(пер. с англ. А. Горбуновой)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2012
О ЯМБАХ И
ПОСЛЕДСТВИЯХ, ПРИЧИНАХ И ТРОХЕЯХ…
С той поры, как я начал преподавать поэзию
американским студентам, я ждал появления статьи, посвященной свободному стиху,
мнемоническим прак-тикам и русскоязычной и англоязычной поэтическим культурам.
Статья М. Гронаса стала ответом на мои ожидания. Распространенная в России
убежденность, что регулярные рифма и метр — неотъемлемые отличительные признаки
поэтического высказывания, чужда и непонятна для американцев. Это одно из
фундаментальных и крайне значимых различий между нашими поэтическими
культурами. Гронас подводит нас к его осмыслению.
Вслед за автором
я полагаю, что в обсуждении вопроса нам следует сосре-доточиться на его сути.
Понятно, что размышления об эвристических обоб-щениях или точном определении
свободного стиха являются нетривиальной и довольно интересной темой, но в
данном случае не будем на нее отвле-каться. Предположим, что значение термина
«свободный стих» в целом нам понятно[1].
Думаю, можно также смело признать, что Гронас прав в своем на-бросанном
широкими мазками описании различающейся роли свободного стиха в русской и
западной поэтических культурах. Нечастые у огромного числа русских поэтов
эксперименты со свободным стихом, равно как и поэ-тические практики тех
немногих поэтов, которые последовательно отказа-лись от рифмы или метра, в
целом являются исключениями, подтверждаю-щими общее правило, что русские поэты
отдают предпочтение более традиционной формальной организации. Дело также и в
традиционном восприятии: «средний» российский слушатель стихов ждет от них
метра и рифмы. Свободный стих — всегда своего рода шок для обычного русского
уха. В США ситуация прямо противоположная. Исключение делается только для
находящихся под влиянием рэпа поэтических слэмов, во всех остальных случаях
регулярные размеры и точные рифмы рискуют прозвучать глупо, по- детски,
старомодно.
Гронас связывает
различия между русской и западной поэтическими куль-турами с той ролью, которую
играет практика заучивания стихов наизусть в наших образовательных системах и,
соответственно, способах восприятия поэзии. Тем самым он обозначает целый ряд
крайне важных вопросов, и я не-пременно включу статью Гронаса в свою
преподавательскую программу. Ведь лучший род чтения, который можно предложить
студентам, — это тексты, провоцирующие обсуждение, полемику. Работа Гронаса
относится именно к таким текстам. Я не сомневаюсь, что маргинальность
свободного стиха в Рос-сии и важность заучивания наизусть в русском поэтическом
творчестве и его восприятии, убедительно продемонстрированные в статье, связаны
друг с другом. Не сомневаюсь я и в том, что расцвет свободного стиха на Западе
и маргинальность практики заучивания стихов в западной поэтической куль-туре и
в образовании тоже соотносятся друг с другом. Но есть столь же боль-шая разница
между соотнесенностью и причинной обусловленностью, как между свободным стихом
и ямбом.
По существу,
Гронас предлагает объяснять присутствие или отсутствие свободного стиха в
поэтической культуре на основании одной-единственной причины — присутствия либо
отсутствия заучивания наизусть в социальных практиках, имеющих отношение к
поэзии. Согласно его объяснению, исчез-новение практики заучивания стихов
наизусть в западной образовательной системе и поэтической культуре лишило рифму
и метр функциональности и привело к их исчезновению. В советском обществе, с
другой стороны, значи-мость заучивания стихов наизусть, как в официальной, так
и в неофициаль-ной поэтической культуре, предотвратила отказ от рифмы и метра.
На мой взгляд, это намеренно упрощенная аргументация.
Существует
несколько непроясненных или мало проясненных предпосы-лок, которые необходимо
обосновать, чтобы объяснение Гронаса обрело вес: что главная «функция» рифмы и
метра связана с запоминанием (а не, напри-мер, эстетическими предпочтениями);
что при отсутствии институционали-зированных мнемонических практик «средства
фонической организации» «оказываются невостребованными». И, что еще важнее, при
всем уважении к проделанной Гронасом работе, я все же думаю, что более
подходящее объ-яснение расцвета свободного стиха на Западе и тенденции
сохранять рифму и метр в России должно включать множественные причины,
находящиеся в более сложной взаимосвязи.
Не претендуя на
исчерпывающий отчет или даже завершенную аргумен-тацию, я представлю здесь
только один или два таких фактора. На мой взгляд, «незамеченным слоном» при
описании проблемы оказалась история аван-гарда. С начала XX века
авангард, как в России, так и на Западе, был привер-жен радикальной формальной
инновации. Хотя расцвет свободного стиха вплоть до его нынешней доминирующей
позиции в американской поэзии на-ступил много позже, он представляет собой итог
развития традиции, которая возникла с приходом столетия авангардных
экспериментов, включая ради-кальные эксперименты со свободным стихом (вспомним
Э.Э. Каммингса). Для тех, кто пришел после таких новаторов-авангардистов на
Западе, поиск формальной новизны стал главным средством определения своей
индивиду-альной и поколенческой идентичности. Следующие одна за другой волны
экспериментаторства вели ко все более радикальному отходу от традицион-ных
рифмы и метра, ко все большему преобладанию свободного стиха и раз-витию разных
типов формотворчества, ставших возможными в поэтической системе свободного
стиха.
Ничего подобного
не происходило в Советском Союзе. Главной (но, веро-ятно, не единственной)
причиной этого было то, что авангардным экспери-ментальным поискам, мягко
выражаясь, препятствовал расцвет соцреализма, навязавшего общий режим
литературного консерватизма и пренебрежение к эксперименту с формой как
таковой. В отличие от западной ситуации ог-ромная часть наследия авангарда
оказалась под запретом, и использовать, а тем более развивать эти практики для
поэтов, живших в эпоху Сталина, было крайне рискованно. Даже в последние
десятилетия СССР, когда свободный стих снова начал выходить на передний план,
он, как правило, ассоцииро-вался с западными авангардными практиками и
маркировался как марги-нальный авторитетными голосами официальной литературной
культуры[2].
Итак, хотя было
бы преувеличением сказать, что свободный стих как таковой стремились официально
запретить в Советском Союзе, его связь с авангардистскими, и в частности
западными авангардистскими, практиками обеспечивала его маргинальность для
советских поэтов, за исключением ма-леньких групп нонконформистов и поэтов
андеграунда. На мой взгляд, поэ-тическая карьера Айги, чьи свободные стихи,
находящиеся под большим влиянием авангарда, не публиковались в Советском Союзе
до конца 1980-х, во многих отношениях идеально отражает общее положение дел со
свобод-ным стихом, связанным с наследием авангарда, в советскую эпоху.
Если мы немного
шире посмотрим на место поэзии в советском и западном обществах, нам станут
очевидны и другие важные явления. Успехи авангар-дизма и его наследия среди
американских поэтов сопровождались на всем протяжении XX века заметной потерей интереса к
американской поэзии со стороны широкой читающей публики. Здесь я тоже
вынужденно прихожу к упрощающему заключению, что американцы в целом постепенно
стали те-рять интерес к чтению поэзии, потому что она становилась все более
«сложной». Имелись и другие, полностью находящиеся за пределами литературы
процессы, способствовавшие упадку интереса к поэзии (и к литературе как
таковой) на Западе, и особенно в США[3].
Тем не менее (и к огромному сожа-лению американских преподавателей литературы)
к 1980-м американцы в целом, за исключением той части населения, которую можно
описать как уз-кую «поэтическую субкультуру», почти совершенно потеряли интерес
к поэ-зии. Можно предположить в этом свете, что американский расцвет свобод-ного
стиха был стимулирован «тепличными условиями» нашей поэтической культуры, когда
поэтов мало заботят вкусы большинства читателей. А эти вкусы, как правило,
более консервативны, чем вкусы поэтов. Да и само вы-ражение «большинство
американских любителей поэзии» теряет смысл в об-ществе, где «большинство» не
читает поэзию вообще.
Но вернемся к ситуации в
Советском Союзе. Невозможно не задаться во-просом, сославшись на тезис Е.
Добренко о том, что подъем социалистиче-ского реализма отвечал и удовлетворял
консервативным культурным вкусам массового читателя, не было ли одним из
следствий институционализации соцреализма и уменьшения авангардистского
экспериментирования спасе-ние поэзии как массового искусства от снижения
интереса к ней, как это про-изошло с поэзией на Западе[4].
Не без иронии можно заметить, что, хотя, «ста-тистически говоря», как отмечает
Гронас, свободный стих преобладает в западной поэзии, тогда как рифмованный и
метризованный преобладает в русской, получается, как ни странно, что свободному
стиху в России отведена точно такая же роль, как поэзии в целом (которую, как
мы уже замечали, со-ставляет в основном свободный стих) на Западе: в обоих
случаях свободный стих — это область, принадлежащая узкой субкультуре
авангарда. Таким об-разом, если посмотреть на проблему другими глазами, можно
увидеть, что решающее различие между американской и русской поэтическими культу-рами
связано в большей степени с течением общественной жизни и вопро-сами восприятия
поэзии, чем с вопросами формы. В России широкая читаю-щая публика продолжала на
протяжении всего XX века и вплоть до настоящего времени предъявлять спрос на
поэзию, «написанную старомод-ным образом», тогда как широкая читающая публика в
США не испытывает никакой нужды в чтении поэзии, если она вообще что-либо
читает.
И это снова возвращает
меня к проблеме заучивания наизусть. Как я уже писал, Гронас убедительно
показывает, что сохраняющаяся значимость прак-тики заучивания наизусть,
основанной на рифме и метре, — важный фактор, способствующий маргинализации
свободного стиха в России, и что упадок этой практики связан с расцветом
свободного стиха на Западе. Но эти фак-торы, несомненно, переплетены между
собой и с другими факторами (среди которых и те, которые я описал выше) в
сложную сеть причин и следствий. Заучивание и чтение наизусть, особенно
канонических национальных поэтов, по сути своей более релевантно для обществ, в
которых поэзия продолжает играть заметную роль в формировании социальной и
политической идентич-ности в образовательном и иных контекстах, как это имеет
место в России. Как ни банально это звучит, не удивительно, что никто не учит
наизусть стихи в американских школах, учитывая, что в Америке вообще редко
читают поэзию. В американской культурной и политической идентичности просто нет
эквивалента заучиванию и чтению наизусть «Медного всадника» как акту социальной
и политической идентификации.
С другой стороны,
следует отметить, что авангардные движения и куль-турные деятели в целом менее
заинтересованы в том, чтобы быть доступными своей аудитории, чем представители
мейнстрима. Это, позволю себе предпо-ложить, выливается для многих американских
поэтов в полное отсутствие интереса к любой облегченности их текста для
запоминания, которую могут дать метр и рифма. Например, я сомневаюсь, что такие
соображения когда- либо приходили на ум Майклу Палмеру.
Как я упоминал выше, я
убежден, что другие сравнительные подходы к расцвету свободного стиха на Западе
и преобладанию рифмы и метра в Рос-сии могут пролить свет на другие
культурно-исторические процессы, влияю-щие на развитие этих двух поэтических
культур. Мое краткое изложение ис-тории авангардных форм и институций является
не более чем важным дополнительным контекстом для сравнительного изучения
свободного стиха. В заключение, и с величайшим почтением к провокативной и
увлекательной статье Гронаса, я хотел бы слегка переформулировать его основное
положе-ние: на Западе, в результате упадка мнемонических практик в восприятии
поэзии, эти практики не смогли воспрепятствовать нарастающему преобла-данию
свободного стиха. Но этот итог не был предопределен или вызван упадком
мнемонических практик. Он был результатом совокупной истории форм, поэтов,
литературных движений и социальных институций. В России сохранение
мнемонических практик в поэзии способствовало, наряду со мно-гими другими
социальными и культурными явлениями, сохранению метра и рифмы как центральных
составляющих поэтического высказывания.
Перевод с англ. Аллы Горбуновой
[1] Для введения в данную
дискуссию см.: Beyers C. A History of Free Verse.
[2] В позднюю советскую эпоху маргинализация свободного стиха проводилась как «программное» правило поэти-ческой культуры. Рассмотрим, например, полемику во-круг свободного стиха в начале 1970-х, вылившуюся в се-рию статей, написанных сторонниками и противниками этой формы и опубликованных в «Вопросах литературы» в 1972 году. Как заключили редакторы журнала: «Подав-ляющее большинство участников дискуссии, не отвергая свободного стиха, признавая достигнутое лучшими его творцами, отмечая удачи современных поэтов (например, поэтов из Прибалтики), не склонны считать, что свобод-ный стих идет на смену традиционному. Свободный стих не свободен от законов поэтики, которым подчиняется классический стих, он требует мастерства, высокой поэ-тической культуры. Ясно, что было бы неправильным от-брасывать эту форму, но нет также никаких оснований объявлять свободный стих магистральным путем» (От ре-дакции // Вопросы литературы. 1972. № 2. С. 158—160). См. также воспоминания Вячеслава Куприянова об этом моменте и, в частности, о вынужденной литературной маргинальности Владимира Бурича: Куприянов В. Бурич дикорастущий // Арион. 1998. № 3. С. 65—67.
[3] Я описываю некоторые из этих других процессов в статье: Платт К. Зачем изучать антропологию. Взгляд гуманита-рия: вместо манифеста // НЛО. 2010. № 106. С. 13—26.
[4] Добренко Е. Формовка советского писателя. Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. СПб.: Академический проект, 1999.