Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2012
Публикуемая ниже
подборка материалов продолжает серию дискуссий на страницах «НЛО», посвященных
антропологическому повороту в россий-ских гуманитарных науках. Нельзя не
заметить, что «градус» дискуссий стре-мительно возрастает, вовлекая все новых
участников, и границы традицион-ных дисциплин уже не просто ставятся под
сомнение, но начинают активно расширяться и открываться навстречу продуктивному
взаимодействию. Под влиянием антропологического «тренда», призывающего
«смотреть поверх рубежей унитарных национальных традиций и учиться исследовать
среди прочего механизмы формирования этих традиций и рубежей» (К. Платт) и
давно ставшего привычным в европейской и американской науке, но отно-сительно
молодого в российском контексте, литературоведение, историогра-фия и другие
дисциплины гуманитарного цикла обнаруживают новые воз-можности, среди прочего,
в самих себе. Таким образом, встреча с «другим» — с другой методологией, другой
исследовательской оптикой, другой цен-ностной шкалой, другой темпоральностью и
пониманием предмета исследо-вания — теперь не столько вызывает сопротивление,
связанное с охранитель-ными тенденциями науки и ее исторической инерцией,
сколько начинает приносить любопытные плоды. Взаимное оспаривание смежных областей
знания уже выглядит не как жесткая конкуренция на интеллектуальном рынке с
последующим поглощением одних другими, а как кооперация, в про-цессе которой
эти области знаний вовлекаются в саморефлексию и пере-структурируются.
Прежде чем предоставить
читателю возможность погрузиться в суть те-кущей дискуссии, необходимо сделать
несколько предварительных оговорок. Прежде всего, сам термин «антропологический
поворот», которому, собст-венно, посвящена присланная в редакцию «НЛО» и
представленная для кол-лективного обсуждения статья Николая Поселягина, не
должен вводить в за-блуждение. Название это, скорее, условно, так как контуры
самого поворота еще только начинают вырисовываться. Заранее определенной,
конечной точки у него нет. Это не призыв обратиться к чему-то уже
существующему, следуя некому заданному сценарию, но разработка этого сценария,
или, ско-рее, множественных сценариев, сценариев возможного, из которых склады-вается
калейдоскоп реального нашей науки. Разговор о ее будущем, версии которого
существенно расходятся, напоминая, что будущее это открыто и пластично, задает
определенную конфигурацию настоящего, на основании которой наука артикулирует
свои смыслы и свое место в истории. Перед нами не просто «прогнозы научной
погоды» (сезонная метафора, предложен-ная С.Л. Козловым в его программной
статье «Осень филологии»[1], которая стала предметом обсуждения на страницах
110-го номера «НЛО», была под-хвачена многими авторами, и уже в начале зимы
обросла «весенними» кон-нотациями) — в конечном итоге, любые прогнозы ненадежны
и необяза-тельны, — но совместная попытка задать систему координат, определить
пространственные векторы поворота, учитывая, что антропология должна
восприниматься «не в дисциплинарном и тем более не в институциональном, а в
широком методологическом, и даже шире — ценностном смысле познава-тельного
горизонта» (И. Калинин). В этой связи, дискуссия об антропологи-ческом повороте
выявляет не только уровень готовности российского гума-нитарного сообщества к
переменам, но и ряд ключевых проблемных точек и симптомов, с которыми можно и
нужно работать, чтобы эти перемены имели позитивный характер.
В первую очередь,
необходимо понимать, что мы имеем дело не с антро-пологией, а, скорее, с
антропологиями — с культурной, с социальной, но также и с философской, ставящей
своей целью концептуализацию «чело-века» и «человеческого», «своего» и
«другого». Возможен ли некий универ-сализирующий подход, задействующий как
исследования конкретных исто-рических сообществ, их повседневных, культурных и
дискурсивных практик, форм социализации и нормализации, так и анализ самой идеи
человека, претерпевающей трансформации вместе с этими практиками? Как расцвет в
классическую эпоху и затем крах в XX веке масштабного гуманистического проекта
связаны с модернизационными процессами? Какое знание может дать гуманитарным
наукам антропология после гуманизма?
Фигура, вокруг которой
вращается широко понимаемая антропология, двусмысленна и неопределенна. Если
предположить, как это делает Н. По- селягин, что «конечный (идеальный) объект
гуманитаристики в пределах антропологического поворота — человек в его
социально ориентированной знаковой деятельности», то как в таком случае
избежать нерефлексивного возврата к старому гуманизму, как избежать опасности
превращения антро-пологического поворота в «антропоцентрический»? Как избежать
той опас-ности, к примеру, что в результате такого поворота перед нами вновь «в
ка-честве универсального "человека" предстанет гетеросексуальный
мужчина или "условная" женщина, неотличимая от гетеросексуального
мужчины» (М. Липовецкий)? И здесь становится ясно, что одной антропологии в ка-честве
универсализирующего ориентира для складывающейся новой науч-ной парадигмы будет
недостаточно.
Междисциплинарность —
это не просто абстрактное содружество авто-номных дисциплин. Их автономия
должна уступить в пользу принятия риска опасного смешения, которое только и
может привести к заранее не предопре-деленным, то есть по-настоящему новым
результатам. Заполнение пустоты «антропологического» все еще требует серьезных
инъекций со стороны тен-дерной теории, постколониальных, квир-исследований.
Именно такого рода ангажированные дисциплины, заявившие о себе в XX веке как
результат ак-тивной не только интеллектуальной, но и политической борьбы и
впослед-ствии завоевавшие самые респектабельные позиции в западной академии,
обладают ценным опытом, без которого никак не обойтись, если перед нами стоит
цель «не "принять", и даже не "сформулировать", а
"изобрести", "вы-двинуть в качестве гипотезы"» понятие
человека, отличное от привычных нам гуманистических шаблонов (К. Кобрин).
Впрочем, вопрос может
быть — и должен быть — поставлен и более ради-кальным образом: «насколько
"человека" стоит ставить во главу такой кон-солидации?» (М.
Вальдштейн), или: «А зачем вообще нужны гуманитарные знания?» (К. Кобрин).
Искусству правильно ставить наивные вопросы учит философия. В частности, в том,
что касается полного пересмотра концепции человека, текстуальности и статуса
гуманитарных наук, очень много было сделано деконструкцией и постструктурализмом
и, шире, философской кри-тической теорией XX века, которые на Западе вошли «"в кость"
гуманитар-ного мышления и образования», а в России, где «деконструкцию по-преж-нему
путают с деструкцией», остаются практически незадействованными, так что
«опасность эссенциалистских подходов <…> крайне редко осознается как
проблема» (М. Липовецкий). Условно говоря, мы не можем адекватно оце-нить
значимость теории Клиффорда Гирца, оставаясь в неведении о других исторически
значимых версиях антропологии, например о структурной ант-ропологии Леви
Стросса или теории дара Марселя Мосса, а последние, в свою очередь, требуют
отсылок к более широкому теоретическому контексту, благодаря которому
антропоцентрическая перспектива сводится на нет и нерефлексивное обращение к «человеку»
становится невозможным, — к пси-хоанализу Ж. Лакана, деконструкции Деррида,
критическому марксизму и так далее. Так что работа по заполнению лакун
предстоит, очевидно, значи-тельно большая, чем это могло показаться на первый
взгляд — в том числе и потому, что она осложняется инерцией «нелюбви» к
философии (по при-чинам, как считает М. Вальдштейн, прежде всего,
политическим). Тем вре-менем, посредничество антропологии значительно
способствует сближению литературоведения и философии, замечательным примером
чему могут слу-жить новейшие исследования творчества А. Платонова (Х. Гюнтер).
При этом важно понимать,
что «задача антропологического поворота <… > не в том, чтобы
адаптировать — условно говоря — подход Гайятри Чакраворти Спивак к местным
реалиям; задача в том, чтобы на основе анализа местных
культурных практик ставить вопросы, которые могли бы иметь уни-версальное
культурное значение»; что «антропологический поворот — это не "догоняющая
модернизация" в сфере отечественных гуманитарных исследо-ваний, но попытка
сделать тематику и язык этих исследований актуальными для общества,
существующего здесь и сейчас» (С. Ушакин). Работа над про-изводством нового
отнюдь не сводится к импорту, к заимствованию готовых теоретических моделей и
«разговору о путях "модернизации" российских гу-манитарных наук» (К.
Кобрин), имеющему сугубо локальное значение и от-того всякий раз грозящему
стать «свалкой дилетантских сочинений "на тему культуры"» (К.
Богданов). Привлечение имеющегося концептуального опыта (например, опыта
германского, о котором рассказывают Дина Гусейнова — в исторической
перспективе, — и Риккардо Николози — в современных его дисциплинарных и, что
немаловажно, финансовых аспектах) значимо в той мере, в какой оно служит не
абстрактному заимствованию стратегий поворотов[2], а рождению «новой
антропологии культуры»[3] из
сопротивления кон-кретного эмпирического материала.
В этой связи, «здесь и
сейчас» заявляет о себе другой аспект антропологии, связанный не с ее
мировоззренческими предпосылками, а с ее бытованием как дисциплины, с ее
конкретными исследовательскими практиками: «ант-ропологический поворот без
этнографии — то есть (в данном случае) без про-изводства
новых дискурсивных (описательных) материалов и документов —
немыслим» (С. Ушакин). И, в частности, первостепенным направлением ис-следования
представляется «рефлексивная этнография науки», которая «не только имеет
историографическое или прогностическое значение, но должна быть непременной
частью антропологического поворота как интеллектуаль-ного проекта» (А.
Панченко). Однако и задача интеллектуальной этногра-фии — с двойным дном,
поскольку «для России, с ее статусом "второго мира", дело осложняется
стремлением быть одновременно субъектом и объектом
"антропологического" (в традиционном смысле) исследования» (Б.
Гаспаров). «Мы другие», и с этого, пожалуй, стоит начинать всякое постулирова-ние
«другого», который был бы без того слишком легкой добычей, то есть
предсказуемым, выхолощенным, безжизненным объектом, нерелевантным и
теоретически, и политически. Возможно, дело в том, что «нам другим», по
выражению Дины Гусейновой, попросту не подходит «управляемая методо-логическими
поворотами демократия» и искомая нами новая антропология культуры требует для
себя «демократии стихийных выборов аналитической оптики», продуктивность
которых зависит от нашей готовности принять на себя нелегкий груз перемен.
О. Тимофеева
___________________________
1) См.:
Козлов С. Осень филологии // НЛО. 2011. № 110. С. 15—22, а также
дискуссию в том же номере (с. 23—91).
2) См.:
Бахманн-Медик Д. Режимы текстуальности в литера-туроведении и
культурологии: вызовы, границы, перспек-тивы. От антропологического поворота к cultural turns / Пер. с нем. К. Бандуровского // НЛО. 2011. № 107 (http:// magazines.russ.ru/nlo/2011/107/do5.html).
3) См.: Прохорова ИД.
Новая антропология культуры. Вступ-ление на правах манифеста // НЛО. 2009. №
100. С. 9—16.