(Рец. на кн.: Вдовин Алексей. Концепт «глава литературы» в русской критике 1830-1860-х годов. Tartu, 2011)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2011
РУССКИЕ
КРИТИКИ 1830-1860-х ГОДОВ В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ
Вдовин Алексей. КОНЦЕПТ «ГЛАВА ЛИТЕРА ТУРЫ» В РУССКОЙ КРИТИКЕ
1830—1860-х ГОДОВ. —
«Концепт "глава литературы" в русской
критике 1830—1860-х годов» — диссерта-ция, защищенная в Тартуском университете
в августе
Исследование
посвящено фундаментальному вопросу истории литературы: культурной роли
литературной критики в ключевой период ее истории, 1830— 1860-е гг. (который
автор называет «Золотым веком» русской критики). Речь в первую очередь идет о
роли русской критики в создании канона националь-ной литературы. Автор подходит
к этой проблеме посредством решения конкрет-ной задачи — проанализировать
притязания русских критиков, главным образом Виссариона Белинского, Аполлона
Григорьева и Николая Чернышевского, на управление литературой и проектирование
ее будущего через выдвижение опре-деленного автора на пост «главы литературы» —
«нового гения», который даст направление будущему развитию литературы.
(Белинский выдвигает Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского, Григорьев — А.Н.
Островского, Чернышевский и редакция «Современника» — сначала Н.В. Успенского,
а потом, после разочарования в нем, не писателя, а критика — Н.А. Добролюбова.)
В работе понятие
«глава литературы» рассматривается как эстетическая кон-цепция, преследующая
социально-политические цели. Речь идет и о стремлении русских критиков взять на
себя главную роль в создании канона национальной литературы в настоящий момент
(о построении иерархии в литературе), и об усилиях критиков построить
ретроспективный образ недавнего прошлого (о соз-дании истории литературы), и о
попытках критиков прогнозировать литератур-ное будущее.
Этот последний
момент кажется мне особенно важным. Сам Вдовин так опре-деляет значение своего
подхода: «История критики <…> может быть рассмотрена как непрерывное
состязание за первенство прогнозировать литературное будущее и тем самым
строить национальную русскую словесность» (с. 11). Думаю, что он делает больше:
речь идет о притязаниях русской критики этого периода участво-вать в процессе
строительства общества на основе национальной литературы — и притом общества, устремленного
в будущее. Такая постановка проблемы поз-воляет исследователю рассматривать
«состязания» критиков на арене журналь-ной полемики о литературе — в частности,
в жанре литературной рецензии — как борьбу за власть в литературе, с прицелом
на будущее, и в этом качестве как про-ект политического характера,
национального значения и исторического (или уто-пического?) масштаба.
Исследование
Вдовина начинается с введения, предлагающего постановку во-проса и солидный
обзор теоретического и концептуального аппарата. Первая глава в основном
посвящена В.Г. Белинскому в 1830-е и 1840-е гг., его деятель-ности как
«организатора» литературы и его концепции «глава литературы» (в ка-честве
антагониста выступает С. Шевырев). Вторая глава рассматривает критику конца 1840-х
— начала 1850-х гг., а именно полемику между «Современником» и «Москвитянином»
(одним из главных героев здесь является А.А. Григорьев). Третья глава
обращается к тому, что Вдовин называет «радикальным проектом» Н.Г.
Чернышевского (1855—1862), и к его критикам. Автор заканчивает описа-нием
положения «литературной власти» в роковом
Кроме главных
героев, в исследовании появляются множество русских крити-ков и теоретиков
искусства, начиная с 1810—1820-х гг. и кончая 1860-ми: А.А. Бес-тужев, П.А. Вяземский,
Н.А. Полевой, И.В. Киреевский, Н.И. Греч, Н.И. Надеждин, С.П. Шевырев, В.П.
Боткин, П.В. Анненков, С.С. Дудышкин, В.Н. Майков, Е.Н. Эдельсон, Б.Н. Алмазов,
Н.Н. Страхов, Н.А. Добролюбов, М.А. Антонович, Г.З. Елисеев, П.А. Бибиков и
многие другие. Работа предлагает и новый взгляд на целый ряд писателей, взгляд
«изнутри» литературной критики; в этой связи в пер-вой главе появляются
Державин, Пушкин, Гоголь и Достоевский; во второй — Островский, Тургенев,
Некрасов и Фет; в третьей — Н. Успенский и Добролюбов.
В своем
исследовании Вдовин рассматривает задачи организации и руковод-ства русской
литературой, впервые взятые на себя Белинским в 1830-е гг., в ши-роком
культурно-историческом контексте, а именно как часть утопической идео-логии
европейского романтизма. Это делается на конкретном эмпирическом материале, в
частности за счет тщательного прослеживания апроприации идей Шлегеля в России.
В результате исследователь выявляет любопытный парадокс: вслед за немецкими
романтиками русские критики 1830—1850-х гг. «видели своей главной
задачей создать в России полноценный и оригинальный литературный пантеон, не
зависимый от западных влияний» (с. 10; курсив мой). Добавлю, что
этот парадокс иллюстрирует специфическое культурное положение не только
критики, но и русской литературы в целом, по крайней мере в этот период. В этом
отношении конкретная работа, проделанная в исследовании Вдовина, заключает в
себе богатый потенциал для широких культурно-исторических обобщений.
Как мне кажется,
другой парадокс, освещенный Вдовиным, это характерное для русской литературы
наложение романтической и реалистической эстетики. Вдовин убедительно
показывает, как эстетическая теория немецкого романтизма, будучи
импортированной в русскую литературу, послужила (таким критикам, как поздний
Белинский и ранний Чернышевский) основанием для построения эстетики реализма.
Согласно Вдовину, в начале 1860-х гг. наступил конец боль-шой парадигмы, а
именно стремления к проектированию целенаправленного дви-жения русской
литературы в будущее. Начинается позитивистская эра. Для Вдо- вина важно, что
это не означает тотального перехода всех критиков на новые методологические
рельсы (так, спору нет, Анненков, Эдельсон и Григорьев так и остались эстетами
и последователями шеллингианско-гегельянского извода эсте-тики). Тем самым речь
идет лишь о «смещении фокуса» в установках критики 1860—1880-х гг., а именно об
интересе критики к массовой психологии, исполь-зовании аналитической категории
литературного типа, перестройке модели со-отношения литературы и общества, а
следовательно, переходе к другим понятиям и к другим метафорам (не «новый
гений», не «глава литературы», а роль литера-туры в работе «общественного
организма»). Среди импортированных источни-ков, утверждает Вдовин, здесь
выступает уже не философская эстетика немецкого романтизма, а «История
английской литературы», написанная французским кри-тиком Ипполитом Тэном.
(Замечу, что о нем писала Лидия Гинзбург, имя кото-рой в работе отсутствует,
даже и в библиографическом списке.) Мне кажется, что до Вдовина мало кто так
подробно и убедительно анализировал пути культурного импорта в России второй
половины XIX в.
При этом Вдовин
избегает общепринятых эстетических понятий, «романтизм» и «реализм», и даже
предлагает пользоваться другими, например «эстетизм» и «по-зитивизм». Ему
представляется, что такие крупномасштабные понятия мало что объясняют и что еще
труднее говорить о каких-либо границах периодов. Мне, как исследователю старого
склада, жаль расстаться с традиционными понятиями.
Дело, думаю, не столько в том, что они объясняют,
сколько в том, что «романтизм» и «реализм» были частью исторического
самосознания человека 1840—1860-х гг. (будь то Белинский и Чернышевский или
Достоевский), и длинной череды иссле-дователей XX в. Сбросить их с корабля
современности нам не удастся, да, по-моему, это и не нужно: достаточно их
историзировать, отрефлектировать как «по-нятия критики». (Замечу, что в других
разделах своей работы Вдовин плодотворно использует этот подход — изучение
истории понятий; об этом ниже.)
Вдовин и сам не чужд старым
добрым методам; так, его картина истории рус-ской критики создает представление
о преемственности. В конце своего исследо-вания он говорит о возрождении задачи
проектирования новой литературы в кри-тике русского модернизма (1890—1920-е
гг.) и называет критику Серебряного века «прямым продолжением эпохи так
называемого "романтического програм-мирования"».
Методологическая
ориентация Вдовина сочетает в себе солидную эмпириче-скую базу со сложным
концептуальным аппаратом. Автор мобилизует и тра-диционные, и современные
теории; он прекрасно ориентируется в обширном по-нятийном поле современного
литературоведения и культурологии. Введение предлагает проницательный и
полезный обзор релевантных теорий и концептов, сосредоточиваясь на двух
подходах к литературной критике: критика как инстру-мент формирования
литературного канона и критика как история эстетических понятий. С одной
стороны, социология литературы (концепция литературной ценности и литературного
производства у П. Бурдьё, социологический анализ формирования литературного
канона у Дж. Гиллори (J. Guillory), а также
кон-кретный подход к литературной критике как социальной институции у П.
Хоэндаля (P. Hohendahl);
с другой, историческая археология понятий
в применении к литературной критике (Р. Уэллек и его описание «concepts of criticism»; Р.
Козеллек и его «история понятий» (Begriffsgeschichte), а также конкретный анализ понятия «Kritik», который проделал М. Фонтиус (M. Fontius)). Мне представ-ляется особенно удачным то, что Вдовин не
ограничивается теоретическими па-радигмами, но проверяет их на применимость в
научном производстве. Теории и концепции для него не догма, а инструмент.
Исследователь мастерски пользуется такими инструментами для концептуализации
своего исследования. Причем к имеющемуся в распоряжении современного
исследователя инструментарию Вдо- вин относится с историческим пониманием и
критической дистанцией. В этом смысле он и сам выступает как историк понятий
сегодняшней литературной науки. С не меньшим мастерством и тактом он уклоняется
от отождествления с определенным подходом или теорией. К тому же в своем
исследовании он говорит не только об институциях и дискурсах литературной
критики (как поступают в последние два десятилетия многие), но и о конкретных
деятелях. В этом смысле, исследование Вдовина — это подлинная история
литературы.
Вдовин выступает и как
историк литературной критики, проработавший об-ширный эмпирический материал и
исследующий механизм образования канона, и как историк понятий, проясняющий
значение ключевых концептов критики («гений», «глава литературы»,
«художественность», «народность», «оригиналь-ность» и проч.). Таким подходом
пользовался, впервые, в статьях о современных исследованиях литературного
канона Михаил Гронос на страницах «Нового ли-тературного обозрения» (2001. №
51). (Его роль отмечена Вдовиным.) Вдовин пользуется таким двойным зрением в
процессе конкретного исследования, пред-лагая анализ генезиса, трансформации и
функции ключевых понятий литератур-ной критики на протяжении значительного
исторического периода. В соответ-ствии со своей задачей Вдовин оперирует
конкретными контекстами употребления и внимательно следит за мутацией смысла
понятий, которая про-исходит под пером конкретных авторов, находящихся в
отношении полемики или преемственности (хотя бы и мнимой). Это особенно хорошо
удалось с централь-ными понятиями работы, имеющими непосредственное отношение к
проблеме канона, — «гений» и «глава литературы».
Как утверждает
Вдовин, история канона не была бы возможна без истории по-нятий. В самом деле,
современные историки литературы избегают пользоваться концептами критики
(«гений», «реализм», «народность» и проч.) как катего-риями научного языка — в
наше время такие понятия превратились в объект реф-лексии и
историко-семантического исследования. Вдовин спрашивает: «Как пи-сать историю
литературы, если нет ни одного прочного понятия и термина, на который можно
было бы опереться без "перепроверки"?» (с. 15). Он делает по-пытку
писать по-новому — как он сам определяет свою стратегию, писать «на пересечении
историко-функционального изучения критики, "canon formation studies", истории
эстетических понятий и традиционной истории русской лите-ратуры» (с. 17).
Мне
представляется, что особенность его метода связана и с тем, что Вдовин
прослеживает процесс канонообразования и, шире, литературного
развития, при-том процесс, полный полемических столкновений, склок,
мистификаций, скан-далов, отступлений и провалов, что делает его задачу и
особенно важной, и осо-бенно сложной. В результате получается не монография, а
многосюжетная книга, притом снабженная многочисленными отступлениями от
сюжетов. Читать такую книгу не легко, но написать ее, сведя к генеральной
линии, значило бы многое по-терять в ходе работы.
Тем не менее
остается проклятый вопрос: как же писать в наши дни историю
литературы? Как писать, если, с одной стороны, у современного исследователя нет
ни одного понятия, на которое можно было бы опереться без перестройки (ни
«романтизма», ни «реализма» — чего ни хватишься, ничего нет), а с другой, и у
современного исследователя есть читатель, который привык к последовательному
изложению аргументов. (О напряжении между двумя сюжетами в исследовании, с
одной стороны, историей понятий критики, а с другой, историей критики — го-ворил
во время защиты диссертации и другой оппонент, М.С. Макеев.)
В исследовании
особый интерес, с моей точки зрения, представляют несколько конкретных
моментов: пересмотр представлений о гегельянстве Белинского; со-положение
Белинского и Шевырева, которое меняет установившиеся в советском литературоведении
представления об идеологической иерархии эпохи; анализ со-перничества между
некрасовским «Современником» и Белинским; пересмотр ис-точников эстетических
взглядов Чернышевского в его диссертации; ревизия представлений о Добролюбове
(от замечания о том, «кто придумал "нового Шекспира"—Островского», до
подачи Добролюбова сквозь призму его культа, создан-ного Чернышевским).
Наконец, сам выбор ключевых критиков — Белинский, Шевырев, Григорьев и
Чернышевский — предлагает интересную картину лите-ратурного процесса, вполне
убедительно прослеживая движение критической мысли по нескольким линиям:
стремление критики к проецированию пути лите-ратурного, а следовательно, и
национально-общественного развития, а также борьба за власть в литературе. (В
этой связи, исследование Вдовина предлагает живую картину литературных
скандалов, в частности вокруг «Современника» в начале 1860-х гг.) На
пересечении этих линий возникает новая картина истории русской критики, а с ней
и истории литературы (хотя критика, как показывает Вдовин, и расходится с
литературой) — и притом картина, соотнесенная с евро-пейским контекстом.
Много внимания
автор уделил проблеме источников и генезиса идей, понятий и концепций. Вдовин
особенно внимателен к судьбе импортированных концеп-ций и созданию таких
местных продуктов, как русский Гегель и русский Фейер-бах. Здесь с особенной
силой проявляется его критический, вернее, скептический разум и историческое
мышление: он ничего не принимает на веру. Остановлюсь подробнее на ревизии
устоявшихся мнений о гегельянстве в критике Белинского и о значении Фейербаха
для диссертации Чернышевского «Эстетические отно-шения искусства к
действительности». Не доверяя не только мнению коллег, но и самим авторам (в
частности, Чернышевскому, который утверждал, что его дис-сертация исходит из
Фейербаха), Вдовин проводит подробное исследование во-проса. (Отталкиваясь от
работ Шпета, которые были опубликованы в недавнее время, он идет дальше —
показывает ситуацию с Гегелем и Фейербахом у Белин-ского и Чернышевского на конкретном
материале, шаг за шагом.) В результате Вдовин тактично, но твердо исправил
ошибки и неточности в истории кри-тики. (Автор этого отзыва также ошибся по
поводу Фейербаха в своей книге о Чернышевском.)
При этом автор не
проявляет никакой склонности к иконоклазму: он сумел использовать обширный круг
имеющихся исследований, в том числе и советских литературоведов, и сделал это с
уважением к труду как коллег, так и предшествен-ников и без всякой
предвзятости.
Мне представляется, что
осуществленная Вдовиным модернизация истории русской литературы очищает картину
русской критики от тенденциозности офи-циального советского подхода и делает
это скромно и по-деловому. Ревизия ка-сается и языка этого исследования,
свободного и от советизмов, и от клиширо-ванной западной теоретической
идиоматики.