(из пяти книг)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2012
СОН О
ФЕЛМОРИ
(из пяти книг)
ВМЕСТО
ПРЕДИСЛОВИЯ
Сердитый
профессор с розовой лысиной мелькнул между деревьями, с которых давно опали
листья, но сердитая лысина господина профессора мелькала среди безлиственных
деревьев в поисках природы. Такая неестественная ситуация случилась после того,
как последний запланированный больной скончался под ножом господина профессора,
испустил дух, растворился в природе, которая его создала и которую так
тщательно искал господин профессор между голыми деревьями. Может быть, он ее и
не искал, может быть, вышел подышать чистым, не наркотическим воздухом и
увидать вместо эфира зефир, может быть.
Единственная
правда, которую здесь никто не будет оспаривать, — это правда натуралистической
розовой лысины, в которой, как в зеркале, отра-жались порозовевшие голые
деревья.
Все
это время мы очень внимательно наблюдали за г. профессором и со-всем не
замечали, как из-под земли поднимались ростки новой жизни, новые пациенты,
спешащие поудобнее улечься под нож.
Может
быть, и этого искал лысый господин? Мы же только пристально наблюдали за ним,
стараясь не попасть ему на глаза. Если ему на глаза по-падешься, то беда,
уставится на вас, согнутым указательным пальцем по-играет от вас к себе: мол,
ближе, еще ближе ко мне подойдите и язык свой по-кажите — хорош язычок, белый.
Отрезать!!!
* * *
Сон о том, как надо всех
писателей забрить в кавалерию, но не всадниками их сделать, а лошадьми, на мыло
извести потом. Расширить эту тему, ведь это, слава Богу, только сон и больше
ничего, мираж сознанья спящего и не-известных сил, забравшихся на лошадей и
скачущих с криком:
— Даешь как можно больше
мыла!
* * *
если
я еще здесь сижу, то это еще не означает, что я не сплю. я хоть и сплю, но
говорю — лучше бы я спал, глаза бы мои на этот страшный сон не смотрели, но как
их, глаза кошачьи зеленые, закроешь, когда они открыты? глаза на сон не
закроешь, а я всё повторяю: да сплю ли я? и пытаюсь в лицо бредущему за мной
работнику бессонной безопасности плюнуть через левое плечо. всё-таки я сплю, и
поэтому моя слюна не долетает до лица работника, по словам которого выходит,
что они там никогда не спят, что все они железные, ну просто сталь-ные! нет,
слюна не долетает бешеная, она течет тонкой струйкой из уголка рта на подушку.
эффект таков: работник исчезает, а я уже по морю плыву на ско-роходном дельфине
всё дольше и дальше от нашей родимой земли.
╥
* *
╥
метаморфоза наркоза
СЕ СОН
Прилив
и отлив. Как только закрою глаза, сразу прилив слов, как только их открою —
отлив.
Научиться
писать в горизонтальном положении тела с закрытыми глазами. Научиться спать с
открытыми глазами как рыба и при этом двигаться, чтобы тексты были
ритмическими. Научиться писать разноцветно, точно в тех цветах сна. Они должны
быть разнообразные, не такие, как будничные дни. Сны не должны повторяться, как
будничные слова. Научиться выбирать ритмические сны и отгонять прозаические.
Сны должны быть обонятельные и осязательные. Лучшие из лучших — абстрактные сны
с абстрактным ритмом и диалогом. Мо-нологические сны отвергать. Это
самоистязательные сны, после которых чело-век просыпается весь в слезах. Лучше
всего перед этим выплакаться на какой- нибудь ритмической груди. Во сне потом
слез не будет, зато останется воспоми-нание о динамике ритмической груди. Грудь
— это единственное, что в человеке колышется и пульсирует. Пульсация колыхания
ритма динамически-грудного сна без слезоисточения. С закрытыми глазами не
видишь не только текста, но и себя в тексте. Во сне себя не видишь, как наяву,
но чувствуешь, что наяву не всегда бывает. Текст, в котором живешь, это ты, и
лишь потому не был написан наилучший текст, который «приснился». Во сне от вас
отпадают все преграды, весь стыд, самоконтролирование и чувство
неполноценности. Во сне человек не краснеет. Научиться жить как во сне.
Научиться спать наяву и явь проспать. Научиться писать явные и в то же время
неявные тексты — разрушить преграду между явью и сном, разрушить ритмическим
словом — текстом. Повторять про себя абсурдные слова как заклинания и засыпать
при этом и снова просыпаться до тех пор, пока в сознании не останется ничего,
кроме вольного потока мыслей ничего не говорящих и в то же время так понятных
слов. Приблизиться к ми-стерии космоса одновременным подмигиванием левого и
правого глаза.
Се сон.
ЛЕНИНГРАДСКАЯ ЯВЬ № 5
Мы
сидим в комнате и рассуждаем о религии — Запазухин, Полякова, еще одна девушка,
собирающаяся в Париж, и я.
Запазухин
— поэт от кавалерии: кривые ноги, кривые губы, кривые речи. Полякова — девушка.
Вторая девушка все собирается в Париж. Я им говорю:
– С Богом все очень просто. Кто верует, тот знает: Он
рядом стоит. Только посмотреть в угол, и сразу увидишь Его, если веруешь,
конечно. Вот посмот-рите! — я им предложил обернуться, и они посмотрели в угол.
В углу, на цар-ском троне, сидел Христос Богович Троицын, наш Господь. Он спал.
– Он спит! — охнули все.
– Конечно, — объяснил я им. — Когда Он спит, мы бдим,
а когда мы спим, то наоборот, Он бдит!
Не
успели они на пол кинуться в ножки Спасителю нашему, поклониться, как видение
исчезло.
Запазухин,
поэт от кавалерии, совсем окосел. Полякова, еще в девушках, но уже в женщинах,
начала ломать руки девушке, собирающейся в Париж, а та кричала:
– В
Париж, в Париж! Бог есть!
ЯВЬ № 4
Сидим
при свечах. Первый поднял указательный палец. Второй сосал боль-шой. Третий
пытался безымянному дать имя. Четвертый средним пятой под юбкой. Пятая мизинцем
в носу. Когда шестой снял со стола голую ступню, в комнате стало прохладнее.
Те
трое появились в нашей квартире совсем недавно. Это были молодые супруги с
дочкой. Их двери вели прямо на кухню, и их дочь целый день сидела около ихней
газовой плиты, вернее, ее половины. Как только они поселились у нас, по целой
квартире забегали тараканы, а в каждом углу повисла густая паутина.
– Откуда
столько тараканов? — удивленно спрашивал я соседей.
– Откуда,
откуда! — отвечали они. — С ихних помоев. Выливают их прямо в раковину, еще и
ухмыляются. С тараканами выливают. А вчера заявление в ЖАКТ отнесли.
– Заявление?
— удивился я.
Все
квартиранты стояли на кухне, сложив руки на груди и опустив угол-ки губ.
«Пойду
в ЖАКТ», — решил я и пошел. В ЖАКТе мне охотно показали это заявление. Вот оно:
Пожалуйста,
дайте нам еще одну комнату, а то мы не можем совокупляться на глазах нашей
дочери, или нашу дочь пусть возьмут в детдом, чтобы мы могли совокупляться без
посторонних детских глаз!
«Очень странное заявление», — подумал я и вернулся
домой.
– Ну что? — спросило меня общество.
Мне не хотелось говорить им правду.
– Ничего особенного, обычное заявление. Но вот о чем я
думал по дороге, идя домой: мы бы могли освободить чуланчик наш, чтобы ихняя
девочка могла там играть, а не просиживать целыми днями на кухне у вредной для
здоровья газовой плиты.
– Чуланчик? — конечно, недоумевали соседи. — А что
наши грибочки, ва-ренье, картошка? Куда все это?
– Что грибочки! Девочка пойдет в детдом, а кто ей там
даст грибочков — вы, что ли?
– Говори правду! — заволновались жильцы. — Чуланчик,
детский дом, правду нам подавай!
Пришлось сказать им правду.
– Так, значит, они не могут совокупляться, — качали
все головой.
– Позвольте! — поднял руку одинокий сумрачный сосед. —
Совокупляться значит ебаться, что ли?
– Это вас не касается! — отрезал я. — Если не знаете,
что такое совокупляться, то, значит, это вас не касается. Но если хотите знать,
то совокупляться это и означает по-вашему ебаться.
– Я тоже хочу ебаться, — сказал сумрачный сосед.
– Ну и на здоровье! — он уже начал меня раздражать.
– Ну как же, если чуланчик этот девочке отдадим?
– Вы свободный, неженатый человек. У вас есть своя
площадь. Вот и ебитесь себе на здоровье в своей комнате.
– Но кого я приведу? Я никого не знаю, а эта девочка…
Конечно,
я понял, что, если девочка будет целый день в чуланчике, сосед за ней полезет.
– Нет,
это не выход из положения, этот чуланчик. Надо с ними серьезно поговорить, —
решил я.
– Вот-вот,
поговорить, — согласилась вся кухня.
Я
откашлялся и постучал в дверь. Никто не отозвался. Я взялся за ручку и вошел в
комнату. Теперь представьте себе мой ужас-страх, когда я увидел безумные,
полные ужаса глаза девочки, которая сидела на кровати, сжавшись в комочек, и
наблюдала за двумя огромными пауками, которые с вожделен-ными, полными безумной
страсти глазами приближались друг к другу.
«Мешает
нам совокупляться», — пронеслись у меня в голове слова за-явления.
НЕ СОН, А МЕЧТА[1]
Он
мне очень нравится. Я его даже люблю. У него борода. Волосики не ко-лечками, а
густые и колкие. Место имеет хорошее, он офицер. Я за него, на-верное, выйду,
когда приснится в следующий раз.
СОН О ГЛУХОНЕМЫХ ДЕВЧОНКАХ,
которые
сидели кружком и разговаривали. Я сидел за пультом бара и тоже горячо
разговаривал с неким господином. По правую сторону пульта стояли кроватки, в
которых спало несколько новорожденных младенцев. Все детки спали. Я боялся
только, что глухонемые девчонки своими неприятными су-хими голосами разбудят
детей и они начнут реветь. Тут одна из девчонок об-ратилась ко мне:
– Мы
не слышим друг друга, скажите нам, не слишком ли громко мы говорим?
Я
посмотрел на младенцев. Они начали один за другим просыпаться, но никто из них
не ревел. Та девчонка, что обратилась ко мне, была цыганка. Она кричала о том,
что видела какую-то женщину, когда та разделась догола и села на пол.
Рассказывая, цыганка энергично жестикулировала. Все глухо-немые девчонки были в
прозрачных белых блузках, под которыми грузные формы говорили о достаточной
зрелости. Кроме того, я увидел, что у всех у них из горла торчит тонкая
резиновая трубочка. Потом девчонки наброси-лись на меня со всех сторон и стали
от меня отщипывать кусочки моего тела, моей жизни. Было это так неожиданно, что
я не успел вовремя проснуться, а просто провалился в темноту.
СОН 8 МАРТА
Бабушка
с очками на носу лежала в постели и ничего не видела. Пришел внук с любовницей.
Бабушка спросила:
– Так
ты привел племянника?
Любовница
молчала, ей не хотелось говорить, ей надо было молчать, а не то бабушка
раскрыла бы их обман.
– Привел,
привел, — ответил внук. — Уже ложится спать.
Между
прочим у любовницы внука были ярко накрашенные губы. На дру-гой день, уже
ночью, в парке, я вылез из палатки и увидел, что из соседней палатки вышла
мужская фигура и удалилась. Фигуру эту провожала де-вушка. Она осталась стоять
у входа в палатку. Я подошел к ней.
– Это
вы? — удивился я, узнав в девушке любовницу внука.
– Я,
— ответила она.
– А
что же он? Это был он, не правда ли?
– Он
меня бросил, — грустно улыбнулась девушка. — Из-за бабушки, ну а теперь я
проститутка. Он мне сказал: я уйду, а ты можешь упасть, можешь делать, что
захочешь, с первым попавшимся мужчиной. Я очень рада, что это вы. Пойдемте со
мной! — и она указала мне рукой на вход в палатку.
– Нет,
я не хочу, — ответил я.
– Как
это? — удивилась она. — Вчера вы смотрели на меня такими гла-зами, верно? Ведь
вы меня вчера хотели, а сегодня уже нет?
– Верно,
— ответил я. — Вчера хотел, вчера вы были для меня недоступны. А сегодня…
Мужчина должен добиваться, завоевывать женщину, а не поку-пать ее. Знаете что,
— вдруг решил я, — вы мне нравитесь. Выходите за меня замуж, пока… в общем,
пока вы…
Она поняла и, не раздумывая ни минуты, только
спросила:
– У вас есть бабушка?
– Умерла, — ответил я.
– Это хорошо, — сказала она, и мы вошли в палатку, и
тут я, признаться, уже выхожу из самолета в Москве. Яркий солнечный день. Все
здания из красного кирпича.
Кто-то
окликнул меня. Оборачиваюсь и вижу покойную тетю Паню. Она, оказывается, летела
со мной в одном самолете.
– Коля?!
— спросила она. — Ведь ты Коля, мой племянник? Неужели ты меня не узнал?
Не
знаю, откуда у меня такая ирония взялась, я ведь очень любил тетю Паню:
– Узнал,
как не узнать. А что это вас ОТТУДА на восьмое марта выпу-стили, что ли?
– Ох
и не говори, Колюша. Пускают изредка. Из сумрака тяжелого в этот фантастический
мир.
На
аэродроме тетю Паню ждала старушка, и они сразу же пустились в раз-говор о том,
кто когда умер. Говорили они о незнакомых мне людях, так что я не простившись
проснулся.
В
цветном сне кот, сидя на задних лапах, перебирал передними по животику, словно
бы играл на гитаре (музыку я слышал) и пел на грузинском веселую песню.
– На
итальянском, — поправил меня чей-то голос.
СОН О ФОНАРЕ
Мне
показалось, что это была муха, но это был человек. Он взлетел с моего
письменного стола и ударился головой о потолок. Я испугался и потушил свет.
Стало тихо. Я тихонечко сидел на диване и прислушивался. Человек ру-гался
писклявым голосом и потирал лоб. Это потирание лба было страшнее ругани. Живой,
думал я, из мухи, а живой. Я встал и на цыпочках пошел в уборную. В ней, в
специальной будочке в углу потолка, квартировал паук. Я решил на человека
паучищу своего послать. Он бесшумно подползет, к гор-лышку прильнет, засосом
засосет. Я рассветил и постучал тихонечко костяш-кой указательного по стене.
Паук высунул из будки головку и посмотрел на меня сверху нехорошим взглядом.
«Ну?!» — словно бы говорил этот гадостный взгляд.
– Мушка,
мушка, — зашептал я. — Сладкая, ну просто конфеточка, бом-бошка такая
мягенькая. Там в комнате прихорашивается, милого поджидая. Ты поспеши-ка,
дружок, то-то она обрадуется милому!
И от
такого предвкушения я тихонько рассмеялся. Паук залез в будку, на-цепил на лапы
сандалии, черные перчатки, взял фонарик, зонтик, тросточку и полез. Я вернулся
в комнату и снова сел на диван, стал прислушиваться. Паук двигался бесшумно,
только человек тихо постанывал. Он тебе даст, по-дожди. Он тебе даст прикурить,
квартирант мой гаденький!
Не
знаю, сколько времени прошло, но только тогда, когда я открыл глаза, в комнате
было светло, на полу валялись сандалии, зонтик, тросточка, пара черных
перчаток. А где же фонарь, подумал я и посмотрел в зеркало. Все в по-рядке: и
фонарь был под левым глазом, а не под правым.
Когда
мы сидели с Катериной в пивной, я сказал ей, что коллекционирую чужие сны и
пытаюсь потом написать на их основе рассказы. Катерина тут же рассказала мне
один свой детский сон, довольно-таки короткий.
Просто
на лестнице ее остановила соседка и протянула ей кусок мяса, из которого росла
борода. Катерина тогда так испугалась, что моментально про-снулась. Еще бы!
Бесформенный кусок мяса, без глаз, без носа, ушей, рта, но зато с бородой! «Ну
вот, — сказала Катерина, — теперь напиши рассказ».
Я
пообещал и целый год об этом лишь думал. Какой тут может быть рас-сказ, ведь
тут нет никакой завязки, развязки, а только золотая середина с кус-ком мяса и
бородой.
В то
время мне очень хотелось Катерину. Может быть, я даже был влюб-лен, и теперь я
все время о ней думаю, но рассказ. Нет, скажу я вам, это не так-то просто. То,
что этот кусок мяса была свинина, ничего по существу не изменяет, хотя,
впрочем, выглядит лучше, не так розово. Какого цвета была борода, Катерина уже
не помнила. Сам сон был цветной, и это очень странно, ведь это был сон
маленькой девочки с удивленными вопрошающими глазами: что, мол, меня ждет в
этом мире? На этот вопрос теперешняя Катерина еще не ответила.
Я тем
временем приведу другой пример чужого сна, который тоже имеет какое-то
отношение к мясу.
Одной
моей хорошей знакомой приснилось, что она однажды ночью от-крыла холодильник, а
из него неожиданно выскочила крыса. Представьте себе испуг моей знакомой. Что
искала крыса в холодильнике — это понятно, мясо вероятнее всего. А что если бы
она нашла свинину, из которой растет борода? Еще мне не понятно, как могла
крыса забраться в холодильник.
Через
несколько дней после нашего разговора об этом сне, примерно за неделю, я
встретился в пивной со своим знакомым, который дал мне неболь-шой сверток. «Это
от Катерины, — сказал он. — Специально тебе велела пе-редать в подарочек».
Я
развернул бумагу и нашел кусок свинины. без бороды, конечно. Стран-ные она мне
посылает подарочки, подумал я и начал из своей бороды рвать волос за волосом.
Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, на. пошлет?
А
рассказ все не писался и в голове не складывался. Была весна. Весной рассказы
складываются плохо. Весной совсем о другом думаешь, да, Катя?!
Если
бы тогда не испугалась, а досмотрела бы свой сон до конца, то уви-дела бы, как
берешь это мясо, благодаришь, а соседка говорит: «Девочка! Пой-дем ко мне, там
у меня еще кое-что есть. У меня есть кое-что, — снова она по-вторяет, и когда
они вошли в квартиру: — Почти всё у меня есть. Телевизор есть, радио,
холодильник. Вот посмотри!» — она к нему тут же подошла, от-крыла его, а из
него неожиданно выскочила огромная черная крыса, проле-тела метр в воздухе, на
лету выхватила у растерявшейся Катерины кусок мяса из руки и улетучилась в
коридоре.
Катерина
теперь спит в объятиях совсем чужого мне человека. Я уже не рву волосы из
бороды, не ем мяса, и холодильника у меня нет. Но если бы уважаемые видели ее
серые глаза, ее локоны волос на голове, ее овальные груди, ее гримасы, когда
она, кривляясь, пытается быть некрасивой, ее упру-гие ноги, и вам наверняка
захотелось бы делать то же самое, что и мне. То есть написать рассказ о мясе и
крысе.
Художник
и скульптор сидели в винном погребке, болтали, попивали вино и разглядывали
остальных посетителей. Напротив них за столом сидела оди-нокая молодая женщина.
—
Красивая блондинка, — сказал скульптор. — Давай-ка с ней познако-мимся, —
предложил он своему другу художнику. Потом в упор посмотрел на блондинку, но та
делала вид, что его совсем не замечает.
Скульптор
ерзал на стуле, бросал пламенные взгляды, нарочно громко го-ворил с другом об
искусстве, но ничего не помогало, блондинка сидела, тихо погруженная в себя.
Тогда скульптор сказал художнику:
– Достань
бумагу и нарисуй ее.
Художник
достал два листа бумаги, один дал скульптору, другой оставил себе, и они
принялись рисовать блондинку. Удивительно, но на этот раз на стуле заерзала
блондинка.
Кончив
рисовать, друзья подсели к блондинке и показали ей свои рисунки. Она их
рассматривала, сморщив лобик, а друзья подливали ей и себе вина. Скульптор разглагольствовал:
– Это всё
ерунда. Что это такое — рисунок? Вот ваши руки! У вас такие красивые руки. Мне
бы хотелось отлить из них форму, оставить их себе на память, а потом
использовать в большой скульптуре.
Короче
говоря, уговорили ее идти с ними в мастерскую. В мастерской скульптор тут же
развел в корыте гипс. Корыто стояло на полу.
– Нагнитесь,
— предложил скульптор блондинке. Она нагнулась, скульптор нежно взял ее руки и
погрузил их в гипс. «Немного подождите, гипс затвердеет, и я освобожу вас из
плена», — шутил скульптор. Блондинка стояла согнувшись, кровь приливала ей к
лицу, а приятели поставили пластинку и попивали спо-койно вино, развалившись с
бокалами и сигаретами на диване. Гипс твердел.
– Скоро
ли? — спросила блондинка.
– Скоро,
скоро, — убеждал ее скульптор.
Когда
гипс совсем затвердел, скульптор встал, подошел к корыту, постучал по гипсу
костяшкой пальца и сказал приятелю:
– Твердый,
сними трусики.
Приятель
к блондинке сзади. Та закричала, пытаясь высвободиться, но куда там: застывший
гипс и корыто были тяжелыми, не поднимешь, руки по-ломаешь.
Поигрались
с ней оба. Потом уставшие, но удовлетворенные, разбили гипс и отлитки
прекрасных рук подарили блондинке. Та плакала, ругалась, кричала, трясущимися
руками натягивала трусики, а потом, схватив слепки, помчалась в полицию.
Меланхолический старшина даже не рассмеялся.
– Барышня,
— сказал он, — вы живете в Богемии, а знаете ли вы, что это такое? Ну а если
знаете, то мы, чехи, должны держаться друг друга. Как го-ворится, уж если ты
живешь в Богемии, то будь до конца богемом и не доноси на богемуя. Вот так,
милая барышня! А руки свои возьмите, красивые ручки, пригодятся еще.
МИНИ-СОН 2
Приснился
дьявол. Сначала загнал нас в ад. Когда ему пожаловались, что ды-шать нечем,
отпустил нас под расписку.
Подписывался и я, а над своей фамилией увидел подпись
Достоевской.
«Значит, и она тут побывала», — подумал.
СОН О МИКРОСКОПЕ
Они
позвонили, но я продолжал лежать на диване и не открыл им двери. Они ушли.
Собственно, в этой квартире я был случайно, без прописки, лишь на несколько
дней. Но они вернулись и позвонили соседям: «Такой-то у вас про-живает?»
Соседи, впервые услышав мою фамилию, ответили: «Понятия не имеем». «А вы на
кухне посмотрите», — сказали им. Соседи пошли на кухню, взяли кастрюлю и стали
ложкой суп мерить. «Да, — удивлялись они, — супа действительно больше, чем
обычно». Потом они принялись еще картошку пересчитывать, и ее тоже оказалось на
одного человека больше. Стали к нам стучаться. Две сестры и их муж сидели за
столом. «Ты иди, не бойся! — ска-зала мне одна из этих сестричек. — Мы тебя
выручим, мы всем об этом ска-жем. мир. нам помогут. не те времена.» Вторая
сестра смотрела на мужа, а тот заявил, краснея при этом как рак: «Я вам давно
дал все хозяйство в руки, вам и решать. А вообще-то, мы, конечно, мы поможем.
Да я сам лично!» Он выскочил из-за стола, заволновался, микроскоп схватил.
Он
действительно давно уже ничего не делал, не принимал никакого уча-стия в
домашних делах. Он лишь пускал душ горячей воды и смотрел через микроскоп на
текущую воду. «И в горячей воде есть жизнь», — удивлялся он всегда при этом.
«Иди,
иди!» — заголосила эта милая троица. И мне ничего другого не оста-валось, как
проститься с этой комнатой в одной из коммунальных квартир города Ленинграда и
проснуться, как обычно, в своей пражской постели.
У нас
со старухой уже ничего не осталось, всё забрали наемные солдаты. Жи-вем мы в
лесу. Старуха моя совсем худая стала, худые ягодицы, едим ягоды. За лесом наше
поле, наш хлеб. Пшеница нынче высокая, осталось лишь ее убрать. Старуха уже не
в силах косить, я ухожу спозаранку и возвращаюсь в лес поздно вечером. Однажды
вернулся и вижу: старуха моя повесилась на дереве над нашим шалашом. Не стерпела,
не выдержала. «Эх ты, — сказал я, — горемычная! Не дождалась хлебушка». Залез я
на дерево. С него было видно наше поле, наполовину убранное. Снял я старуху и
закопал непода-леку. Грустно одному стало. Утром снова в поле пошел, и так
целую неделю. Наконец поле было убрано, а радости от этого никакой. Вернулся
усталый и сразу же к могиле. Раскопал ее, достал старуху свою, совсем там
высохла бед-няжка, повесил ее на дерево и говорю:
– Смотри,
старая! Видишь, убрал-таки я наше полюшко.
Она
смотрит, и я смотрю. Мне как-то веселей стало, хоть и молчит старуха, голоса не
подает, но что поделаешь — так нас, поди, и нашли висящих рядыш-ком, если,
конечно, вообще нашли.
СОН О СЛЕПОЙ ЕВРЕЙКЕ
Я ее
повстречал в поезде. Она возвращалась из концлагеря, еще молодая, не-большого
роста, еврейка.
Я возвращался с фронта. Мы подружились. Однажды она
меня спросила:
– Как выглядят женщины с толстым брюхом?
Я ей
ответил, что никогда таких не видел. Она сказала, что видела только одну такую
женщину. И этой женщиной была она.
– У
тебя были дети? — удивился я. — Но если не хочешь, не рассказывай мне об этом.
– Я
их закопала, — сказала она. — Там, на дворе, в землю, и глаза там тоже с ними.
Своими руками закопала, а глаза своими руками вырвала. Ты не хо-чешь, чтобы я
ходила с толстым брюхом?
– Я
тебе не рассказывал о себе, но если хочешь знать, то вот послушай. Война и на
мне оставила свои следы, но еще до нее у меня не было ни од-ной женщины. Он у
меня растет не как у всех, а из бока, и врачи сказали, что если у меня будут
дети, то они будут страшно косоглазые: один глаз будет смотреть только налево,
а другой только направо. Но это в том случае, если родится один ребенок. Если
же их будет сразу четыре, то они будут вполне нормальными.
– Не
бойся! — сказала она твердо, и я тут же повалил ее на пол и подумал: «Да ведь
она такая красивая, как я этого раньше не замечал, я люблю ее».
Через
две недели родилось четверо мальчиков. Они весело бегали около ма-тери и никак
не могли от нее оторваться, так как их всех соединяла пуповина.
– Когда
он уходил на работу, я ложилась на пол, и они ползали по мне, щекотали меня, а
я им рассказывала легенду своего народа, о том, как нас про-гнали с нашей земли
и как мы ушли из Египта, и потом о том, как я закопала свои глаза.
–Когда
я приходил домой и видел, как они держатся за ее юбку, щебечут по-еврейски,
сердце мое разрывалось. И я не выдержал. Я купил зубило и пе-рерубил все эти
четыре шнурка, соединяющие их с нею, словно бы корни у дерева, и они тут же все
окосели.
СОН О КОНУРЕ
Проваливаясь
по колено в снег, подхожу к собачьей конуре, из нее раздается ворчание и
громыхание цепи. Стучу ногой о конуру, снег прилипший с по-дошв сбиваю. Из
конуры вылезает Ефим Соловей и говорит: — Опять вы опоздали, Олег!
Моя фамилия тоже Соловей, только я не Ефим, а Олег.
– Ладно, — говорю я Ефиму, — лаять-то.
Ефим
снова залезает в конуру, а я огибаю ее три раза и снова околачиваю снег.
Вылезает Ефим и бормочет:
– Кругом
воры и диверсанты. Луна сегодня ночью была очень яркая. Лаял на нее, чтобы
спряталась. В такие полнолуния больше всего воровства и бывает.
– Удивляюсь
я вам, — удивляюсь я Ефиму. — Вы как наш Зайцев.
– Зайцев!
— облизнулся однофамилец и сплюнул коричневой слюной. — Я вчера Сонечку
Мармеладову слопал. Кости за конурой найдете, под сне-гом лежат.
Соловей
зевнул, потянулся, снял с шеи цепь, завернул ее в промасленную газету и спрятал
в портфель.
– Ну,
я, пожалуй, пойду помаленьку.
Он
ушел, а я накинулся на Сонечкины кости. Кости как кости оказались, только
дореволюционные.
На
этом бы хотелось кончить и начать всё сначала. Но для того, чтобы начать всё
сначала, потребуется грудное молоко, первая сигарета, первая стопка водки и
первая женщина с картинки…
Как с картинки.
Сегодня
последний день недели, воскресенье.
Завтра
первый день недели, понедельник.
Когда кончится этот
месяц, начнется новый. Здравствуй, мама! Здравствуй, папа! Здравствуй,
толстощекий брат! Я появился на свет с надеждой, внушенной мне в родильном
доме.
— Дайте ему
по попке! — закричал доктор и, раскрыв зонтик, вышел на улицу.
Публикация
Петра Казарновского
[1] В немецком языке слово «Traum» обозначает и сон, и мечту — отсюда происхождение концепции «Traumdeu— tung» З. Фрейда (толкования снов как проекции подсо-знательных желаний). — Примеч. ред.