Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2012
Ключевые
слова: антропологический поворот,
гуманитарные науки, литературоведение, социальные науки
Николай Поселягин
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОВОРОТ В РОССИЙСКИХ
ГУМАНИТАРНЫХ НАУКАХ
1
Для чего российским гуманитарным наукам нужен
антропологический поворот?
Что может означать
словосочетание «антропологический поворот» для России[1]?
В настоящее время, когда
всевозможные повороты и смены парадигм, breaks and turns, в гуманитарных науках стали скорее регулярностью и пра-вилом
хорошего тона, появление еще одного может казаться лишь дополни-тельной
избыточностью. И в самом деле: когда словосочетание, связавшее с этим трендом
антропологию, впервые возникло — а это, по всей видимости, произошло не раньше
октября 1995 года, когда в Констанцском универси-тете состоялся коллоквиум на
тему «The Anthropological Turn in Literary Studies», — оно не получило большого хождения за пределами
Германии. В самой же Германии, однако, зерно упало на благодатную почву:
усвоенный гуманитарными науками опыт нового историзма и давно распространенная
в этнографии концепция «культуры как текста» позволили немецким гума-нитариям
использовать антропологический поворот как способ переосмыс-ления и обновления
своей научной сферы в целом. Уже в середине 2000-х стало возможно подвести
предварительные итоги, важнейшими из которых оказались усилившееся стремление к
преодолению национально ориентиро-ванной замкнутости гуманитаристики[2] и
постструктуралистская по своей сути переориентация «культуры как текста» на
«культуру как процесс пере-вода и переговоров»[3].
Если в немецкой
науке антропологический поворот оказался удобным способом самоидентификации в
глобализирующемся мире, то в англоязыч-ной традиции это словосочетание
превратилось в некий бренд, которым стали обозначать самые разные явления — от
особенностей деятельности ка-толического богослова-реформатора Карла Ранера[4]
до специфики творчества Геродота и Сыма Цяня[5]. (Аналогичная ситуация
сложилась и в российской философии и публицистике, где антропологическим
поворотом могут назы-вать и творческий путь А.Я. Гуревича, и эволюцию античной
философии, и даже гуманизацию техники и предпринимательства.) Поэтому имеет
смысл вернуться к сборнику «The Anthropological Turn in Literary Studies»,
вышед-шему по итогам вышеупомянутого
коллоквиума в 1996 году в Тюбингене, и сказать о нем еще несколько слов.
Большинство
материалов в нем — case studies, намечающие пути взаимо-действия филологии и
антропологии скорее индуктивно; несколько статей, однако, обладают определенной
концептуальной заостренностью. Жан-Жак Лесеркль предлагает под
антропологическим поворотом понимать смещение акцента с самоценной
текстуальности на прагматику коммуникации, на взаи-модействия участников
диалога; и условием, и результатом этого диалога ста-новится конструирование
«я» и «другого», которое, по мнению Лесеркля, яв-ляется основным объектом
изучения в рамках поворота. Текст, в том числе литературный текст, при этом
остается важным звеном — инстанцией, как раз и конструирующей эту
прагматическую структуру субъектов коммуникации; именно в нем происходит
порождение смыслов, которыми обмениваются участники диалога. Другой автор
сборника, Герберт Грабес, исходит из того, что культурная антропология обходит
вниманием эстетическую функцию, не-смотря на всю ее важность для культуры, а
литературоведение (и, по всей ви-димости, гуманитаристика в целом), войдя с
антропологией в сотрудничество, способно компенсировать этот недостаток. Клаус
Петер Мюллер видит точку объединения антропологии (прежде всего ее
конструктивистской ветви) и фи-лологии в том, что они обе ориентированы, помимо
прочего, на изучение про-изводства и воспроизводства смысла, хотя и каждая в
своей области. Наконец, для Валентина Каннингема антропологический поворот
вообще не является проблемой: для него это, наоборот, возвращение литературной
теории от увле-чения текстуальностью обратно к литературе как таковой, которая
обращена к человеку и, следовательно, уже по определению, антропологична[6].
Вернемся к России.
В юбилейном 100-м
номере «Нового литературного обозрения», посвящен-ном антропологии закрытых
обществ, была опубликована статья И.Д. Про-хоровой «Новая антропология
культуры», имеющая статус полуманифеста[7]. В ней было предложено новое
направление разговора о самоидентифика-ции российской гуманитарной сферы,
который продолжается еще с начала 1990-х под разными именами. Фактически эта
статья — предварительный итог плюс попытка дальнейшей консолидации под новым,
но интуитивно уже хо-рошо знакомым знаменем. Чем именно оно интуитивно знакомо
— об этом несколько слов чуть дальше.
Вскоре, в 106-м
номере, была опубликована подборка, посвященная антро-пологическому повороту с
культурологической и социологической точек зре-ния[8], — рассматривался широкий
контекст бытования гуманитарных и соци-альных наук (по крайней мере, в США и
России), обсуждались перспективы дальнейших путей. Если подходить к проблеме с
этих позиций, то тут на дан-ный момент сказано, пожалуй, достаточно. Поэтому в
настоящей статье дела-ется попытка подойти к ней — пусть максимально эскизно и
бегло — с точки зрения методологии нарождающегося интеллектуального движения.
Правда, необходимо сразу внести две оговорки: во-первых, это ракурс довольно
ути-литарный (см. вопросы, выставленные в начало работы), а во-вторых (и это
главное), это не утверждение догматов и не описание явления, а субъективная
попытка прогноза на будущее — настолько же условная и необязательная, на-сколько
вообще условны и необязательны бывают подобные прогнозы.
По-видимому,
можно предварительно резюмировать, что конечный (иде-альный) объект
гуманитаристики в пределах антропологического поворота — человек в его
социально ориентированной знаковой деятельности. В отличие от классической
семиотики (и смежных направлений типа структурализма), где конечным объектом
выступает знаковая деятельность человека как тако-вая, для антропологического
поворота главным является именно человек, любой индивид (как действующее лицо
социума), но познаваемый не непо-средственно, как в физической антропологии, и
даже не только через его со-циальную активность (включая индивидуальный
повседневный быт), а прежде всего через знаковые медиаторы — тексты. В каком
значении здесь употребляется понятие «текст», станет понятно из дальнейшего.
Также необходимо
сразу оговорить, что «социум» здесь понимается не как некая целостность, а как
совокупность вступающих в отношения коммуни-кативного и культурного обмена
(диалога) индивидуумов. То есть человек в данном случае выступает как фокус
социальности[9], однако сама социаль-ность, в свою очередь, становится
медиатором между человеком и челове-ком — индивид и социум неотделимы друг от
друга так же, как (воспользуюсь известной метафорой) две стороны одного листа
бумаги. Человек взаимодей-ствует с человеком постольку, поскольку индивидуум
конструирует социум, а социум конструирует индивидуума.
2
Я предлагаю выделить несколько научных дисциплин и
течений, которые мо-гут оказаться актуальными для антропологического поворота с
методологи-ческой точки зрения.
1.
Этнология. В числе основных проблем, которые поднимает антрополо-гический
поворот, — проблемы идентичности «себя» и «другого». Для гума-нитарных наук они
не новы: многие течения XX века ставили перед собой за-дачу осмысления этих
категорий и вполне преуспевали в этом. Однако основной эпистемологический
вектор при этом был: к «я» и «другому» — сквозь текст; по-видимому,
антропологический поворот способен внести до-полнительный аспект, в России по
традиции ассоциируемый скорее с исто-рией, социологией и культурологией, чем с
собственно гуманитаристикой в узком смысле: текст — сообщество — индивидуум.
(Это в принципе не озна-чает, что гуманитарии не занимались исследованиями
сообществ, однако дис-циплинарный статус этих исследований оказывался
неопределенным, отсы-лая скорее к истории, как в случае, допустим, В.Э. Вацуро
или А.И. Зайцева, или к культурологии, как в работах Тартуско-московской
школы.) В эпоху глобализации без понимания транснациональных, транссоциальных,
кросскультурных и т.п. взаимодействий (в широком смысле — взаимодействий пе-рехода)
такие объекты, как «я» или «другой», не выстроить; в то же время еще с 1970-х
годов известно, что сами эти взаимодействия познаются нами сквозь и с помощью
текстов разного рода и конструируются нами тоже как тексты. Фактически в
филологию и философию возвращается их же метод, но обогащенный опытом
социальных наук.
С другой стороны,
постколониализм, возникший в гуманитарной сфере и прочно утвердившийся в
этнографических и социологических исследова-ниях во многих странах мира, в
России до сих пор остается методологией от-дельных энтузиастов. Возможно,
антропологический поворот, вобрав его в себя, не только сделает более
стереоскопической свою исследовательскую оптику, но и привьет российской
гуманитаристике набор новых точек зрения и исследовательских ракурсов.
2.
Семиотика. Антропологический поворот в целом стремится
преодолеть диктат текстуальности, генетически восходящий к классической
семиотике середины XX века,
и в существующих на данный момент манифестах этого движения неизменно
присутствует критика семиотики. Думается, однако, что соотношение поворота и
семиотики более сложное: борясь с ее главен-ствующим положением и смещая
акценты с текста на человека, антрополо-гически ориентированный гуманитарий не
может обойтись без семиотики как методологии чтения текста — а познание
человека (в вышеозначенном смысле) в рамках поворота, по всей видимости, не
сможет проходить иначе, чем сквозь тексты-медиаторы. Причем медиаторы троякого
рода: а именно, те тексты, которые обусловливают деятельность индивида (к
примеру, фор-мируют его идеологию, которая сама по себе — закономерный объект
как гу- манитаристики, так и антропологии), те, которые сами обусловлены деятель-ностью
человека, и те, которые служат посредниками уже между «я» и «дру-гим» как
объектами и «я» как субъектом исследования.
Становится ясно, что
человек здесь — «титульный», но отнюдь не един-ственный предмет внимания. Он
дает название всему движению — причем предполагается, что в фокусе исследования
остается не романтизированный абстрактный «антропос» из философии XIX века, а
обычный прохожий на улице, или общественный деятель по телевизору, или блогер в
Интернете, или, наконец, исполнитель ритуала на острове в Малайском архипелаге
и средневековый монах в келье — однако все они становятся объектами иссле-дования
только сквозь различного типа тексты. В конце концов, здесь ведь
«поворачивается» не антропология сама к себе, а гуманитарные науки…
Семиотика может
оказаться важной для антропологического поворота в двух вариантах: как
интеллектуальное течение с собственной научной базой и набором аналитических
практик и как определенная методика анализа (представление изучаемого объекта в
виде знаковой системы). Если со вто-рым вариантом все достаточно ясно, то
необходимость первого нужно огово-рить немного подробнее. Тем более, что именно
семиотику в этом значении антропологический поворот, на первый взгляд, ставит
под сомнение.
Как известно, в истории
семиотики выделяются два основных направле-ния — условно говоря, «женевское» (с
отсылкой не столько даже к самому Фердинанду де Соссюру, сколько к его
редакторам Шарлю Балли и Альберу Сеше; хотя справедливее было бы его называть,
возможно, «якобсоновским») и «пирсо-моррисовское». Первое направление
моделирует свой объект как целостную замкнутую структуру, атемпоральную и
иерархически организо-ванную. Изменение любого элемента приводит к появлению
новой струк-туры взамен старой (и, следовательно, принципиально нового
объекта), а диа-хрония возможна только в виде переключений между такими
структурами. Наиболее полное воплощение оно нашло в классическом
структурализме. Второе направление представляет свой объект в виде
динамического процесса — семиозиса, система которого пребывает в состоянии
постоянной из-менчивости и открытости внешним влияниям. Синхроническое
статичное описание этой системы, по сути никогда не пребывающей одинаковой, но
при этом все-таки остающейся равной самой себе, возможно только как исследо-вательская
абстракция. Канонические формы объектов, изучавшихся первым направлением, —
система языка в синхронном разрезе и структура текста поэ-тического
произведения; канонические формы объектов второго направле-ния — речь в
процессе ее непосредственного развертывания (или, говоря язы-ком М.М. Бахтина,
в диалогическом измерении) и читательское восприятие текста искусства.
Для антропологического
поворота, скорее всего, актуальным окажется именно второе направление.
Поскольку антропологический поворот разде-ляет бартовский призыв к возрождению
и восстановлению в правах читате-ля (фактически — человека, оживляющего самим
актом восприятия знако-вую систему), он относится к умеренному крылу
постструктурализма. Под «постструктурализмом» в данном случае понимается не
просто постмодерн в науке, а широкий комплекс интеллектуальных течений, в той
или иной мере отталкивающихся от структурализма и развивающихся на
семиотическом фундаменте.
В связи с этим для
российской версии антропологического поворота могут оказаться в той или иной
мере важны такие разные теоретики (необязательно ассоциирующие себя с
постструктурализмом), как Ян Ассман, Хоми Баба, Джудит Батлер, М.М. Бахтин,
Пьер Бурдьё, Карло Гинзбург, Клиффорд Гирц, Стивен Гринблатт, Ханс Йоас,
Джонатан Каллер, поздний Ю.М. Лот- ман, Эдвард Саид, Гайятри Чакраворти Спивак,
Хейден Уайт, Мишель Фуко (как ранний, так и поздний), Жан-Мари Шеффер и многие
другие — и это только самые «классические» фигуры, имена-символы направлений,
акту-альных для настоящего разговора. Безусловно, подобный набор имен, на
первый взгляд, больше похож на парад знаменитостей в стиле «все флаги в
гости…», чем на поиск единой и непротиворечивой интеллектуальной па-радигмы,
ассоциированной с фамилиями определенного круга теоретиков. Очевидно, что и
невозможно всех их объединить одновременно — к слишком разным направлениям
гуманитарных, социальных наук и философии они принадлежат, слишком разные
символы веры исповедуют и в слишком слож-ных интеллектуальных отношениях друг с
другом состоят. Однако с методо-логической точки зрения у них есть ряд общих
элементов, которые антропо-логический поворот способен абсорбировать и на их
базе разработать свои собственные теоретические установки. По-видимому, он
будет являть собой скорее не отдельное течение, а комплекс взаимосвязанных и
тесно сотрудни-чающих течений, что снимет проблематичность объединения «высоких
имен» воедино. Кроме того, ориентация (как уже было сказано выше) на ин-дивидуума
в его социально обусловленной знаковой деятельности (и на ант-ропологически
ориентированный социум, опять-таки в его знаковой деятель-ности), на контакт с
«другим» (в том числе через тексты), присущая если не всем, то большинству
вышеназванных авторов, также важна (в общем кон-цептуальном плане) для
движения, называющего себя антропологическим поворотом.
В числе этих
«классиков» есть и такие, которых российская гуманитари- стика приняла
достаточно безболезненно (Лотман и Фуко в первую очередь), и такие, судьба
которых в России, наоборот, сложилась непросто. Новый ис-торизм Гринблатта
десять лет назад был встречен одними равнодушно, дру-гими резко отрицательно
(что может объясняться разными причинами — на-пример, тем, что российский
гуманитарий по тем или иным причинам был не готов воспринимать исторически
одновременные тексты различного вида как аксиологически равноценные).
Постколониальные исследования, за ис-ключением перевода книги Саида
«Ориентализм» и нескольких статей, на русском языке практически неизвестны.
3. Антропология.
Эта дисциплина дает название всему движению, однако, по-видимому, ее
присутствие в пределах поворота может оказаться несколько меньше ожидаемого.
Это связано с рядом факторов, не последний из кото-рых — то, что в уже
наметившихся обсуждениях феномена «антропологиче-ский поворот» в качестве самой
устоявшейся канонической фигуры (и чуть ли не «отца-основателя») упоминается
Клиффорд Гирц, известный, помимо прочего, тем, что сам повернулся к
гуманитарной сфере, введя в аналитиче-ский аппарат культурной антропологии
семиотику. Вообще для российской гуманитаристики, как кажется, наиболее близкой
отраслью антропологии мо-жет оказаться именно культурная антропология, а в ее
пределах — те направ-ления, которые традиционно ассоциируются с именами Гирца
(исследовав-шего системы культур разных народов как системы знаков) и Рут
Бенедикт (не имевшей возможности во время Второй мировой войны изучать япон-скую
культуру непосредственно и анализировавшей ее сквозь порожденные ею тексты).
Вся эта область граничит с гуманитарными науками. Поэтому антропология в рамках
поворота, вероятнее всего, будет важна не столько как источник аналитических
практик, сколько как основной вектор внимания, тот ориентир, в соответствии с
которым будут проходить конкретные на-учные исследования.
Можно возразить: зачем
прививать российской гуманитаристике в целом и филологии в частности этот не
очень понятный ориентир, когда уже есть, например, Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский,
В.М. Живов и ряд других крупных ученых, создавших множество работ, в которых
семиотическими методами исследуется поэтика повседневности? Тем не менее
антропологический по-ворот, даже если эта попытка прогнозирования полностью
оправдается, не будет простым возвращением Тартуско-московской школы под новыми
флагами[10]. Семиотическим разысканиям Тартуско-московской школы в основ-ном
была присуща ориентация на знаковые системы, как напрямую, так и опосредованно
— через деятельность человека и общества. Однако та же по-вседневная жизнь
декабриста или социальная ситуация в России в эпоху Петра I были важны не сами по себе, а как
внешние проявления — манифе-стации — внутренних культурных закономерностей,
развивающихся авто-номно и обусловливающих собой все остальные сферы
человеческого бытия. Для антропологического же поворота финальным объектом
будет именно че-ловек как, в предельном случае, автономная личность и социум
как сообще-ство таких взаимодействующих личностей; а манифестациями, наоборот,
ста-нут те самые закономерности, выраженные в различных текстах культуры.
Кроме того, в отличие от
марксизма и позитивизма, в антропологическом повороте знаковые системы культуры
— то есть тексты в широком понима-нии (по-видимому, именно такой смысл понятия
«текст» окажется наиболее актуальным для этого движения) — не будут простыми
«выражениями» чего- то внешнего по отношению к ним. В российской научной
культуре доста-точно авторитетна академическая традиция, способная стать
противоядием против этой утилитаристской тенденции. Для антропологического
поворота в России, скорее всего, окажется актуальным также и опыт Бахтина,
который считал, что личность в тексте реализуется через слово — кстати,
открытую динамическую систему.
4.
История
и психология. У этих двух научных
дисциплин, в европейской и американской традиции относящихся не к humanities, а к social sciences, есть большой опыт работы с индивидуумом как с одним из
основных объектов своего изучения. Грубо говоря, история касается индивида в
социальном аспекте, психология — социума в индивидуальном; при этом в числе
имен- символов, знаменующих поворот обеих дисциплин к исследованию своих объектов
не непосредственно, а сквозь тексты разного рода, антропологиче-ски
ориентированные гуманитарии находят Хейдена Уайта и Зигмунда Фрейда
соответственно.
5.
Социология. Социум — второй (после текста) медиатор при обращении
к человеку в рамках антропологического поворота. Та ветвь социологии, ко-торая
восходит к Максу Веберу и которую можно — в противоположность дюркгеймовской
традиции — назвать антропоцентричной, предоставляет ряд конкретных методик
анализа, которые в гуманитарных науках используются сравнительно редко. Такие
важные для антропологического поворота кате-гории, как «эмоция» (включая
процесс актуализации эмоций в социуме), «па-мять», «знание» (включая процессы
производства, хранения и передачи па-мяти и знания), «повседневность», «институция»,
«закрытое / открытое (со)общество», «модерность», гораздо легче будет изучать,
если обратиться к опыту дисциплин социологического цикла, а также, безусловно,
к истории.
6.
Нарратология
и дискурс-анализ. Эти гуманитарные
направления могут обеспечить антропологический поворот техническими навыками
анализа текстов, в том числе — рассмотрения текстов в качестве открытых динами-ческих
систем. Антропологический поворот не может изучать человека изо-лированно, так
же как не может существовать изолированная индивидуаль-ная знаковая
деятельность; следовательно, одним из ключевых направлений исследования должна
стать коммуникация в различных своих проявлениях, и два данных направления
могут предоставить для этого необходимые ин-струменты и методики.
7.
Анализ
идеологий. Под этим несколько
неуклюжим названием в данном случае понимается изучение идеологий как текстов
особого рода — менталь-ных рамок и систем аксиоматических представлений для тех
социумов и ин-дивидуумов, которые их породили. Весьма вероятно, что для
антропологи-ческого поворота будет актуально и более широкое толкование
идеологии — как социально обусловленных систем мышления.
8.
Теории
перевода. Эта отрасль в данном
случае важна не сама по себе, а как важный инструмент для работы с иноязычными
и полиязычными текс-тами культуры при помощи тех методов и точек зрения, о
которых говори-лось в первом и втором пунктах.
Пожалуй, на
данный момент можно ограничиться этими пунктами как ос-новными, оговорив при
этом еще раз: это скорее предельно схематический прогноз, чем уверенная в себе
констатация, и вовсе необязательно антропо-логический поворот пойдет именно по
этому пути. Вполне допустимо, что он окажется гораздо ближе к собственно
антропологии, чем к истории, семиотике и наукам гуманитарного цикла. Еще вероятнее,
что это движение выберет себе какой-нибудь третий, сейчас лишь смутно уловимый
вариант развития. На-конец, вполне возможно, что антропологический поворот в
России окажется невостребованным. Во всяком случае, сейчас не так уж много
исследователей, которых можно было бы с определенной степенью уверенности
отнести к этому движению, и большинство из них находятся настолько же в русле
ев-ропейской и американской научной традиции, насколько и в русской[11].
Наконец, в
заключение необходимо подчеркнуть, что антропологический поворот, даже если он
состоится приблизительно в таком виде, как здесь очерчен, и вберет в себя все
из перечисленных выше направлений и дисцип-лин, — это отнюдь не монстр, который
императивно подчинит себе несколько дисциплин и теорий и просто поглотит все
остальное. Конечно, потенциально в нем содержатся предпосылки, чтобы развиться
не просто в научное направ-ление, а в большую парадигму — универсалистскую
философскую теорию, стремящуюся с помощью ограниченного набора терминов и
практик объ-яснить любой феномен человеческой культуры, который попадает в
сферу ее внимания. Однако и большие парадигмы XX века уживались друг с другом, сотрудничая, игнорируя
или полемизируя, но не уничтожая одна другую пол-ностью, — если только
превосходство одной из них перед остальными не утверждалось на государственном
уровне, как это произошло с марксизмом в СССР. Так же и антропологический
поворот — если он все-таки состоится, то в любом случае не займет собой всего
поля гуманитарных наук, насильно подчиняя несогласных. Но зато расширит это
поле, разрушив (нередко не-нужные) дисциплинарные перегородки, в том числе и
между гуманитарными и социальными науками, и обогатит его новыми способами
видения.
3
Но необходимо вернуться к первому вопросу из
поставленных в начале статьи. И здесь я уже теряю свой эпистемологический
оптимизм. Если на во-прос, что антропологический поворот может значить (как
потенциально спо-собен реализоваться, как может выглядеть), как мне кажется,
существует це-лый набор вариантов ответа (что я и попытался предельно
схематично воспроизвести), то на вопрос, зачем он, собственно, России нужен, я
готов дать только один ответ — не знаю.
Антропологический
поворот, несмотря на все его внутреннее разнообразие, предполагает общую
эпистемологическую систему координат, которую можно обозначить как
субъективистскую — имея в виду, конечно, не аксиологию, а способ подхода к
предмету: как я могу воспринимать мир и анализировать воспринятое. Здесь
первична самоценность концепции, познавательный ра-курс, с которого именно я
смотрю на объекты; исследователь-субъективист отдает себе отсчет, что никогда
не сможет узнать доподлинно, «что хотел ска-зать автор» (или «что объективно
говорит текст»), и занимается не столько воссозданием смыслов, сколько их
конструированием с помощью определен-ного набора аналитических практик. В
России же господствующая система координат другая — условно говоря,
позитивистская (или традиционная, или академическая): мы предполагаем, что
любые исследователи, при известном навыке обращения с фактами и эвристическом
опыте их складывания в объ-ективные системы, способны понять истинные смыслы
сказанного в тексте и происходившего за текстом. Пусть мы не знаем, что же
все-таки собирался сказать тот автор, но зато мы убедительно воссоздаем то, что
он смог сказать, и этот смысл не сконструирован нами, а воскрешен из той,
другой эпохи. Мы беседуем с текстом, как с реальным «другим», а не как с
неуловимым собой. И убедительность здесь — категория сродни естественно-научной
доказатель-ности (и, в конечном счете, объективной истине), а не
постструктуралистской реализации субъективной идентичности.
Я не знаю, как
антропологический поворот может оказаться востребован людьми, системой
координат которых является академизм: он не предлагает исходить из фактов,
которые сами подсказывают исследователю выбор его оптики. Наоборот, он
предлагает разрушить дисциплинарные границы и — в идеале — тоже исследовать
«других», но сквозь себя, преодолевать субъек-тивность восприятия с помощью
субъективности же, но слегка иного рода: и «я», и «другие» — одинаково «человек
в его (субъективной) социально ори-ентированной знаковой деятельности». И весь
набор методологий, которые я предельно кратко — и предельно субъективно —
попытался представить в этой статье, способен служить этой конечной цели. Важен
здесь именно че-ловек, хотя и весьма комплексно интерпретируемый, а не факты
как таковые и не научные дисциплины с их границами, отделяющими одни факты от
дру-гих и одни аспекты от других.
При этом мой пафос
— вовсе не в отрицании академизма и не в массовом уходе от него под знамена
антропологического (или любого другого) поворота: меньше всего мне хотелось бы,
чтобы эта моя статья воспринималась в стиле «что такое хорошо, а что такое
плохо», — а тем более чтобы отрицательным членом этой нехитрой оппозиции
становился академизм. В конце концов, если то или иное субъективистское
движение превратится в монополию, от этого тоже ничего хорошего ждать не
приходится. Академизм — серьезное направ-ление с глубокой традицией, его
необходимо развивать и дальше, — только не как единственно возможный для науки
путь, а как одно из многих достойных уважения направлений. Более того, я
уверен, что без мощного академического бэкграунда большинство субъективистских
течений — и течения антрополо-гического поворота в том числе — вряд ли смогут
развиваться вообще.
Я боюсь не того
или иного направления или той или иной системы эпи-стемологических координат
самих по себе, а их абсолютизации: одинаково опасно, и когда оппозиция «академизм
/ субъективизм» (оценочная, но часто претендующая на объективность)
превращается в коррелят «серьезности / несерьезности», «научности /
ненаучности», в основе подразумевающий фун-даментальную религиозную оппозицию
«истина / ложь»; и когда, наоборот, академизм воспринимается просто в качестве
еще не преодоленного фона для самореализации субъективистской мысли. Россия до
сих пор не оправи-лась от многолетнего диктата вполне субъективистского
марксизма в его ленинистской (или, точнее, сталинистской) огласовке. Однако и
обратный мо нологизм — неизбежный монологизм академической работы с фактами и
отрицания тех теорий, которые предполагают иную эпистемологию, — не пе-рестает
быть монологизмом: метафорически говоря, вместо Сталина пред-лагается Брежнев,
но болевая точка остается.
Традиционализм,
как и брежневский застой, психологически понятен: он кажется уютным, почти
домашним (ибо уходит от публичности), даже так-тильно ощущаемым; он не ставит
«последних вопросов» (наоборот, не заме-чает их ради сохранения окружающей
ситуации в том виде, в котором она и так уже пребывает или должна пребывать);
он создает уверенность, что мы обладаем покоем, который заслужили, никакого
движения никуда и не нужно, а нужно только продолжать переклассифицировать
факты. Однако это еще не значит, что противоположное движение должно
безвариантно приводить к тоталитарному диктату единоличной субъективности — оно
к нему приводит, только когда я отказываюсь слышать в себе голоса «других» и
(вместо утверждения собственной субъективности во что бы то ни стало)
признавать эпистемологическую демократию.
Правда, в конце
концов я остаюсь в сомнениях, возможен ли этот третий путь в России в обозримом
будущем.
_____________________________________
1) Я
вынужден ограничиться разговором о ситуации в России, не вдаваясь в подробности
бытования гуманитарных наук в остальном мире, потому что для разговора об
академиче-ской жизни в тех или иных научных сообществах нужно не только знать
ее академически, но и прожить в ней какое-то время самому. В конце концов,
антропология науки пред-полагает, что чтение литературы, принадлежащей этой
науке, — это лишь один аспект исследования — условно го-воря, аутсайдерский (не
в оценочном смысле), — а целост-ная картина объекта выстроится только после
взаимонало-жения инсайдерской и аутсайдерской точек зрения. У меня же, как
человека, пишущего эту работу, есть «инсайдер-ский» опыт жизни только внутри
российской филологии и отчасти эстонской славистики — областей, по большей
части (в выбранном для данной статьи ракурсе) не столь различных меж собой. С
этим и связано вынужденное — и, безусловно, во многом искусственное —
ограничение гео-политического толка.
2) Под
гуманитаристикой я понимаю явление более узкое, чем российское понятие
«гуманитарные науки», и скорее при-ближающееся к humanities в английской традиции; это цикл наук, ориентированных
больше на изучение текстов, чем людей и сообществ, стоящих за этими текстами:
литерату-роведение, философия, киноведение, история визуальных искусств,
музыковедение и т.д., отчасти также лингвистика и религиоведение (как комплекс
мифологических исследо-ваний). В этом случае не только антропология и этногра-фия,
но и история с психологией относятся к сфере соци-альных наук.
3) Подробнее
об этом см.: Бахманн-Медик Д.
Режимы текс-туальности в литературоведении и культурологии: вы-зовы, границы,
перспективы / Пер. с нем. К. Бандуров- ского // НЛО. 2011. № 107. С. 32—48.
Здесь также дана богатая библиография, позволяющая представить тенден-ции
академической жизни в немецких гуманитарных и со-циальных науках «в лицах».
4) Losinger A. The Anthropological Turn: The Human Orienta-tion of the Theology of
Karl Rahner / Transl. with a foreword by D.O. Dahlstrom.
N.Y.: Fordham University Press, 2000.
5) Stuurman S. Herodotus and Sima Qian: History and the Anthropological Turn in
Ancient Greece and Han China // Journal of World History. 2008. Vol. 19. № 1. P. 1—40.
6) LecercleJJ. The «Turn» in Literary Studies: Anthropology, or Pragmatics, or Both // The Anthropological Turn in Literary Studies. Tubingen: Gunter Narr
Verlag, 1996.
P. 1 — 16; Grabes H. The Aesthetic Dimension: Bliss and/or Scandal // Ibid.
P. 17—30; Cunningham V. In the Cap Fits: Figuring the Space of the Human // Ibid. P. 45—64; MutterK.P. «The Enactment or Bringing Forth of Meaning from a Background of Under-standing»
— Constructivism, Anthropology, and (Non) Fic-tional Literature // Ibid. P. 65—80.
7) Прохорова И.Д. Новая антропология культуры: Вступле-ние на правах
манифеста // НЛО. 2009. № 100. С. 9—16.
8) Подборка
«Антропология как вызов»: Платт К.М.Ф. За-чем изучать
антропологию? Взгляд гуманитария: вместо манифеста / Авториз. пер. с англ. А.
Маркова; Гусейнова Д., Венедиктова Т., Липовецкий М, Зенкин С., Эткинд А., Жи-вое
В., Богданов КА, Могильнер М, Грант Б., ГумбрехтХ.У. Десять
отзывов на статью Кевина Платта / Пер. с англ. К.В. Бандуровского;
Платт К.М.Ф. В ответ на отзывы / Пер. с англ. А. Маркова // НЛО.
2010. № 106. С. 11—64.
9) Термин предложен Т.Д. Венедиктовой.
10) О некоторых отличиях
теории Гирца от теории Лотмана уже говорил А.Л. Зорин в предисловии к книге
«Кормя двуглавого орла.» — в частности, он указал на то, что гир- цевская
семиотика была очищена от структурализма и обогащена исследованиями идеологий.
См.: Зорин А. Ли-тература и идеология // Зорин А. Кормя
двуглавого орла. Русская литература и государственная идеология в по-следней
трети XVIII — первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2001,
переизд. 2004. С. 13—17.
11) Я имею в виду прежде
всего Константина Богданова, Бориса Гаспарова, Андрея Зорина, Олега Проскурина,
Юрия Цивьяна, Михаила Ямпольского, а также некоторых дру-гих. Думаю, нелишним
будет еще раз оговориться, что ант-ропологический поворот выступает в моей
интерпретации не как течение (названные авторы принадлежат к довольно широкому
спектру гуманитарных направлений), а как дви-жение — то есть комплекс
взаимосвязанных течений с не-которыми общими эпистемологическими установками.