrsg.). Hain; Hanstein:
Forum Academicum, 1984.
S. 1—30, особенно S. 5; Kruse W.
Kriegsbegeisterung? Zur Massenstim- mung bei Kriegsbeginn // Eine Welt
von Feinden. Der grosse Krieg 1914—1918 /
[25] Цит. по: Miller S. Burgfrieden und Klassenkampf. Die deutsche Sozialdemokratie im
Ersten Weltkrieg.
[26] Essener Arbeiterzeitung. 1914. August 8.; Munchener Post. 1914. August
1.; цит. по: Miller S. Burgfrieden und Klassen- kampf. S. 55. Также: Hamburger Echo. 1914. Juli 7.; цит. по: Ull-rich V. Vom Augusterlebnis zur Novemberrevolution. Beitrage zur
Sozialgeschichte Hamburgs und Norddeutschlands im Er- sten Weltkrieg 1914—1918.
[27] Декларация социал—демократической партии, посвящен—ная началу войны и представленная председателем фрак—ции Гаазе в рейхстаге (4 августа 1914 года), опубликована в: Huber E.R. Dokumente zur deutschen Verfassungsgeschich- te.
[28] Haenisch K. Die
deutsche Sozialdemokratie in und nach dem Weltkriege.
[29] Ср., например: Groh D. Negative Integration und revolutio- narer Attentismus. Die deutsche
Sozialdemokratie am Vora- bend des Ersten Weltkrieges. Frankfurt am Main:
Propylaen, 1973; Miller S. Burgfrieden und Klassenkampf; Rojan J. Ar- beiterbewegung und
Kriegsbegeisterung: Die deutsche Sozi- aldemokratie 1870—1914 // Kriegsbegeisterung
und mentale Kriegsvorbereitung. Interdisziplinare Studien / M. van der Linden,
G. Mergner (Hrsg.).
[30] Engelmann D, Naumann H.
Hugo Haase. Lebensweg und po- litisches Vermachtnis eines streitbaren
Sozialisten.
[31] Vorwarts. 1914. Juli 25. Extra-Ausgabe; цит. по: Rurup R. Der «Geist von 1914». S. 8.
[32] Kruse W. Die
Kriegsbegeisterung im Deutschen Reich zu Be- ginn des Ersten Weltkrieges.
Entstehungszusammenhange, Grenzen und ideologische Strukturen //
Kriegsbegeisterung und mentale Kriegsvorbereitung. Interdisziplinare Studien /
M. van der Linden, G. Mergner (Hrsg.).
[33] Kruse W. Krieg und nationale Integration. S. 9.
[34] Ibid. S. 224.
[35] Haenisch K. Die deutsche Sozialdemokratie… S. 34.
[36] Schramm G. 1914: Sozialdemokraten
am Scheideweg // Wende- punkte deutscher Geschichte 1848—1990 / C. Stern,
H.A. Wink- ler (Hrsg.). Frankfurt am
[37] Groh D. Negative Integration und revolutionarer Attentismus. S. 727.
[38] Ленин В.И. Крах II Интернационала // Он же. Полн. собр. соч. М.: Государственное издательство политической ли-тературы, 1961. Т. 26. С. 211.
[39] Rojan J. Arbeiterbewegung und Kriegsbegeisterung. S. 68; Kruse W. Krieg und nationale Integration; Ullrich V. Vom Au- gusterlebnis zur Novemberrevolution. S. 12.
[40] Kruse W. Krieg und nationale Integration. S. 223. Ср. также: Riirup R. Der «Geist von 1914». S. 9.
[41] Цит. по: Kruse W. Krieg und nationale Integration. S. 260.
[42] Цит. по: Ibid. S.
[43] Письмо к Паулю Леви, в дальнейшем председателю КПГ от 2 августа 1914 года; цит. по: Kruse W. Krieg und nationale Integration. S. 97.
[44] Haenisch K. Die deutsche Sozialdemokratie. S. 33.
[45] Густав Штреземан на съезде либеральной немецкой на—родной партии (1921); цит. по: Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 14.
[46] Leed E.J. No Man’s
Land. Combat and Identity in
[47] Nipperdey T. Deutsche
Geschichte 1866—1918. Bd. II: Macht- staat vor der Demokratie. Munchen: C.H. Beck, 1992. S.
[48] Ср., например: Schwarz K. Weltkrieg und Revolution in
«Geist von 1914»; Miller S.O. Die Nation
als Waffe und Vor- stellung. S. 56—70; Bruendel
S. Volksgemeinschaft oder Volks- staat. Die
«Ideen von 1914» und die Neuordnung Deutsc- hlands im Ersten Weltkrieg.
[49] VerheyJ. Der «Geist von
1914». S. 61, 69,
[50] Kruse W. Krieg und nationale Integration. S. 30 ff.
[51] Kruse W. Die Kriegsbegeisterung im Deutschen Reich zu Be- ginn des Ersten Weltkrieges. S. 75.
[52] Wolff T. Der 1. August 1914 // Berliner Tageblatt. 1919. № 352 (Morgen). August 1. S. 1; цит. по: Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 128.
[53] Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 191.
[54] Ibid. S. 155, 159, 163.
[55] Ibid. S. 189.
[56] Ibid. S. 86 ff.,
[57] Ibid. S. 179.
[58] Ibid. S. 192.
[59] Daniel U. Arbeiterfrauen in der Kriegsgesellschaft. S. 27.
[60] Цит. по: Ullrich V. Die Hamburger Arbeiterbewegung vom Vo- rabend des Ersten Weltkrieges bis zur Revolution 1918/19. S. 14.
[61] Eildermann W. Jugend im
Ersten Weltkrieg — Tagebucher, Briefe, Erinnerungen.
[62] Unsere Kirchengemeinden wahrend der Kriegszeit //
[63] О судьбе семьи еврейских предпринимателей Лёви см.: Steuer A.D. Lettern fur das Vaterland // Spiegel online. 2007. Oktober 11. (http://einestages.spiegel.de/static/topicalbum- background/429/lettern_fuer_das_vaterland.html).
[64] Bruendel S. Volksgemeinschaft oder Volksstaat. S. 67.
[65] Verhey J. Der «Geist von 1914». S. 224.
[66] Tucholsky K. Der Geist von 1914 // Idem. Gesammelte Werke / M. Gerold-Tucholsky, F.J. Raddatz (Hrsg.). Bd. 3: 1921—1924. Reinbek: Rowohlt, 1989. S. 426—431, особенно S. 426.