Семинарское движение в социологии 1960—1970-х годов
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2011
Ключевые слова: возрождение социологии в СССР,
неформальная научная коммуникация, «семинарское движение», «оттепель», «вторая
наука», Левада, Грушин, Гефтер, Бестужев-Лада, Ядов
ВТОРАЯ НАУКА ИЛИ «ИГРА В БИСЕР»
Семинарское движение в социологии 1960—1970-х годов
Возрождение социологии в нашей стране, пришедшееся на
конец 1950-х — 1960-е годы, в значительной степени совпадает с периодом
либеральных пе-ремен во всем обществе, с хрущевской «оттепелью». Это была одна
из не-многих научных дисциплин, инициированных не «сверху», а «снизу», как
своего рода ответ на вызов общественной жизни. Представители нового по-коления
гуманитариев, составившие ядро «социологического» движения, воспользовались
ослаблением идеологического контроля и провозглашенной политикой «мирного
сосуществования» и значительно расширили научные контакты с «буржуазными»
коллегами. Эта научная коммуникация, осу-ществляемая в целом, разумеется, с
санкции властей (ЦК КПСС и Прези-диума Академии наук), с точки зрения своей
структуры была как формальной, так и неформальной. Под прикрытием риторики
пропаганды достижений социализма открылась перспектива для рецепции западных
социологических идей, хотя и осуществляемой все еще в рамках «критики
буржуазных теорий». И надо отметить, что социологии повезло больше всех,
поскольку она была легитимирована властями в значительной степени как
экспортная версия исторического материализма. В Постановлении ЦК КПСС о
создании Со-ветской социологической ассоциации в 1958 году прямо говорится о
том, что делается это исключительно для вхождения в Международную
социологическую ассоциацию[1]. Первые «социологические» статьи стали публи-коваться
не в научных журналах, а в органе международного коммунистиче-ского движения,
журнале «Проблемы мира и социализма», редактором которого долгое время был
академик А.М. Румянцев, будущий первый ди-ректор Института конкретных
социальных исследований[2].
Амбивалентность
социологии, возникшей на романтической волне «от-тепели», имевшей исключительно
тесные связи с литературой, искусством, кино и одновременно заинтересовавшей
собой старую «философскую гвар-дию», которая чувствовала необходимость
изменения своих риторических конструкций, а также настроения партийного
руководства, желавшего «смены вывески», — во многом определили и стиль, и
будущую судьбу дисциплины. Именно здесь следует искать истоки мощного
семинарского движения в со-циологических и вообще в общественных науках 1960-х
годов. Все это лежало в общем русле общественной жизни того времени с ее
театрами-студиями, дискуссиями между «лириками» и «физиками», литературными
кружками, всем тем, что создало «гордое поколение Политехнического». Но
семинары, о которых пойдет речь, все-таки научные. Каковы были их задачи,
провоз-глашенные и скрытые, а также выполняемые ими функции? Что было между
ними общего и чем они отличались друг от друга? Каков был состав участ-ников?
Чем отличались друг от друга лидеры семинаров и какое влияние они оказывали на
их тематику, стиль и образ? Каков был общий результат деятельности семинаров,
осознаваемый в те годы и сейчас? Была ли это нор-мальная форма научной
деятельности, научной коммуникации? Почему столь популярна в тот период была
именно такая форма научной коммуни-кации и почему сегодня не удается сделать
ничего подобного? Насколько влиял на расцвет семинарского движения тот факт,
что социология была молодой (для нашей страны) дисциплиной, активно
рекрутирующей себе сторонников? Каков был баланс между борьбой за чистоту
науки, знание ради знания — «игрой в бисер», приводившей к компромиссу с
властями, и переходом в определенный момент времени (какой именно?) на
положение второй науки?
Немного истории. Семинарское движение в общественных науках 1950—
1960-х годов берет свое начало из Логического кружка, возникшего в 1952 го-ду
на философском факультете МГУ благодаря усилиям А.А. Зиновьева, Г.П.
Щедровицкого, Б.А. Грушина, М.К. Мамардашвили и Н.Г. Алексеева. Кружок
просуществовал до 1958 года и стал в дальнейшем истоком широкого
методологического движения.
Философский факультет
конца 1940-х — начала 1950-х годов был явле-нием уникальным в период «позднего
сталинизма», но, возможно, и за всю свою последующую историю. «В те годы через
факультет проходил "сильный пучок" интересных людей — ни раньше, ни
позже, кажется, такого "парада планет" не было», — вспоминает Ю.А.
Левада[3]. Уже тогда здесь существовало несколько студенческо-аспирантских
«движений». Группа Э.В. Ильенкова— В.И. Коровикова выступала со знаменитыми
«гносеологическими» тезисами, Ю.Ф. Карякин и Е.Г. Плимак предложили принципиально
новое прочтение «Путешествия из Петербурга в Москву», за что получили
обозначение «ра- дищевцы». Участники логического кружка сами себе придумали
название «диалектический станковизм»[4], первоначально как маркер отношения к
офи-циальной логике, а затем уже и для внешнего мира. «Под знаком нового
"тер-мина" и сформировалась наша группа, к которой затем
присоединился Мераб, а следом "младостанковисты" — Н. Алексеев, В.
Костеловский, В. Швырев, В. Садовский, И. Ладенко, В. Финн, Д. Лахути…» —
писал в своих воспоми-наниях Б. Грушин[5]. Главной «лабораторией»
«диастанкуров» стал текст «Ка-питала» К. Маркса. На его анализе пытались
выявить основные приемы на-учного мышления; отсюда берет начало повальное
увлечение методологией науки и применение ее к самым различным дисциплинам
(вспомним знаме-нитый семинар по методологии истории М.Я. Гефтера[6]).
В 1960-е годы многие из
тех, кто учился в МГУ (и не только на фило-софском факультете, хотя они
составили костяк «семинарского» движе-ния), организовали свои собственные
семинары. Вот их далеко не полный перечень:
— Московский методологический кружок Г.П. Щедровицкого,
занимав-шийся принципами параллелизма формы и содержания мышления, различе-нием
формальной и содержательной логик, приведших к методике органи- зационно-деятельностных
игр;
— семинар Ю.А. Левады, имевший
социологический характер в самом широком смысле слова (здесь обсуждались
социальные, теоретико-эконо-мические, семиотические, исторические и
культурологические темы). В опре-деленный момент от семинара отпочковались
логическая группа (А.И. Раки- тов и ЮА. Гастев)
и семиотическая (семинар «Семиотика и культура» — Д.Б. Зильберман,
Д.М. Сегал, Т.М. Дридзе);
— семинар Б А. Грушина «47 пятниц»,
возникший вокруг проекта «Таганрог»;
— семинар по прогностике И.В. Бестужева-Лады;
— семинар по методологии истории М.Я. Гефтера;
— семинар В.С. Библера по
философско-теоретическому осмыслению проб-лем культуры;
— семинар «диалектиков» Э.В. Ильенкова и Г.С. Батищева;
— семинар по исторической культурологии А.Я. Гуревича
и
Л.М. Баткина;
— семинар по всеобщей истории Г.С. Кнаббе;
— семинар В.А. Ядова, существовавший
вокруг проекта «Человек и его ра-бота» в Ленинграде;
— Сибирский методологический социологический семинар в
Новосибир-ском Академгородке под руководством В.Э. Шляпентоха,
В.Н. Шубкина и позднее — Р.В. Рывкиной;
— Новосибирский методологический семинар, также
находившийся в Академгородке, под руководством М.А. Розова,
занимавшийся разработкой идеи построения эмпирической эпистемологии и философии
науки.
В этом же ряду
можно назвать встречи семиотиков, встречи социологов в Кяэрикуу (Эстония,
Тарту), «слеты» структуралистов в Москве в 1962-м и последующих годах и
некоторые другие.
Каковы были
причины столь широкой популярности именно этой формы научной или, возможно,
общественно-научной коммуникации? Ответ на этот вопрос обнаруживается при
рассмотрении двух контекстов: социально-по-литического (общественной атмосферы
того времени) и собственно на-учного. Он кроется в логике развития научной
дисциплины, в данном случае социологии, в тот небольшой отрезок времени, когда
она могла, хотя и с не-которой натяжкой, называться «нормальной».
Эпоха. 1960-е годы в нашем сегодняшнем представлении овеяны
некоторым ореолом романтизма: период «оттепели», вступление в активную жизнь но-вого
поколения (почти что «непоротых дворян»), принесшего с собой новые
нравственно-этические нормы и гражданские ценности, короче, почти сво-бода!
«Мироощущение, освобождающее от страха, максимально приближаю-щее мир к
человеку и человека к человеку (все вовлекается в зону вольного фамильярного
контакта), с его радостью смен и веселой относительностью, противостоит только
односторонней и хмурой официальной серьезности, по-рожденной страхом,
догматической, враждебной становлению и смене, стре-мящейся абсолютизировать
данное состояние бытия и общественного строя. Именно от такой серьезности и
освобождало карнавальное мироощуще-ние» — так писал М. Бахтин как будто бы
именно об этом времени[7].
Дружба — эмоция, оккупировавшая
1960-е, — стала источником независи-мого общественного мнения. Неофициальный
авторитет стоил дороже офи-циального, и добиться его было труднее. Остракизм
«своих» был более грозной силой, чем служебные неприятности. В начале 1960-х
еще можно было совмещать служение государству с дружеским общением. Но когда пришло
время выбирать одно из двух, шестидесятники оказались в экстре-мальной
нравственной ситуации. Сама проблема выбора появилась только благодаря влиянию
общественного мнения. А оно, в свою очередь, родилось из дружбы, казавшейся
таким легкомысленным заменителем надежных гражданских добродетелей.
Эпоха, когда
несерьезное стало важнее серьезного, когда досуг преобра-зовывал труд, когда
дружба заменила административную иерархию, транс-формировала и всю систему
социально-культурных жанров.
Допотопной глупостью
казались торжественные собрания, кумачовые скатерти, речи по бумажке. Все
по-настоящему важное могло происходить только в сфере «фамильярного контакта».
Стихи не читали, а слушали. Юбилейные заседания превращались в дискуссии.
Капустник торжество-вал над МХАТом. Стенгазеты конкурировали с газетами.
Самодеятель-ность (тот же КВН) вытесняла профессионалов[8].
Примерно такая же
атмосфера царила и в науке. «Официальная обще-ственная наука, официальная
философия были дохлые… поэтому был инте-рес к нормальным, не
идеологизированным, в принципе, на западный манер исследованиям. Во всяком
случае, была необходимость исследовать реаль-ность человеческого поведения,
духа, метода, мысли философии. <…> Куль-тивировалось скорее
"клубное", чем "лабораторное" общение», — вспоминает Ю.А.
Левада[9].
Состав участников. Мы не будем здесь подробно останавливаться на харак-теристике
руководителей семинаров (хотя полученные нами данные и позво-ляют сравнивать их
культурный и социальный капиталы), скажем лишь, что все они относятся к
поколению «шестидесятников». Отличительными чер-тами этой генерации ученых
являются а) левизна, стихийный демократизм, теоретический прогрессизм,
нравственный максимализм, героический энту-зиазм, исторический оптимизм; б)
критическое отношение к действительно-сти и ортодоксальной догматике; в)
социальный иллюзионизм, как считает В.В. Колбановский. «Шестидесятники», по его
мнению, «были во власти со-зидательного иллюзионизма и романтизма — они
стремились реформировать и совершенствовать общество на базе его собственных
институтов, по своей форме тоталитарных. <… > Социологи независимо от
первоначальных наме-рений и желаний — действовали в соответствии с основной
результирующей "стрелой времени", направленной от тоталитарных
империй к более цивили-зованным и демократическим формам человеческого
общежития»[10].
Если с руководителями
семинаров — лидерами — многое ясно, то ответить на вопрос о широком составе
участников далеко не просто. Кто и зачем их посещал? Лишь в архиве семинара
Ю.А. Левады имеются списки не толь-ко выступавших с докладами, но и
присутствовавших на заседаниях (хотя далеко не всегда эти списки велись, кроме
того, фамилии порой с трудом поддаются расшифровке). Поэтому обратимся к
мнениям некоторых участ-ников семинара.
Все без исключения
отмечают, что существовал некий единый «контин-гент» слушателей, ходивших из
семинара на семинар, с лекции на вернисаж и т.д. Для некоторых это было своего
рода светской жизнью. Помимо присут-ствующих на всякой
лекции, публичном выступлении или дискуссии людей «с приветом»
и
«любителей туманных высказываний, которые отводили душу, неся
околесицу»[11], «были чудаки, естественно присутствовали
стукачи, которые, впрочем, часто легко "вычислялись".
Но основную часть аудитории составляли коммуникативно ориентированные
люди, которые вообще ходили всюду, где что-нибудь происходило…
Была такая интересная
категория: "интересующиеся девочки": девочки, женщины, а
если мужчины — то феминного склада. Это был пласт, в котором циркулировал
самиздат, через который транслировалось либеральное миро-воззрение. Они были
носителями норм порядочности, морали, образовывали общественность, сохраняющую
ценности, которые потом привели к разру-шению системы. Вторжение в Чехословакию
— осуждалось здесь, то, что го-ворили и писали Сахаров и Солженицын, — читали
здесь. Они были девоч-ками во многих смыслах. Девочками или
матерями-одиночками. Это была их стезя. Они не находили адекватных партнеров.
Их не устраивали мужчины, которые были налицо. И это очень важно. Мужчины не
отвечали нравствен-ным требованиям, которые транслировали эти женщины,
отвечающие за куль-туру и нравственность. Эта среда не была креативной, она
ничего не делала, ее роль была что-то воспринять и передать куда-то,
просто-напросто детям… они сидели, записывали, были рьяными поклонницами,
обожали Леваду»[12].
«Научную» часть
аудитории (помимо, разумеется, социологов или людей, таковыми себя считавших)
составляли «всякие умники, провинциальные и московские,
профессионалы и, наоборот, ренегаты каких-нибудь профессий. Специалисты в чем
угодно. Эти люди активно участвовали, они задавали во-просы, вызывали полемику,
они задавали научный уровень»[13].
Функции семинаров. Первой и самой главной, на наш взгляд, функцией се-минаров
следует считать их образовательный или просветительский
харак-тер. Такая форма, как семинары, играла главную роль в становлении многих
научных дисциплин и направлений у нас в стране. Помимо социологии, на ум приходит
семиотика.
Социологическая традиция
в нашей стране была прервана, мало кто слы-шал (а тем более читал) русских
дореволюционных социологов, приобщение к мировой науке шло через рецепцию западных
идей, главным образом в уст-ной форме — в виде обмена докладами и
возникающими в связи с этим своими собственными идеями. Переводных работ
практически не было (пер-вая «социологическая» работа — по социометрии Дж.
Морено — была издана в СССР в 1958 году), переводы и рефераты делались для
себя, сами труды на иностранных языках были доступны лишь немногим, имевшим
доступ в от-делы спецхрана. Более того, форма устной (и неформальной)
коммуникации была продиктована и тем, что социология как обществоведческая
дисцип-лина была в значительной степени подконтрольна и подцензурна.
Недаром широкая кампания по критике «Лекций по социологии» Ю.А. Левады нача-лась
не тогда, когда он читал их на журфаке МГУ, а когда они были изданы в
ротапринтном сборнике ИКСИ.
Популярность устной
формы научной коммуникации, распространения нового знания была продиктована еще
и тем, что у социологов не было своего печатного органа. Конечно, свои
страницы предоставлял журнал «Вопросы философии», главным редактором которого
был И. Фролов (еще один вы-пускник философского факультета конца 1940-х годов).
Вопрос о социоло-гическом журнале ставился неоднократно, но даже после создания
ИКСИ в 1968 году прошло еще шесть лет, прежде чем появились «Социологические
исследования».
Социология 1960-х годов
имела одну существенную особенность — она была междисциплинарна.
Как сказал об этом В.А. Ядов: «.эта наша традиция шла от нищеты, от незнания,
от отсутствия профессиональной подготовки… Может быть, это связано с
российской культурой вообще… Если Андреева пришла в социологию из философии,
потом стала психологом, а кто-то при-шел из психологии или из математики, — это
тропа в сторону междисципли-нарного анализа»[14].
Функция создания и
поддержания высокого профессионального уровня на-учного
исследования, соответствующего мировому, достигалась в основном благодаря
лидерам, в первую очередь Ю.А. Леваде.
Следующей важной
функцией семинара было создание профессионального сообщества.
Как образно выразился Н.И. Лапин: «Кадры формировались на идеях»[15]. Семинары
помогали «натаскивать мозги» и на книгах классиков, и на современных работах.
Особо следует отметить
функцию интеллектуальной свободы и служения истине,
то, что составляет этику науки. «Что нас объединяло и воодушев-ляло — это пафос
служения истине, при том, что не важно, что истина вообще ничему не служит, это
просто высшая самоценность во всей познавательной деятельности, которая
существует в обществе в форме науки», — вспоминает Л.А. Седов[16]. Об этом же
говорит в своем интервью и А.Б. Гофман:
Я вижу [смысл семинара] в
нравственной атмосфере, в духе свободы, без-условно интеллектуальной свободы,
это чрезвычайно важно, там форми-ровалась этика науки… Когда люди заботятся
об истине независимо от шкурных или каких-то там еще интересов… Это имело
определяющее значение для всех участников… я знаю многих социологов, часто
квалифи-цированных, но у них этой этики нет. От них можно ожидать чего угодно.
Я не связываю это исключительно с семинарами, хотя, может, потому они туда и не
ходили, что этика им была не нужна. Что здесь причина, что след-ствие, конечно,
иногда трудно судить, но мне кажется, что одним из важных последствий была вот
эта этика, связанная с духом свободы[17].
Важной составляющей
«семинарской» жизни была определенная фронда властям. Темы
выступлений, докладчики, аргументация научных споров, особенно атмосфера
интеллектуальной свободы — являлись своего рода за-очной дискуссией с властями.
Правда, не с конкретными ее представителями, а, скорее, с Властью, понимаемой
абстрактно. Это были «воображаемые вла-сти», хотя бы потому, что ее реальные представители
(как партийные, так и «научные» инстанции) игнорировали семинары как таковые. В
период мас-сированного наступления на общественные науки, начавшегося после раз-грома
Пражской весны 1968 года, под удар попадали академические струк-туры (сектора,
институты) и конкретные люди («подписанты», руководители неугодных секторов и
институтов), но попыток закрыть семинары не было. Так, был ликвидирован сектор
методологии истории М.Я. Гефтера, разгром Института конкретных социальных
исследований начался с ликвидации сек-тора «Методологии исследования социальных
изменений» Левады[18]. Но его семинар, временами переходя на полуофициальное
положение, просуще-ствовал до 1986 года.
«Разговор с властями» не
был специальной проблемой семинаров. Но любая социальная наука, а тем более
социология, наиболее остро реагирую-щая на состояние общества, на его
социальный контекст, да еще возникшая в период «оттепели», не могла не быть
«актуальной» и в какой-то степени по-литически ориентированной. Правда, эта
«политическая» составляющая, по-нимаемая как попытка явной критики
существующего режима, отрицается как самим Левадой, так и большинством
участников его семинара. Среди его актива не было «диссидентов» в чистом виде;
конечно, были «подписанты», было много будущих эмигрантов, активно циркулировал
самиздат. Просто многие, в силу своей социальной и научной активности, имели
четкую граж-данскую позицию. То, что там присутствовало, Левинсон назвал
«политиче-ским подтекстом». «Манера и форма оппозиции властям была не та, что в
лагерях, когда на лбу писали "Раб КПСС". Здесь нормой была эзопова
речь, иносказание, показание, так сказать, драматичности существования через ме-лочь.
И это ценилось. И в этом, если угодно, была эстетика поведения. Она же и этика.
Просто встать и сказать: "КПСС — сборище бандитов и убийц!" — не
знаю, было ли у кого-то такое желание. Скорее, такого рода чувства были где-то
глубоко, они как источник энергии подогревали более закамуфлиро-ванные формы…
Но такая вот игра: мы говорим — вы понимаете. И в этой двуплановости был свой
смысл, люди же оставались теми, кем они являлись, не становились в настоящем
смысле в оппозицию власти. Эта конструкция
отношения интеллигенции с властями крайне сложна»[19].
* * *
Итак, чем, на наш взгляд, было семинарское движение в
социологии? Молодая, только что получившая право на существование социальная
дисциплина, бу-дучи менее идеологизированной по сравнению с марксистской
философией, активно осваивала предметную область. Это был, по меткому выражению
од-ного из наших респондентов, период «предсоциологии», когда еще не ясны были
границы дисциплины, не определен ее статус в ряду других социальных наук.
Рожденная в «эмпирической рубашке», она начала активную рецепцию западных
социологических теорий, как классических, так и современных. Се-минары
выполняли функцию творческого осмысления всего мирового
насле-дия, как методологического, так и теоретического. Результатом этого
освоения должно, во-первых, было стать формирование нового профессионального со-общества
ученых-социологов, обладавших умением «мыслить социологиче-ски», разделявших
общие профессиональные этические и моральные нормы и имевших возможность, в
силу навыков и авторитета, поддерживать высокий научный стандарт
социологических исследований. Во-вторых, к определен-ному моменту должны были
появиться серии оригинальных работ методоло-гического и теоретического
характера, на основе которых будущая отече-ственная социология могла бы
выстраивать свою перспективу. Эти результаты, по нашему мнению, могли бы
появиться к концу 1960-х годов. Если судить по планам работы ИКСИ, ожидали
выхода в свет оригинальные фундамен-тальные монографии. Но разгром Пражской
весны вернулся в СССР начала 1970-х годов погромом в общественных науках. Все
началось с многочислен-ных кампаний по обсуждению книг: «Лекций по социологии»
(Ю.А. Левада), сборника «Историческая наука и некоторые проблемы современности»
(отв. ред. М.Я. Гефтер), «Моделирования социальных процессов», «Проблем ге-незиса
феодализма» (А.Я Гуревич), «Философских идей В.И. Ленина и ло-гики» (П.В.
Копнин), коллективной монографии «Ленин и диалектика об-щественного развития»
(редакторы В.Ж. Келле, В.В. Денисов и Е.Б. Плимак). Далее последовал разгром
Института конкретных социальных исследований, разгон Советской ассоциации
научного прогнозирования (подробнее см. пуб-ликацию документов[20]). Пришедший
в ИКСИ М.Н. Руткевич пересмотрел планы издательства Института и вычеркнул из
них практически все работы, претендующие на теоретичность. Из подготовленных
сектором Ю.А. Левады 24 томов переводов удалось издать только два по
структурно-функциональ-ному анализу.
И в этот период семинары
становятся единственной формой существования «нормальной социологии» рядом с
«квазисоциологией», развиваемой в офи-циальных институциях и стремительно
нисходящей исключительно к эмпи-рическим исследованиям, пусть порой и
масштабным (как, например, все-российские исследования образа жизни). Конечно,
отчасти спасали ситуацию «теории среднего уровня», давшие начало отраслевым
социологиям: социо-логии города, семьи, деревни, социологии труда, социологии
образа жизни. Но естественное, с точки зрения логики научного развития,
вовлечение в на-учный дискурс социологии теоретических концептов культурологии,
соци-альной психологии и социальной антропологии было искусственно задержано.
Было ли «семинарское
движение» «второй наукой», аналогично «второму» искусству? В какой-то мере да,
но это справедливо по отношению не к шести-десятым, а к семидесятым годам.
Именно в 1970-е неформальная научная ком-муникация выступает в сильной
оппозиции к официальной социологии.
Научная жизнь всегда
есть семинарская жизнь, наука не может существо-вать без неформальной и устной
научной коммуникации, но существование только в одной ипостаси, без выхода на
публикации, без ориентации на на-учный текст превращает научную деятельность в
сферу проведения досуга, в вариант светской жизни, низводит ее до разговоров на
«московских кух-нях». Отсюда основной упрек социологам-шестидесятникам — не
создали ничего нового, провели жизнь в уютной дружеской атмосфере споров «фи-зиков
и лириков».
И все-таки можно с
уверенностью сказать, что семинары сыграли пози-тивную роль в становлении
дисциплины: их посещали в первую очередь те, кто пытался мыслить
самостоятельно, кто считал необходимым ориентиро-ваться в классических и
современных теориях западной науки, знакомиться с положением дел в социальных
науках в целом. Продолжалось освоение новых идей теми, кого не устраивала форма
«критики буржуазной социоло-гии», было сохранено ядро профессионалов,
вернувшихся в «большую науку» с началом перестройки.
«Семинарская жизнь,
расцветшая в "полутьме" (полудозволенность, полузапретность,
полупрофессиональность), утратила смысл в новых условиях, когда стало возможным
работать свободно, организовываться, публиковаться на "свету". Но
очень трудным оказался переход от периода расшатывания идеологической
монополии, расширения кругозора, осторожных намеков или дерзких выходок (все
это принадлежности времени, которое, в частности, было отмечено как
"семинарское") к периоду практической работы, научной, гума-нитарной,
да и политической тоже», — подвел итог в свое время Ю.А. Левада[21].
________________________________________
1) Центр хранения
современной документации (ЦХСД). Ф. 11. Оп. 1. Д.
2) Араб- Оглы Э.А. Тогда казалось, что кое-что удавалось… //
Российская социология шестидесятых годов в воспоми-наниях и документах. СПб.:
РХГИ, 1999. С. 358—370.
3) Левада ЮА.
«Научная жизнь — была семинарская жизнь» // Социологический журнал. 1996. №
3/4.
4) Хромченко М.С. Диалектические станковисты. Главы из книги о Г.П.
Щедровицком. М.: Изд-во Шк. культ. полит., 2004.
5) Грушин БА.
«Мы пытались ответить на кардинальные во-просы…» // Вопросы методологии.
1994. № 1/2. С. 20.
6) Подробнее см.:
Неретина С. С. История с методологией ис-тории // Вопросы
философии. 1990. № 9. С. 149—163.
7) Бахтин
М.М. Проблемы поэтики
Достоевского. М., 1972. С. 274.
8) Вайль П., Генис А. 1960-е. Мир советского человека. М.: НЛО, 1996. С.
70—71.
9) Левада ЮА.
«Научная жизнь — была семинарская жизнь».
10) Российская
социологическая традиция шестидесятых го-дов и современность // Материалы
симпозиума 23 марта 1994 года. М.,
11) Интервью с А.Б.
Гофманом.
12) Интервью с А.Г.
Левинсоном. Коллекция фонограмм автора.
13) Там же.
14) Российская
социологическая традиция шестидесятых го-дов и современность. С. 23.
15) Лапин Н.И. Всегда побеждало желание заняться чем-то но-вым //
Российская социология шестидесятых годов в вос-поминаниях и документах. СПб.:
РХГИ, 1999. С. 253—266.
16) Интервью с Л.А.
Седовым. Коллекция фонограмм автора.
17) Интервью с А.Б.
Гофманом.
18) Протокол
заседания сектора «Методология исследования социальных изменений», 7 октября
19) Интервью с А.Г.
Левинсоном.
20) Российская социология шестидесятых годов в воспоми-наниях
и документах.
21) Левада
ЮА. «Научная жизнь — была
семинарская жизнь».