Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2012
Кирилл Кобрин
ПО ВАЖНОМУ ПОВОДУ
Я с некоторым трепетом — и даже
сомнением — принимаю участие в обсуж-дении перспектив «антропологического
поворота», и вот почему.
Прежде всего, это
персональная неуверенность. В большинстве областей знания, которые приглашаются
для участия в «повороте» (или которые сами собой будут в нем участвовать), я
откровенно плаваю, а в некоторых так и во-обще полный невежда. Безусловно,
довольно внимательно следя в последние двадцать с лишним лет за развитием
филологии, социологии, этнографии (этнологии, «антропологии в узком смысле»,
как ни назови), можно более- менее представлять себе общее направление их
развития, видеть сильные сто-роны — и догадываться о слабых. Но этого, как мне
кажется, недостаточно. Оттого я решительно не могу охватить весь почти
бесконечный горизонт дис-куссии; если и принимать в ней участие, то только по
отдельным позициям.
Во-вторых, меня,
честно говоря, несколько смущает неотрефлексирован- ная интенция «за все
хорошее против всего плохого» в планах на «антропо-логический поворот». «Все
хорошее» — это «человек» (как бы его ни пони-мали участники разговора), «все
плохое» — это. Зона «плохого» и вовсе не определена; сюда можно отнести и
акцент некоторых послевоенных гумани-тарных направлений на изучение структур
(вместо человека), и тотальную «текстоизацию» филологии, истории, истории
литературы (специально вы-деляю), истории культуры, философии и так далее (на
проникновение «семиотики» в свою отрасль мне недавно жаловались друзья-археологи);
к «плохому» относят и обособленность различных дисциплин, и (при
всем уважении к нему, высказанном Николаем Поселягиным) традиционный
«академизм» (который, при ближайшем рассмотрении, оказывается вовсе не столь уж
традиционным — и уж точно не «академизмом» в исторически ограниченном значении
этого понятия).
Мы живем в эпоху
почти полного угасания, умирания последних волн пер-вого в новой истории
«антропологического поворота» (гуманизма); если за-тевать второй, то стоит
тогда понять, чем он будет отличаться от предыду-щего. Главное отличие, на мой
непросвещенный взгляд, должно заключаться в самой концепции «человека», которую
— и это очень важно — надо не «при-нять», и даже не «сформулировать», а
«изобрести», «выдвинуть в качестве гипотезы» (что, как мне кажется, итальянские
гуманисты, под влиянием Пла-тона и гностиков, и сделали). И эта новая концепция
неизбежно будет от-личаться от старой — сильно отличаться, иначе непонятно,
зачем все это на-чинать вообще. У меня же такое ощущение, что в нынешнем
разговоре об «антропологическом повороте» «человек» берется вместе со всем
позднегу- манистическим контекстом, условно говоря — «человек из Марка Блока и
Жака Ле Гоффа», и контекст этот не отрефлексирован, не взят в рассуждение. К
тому же — если вернуться к несколько бесформенному «плохому» нашего разговора —
не стоит забывать, что перечисленные там дисциплины и гума-нитарные направления не
зря же стали таковыми, негуманистическими, не-
антропоцентричными. В той же «Школе "Анналов"» торжество статистиче-ских
методов или истории большой длительности Броделя были результатом именно
кризиса антропоцентричности основателей движения. А эта антро- поцентричность,
к примеру, Марка Блока была во многом продуктом как его времени (и его
социальной группы), так и пафоса его противостояния «ака-демической французской
историографии», «Лависсу и Рамбо», которые за историей царствований,
переворотов, войн и хартий не видели живого чело-века в истории. Чтобы вернуть
«жизнь в истории» средневековому человеку, тот же Марк Блок первым делом лишил
его «истории» в традиционном значении этого слова. В «Королях-чудотворцах» он
ввел дистанцию между собой — французом, республиканцем, патриотом — и историей
Франции, в которой увидел не «историю», а «антропологию», что в те времена отсылала
к народам, не имеющим письменности, а значит, и истории. Иными словами, Блок
подверг средневекового француза такому же анализу, какому его совре-менник—антрополог
подвергал туземцев Тасмании или Новой Гвинеи. Эта дистанция, этот сознательный
разрыв с контекстом собственной жизни поз-волили Марку Блоку изобрести новую
дисциплину — «историческую антро-пологию» — и, по моему глубокому убеждению, в
перспективе прикончить то, что традиционно называли «историей» (в смысле
историописания). В се-годняшних же дискуссиях об антропологическом повороте
речь чаще всего идет о «собирании дисциплин», о своего рода хит-параде
достижений наибо-лее прогрессивного гуманитарного знания, а не о решительном
отказе. В нау-ке (если мы сочтем гуманитарные дисциплины таковыми)
исключительно важен жест. Мне в нашем разговоре не хватает жеста отказа.
Третий повод для
моего беспокойства — телеологическая неясность. В за-мечательной статье Николая
Поселягина много говорится о том, нужен ли России «антропологический поворот»,
подойдет ли он ей, справится ли она с ним. Честно говоря, я совершенно не
понимаю этой проблемы. Прежде всего, что имеется в виду под «Россией»?
Российское общество? Российская интел-лигенция? Российские гуманитарии?
Российские специалисты в нескольких областях? Если на какой-либо из первых
четырех моих вопрошаний после-дует ответ «да», то можно с уверенностью сказать
— «антропологический по-ворот» неотчетливо претендует на некую идеологическую
функцию. Не на то, чтобы стать «идеологией», нет, но вот функцией точно; и
функция эта — за-ложить базу для некоего относительно общего (в различных
масштабах этого «общего») мировоззрения той России, которую мы хотели бы видеть
в буду-щем (демократической, гуманной и проч.). Если же под «Россией» пони-маются
только «российские специалисты в нескольких гуманитарных обла-стях», то и здесь
возникает телеологический вопрос. Идет ли речь о попытке создать новую «большую
теорию» или имеется в виду некая «теоретическая конфедерация», где различные
передовые в своих областях гуманитарного знания теории мирно сосуществуют (но
только передовые и только антропо- центричные!)? Статус и предназначение
«антропологического поворота», увенчайся он успехом, остаются сегодня для меня
непонятными. И, наконец, если речь идет о повороте «антропологическом», то
почему тогда Россия от-деляется от остального мира? Ведь наша дискуссия ведется
на страницах из-дания, славящегося своим интернационализмом, ее участники живут
и тру-дятся во всех уголках света; абсолютно уверен, что, перейди мы на
английский, она нисколько бы не потеряла своей остроты и глубины.
Действительно, вот это меня очень беспокоит: не получится ли так, что вместо
некоего профес-сионального теоретического обсуждения мы окажемся в ситуации
разговора о путях «модернизации» российских гуманитарных наук? Последнее очень
важно, бесспорно, но все же это — о другом.
И, наконец,
последнее. Я уверен, что дискуссия наша необходима; более того, ее стоило
начать лет десять назад. И, быть может, поставить самые не-приятные, казалось
бы, дурацкие вопросы, вроде: «А зачем вообще нужны гу-манитарные знания?» В
эпоху одновременного торжества технократического утилитаризма и национализма
второй волны вопрос этот не выглядит столь уж праздным. Ответ на него должен
носить не этический или прагматиче-ский, а именно теоретический характер. Иначе,
к примеру, историческое зна-ние окончательно станет сырьем для
националистических бредней или на-бором курьезных фактов из Википедии.
P.S. Стоило бы еще подумать над, казалось бы, такой
приземленной ве-щью, как институциализация дискуссий об «антропологическом
повороте». «НЛО» — место для печатного обсуждения. Банные чтения — для живого и
непосредственного. Но, как мне кажется, на каком-то этапе следует перейти от
«разговора» к «выработке» теории; для этого нужны регулярно действую-щие
семинары, регулярно публикующие результаты своей деятельности — уже не реплики,
а полноценные статьи и даже труды.