Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2012
КОГДА
КОЛЛЕГИ, РАСПРИ ПОЗАБЫВ…
В № 113 «НЛО» была опубликована рецензия В.А. Кошелева
на нашу книгу (Кацис Л.Ф., Одесский М.П. «Славянская взаимность»: модель и
топика: Очерки. М.: Regnum, 2011).
Желание возразить возникло не потому, что мы считаем книгу совершенной и не
подлежащей критике, а потому, что В.А. Кошелев отрицает су-ществование самого
предмета нашего исследования. Мы же, напротив, призываем обратить внимание на
этот предмет и оценить его важность для отечественной науки.
Рецензент пишет:
«Вообще же перед нами — типичная "книга ни о чем"». Ви-димо, имеется
в виду, что изучение «славянской идеи» вне славянофильской тра-диции
некорректно. Мы, однако, следовали совершенно другому подходу, который
постарались сформулировать во введении: «."славянскую идею"
правомерно рас-сматривать и в качестве некоей идеологии, и одновременно в
качестве родового понятия. С этой точки зрения, общая модель "славянского
единства" реализуется в таких исторических разновидностях, как, например
(не претендуя на полноту), панславизм в версии М.П. Погодина, славянофильство,
"славянская федерация" М.А. Бакунина, Н.И. Костомарова, польский
мессианизм А. Мицкевича, австрославизм, идея единого славянского языка Й.
Юнгмана, М. Маяра, "славянская вза-имность" Я. Коллара и др.
Диалектика общего и особенного здесь выражается в том, что каждая модель может
замещать общее — "славянскую идею" — и сво-бодно монтироваться с
другими ее разновидностями и в то же время каждая мо-дель — в качестве
особенной — может оказаться с ними во враждебном отношении (оппозиция
"славянская федерация" vs. имперский панславизм)».
В.А. Кошелев
пишет, что мы «как будто обещаем рассмотреть многие "истори-ческие
разновидности" этого "понятия"», но «ничего этого даже близко не
рас-смотрено». Но мы во введении прямо предупредили, что «плодотворное и посиль-ное
изучение "славянской идеи" должно быть необходимо ограничено одной из
ее моделей (естественно, с привлечением по мере надобности и других моделей)».
То есть в центре нашего исследования отнюдь не «славянская идея» во всей ее
полноте и не славянофильство, но только традиция (идеологическая модель) «сла-вянской
взаимности» (формула восходит к парадигматической статье Я. Коллара, переведена
на русский язык М.П. Погодиным и Ю.Ф. Самариным), сформулиро-ванная чешскими и
словацкими интеллектуалами эпохи национального Возрож-дения XIX в. и имевшая
значимое влияние на различные славянские культуры, в том числе — на русскую.
Объединенные нацеленностью на «славянский вопрос», модели славянофильства и
«славянской взаимности» принципиально разли-чаются культурными задачами,
конфессиональными идеалами и политической программой.
Рецензент пишет,
что мы избегаем «понятия "панславизм", которое еще в сло-варе Брокгауза
— Ефрона определено как "стремление к объединению славянских народностей,
которое отразилось, прежде всего, в сочинениях словака Коллара"»: «Про
"словака Коллара" авторы пишут много, — но "панславизм"
стараются всуе не поминать. Тогда придется помянуть еще и "чеха
Ганку", разрабатывавшего, на радость имперской политике Николая I, идею
политического единения славян под главенством России и употребления русского
языка в качестве "общеславян-ского". Тогда придется вспомнить и Вл.
Соловьева, который характеризовал по-добное образование
("панмонголизм") как "имя дико", которое, однако,
"ласкает слух" — с чего бы это?» Но русскому философу посвящена
специальная глава — «Русская философия и топика "славянской
взаимности". Николай Данилевский, Константин Леонтьев, Владимир Соловьев
(1860—1890-е)», а чешский литератор в монографии многократно «помянут» (см.
именной указатель). В то же время мы, действительно, убеждены, что понятие
«панславизм» — с его имперскими коннотациями — никак не следует использовать как
синоним более многоаспект-ной модели «славянской взаимности». Легко привести
примеры, когда публици-сты, манипулируя таким отождествлением, тем самым
полемически намекали на политическую связь «славянских взаимников» с интересами
Российской импе-рии. В частности, эта установка присуща выступлениям Ф.
Энгельса. И хотя «словак Коллар» и «чех Ганка» в разное время сами давали
разное политическое толкование «славянской взаимности», сводить эту традицию к
«панславизму» — в отличие, например, от М.П. Погодина — терминологическое
упрощение. Рецен-зент также пишет: «Авторы старательно "обходят" те
проблемы и "движения", ко-торые были особенно показательны для
"панславизма" XIX—XX вв.: ни тебе сла-вянофильства, ни "славянских
комитетов", ни "всеславянства", ни "евразийства"». Но,
к примеру, евразийство, противопоставляющее «наследство Чингисхана» и
многонациональную Российскую империю — Западной Европе и славянским на-родам,
вообще не связано с «панславизмом».
По мнению В.А.
Кошелева, формула (и идея) «славянская взаимность» не-удачна в принципе — с
научной и политической точек зрения. Рецензент пишет: «Идея "славянской
взаимности", в сущности, естественна для бытия и сознания каждого
славянина. С другой стороны, ни идеи "галльской взаимности", ни идеи "германской
взаимности" почему-то не вызывали того странного противодей-ствия, какой в
иные времена вызывала аналогичная идея у славян. Почему-то именно у них в идею
"взаимности" постоянно вмешивался "славянский старый
спор"». Но формула «славянская взаимность» изобретена не нами, а кроме
того, можно снова напомнить введение к книге, где цитировалось суждение А.Н.
Пыпина: «…славянское движение, очевидно, непохоже на национальное движение
немецкое или итальянское; это есть стремление объединить не народ, а целое
племя — в таком роде, как если бы, например, явилось стремление объединить
латинское племя (была и действительно речь о "панлатинизме") или если
бы германство возымело намерение слить с собою Голландию, Данию и Скандинавию».
Рецензент
критикует статус привлекаемых нами источников: «А насколько
"востребованы" были сами эти "тексты" в идеологическом
движении той или иной эпохи — это авторов мало волнует. Рассматривается, к
примеру, модель "сла-вянской взаимности", заявленная в стихотворении
А.И. Одоевского "Славянские девы", написанном еще до начала польского
восстания 1830—1831 гг., но опубли-кованном и ставшем более или менее известным
лишь в
В.А. Кошелев
пишет: «Авторы идут от установки на сенсационность, особен-ную броскость. И
охотно используют те откровения, которые имеют к поставлен-ной проблеме, мягко
говоря, косвенное отношение. Так, на фоне разговора о «бал-канском и карпатском
вопросах» первых десятилетий XX в. описываются "свинофильские" творения И.
Зданевича, которые представляют собою "крайний случай антизаединщичества
(?)" (с. 200), — и как будто забывается, что в книге речь идет о
принципиально ином явлении — о "славянской взаимности". Зачем здесь
Зданевич? И почему тогда не вписать в контекст "славянской взаимности"
деятельность, к примеру, украинских "самостийников": от гетмана
Мазепы (тоже поэта!) до Степана Бандеры?» Но, во-первых, обращение к идеологии
«славян-ской взаимности» было впрямь не заказано украинцам: так, ее топика
присут-ствует в поэзии Т.Г. Шевченко; во-вторых, использование модели и топики
— с методологической точки зрения — включает ее использование как «pro», так и «contra», и Илья
Зданевич выявляет некоторые элементы «славянской взаимно-сти», подсмеиваясь над
Янко Лавриным, ее открытым и пламенным апологетом.
Учитывая жанровый
объем письма, воздержимся от спора по другим пунктам (в том числе по поводу
упрека в том, что «всякие раны, возникшие как издержки стремления к
"взаимности", — самые болезненные» и «в иных случаях их лучше
"не страгивать". А тем более — не касаться в погоне за сенсациями»).
И последнее. Предлагаем организовать на страницах «НЛО» форум тех, кто
заинтересован в междисциплинарных исследованиях «славянского» аспекта русской
литера-туры и культуры.