Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2011
Ключевые
слова: Андрей Платонов, Мартин Хайдеггер, «Котлован», беспочвенность, безосновность,
революция
Тора Лане
БЕСПОЧВЕННОСТЬ КАК ОСНОВА
Как понять платоновское видение революции?
Постреволюционное общество, описанное в «Котловане», — бездомное, потерянное.
Оно строит дом для новой жизни на основе революционных завоеваний, оборвав все
связи с темным прошлым, на основе нуля и обжигающей мечты, на основе раскрытия
пропасти жизни во всей ее драматичной пустотной полифонии. На основе беспамят-ства,
потери смысла, истории, семейных связей, всех старых истин. Но нового дома,
прибежища для всех страждущих — нет, есть лишь чувство щемящей тоски и
тщетности. Деструкция старых основ общества приводит к откры-тию ее новой,
экзистенциальной, беспочвенной основы. Это — та же, что у Хайдеггера, потеря
почвы или основ[1].
Следуя радикальным авангардным представлением о
революции, Платонов воспринимает ее как безвозвратный разрыв с прошлым.
Тогда-то он и начи-нает подходить к экзистенциальному переживанию постреволюционного
времени. Его персонажи скучают в непонятном бытии — оторваны от своего
прошлого, и в то же время — отстранены от обещаний о будущем. В этом бытии
«между», в этом историческом разрыве пресловутый культурно-обще-ственный базис
исчезает, открываются забытые перспективы в видении ре-волюции. Эта философская
цезура интересна как для нынешних отношений к дореволюционному прошлому, так и
для понимания динамики исчез-новения социальных и культурных основ во время и
после распада Совет-ского Союза.
Хайдеггеровские
термины «потеря основы» и «потеря почвы» — разные, но взаимосвязанные. Grund, «основа», — относится к традиционной форме до-казательства
обоснованности знания, применяется при объяснении фунда-ментальных принципов в
построении общества. Boden означает «почва». Хайдеггер сблизил понятие Grund с понятием Boden в его органическом, куль-турном и
языковом обосновании исторического бытия, а также — в доказа-тельстве
беспочвенности основ в построении общества и структуры знаний[2].
Надо сказать, что
наложение хайдеггеровской философии на платоновскую проблематично.
Проблематично, но лишь отчасти. Конечно, некоторые по-литические взгляды
Хайдеггера противоположны платоновским[3]. Тем не ме-нее это лишь подчеркивает
сходство осмысления ими человеческой жизни[4].
Один не принимает революции, другой поддерживает ее,
для одного комму-нистическая идея большевистского движения — лишь живое
воплощение борьбы за власть, для другого — грандиозный конец истории, Vita Nuova, про-рыв к совершенно иному, невиданному доселе человеку.
Известно, что за под-держкой Хайдеггером нацизма стояли две идеи. Во-первых,
идея защиты от квинтэссенции ненавистной ему
политизированно-рационализированной жизни, которую воплощала, по его мнению,
опасность распространения «крас-ной чумы». Во-вторых, возможность прорыва к
иному, внерациональному «тому, что есть», — началу у своего истока[5]. О той же
внерациональной, новой экзистенциальной основе много пишет сам Платонов.
Помимо идейного
сходства, есть еще и любопытное совпадение во времени: Платонов начал
«Чевенгур» в 1926-м, Хайдеггер опубликовал «Бытие и время» в 1927-м. Это
совпадение наталкивает на мысль о том, что сходство их мышления обусловлено
восприятием времени, в потоке которого развива-лась русская революция. Оно же
связано с кризисом западной культуры и ме-тафизики, который Хайдеггер
воспринимает как историческую возможность деструкции основ безжизненной
традиции. Платонов в свою очередь воспри-нимал революцию как разрыв с
отчужденным прошлым, как возможность су-щественного изменения истории.
Революция должна разрушить старую ос-нову общества, открыть «новое историческое
время» — бытие как таковое.
На примере
нескольких цитат из романа «Котлован» я хочу показать, что, согласно
представлениям писателя, становление советского общества сопро-вождается
неуклонно растущей инерцией. Революционер, окрыленный эк-зистенцией в светлое
никуда, вязнет в коллективной, традиционной косности, подобно Сизифу,
непрерывно скатывается со своей вершины обратно. В ниж-ней точке своего
отчаяния он видит, как в коллективном сознании в очередной раз закрывается
возможность кардинального изменения истории. В нижней точке безысходности
наблюдает неумолимую тягу традиционно-массового человека к беспочвенности
своего бытия.
КОТЛОВАН — ОСНОВА
ИЛИ ПРОПАСТЬ?
«Котлован» был написан в 1930 году. Его герои роют
фундамент «монумен-тального» «общепролетарского» дома, в котором будет обитать
новое счастье. По разным причинам строительный проект кончается прахом:
движение вверх превращается в движение вниз, в землю. Котлован не становится ос-нованием
для закладки грунта. Работа переносится на овражную пропасть, но овраг
становится могилой для осиротевшей девочки Насти, олицетворяю-щей веру в
будущее.
Сюжет —
концептуален. Как уже заметили Сейфрид (1982) и Дужина (2010), образ
строительства нового дома — аллегория начала поступи пяти-леток, когда
«предстояло воздвигнуть само здание социализма» (Дужина). Впрочем, это не все.
То, что основание становится пропастью (а это слово по-вторяется много раз),
нельзя интерпретировать однозначно, к примеру как критику или сатиру. Кажется,
будто на протяжении всего романа не только герои, но и сам автор как бы «роет
котлован». Он — в поисках фундамента, будущего. Однако в то же время этот поиск
подрывает собственные идейные основы. Ведь революция основана на мобилизации
негативности в истории, на деструкции и потере — за этим обещание светлого
будущего, оно — где-то там, где «кто был никем, тот станет всем». Но народ,
который был никем, ко-торому взамен разрушенного положено строить новое общество,
по мысли автора, так и остается «безотцовщиной» или «прочими». Как бы и что бы
он ни строил — он все равно остается за рамками построенного. Тогда, может
быть, то, что строится, — не сладкая счастливая, ничейная земля победившей
революции? Может быть, это — что-то иное? Так или иначе, между «никем» и «всем»
у Платонова вырастает пропасть. В ней — и революционное отри-цание, и
отсутствие почвы. Где-то там, если верить обещанию, должна бы, по идее,
возникнуть почва для того самого не выполненного людьми истинно революционного
обещания.
ПОТЕРЯ / УТРАТА
Сюжет начинается с потери. Главного героя Вощева
увольняют «с производ-ства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости
среди общего темпа труда». Потеря фундаментальна: Вощев остается без работы,
оставляет свой дом, теряет веру и перестает участвовать в общепролетарском
деле. Он заходит в пивную, где «осталось что-то общее с его жизнью, и тут Вощев
ока-зывается в пространстве, где перед ним был лишь горизонт и ощущение ветра в
склонившееся лицо»[6].
Герой
отправляется в путь. Его цели и намерения — самые детские и на-ивные. Он — в
поиске смысла жизни, истины, будущего. Он останавливается на отшибе города (и
общества) в компании роющих котлован. Это — бедные, все потерявшие люди. Как и
Вощев, они лишены прошлого, семьи, а один из них — даже ног. У тех, кто потерял
все, кто, перефразируя те же слова «Интернационала», вначале стал ничем,
обостряется чувство связи с поте-рянным[7]. В поисках утраченного платоновский
человек обращается к земле и природе. И в природе — в физике — ищет метафизику.
Она говорит другими словами — свидетельствует о жизни бесхитростной и
непосредственной (на-пример, «в тесовом бреду лесов», 420), она же — жертва
утилитарного, от-чужденного общества. Так можно понять особенный материализм
Платонова: природа не может быть прочной основой, пока она мыслится как
материал, а не как живая материя.
В «Котловане» земля играет существенную роль — в
близости к ней ищут «истину существования». Для начала Вощев находит успокоение
для своего бездомного, скитающегося тела в земной впадине:
Вощев забрел в пустырь и обнаружил
теплую яму для ночлега; снизившись в эту земную впадину, он положил под голову
мешок, куда собирал для па-мяти и отмщения всякую безвестность, опечалился и с
тем уснул (420).
Оказывается,
«земная впадина», которую он воспринимает как «лишнее место», предназначена
лишь для «котлована», и она должна скрыться «на-веки под устройством» (дома).
Вощев сомневается в общем смысле этой ра-боты (как и мира вообще), но он
смиряется и остается в компании тех, кто роет землю:
На выкошенном пустыре пахло умершей
травой и сыростью обнаженных мест, отчего яснее чувствовалась общая грусть
жизни и тоска тщетности. Вощеву дали лопату, он сжал ее руками, точно хотел добыть
истину из зем-ного праха; обездоленный, Вощев согласен был и не иметь смысла
суще-ствования, но желал хотя бы наблюдать его в веществе тела другого,
ближнего человека, — и чтобы находиться вблизи того человека, мог по-жертвовать
на труд все свое слабое тело, истомленное мыслью и бессмыс-ленностью (422).
Природа не
описывается отдельно от отношения к ней человека, и в этом Платонов вновь
близок Хайдеггеру. Согласно хайдеггеровской идее «бытия- в-мире», пространство
нельзя отделить от необходимости нашего присутствия в нем. В приведенной выше
цитате метафорическое понятие наготы сливается с ее предметностью — нагота
природы свидетельствует о наготе бытия. При виде этой наготы Вощев начал рыть,
«точно хотел добыть истину из земного праха», несмотря на то что тело его
слабое — «истомленное мыслью и бес-смысленностью». Он роет, чтобы найти
существенный мир в мире существ, метафизику в материи, но,
кажется, будто он не в силах найти то, что ищет. Увы, ему открывается лишь
несовпадение мира с собой.
Вощев снова стал рыть одинаковую
глину и видел, что глины и общей земли еще много остается — еще долго надо
иметь жизнь, чтобы превозмочь забвеньем и трудом этот залегший мир, спрятавший
в своей темноте истину всего существования. Может быть, легче выдумать смысл
жизни в голове — ведь можно нечаянно догадаться о нем или коснуться его
печально текущим чувством (424).
Автор здесь
играет с метафорическим выражением «копаться или доко-паться до смысла». В первом
предложении он как будто возвращает метафору обратно — к своему изначальному,
предметному значению. Вощев действи-тельно хочет «дорыться» или, посредством
физического труда, «докопаться» до смысла. Но, с одной стороны, нельзя
докопаться до «истины всего суще-ствования», потому что земля — не та, «слишком
много глины и общей земли остается»; с другой стороны, надо эту землю
«превозмочь забвеньем и трудом». Игра с предметным значением метафоры типична
для Платонова: он не отде-ляет природу от отношения к ней, предметные и
метафорические значения слиты. Глина — мертвый, «застывший» материал — из
такого же застывшего, заснувшего, «залегшего» мира. Природа глины, которую
роют, не только ста-новится метафорой, но и сохраняет непосредственное,
предметное значение — мира отсутствия материи, который прячет «истину всего
существования».
Главный инженер
на стройке — Прушевский, который, по словам Платоно-ва, «весь мир представлял
мертвым материалом» (422). Он думает о мире так:
Прушевский остыл
от ночи и спустился в начатую яму котлована, где было затишье. Некоторое время
он посидел в глубине; под ним находился ка-мень, сбоку возвышалось сечение
грунта, и видно было, как на урезе глины, не происходя из нее, лежала почва.
Изо всякой ли базы образуется над-стройка? Каждое ли производство жизненного
материала дает добавочным продуктом душу в человека? (428)
Первое, что бросается в
глаза, — слово «затишье». В нем — не только отте-нок временного прекращения
движения и шума, но и мотив «уединения». Эта полифония в значении слова
погружает нас в странный ландшафтный мир Прушевского, где яма котлована —
«глубина» и место для одиноких раз-думий. Прушевский рассматривает эту глубину
и выделяет «почву» среди глины, чтобы выстроить в своей голове незамысловатые
марксистские во-просы: «Изо всякой ли базы образуется надстройка? Каждое ли
производство жизненного материала дает добавочным продуктом душу в человека?»
Таким образом, марксистская метафора не только приобретает предметное значе-ние,
но и распространяется на душу, и далее эта предметность метафизически обобщает
все сущее: Прушевский задает ключевой для себя вопрос, любой ли «жизненный
материал» может давать душу в продукт.
Интересно, что
платоновский язык, не только здесь, но и в остальных текс-тах, указывает на
неустойчивость языковых оборотов после революции, некую зыбкость языковой,
коммуникативной почвы между ее героями.
ПРОПАСТЬ
Вместо не подходящей для задач большого строительства
ямы рабочие нахо-дят овраг. Там-то есть тот самый материал, который им так
необходим! Там они смогут… «рыть пропасть под общий дом».
Они остановились на краю овражного
котлована; надо бы гораздо раньше начать рыть такую пропасть под общий дом,
тогда бы и то существо, которое понадобилось Прушевскому, пребывало здесь в
целости (445).
Фраза о пропасти —
парадоксальная, жутковато-абсурдная. Но Прушев- ский размышляет о том, как
сохранить в ней душу, сущность почившего че-ловека. «Существо, которое
понадобилось», — это Настина недавно умершая мать. Предполагается, что она хоть
и умерла, но каким-то образом все же где-то здесь присутствует. То, что она
может «пребывать здесь в целости», относится не к будущему дому, а лишь к
«пропасти». «Рыть такую пропасть под общий дом» — очень интересный оксюморон.
Во-первых, пропасть нельзя рыть, во-вторых, нельзя строить дом на пропасти.
Пропасть ярко противо-стоит идее стройки. В пропасти ведь человеческая жизнь не
сохраняется, но пропадает. Интересно, что устойчивое, функциональное даже,
словосочетание «рыть под дом» в данном контексте звучит очень двойственно.
Невольно бросается в глаза второе, переносное значение — «подрывать, делать под-коп,
подкапывать». Через подобный оксюморон выстраивается иная пер-спектива,
перспектива пропасти — места, в которое падают, где пропадают, — которая
необходима не для живых людей, а для умерших, пропащих, люби-мых существ.
Из локуса оврага сюжет
переносит нас к новой драме — в колхозе. Один из персонажей, Чиклин, находит
зарытые пустые, недавно сделанные гробы в овраге и раскапывает их. Они
принадлежат «мужикам» из близлежащего колхоза. Начинается сцена борьбы за гробы
с бедными мужиками, которых, из-за их ничтожного, скудного имущества,
раздраженно называют «подку-лачниками». Речь здесь идет о тех же пропащих, но
еще пока живых «душах», тела которых мужики хотят захоронить в своих
индивидуальных, диких мо-гилах. Таким образом, образ котлована как локуса
братской могилы проти-вопоставляется локусу могилы частной, собственнической.
Мрачный абсурд этого противопоставления — в отсутствии разницы между типом
захороне-ния — все равно, и там, и там люди заботятся не о живых, но о мертвых.
В контексте подобного противопоставления платоновский «подкоп под дом» выглядит
как подкоп под то, что должно держаться, стоять на какой-то на-дежной основе.
Подкоп и пропасть сливаются с образом общей и частных могил, как неодолимая
преграда, вырастающая на пути великой человеческой стройки. Где же выход? В
романе он абсурдно-трагичен — через вхождение в пропасть…
В завершение
повести бытие, жизнь, пропасть, котлован становятся мо-гилой для ребенка,
Насти:
Чиклин взял лом и новую лопату и
медленно ушел на дальний край котло-вана. Там он снова начал разверзать
неподвижную землю, потому что пла-кать не мог, и рыл, не в силах устать, до
ночи и всю ночь, пока не услышал, как трескаются кости в его трудящемся
туловище. Тогда он остановился и глянул кругом. Колхоз шел вслед за ним и не
переставая рыл землю; все бедные и средние мужики работали с таким усердием
жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована (533).
После смерти
Насти Чиклин от горя роет безудержно. Он «разверзает» неподвижную землю. С ним
роют безымянные «бедные и средние мужики», которые «будто хотели спастись
навеки в пропасти котлована». Трагическое завершение романа — пропасть, двери в
иное, служащие и выходом, и входом. Иное лежит на границе полного и
окончательного разрыва, иное — не под-дающееся характеристикам бытие. Основа
держится на отсутствии чего бы то ни было, она — та самая инаковая почва,
которая постигается как через ре-альную, так и через символическую смерть. Так
описание непосредственной предметности явления сливается с
его метафорой.
* * *
Платонов видит народ, который, согласно
Интернационалу, был никем, ко-торый это ничто, в котором он жил, обнаруживает,
который начинает жить вне рамок истории. Прошлое предстает здесь как мертвый,
остывший, ни-кчемный, совершенно косный материал, который ни о чем не говорит,
ничего не позволяет сделать или построить. Даже язык потерял свою основу, свои
ключи к пониманию мира. Так Платонов подрывает базисные метафоры, ве-дущие к
чему-то ветхому, старому, сжигает за собой мосты. Неотчужденный мир — чужд.
ЛИТЕРАТУРА
Дужина
Н.И. Путеводитель по повести А.П.
Платонова «Котлован». М.: МГУ, 2010.
Магун А. Отрицательная революция Андрея Платонова // НЛО.
2010. № 106.
Хайдеггер
М. Бытие и время / Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997.
Хайдеггер
М. Исток художественного творения
/ Пер. с нем. А. Михайлова. М.: Ака-демический проект, 2008.
Хайдеггер
М. Письмо о гуманизме // Время и
бытие. Статьи и выступления / Пер. с нем. В.В. Бибихина. М.: Республика, 1993.
С. 197—213.
Хайдеггер
М. Положение об основании / Пер. с
нем. О.А. Коваль. СПб.: Лаб. метафиз. исслед. при филос. фак. СПбГУ: Алетейя,
1999.
Эпштейн
М. Язык бытия у Андрея Платонова
// Вопросы литературы. 2006. № 2. Электронная версия:: http://magazines.russ.ru/voplit/2006/2/ept9.html.
Jameson F. The Seeds of Time. The Wellek Library lectures at the
Seifrid T. Andrei Platonov. Uncertainties of Spirit.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Тема
входит в шведский научный проект «Loss of Grounds» по
исследованию творческого и философского осмысления европейской истории XX века.
2) Хайдеггер М. Положение об основании / Пер. с нем. О.А. Ко-валь.
СПб.: Лаб. метафиз. исслед. при филос. фак. СПбГУ: Алетейя, 1999.
3) См.,
например, противопоставление Платонова и Хайдег-гера в связи с вопросом о
человеческом и животном: Ти-мофеева О. Бедная жизнь: зоотехник
Високовский против философа Хайдеггера // НЛО. 2011. № 106.
4) Вопрос
этот не получил развития, хоть и затрагивался не-сколько раз Фредриком
Джеймисоном (1994), Эпштейном (2006) и некоторыми другими исследователями
Платонова.
5) В «Истоке
художественного творения» Хайдеггер пишет: «Искусство дает истечь истине.
Будучи учреждающим охранением, искусство источает в творении истину сущего. Это
и разумеет слово "исток" — нечто источать, изводить в бытие
учреждающим скачком — изнутри сущностного происхождения» (Хайдеггер М.
Исток художественного творения // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет.
М., 1993. С. 107).
6) Платонов А. Собрание сочинений: В 8 т. М.: Время, 2009. С. 416.
Далее цитаты приводятся по этому изданию с ука-занием страницы.
7) Об утрате у Платонова см., например: Магун А.
Отрицатель-ная революция Андрея Платонова // НЛО. 2011. № 106.