(Москва—Вологда, 16—19 июня 2011 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2012
Международная
научная конференция
«СУДЬБА И
ТВОРЧЕСТВО ВАРЛАМА ШАЛАМОВА В КОНТЕКСТЕ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ»
(Москва—Вологда,
16—19 июня
Эпиграфом к конференции могло бы стать известное
высказывание Варлама Шаламова из эссе «О прозе»:
Как ни парадоксально звучит, но мои
рассказы и есть, в сущности, последняя, единственная цитадель реализма. Все,
что выходит за документ, уже не является реализмом, а является ложью, мифом,
фантомом, муляжом. А в документе — во всяком документе — течет живая кровь
времени.<…>
«Колымские
рассказы» — фиксация исключительного в состоянии исключи-тельности. Не
документальная проза, а проза, пережитая как документ, без иска-жений «Записок
из Мертвого дома». Достоверность протокола, очерка, подведен-ная к высшей
степени художественности, — так я сам понимаю свою работу[1].
Тема
документальности прозы Шаламова — ее разных аспектов и проблем — стала
центральной для конференции, которая была посвящена не только биогра-фии и
творчеству писателя, но и памяти его близкого друга, публикатора его на-следия
— Ирины Павловны Сиротинской, ушедшей из жизни 11 января 2011 года. Главными
организаторами мероприятия выступили сайт Shalamov.ru, созданный в конце 2008 года, и Московская высшая школа
социальных и экономических наук (часто называемая просто «Шанинкой» — по имени
ее президента историка Тео-дора Шанина) при участии Российского
государственного архива литературы и искусства, Международного
историко-просветительского, правозащитного и бла-готворительного общества «Мемориал»
и Московского городского психолого-пе-дагогического университета. Научная часть
конференции в течение первых двух дней проходила в Москве, а затем
мемориально-экскурсионная часть продолжи-лась в Вологде, на родине писателя.
Конференция состоялась при финансовой поддержке Фонда Михаила Прохорова.
К началу
конференции сайт Shalamov.ru при поддержке научно-просветитель-ского журнала
«Скепсис» подготовил «Шаламовский сборник. Выпуск 4» (сост. и ред. В.В. Есипов,
С.М. Соловьев) — очередной том непериодического издания, куда вошли неизданные
архивные материалы Шаламова (в этот раз среди них был ранее не публиковавшийся
рассказ «У Флора и Лавра»), воспоминания современ-ников писателя, исследования
по поэтике, истории и полемические материалы.
В фойе была развернута
фотовыставка «Острова. Варлам Шаламов» (одно-именный документальный фильм был
показан во второй день конференции), подготовленная режиссером-документалистом
Светланой Быченко и коллекти-вом Shalamov.ru и включившая материалы колымских альбомов НКВД, храня-щихся
в ГАРФе. Сорок изображений сопровождались подписями из рассказов и переписки
Шаламова, что стало ярким подтверждением документальности ко-лымской прозы.
Одна из главных
задач конференции, по мысли организаторов, заключалась в том, чтобы подвести
определенный итог трем десятилетиям изучения шаламовского наследия с точки
зрения разных дисциплин: филологии, истории и философии.
Конференция
открылась приветственным словом президента МВШСЭН Тео-дора Шанина. Председатель
правления общества «Мемориал» Арсений Рогинский (Москва) в
своем вступительном слове показал, что даже те факты из рассказов Шаламова,
которые, казалось бы, невероятны с точки зрения историка, в итоге находят свое
документальное подтверждение. Тем самым, заключил А.Б. Рогинский, проза
писателя — это не просто свидетельство, но великая проза, выдержав-шая
испытание документом.
Первый переводчик
«Колымских рассказов» на английский язык, бывший ди-ректор Института им.
Кэннана по изучению России, американский славист Джон Глэд
рассказал об истории американских изданий Шаламова и о своем опыте пе-ревода
«Колымских рассказов». Поначалу перевод сталкивался с отказами изда-телей: с
большим трудом удалось опубликовать книгу тиражом 2000 экземпляров, затем
появились допечатки. Но следующее издание появилось с ошибкой в имени автора на
обложке — из-за отсутствия корректуры. А затем последовали востор-женные отзывы
живых классиков американской литературы — Энтони Бёрджесса, Сола Беллоу,
журналиста и историка Гаррисона Солсбери и др. Что интересно, ошибка в имени
автора на обложке была сделана и в первых публикациях Шала-мова на немецком и
французском языках в конце 60-х годов[2].
Александр
Ригосик (Москва) представил
слушателям воспоминания о своей матери — И.П. Сиротинской — и ее деятельности
по изданию произведений Шаламова. Сейчас порталом Shalamov.ru готовится второе издание книги Ирины Павловны «Мой
друг Варлам Шаламов», куда войдут и воспоминания о ней ис-следователей
шаламовского творчества, к которым она всегда относилась с боль-шой теплотой.
Эмоционально
выступила врач Елена Захарова (Москва), ухаживавшая в ка-честве
добровольной сиделки за Шаламовым в интернате для инвалидов Лит-фонда последние
полгода его жизни. В заключение своих воспоминаний она под-черкнула, что,
несмотря на тяжелейшее к концу жизни состояние здоровья писателя (у него была
нарушена способность правильно двигаться, происходили неконтролируемые движения
конечностей, были нарушены слух, зрение и спо-собность внятно говорить), у него
не был нарушен интеллект и внутри этой чу-довищной оболочки находился живой,
сохранный, гениальный человек.
С интереснейшими
воспоминаниями, завершившими мемуарную часть кон-ференции, выступил известный
филолог и фольклорист Сергей Неклюдов (РГГУ), который с
самого начала подчеркнул, что говорит не как ученый, а как свидетель. С.Ю.
Неклюдов — сын второй жены Шаламова, писательницы О.С. Неклюдовой. Он прожил с
Шаламовым десять лет в одной квартире (с 1956 по
Редактор
немецкого собрания сочинений Шаламова Франциска Тун-Хоэнштайн
(Берлинский центр исследований литературы и культуры) в своем до-кладе
«Художественное слово, "данное авторитетом подлинности". Поэтика опе-ративности
у Варлама Шаламова» отталкивалась от одной из характеристик
«прозы будущего» в записных книжках писателя, вынесенной в заглавие доклада.
Это выражение Ф. Тун-Хоэнштайн трактовала как эстетическое обязательство автора
найти особый язык, с помощью которого «выстраданное собственной кро-вью выходит
на бумагу как документ души»[3].
Анализируя работу Шаламова над художественным текстом, она показала, что
поэтический язык его прозы воздей-ствует на читателя особым образом, как язык
«повышенной коммуникативной значимости». В его прозе происходит выход за
пределы регистра чтения и переход к регистру ощущения. Задача Шаламова в
«Колымских рассказах» — дать после-довательность ощущений, воскресить чувства
человека, оказавшегося в легере и превратившегося в «человеческий материал».
Эта художественная позиция от-сылает нас к концепту оперативности «литературы
факта» 1920-х годов и требует дополнительного исследования.
Эту тему в
докладе «Проза, пережитая как документ: "Сагу надобно расска-зывать так,
как она случилась"» продолжила Елена Михайлик
(Университет Сид-нея, Австралия). Ее выступление начиналось с констатации того,
что «Колымские рассказы» — явление в литературе XX века неожиданное и
чрезвычайное, вопло-щенное решение задачи: как говорить с людьми о том, что
лежит за пределами этого мира, причем говорить так, чтобы читатель воспринял
этот запредельный опыт как свой собственный. На ряде примеров из рассказов
Шаламова Е. Михайлик показала, как разделяются в них фигуры автора и
рассказчика. Но автор (обладающий абсолютным знанием о Колыме) возникает в
«Колымских расска-зах» отнюдь не во всех случаях, когда требуется ввести
информацию, которую рассказчик-лагерник знать не может. В рассказе «Галстук»
начало вообще пред-ставляет собой краткое изложение литературных принципов
писателя, а затем рассказ развивается практически без фабулы, включая массу
разнородной ин-формации. Автор не дает читателю возможности посчитать свою
прозу просто повествованием о пережитом, все время напоминая, что это именно
проза, то есть художественный по сути своей род литературы. И если в
шаламоведении уже давно обсуждается вопрос, почему «Колымские рассказы» до сих
пор восприни-маются не столько как литература, сколько как свидетельство, то Е.
Михайлик ставит вопрос по-другому: зачем Шаламову необходимо все время
подчеркивать литературность «Колымских рассказов», проявлять себя как автора в
тексте с по-мощью литературных реминисценций, деклараций и изложения фактов,
которые не могут быть известны рассказчику? По мнению исследовательницы,
Шаламов таким образом заставляет читателя ощутить хаотическую природу лагеря. В
по-токе «Колымских рассказов» автор возлагает именно на читателя задачу оформ-ления
мира, этот поток предстоит оформить в повествование самому читателю по мере
прочтения. Усилие, которое читатель затрачивает на попытку прочте-ния, — это
один из механизмов, придающих «Колымским рассказам» достовер-ность документа.
Любовь
Юргенсон (Сорбонна) докладом «"Колымские
рассказы" в свете совре-менных дискуссий об эстетических аспектах
свидетельских документов» вписала исследование принципов прозы
Шаламова в контекст ведущихся в современной европейской мысли дискуссий о роли
свидетельств в историческом исследовании (например, дискуссии между Х. Уайтом и
К. Гинзбургом о возможности дости-жения исторической истины). С точки зрения
исследователя, ступенчатость вы-страивания исторической памяти в рассказах
писателя может быть соотнесена со структурой исторического письма,
постулируемой П. Рикёром. Шаламов не про-сто повествует о пережитом, он создает
метатекст, в результате которого пережи-вание реконструируется со всеми
подробностями. Текст «Колымских рассказов» является не только запечатленной
памятью, но и повествованием о работе памяти, не только индивидуальной, но и
исторической, причем в той ситуации, когда эту память пытаются стирать.
Шаламовская метафора ампутации, протеза напоми-нает о том политическом
контексте, на фоне которого создается документ о ко-лымских лагерях. Л.
Юргенсон напомнила в этой связи о понятии протеза памяти (введенном П. Леви),
обозначающем замену переживания его позднейшей репре-зентацией, пропущенной
сквозь призму собственного рассказа о пережитом. Это понятие, по мнению
исследовательницы, вполне применимо и к текстам Шала- мова. В этой связи важно
пересмотреть классическую схему отношения между свидетелем и историком, так как
в случае жертв сталинской системы встречи ис-торика и свидетеля не состоялось,
как не состоялось ее и между юристами и сви-детелями. Тексты свидетелей вобрали
в себя и юридическую функцию: в отсут-ствие судей их задача не только
рассказать о случившемся, но и доказать, что это было, взяв на себя
ответственность за выявление исторической правды. Таким образом, текст
свидетельства оказывается не только говорением, но и действием. Этот особый
статус текстов жертв сталинских репрессий необходимо принимать во внимание при
выстраивании концепций о свидетельстве и роли свидетеля. В заключение Л.
Юргенсон подчеркнула, что изучение шаламовских текстов в контексте современных
дискуссий может послужить сближению истории и литературоведения.
Рассмотрение этих
проблем продолжилось на секции «Поэтика прозы Шаламова».
Игорь
Сухих (СПбГУ) посвятил свой доклад
«
"Новая проза" Варлама Шала-мова: теория и практика»
прежде всего жанровым особенностям «Колымских рассказов». По мнению И. Сухих, к
шаламовским декларациям о его собственной прозе — прежде всего, к его
высказыванию о ее документальности — надо подхо-дить осторожно: как к одному из
вариантов интерпретации, а не как к абсолютной истине. Определение «рассказы» в
заглавии колымского цикла не имеет жанро-вого смысла: это, скорее, обозначение
формы повествования. Его вероятный си-ноним — как раз заглавие заметок: проза.
Основные принципы новой прозы, обо-значенные Шаламовым, — сюжетность,
краткость, новизна и точность деталей. Жанровой доминантой и одновременно
эстетическим ядром «новой прозы» яв-ляется классическая новелла, очерки же
служат в ней лишь «фоном». Исходя из того, что поэтика колымской прозы должна
рассматриваться именно как но-веллистическая, И. Сухих делает вывод, что
«Очерки преступного мира» (в со-ответствии с авторским определением их жанра,
вынесенным в заглавие) компо-зиционно не входят в «Колымские рассказы». И.
Сухих предлагает типологию новелл в «Колымских рассказах»: классическая
новелла, новелла-деталь, двух- сюжетная / фабульная новелла. Важно
разграничение традиционных, классиче-ских новелл-ситуаций и
новелл-смыслов (Л. Пинский), в которых, как выразился докладчик,
«пуантой» становится не событие, а фраза, реплика, сентенция. Такие новеллы
можно найти у И. Бабеля — это говорит о том, что между ними суще-ствует некая
преемственность, хотя, как известно, Шаламов критически отзы-вался о прозе
Бабеля. В заключение своего доклада и в ответах на вопросы автор призвал
расширять литературный контекст исследования прозы писателя, в ко-торый должна
войти новеллистика Пушкина, Бабеля, Зощенко, Хармса, Тыня-нова, Довлатова и др.
Майкл
Никольсон (Оксфорд) коснулся
практически неисследованной темы, попытавшись осветить «Особенности
ранней прозы Варлама Шаламова». Оста-лось всего несколько
рассказов и очерков доколымского периода, опубликован-ных в основном в
промежутке между вишерским и колымским заключениями, более сотни рассказов было
сожжено семьей Шаламова во время его заключения. В эти годы Шаламов много
публиковался в производственных журналах: «За промышленные кадры», «За
ударничество», «Прожектор» и др. Позднее Шала-мов будет говорить о ненужности
журналистского опыта писателю. Но актуаль-ная тематика возникает и в
производственных сюжетах рассказов, и в теме смены поколений. По мнению М.
Никольсона, наивно полагать, что личный опыт автора (пережитое в вишерском
лагере) напрямую отражается в тематике его ранних рассказов. Скорее этот опыт
проявляется в настойчивом повторении мотивов об-мана, предательства, утраты. С
другой стороны, в этих рассказах Шаламов начи-нает использовать некоторые
приемы и способы конструкции сюжета, которые позднее станут приметами его
поздней прозы. Это видно по лучшему и самому «колымскому», с точки зрения М.
Никольсона, рассказу, «Вторая рапсодия Ли-ста», главный герой которого —
старик, последовательно лишившийся жены, сы-новей, любимой музыки и, наконец,
ума, — блаженно слушает рапсодию Листа, который на самом деле оказывается вальсом
«На сопках Маньчжурии».
Францишек
Апанович (Гданьский университет) в
докладе «Система рассказчиков в "Колымских рассказах" Варлама
Шаламова» предложил свое объяснение причин, по которым Шаламов
отказался от авторской формы повествования в первом цикле «Колымских
рассказов», традиционной для мемуарной литера-туры, в том числе — литературы о
сталинских лагерях. Это объясняется тем, что в автобиографических и мемуарных
жанрах рассказчик всегда помещен вне изоб-ражаемого мира и рассказывает об уже
свершившихся событиях. Таким образом, исчезает необходимый Шаламову эффект
присутствия. Рассказчики в «Колым-ских рассказах» — это не варианты
автобиографического субъекта, не просто «я» автора, а система дополняющих друг
друга голосов, которые читатель слышит из-нутри лагеря как свидетельства самих
заключенных. Читатель не может заранее представлять себе ход событий, но
Шаламов бросает его в лагерную реальность сразу, без подготовки, запутывая
отсутствием ясной хронологии, —дезориентация читателя, таким образом, оказывается
схожей с дезориентацией заключенного.
Выступление Ф.
Апановича фактически продолжил Михаил Михеев (МГУ),
выступивший с докладом «Загадка "сквозных" персонажей и
перетекания сюже-тов в текстах Варлама Шаламова», посвященным
известной особенности «Ко-лымских рассказов». Повторы одних и тех же сюжетов с
разных, подчас проти-воположных точек зрения далеко не всегда укладываются в
модель ритмизации прозы, декларированную писателем. Эти повторы должны быть
разделены на два типа: первый тип можно воспринимать как сознательную попытку
запутать чи-тателя, заставить его самостоятельно достроить оборванное
повествование (здесь М. Михеев соглашается с Е. Михайлик и одновременно
проводит параллель с фолкнеровской прозой). Второй тип повторов (их число
нарастает к поздним циклам) связан с недостаточной отделкой Шаламовым своих
произведений. Пи-сатель, по мнению М. Михеева, оказался в плену той точки
зрения, согласно кото-рой излишняя склонность к переписыванию только портит рассказы,
как портит переписывание впервые записанное стихотворение. М. Михеев обратил
внимание еще на одну особенность колымской прозы: Шаламов, как известно,
отрицает пра-вило, по которому положительные персонажи выступают под своими
настоя-щими именами, а отрицательные — под псевдонимами. Писатель сознательно
переворачивает культурную установку, считая, что важнее назвать своими име-нами
злодеев и подлецов. В заключение М. Михеев упомянул о точке зрения Ю.А.
Шрейдера, согласно которой необходимо создать указатели сюжетов, поло-жений,
мест действия и лиц для будущего академического издания Шаламова, так как это
максимально облегчит работу исследователям.
Лора
Клайн (Государственный университет
Уэйна, Детройт) в докладе «Варлам Шаламов: последний пророк»
отталкивалась от известного факта принадлежности Шаламова к традиции русской
революционной интеллигенции. Докладчица на-помнила аудитории слова писателя:
«Русская интеллигенция без тюремного опыта, без тюрьмы не вполне русская
интеллигенция». По ее мнению, Шаламов и во время своего второго заключения не
отказался от революционных ценностей, хотя оказывать сопротивление тоталитарной
системе по-старому было уже невоз-можно. Колымский опыт, по мнению Клайн,
принципиально изменил представ-ления Шаламова о природе мира. Теперь Шаламов не
просто самоотверженный интеллигент — он пророк, несущий правду о мире. Это
пророческое самовосприя-тие основано на понимании роли поэта. Пророчество, по
Шаламову, — это один из источников поэзии. Такое понимание миссии поэта-пророка
Л. Клайн сопо-ставляет с ролью пророка в Ветхом Завете, приходя к выводу, что
радикальное осуждение человеческой природы Шаламовым, отстаивание невозможности
спа-сения, категорическое отрицание способности страдания облагораживать — идея
отнюдь не христианская.
Джозефина
Лундблад (Калифорнийский
университет, Беркли) посвятила свой доклад антироману «Вишера», представив его
как «роман воспитания наоборот» и сопоставив его жанровые особенности с
традициями соответствующего евро-пейского жанра. Шаламов в своем антиромане
показывает — как и принято в ро-мане воспитания — становление молодого
человека, его закалку, подготовку к ко-лымскому аду, причем идущую вразрез с
официальной «перековкой».
Анна
Гаврилова (РУДН; Shalamov.ru) в докладе «Шаламов в журнале "Москва"» на
основе архивных материалов показала, как после освобождения начиналась ра-бота
Шаламова в этом издании. Писатель вернулся в Москву с желанием опубли-ковать
написанное, и его стихи действительно очень скоро появляются в печати — правда,
в куда меньшем объеме, чем хотелось бы автору. Большая часть журналь-ных
публикаций Шаламова — заметки и очерки для рубрики «Смесь», но особого внимания
заслуживают его большие историко-литературные статьи, важнейшие из которых —
«Первый номер "Красной нови"» и «История родной литературы от
Аввакума до Горького». В этих статьях звучат важные для Шаламова мотивы, ко-торые
проявляются и в «Колымских рассказах» (создающихся в то же время): не-обходимость
связи культурных эпох, реактуализации мест памяти, роль гонений в судьбах
русских писателей и в целом — важность традиции сопротивления.
Ирина
Некрасова
(ПГСГА, Самара) продолжила основную тему конференции докладом «Проблема документализма и особенности субъектной
организации прозы Варлама Шаламова». Лариса Червякова (СГУ, Саратов) в выступлении « "Поэтика небытия" В. Шаламова: своеобразие
хронотопа "Колымских рассказов"» показала ценностное измерение
хронотопа шаламовской прозы, центром которого — вне зависимости от проекций в
будущее или прошлое — является ла-герь, а временная перспектива служит для
переоценки и перепроверки знания о жизни лагерным опытом. Лариса Жаравина (ВГПУ, Волгоград)
представила до-клад «Фольклорно-сказочный
элемент в нарративе "Колымских рассказов"», а до-клад Чеслава Горбачевского (ЮурГУ, Челябинск) «Ободном образе-символе в "Ко-лымских
рассказах"В.Т. Шаламова» был посвящен всестороннему анализу
образа пальца в колымской прозе, через призму которого, по мнению докладчика,
можно увидеть саму «живую жизнь» Колымы под различными углами зрения, ведь
именно с помощью таких лейтмотивных составляющих в «Колымских рассказах»
формируется поэтики памяти.
Часто
высказывается точка зрения, согласно которой творчество Шаламова «эзотерично» и
недоступно — по разным причинам — широкой публике. Однако доклад учителя литературы
и филолога Евгении Абелюк (лицей № 1525 «Воробь-евы горы», Москва)
«"Смерть"и "воскресение" человека в "Колымских рассказах"
В. Шаламова (из совместного с учениками опыта чтения)»
свидетельствовал, что и школьники способны глубоко понимать и чувствовать прозу
писателя.
На исторической
секции, организованной при участии общества «Мемориал», звучали доклады,
посвященные разным аспектам биографии писателя и истори-ческому контексту
сталинской и послесталинской эпохи. В большинстве докла-дов в научный оборот
были введены новые архивные материалы. Сергей Агишев (МГУ) представил материалы
студенческого дела Шаламова, заведенного в МГУ, в том числе — неизвестные до
сих пор доносы на него, послужившие одной из причин его отчисления из
университета. Борис Беленкин («Мемориал», Москва) выступил с
сообщением «Материалы следственных дел троцкистов как источник информации о
бытовании политических документов "левой оппозиции". Случай с
завещанием Ленина». Также контексту шаламовской биографии был
посвящен доклад Павла Понарина (Тула, «Мемориал»)
«Дети священников в условиях со-ветского режима в 20—30-е годы».
Директор музея «Пермь-36» Виктор Шмыров на основании архивов
Вишерлага (в которых недавно были найдены новые «шаламовские» документы)
нарисовал картину «Вишерлага эпохи Шаламова». Ни-кита Петров
(«Мемориал», Москва) выступил с докладом «Примечания к био-графиям чекистов —
персонажей прозы В. Шаламова», в котором по архивным материалам
(в том числе доносам) нарисовал сравнительные портреты началь-ников «Дальстроя»,
Э.П. Берзина и И.Ф. Никишова. Геннадий Кузовкин («Мемо-риал»,
Москва) представил исследование по истории самиздата «В. Шаламов в
"Хронике текущих событий"».
Историк
Марк Головизнин (ИГСО, Москва) подробнейшим образом проиллю-стрировал
историю первой публикации Шаламова во Франции. Как известно, писатель в 1972
году в письме в «Литературную газету» высказался резко отри-цательно о
публикациях своих рассказов в журнале «Посев». Но, согласно сви-детельству
известного французского издателя и литературного критика М. Надо, Шаламов был
не против публикации его рассказов в левом издательстве «Les lettres nouvelles». М. Надо
заявил, что получил фотопленку с рассказами с лич-ного согласия самого
Шаламова, однако это утверждение еще нуждается в доку-ментальном подтверждении.
Пожалуй,
кульминацией конференции стало выступление всемирно извест-ного ученого,
академика РАН Вячеслава Всеволодовича Иванова, открывшего по-следнюю
секцию конференции — «Историческая травма в XX веке, или Литера-тура после
Колымы и Освенцима». Его доклад был посвящен не только заявленной теме — поэзии
Шаламова, но и личным воспоминаниям о писателе, о его отношениях с литературной
средой шестидесятых годов и с диссидентской интеллигенцией. Вяч. Вс. Иванов
отметил принципиальное различие между по-зициями Шаламова и Солженицына.
Шаламов считал, что человек в лагере не выдерживает и погибает. А Солженицын
пытался доказать и писал, что человек в лагере сохраняется, более того —
сохраняет там любовь к труду. Все это Шаламов называл лакировкой со стороны
того литературного дельца, которым, по мне-нию Вяч. Вс. Иванова, он с полным
основанием считал Солженицына. Это прин-ципиальное расхождение непосредственным
образом относится к одной из глав-ных проблем, поставленных на конференции:
какова литература после Колымы и Освенцима? Если люди погибают и физически и
духовно, пройдя через мучение пыток и лагеря, то писатель не имеет права не
писать об этом. И попытки, как это делал Солженицын, построить искусственную
литературу на отрицании этого бесспорного, по мнению Вяч. Вс. Иванова, факта
вызывали у Шаламова резкое отторжение. Вторая часть выступления академика была
посвящена собственно поэзии Шаламова, которая непосредственным образом связана
с традициями формализма двадцатых годов. Интерес к формализму начал сейчас
возрождаться во многих странах мира. Как поэт, Шаламов понимал, что необходимо
писать стихи по-новому. Его позиция, особенно близкая формализму и традиции,
зало-женной Андреем Белым, — отношение к рифме как способу поиска чего-то
нового не только в форме стиха, но в сути того, о чем пишет поэт. Вяч. Вс.
Иванов под-черкнул: удивительно, что Шаламов, прошедший через мучительные
испытания, не только сохранил себя как личность, но и смог создать совершенно
новое на-правление в поэзии, которое до сих пор не оценено, а также выступил
как теоре-тик-исследователь развития русского стиха.
Секция
продолжилась выступлением Йорга Зильберманна (Берлинский уни-верситет
имени Гумбольдта) с докладом «Литература свидетельства как письмо
свидетеля», в котором была продолжена тема влияния на Шаламова
традиций «фактовиков» «Нового ЛЕФа» в контексте создания писателем особой
«поэтики доверия». Ольга Португалова (МГППУ, Москва)
сопоставила лагерный опыт Шаламова и известного психолога В. Франкла и показала
причины ряда расхож-дений в их «стратегиях выживания».
Тадеуш
Сухарски (Поморская академия,
Слупск, Польша) выступил с докла-дом «Варлам Шаламов и польская литература»,
где показал влияние Шаламова на творчество Г. Херлиг-Грудзинского и А.
Краковецкого. С точки зрения поль-ского исследователя, длительность пребывания
на Колыме существенным обра-зом повлияла на поэтику и язык произведений
польских и русского авторов. Шаламов, пробывший на Колыме намного больше,
оказался вынужден искать такой язык, который позволил бы выразить, по сути,
невообразимые и трудно артику-лируемые ощущения и переживания. Т. Сухарски
также показал, что параллели с творчеством Шаламова можно проводить не только с
польскими писателями-«колымчанами», но, к примеру, и с творчеством Т.
Боровского и других жертв на-цистских лагерей уничтожения.
Сергей
Соловьев (МГППУ, Москва) в докладе
« "Повесть наших отцов". Об од-ном замысле Варлама Шаламова»,
основанном на материалах архива Шаламова в РГАЛИ, реконструировал план по
написанию истории революционного и послереволюционного поколений. Центром этого
замысла должна была стать се-мейная история известной революционерки, члена
партии эсеров-максималистов Натальи Климовой и ее дочери — Натальи Столяровой,
друга Шаламова, секре-таря И. Эренбурга и заметного участника диссидентского
движения. Только часть замысла была воплощена в рассказе «Золотая медаль»
(докладчик настаивал, что более верно указывать жанр этого произведения как
повесть), который, по мысли писателя, должен был войти в книгу, состоящую из
документов и исторических исследований. Цель Шаламова заключалась, по мысли С.
Соловьева, в том, чтобы реконструировать традицию русской революционной
интеллигенции, продолжа-телем которой он считал себя, и показать, какие люди
вели «проигранную битву за действительное обновление жизни»[4]
в начале XX века.
В рамках
конференции были проведены два «круглых стола». Первый, посвя-щенный
провокационному отчасти сюжету «Шаламов и идеология», продолжил тему
документальности прозы Шаламова, затронув при этом проблему общей оценки
советского периода — в том числе и в произведениях писателя. Валерий Есипов
(Вологда, Shalamov.ru) открыл «круглый стол» докладом «Об историзме
Шаламова», в котором поднял тему исторической репрезентативности
«Колым-ских рассказов» с учетом новых архивных данных как по «Дальстрою», так и
в це-лом по системе ГУЛАГа. Докладчик подчеркнул, что в подавляющем большинстве
рассказов запечатлены факты, которые не могут быть опровергнуты. Отдельные
случаи фактических неточностей или художественной гиперболизации не дают повода
для обвинений писателя в «исторической некорректности» (такая тенден-ция
обнаруживается у некоторых современных исследователей, в частности ма-гаданских).
Михаил Рыклин (ИФ РАН) в выступлении «Лагерь и война.
История побежденных от Варлама Шаламова» доказывал, что
зафиксированная писателем память о лагере противостоит официальной памяти о
войне, более того, последняя камуфлирует лагерную тему. В последовавшей бурной
дискуссии вслед за доклад-чиками приняли участие сотрудник «Мемориала» Д.
Зубарев, социологи Б. Ка- гарлицкий и А. Тарасов, а также многие другие
участники конференции. Все ока-зались едины в том, что сталинский период
советской истории нанес народу невосполнимую травму, зафиксированную Шаламовым
и другими представите-лями лагерной прозы, но принципиально разные точки зрения
высказывались от-носительно восприятия Шаламовым Великой Отечественной войны,
его оценки истории двадцатых годов и корректности сравнения сталинской и
нацистской дик-татур. Большинство оппонентов М. Рыклина утверждали, что Шаламов
противо-стоит именно сталинскому (и послесталинскому) «официозу» в отношении к
войне, но отличает от него собственно роль народа в победе, осуществленной не
благодаря, а вопреки сталинскому режиму. Но, пожалуй, наибольшей критике подверглось
утверждение М. Рыклина, согласно которому именно советский ре-жим породил
противопоставление «блатного мира», взятого властью на службу, и политических
заключенных. Его оппоненты отрицали оригинальность советской власти в этом
вопросе и приводили в пример дореволюционную Россию, нацист-ские лагеря и даже
Чили времен пиночетовской диктатуры. Эта дискуссия пока-зала, что творчество
Шаламова не только является объектом литературного и чис-то научного интереса,
но продолжает порождать идеологические столкновения.
Намного менее
бурным, но не менее интересным получился «круглый стол» пе-реводчиков, в
котором приняли участие Д. Глэд (США), А. Гунин
(Великобритания), Г. Лойпольд (Германия), Л. Юргенсон
(Франция), Я. Махонин (Чехия), Л. Деяк (Словения).
Организатор «круглого стола» Габриэле Лойпольд (известная перевод-чик-русист из
Германии, уже подготовившая пять томов немецкого собрания сочи-нений Шаламова)
заранее ориентировала участников на обсуждение, с одной сто-роны, необходимости
выработки переводчиком специального языка для перевода Шаламова, с другой —
контекста восприятия таких переводов в разных странах.
Подводя итоги,
можно уверенно констатировать: конференция отразила со-временное состояние
шаламоведения, как российского, так и зарубежного. Ис-следование творчества и
биографии Шаламова уже стало полноценным междис-циплинарным научным
направлением. Однако конференция обозначила и одно из главных препятствий для
дальнейшего изучения шаламовских тем — недоста-точную освещенность источниковой
базы. Это касается и материалов биографии Шаламова (до сих пор не опубликованы
или даже не зафиксированы воспоми-нания многих людей, лично его знавших), и
архивных материалов Вологды, Москвы, Перми и Магадана, которые могут пролить
свет на неизвестные пока страницы жизни писателя. Очевидна и малая изученность
уже известных мате-риалов, хранящихся, в частности, в архиве Шаламова в РГАЛИ.
В завершение
конференции были представлены ряд новых научных и мемо-риальных проектов,
связанных с именем Шаламова и изучением его творчества. В первую очередь, речь
идет о работе по оцифровке архива Шаламова в РГАЛИ, которую архив осуществляет
совместно с сайтом Shalamov.ru. Работа начата в 2011 году и рассчитана на несколько
лет. Часть оцифрованного архива будет до-ступна читателями и исследователям в
Интернете. Также речь шла об увековечи-вании памяти писателя. Скульптор и
художник Р. Веденеев сообщил, что в Красновишерске, в местном краеведческом
музее осенью 2011 года планируется открыть отдел, посвященный Шаламову. В
Москве по инициативе общества «Мемориал», портала Shalamov.ru, «Новой газеты» и газеты «Первое
сентября» ведется работа по установке мемориальной доски по одному из
московских адресов Шаламова.
Сборник
конференции, в который будут включены и ранее неизвестные пуб-лике архивные
документы, готовится к изданию в текущем году.
С.М. Соловьев
[1] Шаламов
В.Т. <о моей прозе> // Он же. Собр. соч.: В 4 т. Т.
[2] Artikel 58. Die Aufzeichnungen des Haftlings Schalanow / Ubersetzung: G. Drohla.
[3] Шаламов
В.Т. О прозе // Шаламов В.Т. Собр. соч.: В 6 т. Т.
[4] Шаламов
В.Т. Штурм неба // Он же. Собр. соч.: В 6 т. Т.