(пер. с нем. А. Слободкина)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2012
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ
ПОВОРОТ В ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ: ПРИМЕЧАНИЯ ИЗ НЕМЕЦКОГО КОНТЕКСТА
Дискуссии об антропологическом повороте в российских
гуманитарных нау-ках, которые ведутся на протяжении последних нескольких лет на
страницах «НЛО», всегда имеют некий двойной фокус, поскольку они затрагивают
как методологические, так и институциональные вопросы. Это касается и текста
Николая Поселягина, который в прогностическом плане хочет предложить свой
вариант антропологических исследований в России, набрасывая воз-можный сценарий
развития как в методологически-дисциплинарном, так и в
академически-институциональном плане. Моей целью не является оценить, насколько
верны эти «прогнозы на будущее», поскольку у меня нет «инсайдерского» опыта;
скорее, я хочу сделать некоторые примечания к этим темам, подразумевая немецкий
контекст. «Немецкий пример» интересен потому, что антропологический поворот в
литературоведении в Германии произошел уже в середине 1990-х годов и принес с
собой значительные методологиче-ские и институциональные изменения, которые
именно в своем взаимодей-ствии являются особенно информативными. В то время как
структурные из-менения немецкой науки, пожалуй, мало известны русскому
читателю, с крайне динамичным полем междисциплинарного теоретизирования в Гер-мании,
возникшим в ходе антропологического поворота, читатель журнала «НЛО» в основном
уже знаком благодаря статье Дорис Бахманн-Медик[1].
Поэтому я ограничусь тем полем исследований, которое не было учтено в статье, а
именно исследованием взаимодействий между естественными нау-ками и литературой
на уровне формирования, передачи и циркуляции ант-ропологических знаний. При
этом речь идет о «крайнем» примере междисциплинарности, при котором должно быть
очевидно, что литературоведение должно не только не терять свою традиционную
специализацию благодаря анализу культурных феноменов, которые выходят за
пределы литературы, но и даже значительно усиливать ее[2].
Николай Поселягин
в своей статье указывает, что одной из первых работ, в которых речь шла об антропологическом
повороте в литературоведении, является сборник «The Anthropological Turn in Literary Studies», появив-шийся в 1996 году как итог одноименной
конференции в Университете го-рода Констанц[3].
При этом речь ни в коем случае не идет о совсем новой на-учной парадигме —
скорее, об одной из первых систематизаций различных попыток «реформировать»
традиционное литературоведение в Германии, возникших уже в 1980-е годы.
Подобную систематизацию представляет со-бой и книга Дорис Бахманн-Медик
«Культура как текст: Антропологический поворот в литературоведении», которая
также вышла в 1996 году и в которой тоже были представлены попытки
«этнологизации литературоведения» — от культурной антропологии до
этнологической теории ритуалов и перформан- сов, от дебатов о Writing Culture до постколониализма[4].
Напрашивается
ретроспективный вопрос: что было бы с этими новатор-скими импульсами, если бы в
немецкой научной системе не было структур, позволяющих претворить
междисциплинарные положения, изначально чи-сто теоретически сформулированные, в
академическую практику? Я имею в виду, прежде всего, финансовую поддержку
совместных исследований (Verbundforschung), которую Немецкий научный фонд (DFG — Deutsche Forschungsgemeinschaft, крупнейший спонсор в области научных исследова-ний в
Германии) с 1990-х годов начал усиленно оказывать также гуманитар-ным и
социальным наукам. Именно в рамках одного из таких научных объ-единений — так
называемых «отделов специальных исследований» (SFB — Sonderforschungsbereiche), существовавшего в 1996—2002 годах при Констанц- ском
университете и называвшегося «Литература и антропология», с помо-щью различных
дисциплин — от германистики, англистики, романистики, славистики,
искусствоведения, медиологии и до философии, социологии, психологии и этнологии
— изучались отношения между литературой и ант- ропологией[5].
Необходимо было преодолеть границы между дисциплинами и синергетически смешать
разные методы и теории, чтобы исследовать, как именно литература и различные
медиа передают информацию об антропо-логических константах человека в
историческом развитии или какую роль играют антропологические основы (такие,
как способность к воображению) при создании и восприятии литературы и
искусства.
Этот процесс
объединения гуманитарных и социальных наук путем интер-дисциплинарного
сотрудничества в последние годы был усилен в ходе так на-зываемой «Exzellenzinitiative»[6], при которой немецкие университеты начиная с 2006 года
конкурируют друг с другом для получения финансирования круп-ных
исследовательских проектов. При этом можно заметить, что в области гу-манитарных
и социальных наук спектр участвующих дисциплин становится все больше и что
исследуемые темы, по сути, принципиально антропологиче-ские. Они выходят за
рамки классической проблематики anthropological turn 1990-х годов (культурная гибридность, медиальные
представления «своего» и «чужого» и т.д.) и относятся скорее к
антропологическим константам, распро-страняющимся за пределы отдельных культур
и эпох. Например, в грантовом кластере программ (Exzellenzcluster) «Религия и политика в культурах предмо- дерна и
модерна» Мюнстерского университета около 200 ученых из 20 направ-лений
гуманитарных и социальных наук исследуют сложные отношения между религией и
политикой, которые оказывали определяющее воздействие на все эпохи и культуры[7]. В
грантовом кластере «Языки эмоций» Свободного университета Берлина исследуются
связи между эмоциями и знаковыми прак-тиками, то есть то, как эмоции формируют
язык и изображение и, наоборот, как языковая компетенция влияет на способность
к эмоциональной коммуни-кации. А в Констанцском университете представители
социальных и гумани-тарных наук исследуют «культурные основы интеграции» — так
называется соответствующий грантовый кластер, — то есть объединяющие и
разобщающие аспекты моделей социального устройства (sozialer Ordnungsmuster)[8].
Разумеется,
вкратце описанный здесь процесс в корне изменил способы ис-следования в
гуманитарных и социальных науках в Германии. Хотя индиви-дуальные публикации
статей и книг в рамках границ классических дисциплин все еще имеют место, они,
попросту говоря, больше не дают ни денег, ни славы. Символический (и
финансовый) капитал в немецком академическом мире получает тот, кто
осуществляет крупные исследовательские проекты, и это возможно только в сотрудничестве
с другими коллегами и другими дисцип-линами. Эта тенденция, конечно,
небесспорна: многие ученые отвергают прак-тику объединенного исследования как
чуждую модель, свойственную исклю-чительно естественным наукам и навязанную
наукам гуманитарным и социальным из политических соображений. Они жалуются на
потерю научно-сти, которая возникает вследствие потери внутридисциплинарных
знаний и навыков и «размывания» собственной методологии. Эти жалобные возгласы
раздаются не в последнюю очередь тогда, когда речь идет о литературоведе-нии,
которое все больше покидает свои традиционные области исследования (эстетику,
историю литературы, структурный анализ и т.д.), чтобы исследо-вать самую
разнообразную культурную семантику. Конечно, такие сомнения во многом оправданны.
С другой стороны, можно наблюдать, что этот процесс не только заключает в себе
опасности, но также открывает новые возможно-сти. Литературоведение не
обязательно должно мутировать в (плохую) со-циологию, чтобы быть новаторским, —
совсем наоборот, оно может с помощью собственной методики объяснять культурные
феномены, в широчайшем смысле обладающие «литературным» измерением. Стоит
только подумать о многочисленных областях знания, в которых повествование
играет органи-зующую и смыслонаделяющую роль, — от юридического до медицинского
дискурса[9]. С
незапамятных времен культуры организуются с помощью нар- ративов, которые
управляют критериями включения и невключения, дружбой и враждой, производят
селективный отбор и моделирование действительно-сти и таким образом создают
«когерентные» модели интерпретации, бла-годаря своей повествовательной природе
легко оседающие в культурной памяти. Чтобы эти культурные нарративы не
рассматривались как чисто те-матические «мотивы», а, напротив,
интерпретировались в их структурном из-мерении, нужно такое литературоведение,
которое могло бы предоставить спе-циально выработанный тонкий нарратологический
инструментарий.
Тем временем
литературоведение все больше стремится вторгаться в обла-сти, которые из-за
считавшихся непреодолимыми границ между «двумя культурами» (Чарльз Перси Сноу[10]) казались
для него недоступными. В Гер-мании невероятно быстро растет число исследований
взаимосвязей литера-туры и естественных наук[11].
При этом дело не столько в том, чтобы исследо-вать влияния естественно-научных
концепций на литературу — в этом бы не было ничего нового. Гораздо больше
исследуют дискурсивные поля, в кото-рых литература и наука в равной степени
вносят вклад в создание и цирку-ляцию знания. Основываясь на концепции знания (savoir) Мишеля Фуко как некой матрицы всех высказываний,
возможных в определенное историческое время[12],
литературоведы исследуют формы представления антропологиче-ского знания и при
этом подчеркивают роль поэтических техник для про-изводства знания. Так
называемая «поэтология знания» хочет сдвинуть пер-спективу с объекта знания в
сторону дискурса, чтобы исследовать процессы переплетения поэтологии и
эпистемологии[13]. Особым
вариантом «поэтоло- гии знания» является исследование «литературных
экспериментальных культур»: здесь под экспериментом понимается стык между
наукой и лите-ратурой как «медиум между эмпирическим доказательством и
открытием новых возможностей»[14]. Этот
подход обязан своим возникновением научно- историческому повороту в
эпистемологии эксперимента, восходящему к Гас- тону Башляру и Людвигу Флеку,
после которого под экспериментом больше не понимается простой инструмент
проверки теорий и гипотез. Скорее, экс-перимент означает творческую практику,
которая обладает «собственной жизнью»[15]
и лишь в процессе проведения создает научные факты как «не- предвосхищаемые
события»[16]. Акцент
на перформативности эксперимента был подхвачен литературоведением, которое обратило
всеобщее внимание на процесс взаимодействия между порядком проведения опытов в
естествен-ных науках и способом литературного письма[17].
Этот пример
радикальной междисциплинарной ориентации литературо-ведения, которое хочет
преодолеть даже границу с «точными науками», де-лает наглядным как потенциал,
так и опасности, скрывающиеся в антропо-логическом тренде. Ведь когда
литературоведы решают вторгнуться на чу-жую территорию исследований, в поле
научной эпистемологии необходимо отрефлектировать условия и возможности
собственного вклада в познание. Если, например, утверждается — так, как это
делает «поэтология знания»[18],— что
научные процессы познания принципиально связаны с эстетическими критериями, то
это означает, что анализ любого научного текста является областью научной
компетенции литературоведов. Это та точка зрения, кото-рую нельзя принять,
поскольку очевидно, что не любая форма выражения в науках играет роль для их
семантического и систематического познания[19].
Но наряду с научными текстами, чья словесная форма не играет роли для со-держания,
существуют, безусловно, случаи, в которых граница между эмпи-рикой и
воображением размыта и словесная форма научных текстов совер-шенно не является
«излишней рамкой» (Framing)[20]. Во времена «научных революций» (Томас С. Кун)[21], то есть
в условиях еще не точного знания, при котором результаты не являются ни
закрепленными опытным путем, ни вы-веденными логически, нарративные и
риторические структуры часто выпол-няют функцию «интуитивных насосов» («Intuition pumps»)[22], создающих на-учную очевидность. Самым известным
примером является, конечно же, книга Ч. Дарвина «Происхождение видов» (1859),
где на месте недостающих экспериментальных опытов выступают «воображаемые
иллюстрации» («ima— ginary illustrations»), которые
принадлежат к широкому, риторически-нарра-тивному инструментарию дарвиновского
«веского аргумента» («one long argument»)[23]. В качестве элементов убеждения в еще не закрепленном
знании эти риторически-нарративные структуры являются лучшим примером на-учного
аргументирования, которое имеет не только формально-логическую, но также и
прежде всего диалектическую природу[24].
Именно в этих случаях литературоведение необходимо — пожалуй, даже больше, чем
история науки или теория науки.
Пер. с нем. Александра Слободкина
[1] Бахманн-Медик Д. Режимы текстуальности в литературо-ведении и культурологии: вызовы, границы, перспективы.
[2] Когда я в дальнейшем тексте говорю о немецком литера-туроведении, я имею в виду не просто германистику, а весь спектр филологических областей, которые отли-чаются только тем, что занимаются различными культур-ными пространствами. Национальная филология, как из-вестно, — это чистая фикция XIX века.
[3] The Anthropological
Turn in Literary Studies // REAL. Year-book of Research in English and American
Literature / J.
Schlaeger (Ed.). Vol. 12.
[4] Kultur
als Text. Die anthropologische Wende in der Litera- turwissenschaft / D. Bachmann-Medick
(Hg.). Frankfurt am
[5] Результаты работы этого отдела были зафиксированы в серии «Литература и антропология», выходившей в Тю-бингене в издательстве «Gunter Narr Verlag». Между 1998 и 2005 годами в этой серии вышло 23 тома.
[6] Инициатива федеральных и земельных властей по допол-нительной финансовой поддержке научных институтов. — Примеч. перев.
[8] См.: www.exc16.de/cms/start.htm. Список финансируемых кластеров и прочие объединенные проекты находятся на домашней странице DFG: www.dfg.de/en/funded_projects/ index.html.
[9] Ср., например: Narratology in the Age of Cross-Disciplinary
Narrative Research /
[10] Snow Ch.P. The Two Cultures [1959].
[11] См. обзор в: Pethes N. Literatur- und Wissenschaftsgeschich- te. Ein Forschungsbericht // Internationales Archiv fur So- zialgeschichte der deutschen Literatur. 2003. Band 28. Heft 1. S. 181—231.
[12] См.: Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A—cad, 1994.
[13] См., в частности: VoglJ. Poetologien des Wissens um 1800. Munchen, 1999; Pethes N. Poetik/Wissen.
Konzeptionen eines problematischen Transfers // Romantische Wissenspoetik. Die Kunste und die
Wissenschaften um 1800
/ Hrsg. v. G. Brand- satter u. G. Neumann.
[14] См.: Literarische Experimentalkulturen.
Poetologien des Ex-periments im 19. Jahrhundert / M.
Krause, N. Pethes.
(Hrsg.).
[15] См.: Hacking
[16] См.: Rheinberger
H.-J. Experiment, Differenz, Schrift: Zur Geschichte epistemischer Dinge.
[17] См., в частности: Gamper M. Experiment und Literatur. The- men,
Methoden, Theorien.
[18] Ср.: VoglJ. Kalkul
und Leidenschaft. Poetik des okonomis- chen Menschen. Munchen, 2002.
[19] См.: Stiening G. Am
«Ungrund». Was sind und zu welchem Ende studiert man «Poetologien des Wissens»?
// KulturPoe-
tik. 2007. Vol. 2. S. 234—248.
[20] Ср.: VellemanJ.D. Narrative Explanation // The Philosophi-cal Review. 2003. Vol. 112/1. P. 1—25.
[21] См.: Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М.: Прогресс, 1977. — Примеч. перев.
[22] См.: BrendelE. Intuition Pumps and the Proper Use of Thought Experiments // Dialectica. Vol. 58/1. 2004. P. 89—108.
[23] Дарвин
сам охарактеризовал свой трактат как «один вес-кий аргумент». О Дарвине как ораторе см., в частности:
[24] Gross A.G. The Rhetoric of
Science.