(пер. с англ. В. Третьякова)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2011
К о р е Ю х а н М ь ё р
ОНЛАЙН-БИБЛИОТЕКА
И КЛАССИЧЕСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ КАНОН В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ
Замечания о Фундаментальной электронной библиотеке
“Русская литература и фольклор”
[1]Пару лет тому назад Евгений Горный — историк русского Интернета и сам выдающаяся фигура этой истории — сделал следующее наблюдение: “Почти каждую опубликованную на русском языке книгу можно найти и бесплатно скачать онлайн”[2]. Хотя это утверждение несколько преувеличено, особенно по отношению к нехудожественной литературе, русская письменная культура — не только новые, но и возникшие до цифровой эпохи тексты — была подвергнута оцифровке, масштабы которой действительно впечатляют.
Как и в случае с русским Интернетом вообще, публикация русской литературы онлайн начиналась как индивидуальное, частное предприятие; вскоре это стало характерной чертой так называемого Рунета — русскоязычного сегмента киберпространства. Наиболее известный пример — это, несомненно, библиотека Максима Мошкова (www.lib.ru), созданная в 1994 г. С ее минималистским стилем в плане программирования она стала своего рода культурным символом раннего Рунета, маркером культурной идентичности для русских интернет-пользователей, в том числе живущих за пределами Российской Федерации. Эта обширная онлайн-коллекция текстов основывается на активном участии ее пользователей; именно они постоянно сканируют и отправляют всё новые и новые тексты, в то время как сам Мошков, по его же словам, работает в качестве “секретаря в приемной”[3]. Таким образом, библиотека функционирует не только как хранилище текстов, но и как социальная сеть, где пользователи могут делиться друг с другом литературой любого рода (старой и новой, русской и зарубежной, художественной и нехудожественной).
Хотя в последние годы произошли изменения — библиотека публикует теперь либо те произведения, авторские права на которые истекли, либо современные произведения, публикация которых в Сети санкционирована авторами, — проект Мошкова остается выражением зарождающейся культурной активности русского Интернета, которая на протяжении последнего десятилетия не только столкнулась с разнообразными препятствиями, но и была более опосредованно оспорена или, по крайней мере, дополнена проектами иного типа. На смену распространению литературы как построению социальной сети пришла публикация по типу “один — множеству” и проекты более нормативные, “спущенные сверху”. В данной статье будет рассмотрена одна из библиотек, представляющих собой ответ и реакцию на распространение русской классической литературы в том виде, в каком оно началось в 1990-е гг., — ФЭБ, или Фундаментальная электронная библиотека “Русская литература и фольклор” (www.feb-web.ru). Я особенно сосредоточусь на вопросах каноничности и историчности текстов в той форме, в какой они представлены в библиотеке, а также рассмотрю этот проект как продолжение советской печатной культуры с ее традицией культурности. Однако сначала я попытаюсь реконструировать более ранний этап развития культуры русского Интернета, т.е. истоки Фундаментальной электронной библиотеки.
ИСТОКИ: РУНЕТ КАК САМИЗДАТ
Русский Интернет 1990-х гг. был, вообще говоря, низовым явлением, т.е. возникшим “снизу” или “извне” официальных каналов. “Развитие Интернета в России с 1991 по 1998 г. было результатом преимущественно частных экономических и культурных инициатив, поскольку государственное влияние в эти годы практически отсутствовало ввиду неразберихи переходного периода”[4]. Поскольку государственный контроль и гегемония официальной культуры были слабее в это десятилетие по сравнению с предыдущими, Интернет способствовал открытию нового пространства для новой культурной активности. Таким образом, в России 1990-х гг. Интернет представлял собой то, что Алексей Юрчак описал под именем “параллельной культуры”. Параллельная культура — это не контркультура; она не ставит перед собой цели оспаривать официальную культуру, соперничать с нею или даже сопротивляться ей, а потому не может быть адекватно исследована в терминах бинарной структуры. “Я использую термины “параллельное событие”, “параллельный смысл” и “параллельная культура”, чтобы подчеркнуть, что они основаны на личной невовлеченности в официальную сферу. В этом отношении более точно говорить о параллельной культуре, а не о контркультуре или андеграунде, которые предполагают сопротивление официальной идеологии и культуре, их подрыв, а значит — вовлеченность в их официальную логику”[5].
Юрчак разрабатывал это понятие в связи с исследованием позднесоветских культурных практик, имевших место за пределами официальной культуры и не стремившихся быть критическими или оппозиционными[6]. Как показал Ингвар Стейнхольт, такая перспектива хорошо подходит для анализа легендарной теперь ленинградской рок-сцены 1980-х гг. (таких групп, как “Аквариум”, “Телевизор” и “Кино”), участники которой не “играли рок против режима”. В Советском Союзе до перестройки “рок был скорее цинично-асоветским, нежели бунтарско-антисоветским”[7]. Здесь, как и во многих других сферах жизни позднесоветского общества, люди дистанцировались от явно диссидентской деятельности.
Ситуация изменилась во время перестройки, когда официальная идеология была открыто поставлена под вопрос и стратегия невовлеченности утратила прежнюю значимость. Соответственно, и понятие параллельной культуры не может применяться к постсоветскому контексту без изменений, хотя безразличие, а иногда и отвращение к диссидентской деятельности не исчезло в постсоветской России, как сохранилось и нежелание осмыслять собственную культурную деятельность в терминах “контркультуры”[8]. С другой стороны, оппозиция, ассоциирующаяся с позднесоветским периодом, была в последнее время заново интерпретирована как имеющая культурное (а не обязательно политическое) значение. И, вопреки преобладающему негативному отношению к советским диссидентам даже в постсоветской России, русский Интернет 1990-х гг. сейчас часто понимается сквозь призму культурной модели самиздата. При этом подчеркивается не столько его оппозиционный характер, сколько собственно практика самоиздания[9].
В лекции, прочитанной 19 марта 2009 г. в Бергенском университете, Роман Лейбов анализировал русский Интернет как “трансформацию самиздата”; это же сравнение приводили такие историки и летописцы русского Интернета, как Евгений Горный и Сергей Кузнецов. По Кузнецову, позднесоветский феномен самиздата дает подходящую модель для Рунета, где пользователи одновременно и читатели, и библиотекари — в противоположность традиционной библиотеке с ее порядком, отбором и строгой каталогизацией. В отличие от нее, самиздат “предполагает добровольность участия тех, кто пополняет хранилище текстов, — то есть читатели одновременно являются библиотекарями”[10].
Эта попытка поместить практики русского Интернета в определенную культурную, национальную традицию (где, как утверждают, предпочтение отдается русским особенностям за счет культурной глобализации, в которую Интернет вносит несомненный вклад) была довольно частой в саморефлексии пользователей и историков Рунета. В этом контексте “самиздат” обозначает скорее культурную традицию, нежели оппозицию. И, как подсказывает сам неологизм “Рунет”, русский Интернет уже давно воспринимается как “этнически определенное, виртуальное сообщество”[11]. Эта тенденция отмечается в историографической работе Горного, который считает распространение литературы в Рунете последней по времени манифестацией культурных моделей, имеющих историческую традицию: “Русский Интернет, в сущности, смог реализовать хакерский идеал свободной информации — в противоположность “западному” Интернету, где авторское право и коммерческие интересы жестко ограничили сферу онлайн- публикаций и креативного производства в целом. Распространение онлайн-библиотек в России — это результат специфического отношения к собственности (особенно интеллектуальной), которое глубоко укоренено в русской культуре, склонной пренебрегать частными интересами ради общего дела”[12].
Несмотря на присущие ему эссенциалистскую дихотомизацию (Россия противопоставлена “Западу”) и поддержание культурных мифов[13], данное утверждение указывает не только на модель, воспроизводящуюся в саморефлексии пионеров русского Интернета (и, может быть, большей части русской интеллигенции), но также на тот факт, что распространение литературы в русском Интернете в его ранний период находилось вне регулирования и контроля со стороны государства, что благоприятствовало активному участию в нем пользователей и их некоммерческим интересам. В анализах подобного рода, как заметила Хенрике Шмидт, “ссылка на историческую традицию самиздата выглядит как продолжение борьбы за интеллектуальную свободу в новых условиях капитализма”[14].
По крайней мере до 2004 г. библиотека Мошкова была открыта для текстов любого рода. Иначе говоря, распространение литературы посредством нее осуществлялось безотносительно к канону (будь то традиционный русский канон или же какой-нибудь альтернативный). Литература публиковалась исходя из индивидуальных интересов и вкуса. Можно сказать, что это способствовало, по выражению Влада Струкова, “дестабилизации литературного канона” и “сделало возможным десакрализацию русской классической литературы”[15]. Другой пример, который можно привести по поводу (отсутствия) канона, это библиотека Якова Кротова (http://www.krotov.info/). Либеральный православный богослов, часто ассоциируемый с покойным Александром Менем, Кротов публикует не только христианские тексты практически всех конфессий, но и большое число текстов по истории культуры, социологии, философии, педагогике и т.д. Открытость его библиотеки новым текстам кажется безграничной. Хотя библиотека основана на отношении “один — множеству”, интерпретация текстов остается на усмотрение пользователя, которому создатель библиотеки Кротов оказывает, тем самым, огромное доверие.
В конце 1990-х гг. российское государство стало проявлять больший интерес к Интернету[16], особенно в 2000—2001 гг., когда сразу несколько профессиональных институций в сфере интернет-медиа были созданы по государственной инициативе и/или на средства государства (частично либо целиком); Шмидт и Тойбинер описали такие проекты как “принадлежащие государству [и] отличающиеся “вызывающим доверие” (“thrustworthy”) контентом”[17]. У цитируемых авторов это понятие относится, в первую очередь, к официально спонсируемому медиа-сектору. Видным деятелем в этой сфере был прокремлевский “политический технолог” Глеб Павловский с его Фондом эффективной политики, который внес вклад в такие интернет-медиа, как “Lenta.ru”, “Vesti.ru” и “Русский журнал”[18].
Все более активная интернет-деятельность российских государственных органов, наблюдавшаяся в первые годы президентства Владимира Путина, воплотилась и в таких культурно-ориентированных проектах, как интернет-портал “Русский язык” (http://www.gramota.ru). Созданные по инициативе Совета по русскому языку при Правительстве Российской Федерации и функционирующие при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям, сервисы данного портала связаны с (пере)осуществлением ((re)implementation) языковых стандартов и нормативности. Репрезентируя традиционную русскую языковую идеологию, портал является “спущенным сверху”, неинтерактивным ресурсом, дающим непреложные ответы на вопросы по употреблению языка и не позволяющим метадискуссий[19]. На мой взгляд, Фундаментальная электронная библиотека может рассматриваться как параллельный проект в сфере литературы и литературоведения. Она была создана и по сей день поддерживается Институтом мировой литературы имени А.М. Горького РАН и Министерством связи и массовых коммуникаций, а основные гранты были предоставлены Российским гуманитарным научным фондом (до 2003 г. — еще и Фондом Сороса). Финансирование, однако, лишь один из релевантных здесь аспектов (в действительности редакторы библиотеки жаловались на экономическое невнимание со стороны официального сектора, отчего их проект развивался не так быстро, как планировалось[20]). Не менее важен, по моему мнению, идеологический аспект. Оба эти проекта стремятся “вызывать доверие”, если воспользоваться термином Шмидт—Тойбинер, приобретя для этого академически- строгий внешний вид и, что не менее важно, поддерживая культурные нормы и каноны — все это было чуждо культуре русского Интернета в 1990-е гг.
Среди онлайн-библиотек эта новая тенденция представлена не только Фундаментальной электронной библиотекой, но и Русской виртуальной библиотекой (www.rvb.ru). Ниже я сосредоточусь на первой, однако кратко упомяну, что объединяет ту и другую не только активное участие Евгения Горного (он главный редактор первой и член редколлегии второй), но и публикация классической русской литературы на основе уже напечатанных, авторитетных научных изданий, что отражено в их оцифровке. Иными словами, обе они позволяют вам читать текст онлайн и цитировать его так, как будто вы пользуетесь оригинальным печатным изданием. Но если Русскую виртуальную библиотеку нельзя назвать консервативной в плане выбора текстов (она содержит, скажем, раздел поэзии XX в., называемой “неофициальной”; есть и другие примеры), то для Фундаментальной электронной библиотеки этот эпитет подходит как нельзя лучше. Разговор об этом “консерватизме” и пойдет далее.
КУЛЬТУРНОСТЬ ОНЛАЙН
Фундаментальная электронная библиотека (ФЭБ) была запущена 1 июня 2002 г.; в настоящее время ее генеральным директором является Константин Вигурский, а главным редактором — Игорь Пильщиков. Проект описывается как “репозиторий текстов — источников, исследовательской и справочной литературы”, а также как “эффективный инструмент для их анализа”; отсюда понятно, что это научная библиотека, ориентированная прежде всего на профессиональную сферу (ученые, исследователи, издатели и т.д.). Это весьма амбициозный проект; согласно статье в “The Moscow Times” за 2004 г., его цель — “создать самую полную и точную в мире библиотеку русской литературы онлайн”[21]. Отсюда и эпитет “фундаментальная” в ее названии: “Электронная библиотека получила название “фундаментальной”, так как она создается с установкой на глобальный охват и полноту представления материалов по вынесенным в ее название темам. Разумеется, такая задача не достижима моментально: ФЭБ является динамической системой, развивающейся в соответствии с потребностями профессиональной сферы, которую она обслуживает”[22].
Фундаментальность библиотеки реализуется путем постепенного и непрерывного добавления новых текстов с учетом потребностей ученых. Между тем, “динамизм”, на который претендует ФЭБ, не безграничен, а, напротив, сдерживается опорой на уже существующие, “бумажные” академические издания. Весь материал, доступный на ее страницах, представлен в полном соответствии с этими изданиями — от пагинации и орфографии до опечаток, за одним лишь небольшим, но важным исключением, о котором будет сказано ниже. Размещенные в ней оцифрованные версии произведений русской литературы предполагают авторитетность, стабильность и последовательность, ассоциирующиеся с печатной книгой[23]. Печатная книга репрезентирует норму, и данная библиотека стремится воссоздать онлайн не только ее способность сохранять информацию, но и ее надежность. Чтобы считаться “вызывающим доверие”, этот проект апеллирует к традиционной печатной культуре, имеющей в России особую культурную значимость.
В основе ФЭБ можно усмотреть недоверие к практике распространения литературы, уже ставшей общепринятой в русском Интернете. В противоположность предыдущим онлайн-библиотекам, она придерживается этоса надежности и доверия, как это подчеркивалось в ряде статей и интервью в российской прессе. Хорошей иллюстрацией может служить следующая беседа на радио “Свобода”. Игорь Пильщиков: “…Можем ли мы доверять той информации, которую мы получаем? И в какой степени мы можем доверять этой информации? Мы стараемся подготавливать информацию таким образом, чтобы этой информации мог доверять профессиональный пользователь — филолог, историк, лингвист, искусствовед”. Александр Костинский (интервьюер): “Чтобы ему не нужно было идти в библиотеку и перепроверять”[24]. Предполагаемая ненадежность предыдущих электронных библиотек подчеркивалась несколькими комментаторами ФЭБ, например анонимом Any Key в “Еженедельном журнале” (2002). Хотя и отдавая должное первым, предоставлявшим доступ к литературе бесплатно, автор говорит, что они все, за редким исключением, “составлены любителями, дилетантами”. Он(а) продолжает: “В таких библиотеках обычно нет ни полноценной сверки текста (и потому нельзя полагаться на его достоверность), не публикуются разные, зачастую сильно отличающиеся друг от друга издания одной и той же книги, не используется библиография, нет нормальных каталогов и пр. — в общем, нет всего того, что отличает, допустим, библиотеку крупного университета от пусть самой большой домашней библиотеки; точно так же сайт большого СМИ отличается от пусть самой хорошей домашней страницы”[25].
Как, однако, показывает интервью Костинского с редакторами, цель Фундаментальной электронной библиотеки не ограничивается прагматическими соображениями. ФЭБ нацелена на то, чтобы не только сделать более простым и “безопасным” чтение и цитирование, но и возродить ценности традиционной печатной культуры и воссоздать их в Сети. Одна из фундаментальных ценностей, традиционно ассоциируемых с русской печатной культурой, — это окультуривание (cultivation), и именно повышение культуры распространения текстов в Рунете, которое, тем самым, имплицитно считается пребывающим в варварском состоянии, оказывается основной целью проекта. Александр Костинский: “Сейчас огромное количество молодых людей вышло в Интернет. Наверное, любой студент даже в России рано или поздно выйдет в Интернет, он просто обязан это сделать. И очень важно, на мой взгляд, может, вы со мной не согласитесь, это не только с точки зрения конкретной информации для ученых, но и культуры предоставления текста в Сети”. Константин Вигурский: “Я с вами полностью согласен, но я бы подчеркнул один момент. Культура предоставления информации, культура восприятия информации в Интернете только формируется, и ее еще как таковой, этой культуры нет. У нас есть огромнейший опыт традиционной печатной культуры работы с информацией. А вот в интерактивном режиме, с экрана эта культура только формируется”[26]. Это обращение к высоконормативному понятию культуры имплицитно отсылает, на мой взгляд, к русскому понятию и русской традиции культурности. В Советском Союзе культурность репрезентировала ядро культурной политики начиная с 1930-х гг., когда она была сформулирована на фоне быстрой индустриализации и урбанизации под руководством Иосифа Сталина[27]. На том этапе она вобрала в себя все, что должно было сформировать цивилизованное поведение, от одежды и гигиены до потребления, и целью этой политики было создание культуры нового развитого обывателя, применимой ко всему советскому населению. Она заменила собой попытки создания особой пролетарской культуры, предпринимавшиеся большевистским режимом на протяжении 1920-х гг. Затем, в постсталинский период, сильный когда-то акцент на коллективизме и коллективной пользе индивидуального развития постепенно вступил в конфликт с растущим вниманием к индивидуальному самосовершенствованию[28]. Внутренние качества личности, “культурного человека” отныне стали более важными. Первоначальные гигиенические ассоциации культурности были метафорически перенесены с физического здоровья на другие сферы.
Ставшая фундаментальной ценностью в советском обществе культурность не только пропагандировалась властями, но и поддерживалась интеллигенцией. Считалось, особенно в постсталинский период, что культурность манифестирует себя в чтении книг, или, говоря словами Стивена Ловелла, “в производстве, распространении и потреблении печатной культуры <…> печатная культура стала главным показателем и эмблемой советской культурности”[29]. Знание русского литературного канона считалось фундаментальным средством достижения культурности, формирования социальных навыков и построения советского общества. Косвенным образом, эта идеология поддерживала мифы вроде того, что советский народ — “самая читающая нация в мире”. Один из эффектов идеологии культурности, который до сих пор заметен в постсоветской России, это широкое знакомство и интерес большинства российских граждан к тому, что на Западе называется “высокой культурой”. Как указывает Стивен Хатчингс, “отношения высокого искусства и массовой культуры в России по-прежнему отличаются от соответствующих отношений на Западе, где телевизионная и прочая культурная продукция рассчитана на четко различаемые рынки: на потребителей “высокого искусства”, “среднюю” или же “массовую” аудиторию”[30]. Предполагалось, что ценности, приписываемые литературной культуре посредством понятия культурности, были применимы к довольно широкому слою советского и, позднее, российского населения.
Релевантность традиции культурности по отношению к ФЭБ яснее всего видна в стремлении последней повысить культуру обращения с доцифровой письменной культурой в Интернете. Однако значение культурности в этом контексте выходит за рамки проблемы поиска подходящей формы распространения цифровых текстов[31]. Цель библиотеки в том, чтобы не только содействовать повышению культуры Рунета, но и сохранять набор ценностей, приписываемых традиционной печатной культуре в эпоху новых технологий. Это означает, более того, сохранение советского прошлого и требует утверждения существования особого литературного канона.
ВОССТАНОВЛЕНИЕ КАНОНА
Как следует из сказанного выше, не всякая книга может составить основу данной библиотеки. Последняя ориентирована на канон — собрание произведений “русской литературы и фольклора”, — который в русской письменной культуре в советский период поддерживался через научные, авторитетные издания. Соответственно, библиотека не открыта любого рода текстам, как это было в случае с библиотекой Мошкова. Несмотря на заявленный динамический характер библиотеки, это, насколько можно судить сегодня, весьма предсказуемый проект.
Рассмотрим теперь подробнее содержание библиотеки. Ее основной единицей является так называемое электронное научное издание, каковым может быть автор (“Пушкин”), конкретное произведение (“Слово о полку Игореве”), группа связанных текстов или жанр (“Сказки”) или же справочный труд (“Толковый словарь Ушакова”). В случае с “Пушкиным” электронное научное издание состоит из большого корпуса текстов: всех пушкинских текстов в многочисленных изданиях и большого количества комментариев, тогда как в справочном разделе оно обычно сводится к одному словарю или энциклопедии.
В архив библиотеки можно войти через колонку в левой части экрана, состоящую из ссылок, ведущих либо к разным периодам (XVIII в., XIX в. и т.д.), либо — ниже — прямо к интересующему автору (т.е. электронному научному изданию). Здесь, под рубрикой “Действующие издания”, представлены ряд русских писателей от Ломоносова до Шолохова, а также древнерусская литература (“Слово о полку Игореве”, “Житие” Аввакума) и фольклор (сказки, былины и т.д.). Еще ниже — справочный раздел, где пользователь может перейти к словарям, энциклопедиям, академической периодике и т.д. Среди них, помимо словаря Ушакова (1934—1940), словари языка Пушкина и Грибоедова, “Лермонтовская энциклопедия” и “Энциклопедия “Слова о полку Игореве””, полные издания таких академических серий, как “Труды Отдела древнерусской литературы” (1934—) и
“Известия Академии наук” (дореволюционного, советского и постсоветского периодов). Есть также несколько “Историй русской литературы” (большая часть которых издана в советское время) и “История мировой литературы” (1983—1994). Опять-таки все содержащиеся здесь тексты — это оцифрованные версии ранее напечатанных книг.
Что касается отдельных авторов, то удивляет отсутствие Достоевского на первой странице, хотя он присутствует на странице “XIX в.” в виде неактивной пока гиперссылки (Тургенев и Лесков, впрочем, вовсе отсутствуют). Очень выборочным может показаться и отбор литературы XX в., но все же Мандельштам, Блок и Горький, как нам обещают, должны в конце концов появиться. Тем не менее временная неполнота в отношении некоторых ранее канонизированных авторов никоим образом не противоречит программе проекта, направленной на репрезентацию классического русского литературного канона.
Хотя ФЭБ уже стала представительной онлайн-коллекцией произведений русской литературы, она также имплицитно сообщает нам о своих последующих публикационных планах. Каждое электронное научное издание объявляет о большом числе наименований, еще не ставших доступными и отмеченных точкой (.) вместо плюса (+). В электронном научном издании Пушкина, например, мы на- ходим сначала подборку статей о Пушкине из энциклопедий и словарей, таких как дореволюционный “Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона”, “Большая советская энциклопедия” и “Литературная энциклопедия” 1930-х гг. За ними следуют “Произведения Пушкина”, подразделенные на собрания сочинений и отдельные издания произведений, а также письма и рукописи. Анонсированы пять различных изданий собраний сочинений, из которых доступны пока лишь два. Затем — длинный перечень исследовательской литературы, однако если, скажем, работы Юрия Лотмана о Пушкине есть (+), то двух монографий Виктора Виноградова “Стиль Пушкина” и “Язык Пушкина” нет (.)[32]. Наконец, есть раздел сериальных изданий, библиографий и словарей, где анонсирован лишь “Словарь языка Пушкина”. Все же такой анонс сам по себе информирует пользователя о том, что существует такой словарь и что, как подразумевается, он имеет фундаментальное значение для пушкиниста. Таким образом, библиотека дает перечень, национальный учебный план наиболее важных первичных, вторичных и справочных текстов. Список литературы не только информативен, но и нормативен: это — канон.
Нормативное понятие канона (греч. “правило”, “норма”) восходит к принципам, в соответствии с которыми была составлена христианская Библия. Согласно оксфордскому словарю, канон — это “собрание или перечень книг Библии, принятых христианской церковью в качестве подлинных и священных”. Таким образом, это авторитетный список текстов, т.е. список, репрезентирующий норму. А до того списки авторов, достойных подражания, т.е. служивших моделями или примерами, часто распространялись в Александрии древнегреческого периода, хотя их и не часто называли “каноном”. Современное понятие канона — список высоко ценимых светских произведений — обязано обеим этим традициям, а его начало приписывают голландско-немецкому ученому-классику Давиду Рункену (1723—1798) и его “Historia critica oratorum Graecorum” (1768)33.
Русский канон, передаваемый и сохраняемый в ФЭБ, был создан в позднеимперской России и сохранялся с некоторыми корректировками на протяжении всего советского времени[34]. Как доказывает Джефри Брукс, его возникновение было тесно связано с поиском новой светской русской национальной идентичности, когда образованные русские типа Виссариона Белинского рассматривали литературу XIX в. как подходящее средство вовлечения обычного человека в единую русскую культуру. Результатом этого процесса, значительную роль в котором играли прогрессивные и увлеченные школьные учителя, стало создание канона, основанного на именах Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Тургенева, Достоевского и Толстого. Этот канон был позднее перенят новым, советским режимом. “Когда большевики пришли к власти и искали символы национального единства, независимые от церкви и автократии, они поначалу нерешительно, а потом с большим энтузиазмом использовали русскую культуру, и особенно литературу XIX в.”[35].
Канонизация — это процесс не только включения, но и исключения; стоит обратить внимание на то, какие тексты включает (за счет других) ФЭБ. Выясняется, что советская традиция широко представлена несколькими способами. В то время как сам выбор авторов обязан своим происхождением позднеимперской России, основное предпочтение отдается советским изданиям — вместо, скажем, первых изданий отдельных произведений, вышедших в XIX в., или даже толстых журналов, в которых многие классические русские романы были впервые опубликованы. Еще более существен тот факт, что эта библиотека также создает канон исследовательской литературы из текстов советского периода. По сравнению с ними доступных работ дореволюционного и постсоветского времени удивительно мало.
“Зарубежное”, т.е. нероссийское, литературоведение присутствует в связи с некоторыми авторами, однако набор таких текстов очень произволен. В случае с Гончаровым есть несколько наименований (даже на итальянском); с Ломоносовым, Грибоедовым и Чеховым — совсем не много; а о Пушкине, Гоголе и Толстом можно найти только российские исследования. Зарубежная комментаторская литература на русском языке или в русском переводе, число изданий которой увеличивается в постсоветской России (см., например, серию “Современная западная русистика”), совершенно отсутствует. Принцип полноты имеет пока результатом превалирование советского литературоведения — с него, по крайней мере, решили начать редакторы составление своей коллекции.
Отбор литературы в ФЭБ, как заявляется, основан на прагматическом соображении, с ссылкой на “практические нужды” ученых (и на существование печатных, проверенных изданий). Представление об этих нуждах было получено, говорят нам, на основе “индекса цитирования” — с одной стороны, с другой — на основе частоты включения автора в университетские программы и списки рекомендуемой литературы. Хотя редакторы ссылаются на динамическую природу их проекта (“будет больше”), остается все же неясным, насколько глубоко эти нужды изучены и каким образом был принят во внимание этот индекс (и был ли вообще?). Несмотря ни на что, библиотека действительно производит впечатление, будто сегодняшние ученые прежде всего “нуждаются” в советских исследованиях. В этом отношении стоит заметить, что в отличие от работ дореволюционного и, не в последнюю очередь, постсоветского периодов советские книги легко найти не только в библиотеках Российской Федерации и стран бывшего Советского Союза, но также и в других частях академического мира. Недоступность большой части недавних российских исследований связана с разрушением системы распространения литературы, последовавшим за крахом Советского Союза, и зачастую крайне малым количеством экземпляров, характерным для научной литературы в сегодняшней России. В результате самые недавние издания стали и самыми редкими.
Тот факт, что ФЭБ все же отдает предпочтение советским изданиям и работам, является осознанным выбором ее редакторов и демонстрирует, с моей точки зрения, не столько превалирующие “практические нужды”, сколько опору на подразумеваемый канон в профессиональной среде российских ученых. Этот проект больше сосредоточен на сохранении и распространении того, что уже известно и широко доступно для целевой аудитории, нежели на том, чтобы сделать доступ- ной новую и неизвестную литературу. Короче говоря, он ориентирован на канон и призван его сохранять. За явными прагматическими целями скрываются неявные нормативные. Проект защищает общее наследие в ситуации, многими ощущаемой как неупорядоченная — в том числе и в отношении оцифровки. ФЭБ придает исследованиям прошлого — советской традиции — упорядоченность и ясность, а кроме того — господствующее положение.
На этом фоне следующее сообщение, оставленное неким Алексеем в “Гостевой книге” проекта 21 февраля 2009 г., звучит довольно странно: “Мое искреннее пожелание в том, чтобы Вы обогащали Фундаментальную электронную библиотеку не только художественной, но и научной литературой, широко используя книги издательства “Наука” и Издательства Академии наук СССР. Важно помнить, что советское научное наследие является высшим достижением отечественной научной мысли и утратить его мы не имеем права. С уважением, Алексей”. Учитывая, что распространение советского литературоведения — это как раз то, чем занимается ФЭБ, трудно понять, почему такое сообщение было вообще размещено (если это было сказано всерьез). Скорее это постсоветским периодом пренебрегают, и потому он может нуждаться в подобной поддержке.
ИСТОРИЗМ В СЕТИ
Итак, ФЭБ сочетает явный прагматизм со скрытой нормативностью. Хотя эти ценности/свойства могут казаться противоречащими друг другу, они легко вступают во взаимодействие. Но есть и еще один принцип, по которому эта онлайн-библиотека была сконструирована и который уже не так легко поддерживать, как два других, — историзм. Третий “основной принцип” библиотеки, следующий за “соответствием современному научному уровню… [и] учетом практических нужд” и “полнотой”, сформулирован так: “Историзм как основа комплектования ФЭБ. Материалы для ФЭБ отбираются с учетом исторического (литературного, научного и общекультурного) контекста”. Это определение состоит из двух частей: тексты (“материалы”) и контекст. Тексты, несомненно, имеются, но как быть с контекстами? Как они привлекаются?
Дело в том, что “историзм” проекта заключается прежде всего в публикации материала на основе печатных изданий, без каких-либо добавлений, исправлений или изменений. Однако это едва ли означает “учет” контекста, как заявляют руководители проекта. Как правило, небольшой комментарий, или “описание издания”, предшествует титульной странице каждого издания, книги или статьи, но в большинстве случаев данный текст едва ли можно квалифицировать как восстанавливающий контекст, о чем можно судить по следующему “описанию” “Литературной энциклопедии” (1929—1939): “Вниманию посетителей ФЭБ предлагается электронное научное издание (ЭНИ), в котором представлена “Литературная энциклопедия” (М., 1929—1939. Т. 1—11). Этот ценнейший компендиум справочной информации, никогда не переиздававшийся и давно ставший библиографической редкостью, в значительной степени сохранил для современного читателя свою научную и общеобразовательную ценность”. За этим замечанием следует перечень авторов и видов статей — вот, собственно, и все, что сказано о контексте. Стоит обратить внимание на то, что это описание опускает, а именно — что данный словарь несет на себе ясный отпечаток сталинской эпохи. Вместо этого оно пытается оправдать этот труд вопреки его происхождению, которое обходится молчанием. Иначе говоря, этот комментарий отнюдь нельзя квалифицировать как “истористский”; он не контекстуализирует работу, а, наоборот, подчеркивает ее “вечные” качества, которые, как предполагается, сохранили ее релевантность до наших дней. Ту же тенденцию мы наблюдаем в “описании” словаря Ушакова: “В плане корректности дефиниций ушаковский словарь и по сей день остается лучшим толковым словарем русского языка, незаменимым справочником при работе с текстами XIX — первой половины XX в.”. И снова не говорится о контексте; а между тем, этот словарь был важным вкладом в новую советскую языковую политику при Сталине и стал “лексикографическим памятником тоталитарной эпохи”[36].
Причину такого вялого историзма я вижу в том, что этот проект пытается сочетать взаимоисключающие намерения: исторический релятивизм и сохранение канона. Согласно Алейде Ассманн и Яну Ассманну[37], историко-филологический подход принципиально отличается от подхода, ориентированного на канон, и даже противоположен ему. Если первый тематизирует временную дистанцию, то второй игнорирует ее, будучи нацелен на идентификацию и применение в настоящем. Только что приведенные примеры показывают, по моему мнению, что этот проект ориентирован не столько на исторический контекст и историчность текстов, как заявляют его авторы, сколько на текст как часть канона, “нашего наследия”, сохранивший свою актуальность поныне.
Здесь мы сталкиваемся не только с теоретической проблемой, связанной со “значением истории”: как понять смысл текстов, принадлежащих к ушедшим эпохам? Есть и практическая проблема — сложное отношение к прошлому в посттоталитарном обществе. Именно наличие таких изданий, как “Литературная энциклопедия”, вызвало большую часть критических откликов в “Гостевой книге” проекта[38]. Наряду с похвалой, критикой, поправками, пожеланиями, вопросами и т.д. “Гостевая книга” содержит несколько замечаний по поводу информации, найденной в Советской академической энциклопедии. 5 ноября 2006 г. некто, называющий себя Paratop, поместил сообщение с жалобой на статью об Осипе Мандельштаме, на которую он вышел непосредственно через поисковую систему Яндекс. “Прочитал в словарях Яндекса статью о Мандельштаме. Это похоже на статью о генетике в сталинском “словаре иностранных слов”. В конце приписка о том, что материалы предоставлены вашим проектом. Ваша статья об Ахматовой — позор в том же духе!!! Дальше боюсь смотреть…” Редактор Пильщиков спокойно отвечает, что статья действительно взята из словаря сталинских времен — “смотрите библиографическое описание”.
Похожий отклик был помещен и 14 июня 2008 г. неким van-Osmos’ом, который обратился к статье “Космополитизм” в четырехтомном “Словаре русского языка” (1957—1961, под ред. Анастасии Евгеньевой). Космополитизм определяется там как “реакционная буржуазная идеология, проповедующая отказ от национальных традиций и культуры, патриотизма, отрицающая государственный и национальный суверенитет” и т.д. Van-Osmos пишет: “Я был удивлен, прочитав это в словаре. А как же Сократ, Моцарт и другие гуманисты, которые считали себя космополитами?” В ответ редакторы советуют пользователю обратить внимание на год издания: “Дорогой van-Osmos, возможно, Вы были бы не так удивлены, если бы приняли во внимание, что первое издание упомянутого Вами словаря вышло в 1957 г. — об этом сказано в предисловии. Один из основных принципов ФЭБ — в электронных версиях тексты представляются в виде, точно соответствующем типографскому оригиналу. Мы не изменяем и не редактируем исходные тексты”. В свой ответ редакторы вставили ссылку не на свое “описание издания”, а на оригинальное предисловие к словарю, где дата “1957” фигурирует в самом конце. Похоже, они считают, что данный материал способен контекстуализировать себя сам. На практике редакторы имплицитно требуют, чтобы пользователи приобретали достаточное знание контекстов, которое не дается здесь, но которое вполне могло бы даваться, не умаляя бесспорных преимуществ библиотеки (возможность осуществлять поиск и др.). В посттоталитарном обществе, как мы видим, это может иметь непредвиденные последствия.
В “Гостевой книге” есть и другие реплики по этому поводу. “Вы вообще думаете, что печатаете?” — спрашивает 26 января 2007 г. Владимир, прочитавший статью 1952 г. о Льве Гумилевском, на что Вигурский отвечает: “Мы-то думаем, что публикуем, а Вы понимаете, что читаете?” Он продолжает: “…можно по-разному оценивать работы 20—50—100-летней давности, но они давным-давно опубликованы в печатной форме и стали культурно-историческим фактом. Именно в таком качестве они представляют интерес для исследователей и любителей литературы. Какова история, таковы и факты”. Другой пользователь (Дмитрий) пожаловался 1 мая 2006 г. на статью, посвященную украинской литературе и описанную им как “советская хрень”, добавив, что она выглядит так, будто была написана в 1950-е (на деле так оно и было). “В бешенстве ухожу с вашего сайта”, — заключает он. Вигурский отвечает: “Стиль Вашего сообщения напоминает заявления молодых активистов 20—30-х годов прошлого века: “Это все дореволюционная хрень! Материал нельзя использовать и вообще воспринимать серьезно — сплошная контрреволюция”. Мы подобного подхода не разделяем”.
Редакторы ФЭБ, конечно, правы, когда говорят, что советские тексты — это “исторические факты”. Но вопрос в том, представляет ли данный проект тексты так, чтобы они таковыми выглядели. По крайней мере, они одновременно подаются как нейтральные источники информации и доступны для поиска как неотъемлемая часть “эффективного инструмента анализа”, каковым этот проект стремится быть. Если понятие текста как исторического факта не предполагает различения первичных и вторичных текстов, то такое различение вводится путем создания библиотеки, молчаливо отстаивающей то, что А. Ассманн и Я. Ассманн назвали das kanonische Interesse [канонический интерес] (в противоположность das historische Interesse [исторический интерес]). Согласно им, каноничность определенных текстов предполагает иерархизацию, где “великие” тексты (канон) строго отграничиваются от вторичных[39]. Опора ФЭБ на конфликтующие друг с другом принципы: прагматизм и ориентация на канон — с одной стороны, историзм — с другой — создают непредвиденное противоречие, разрешать которое оставлено пользователям.
Более того, историзм, на который претендует этот проект, также размывается тем, что принцип исторически точной презентации текстов не выдерживается полностью. Если оригинальная пагинация, правописание и даже опечатки сохраняются, то типографское оформление — нет. Как правило, все тексты представлены в единообразном дизайне: у них одинаковый шрифт (Times New Roman), они доступны для поиска благодаря одному и тому же языку программирования (SGML/XML)[40]. За исключением тех редких случаев, когда сохраняется дореволюционная орфография, все тексты за последние 200 лет выглядят так, будто восходят к одному и тому же времени, где логотип ФЭБ постоянно фигурирует в левом верхнем углу и где слова “Русская литература и фольклор” — первое, что привлекает внимание. Читаете ли вы “Слово о полку Игореве”, Шолохова или сказку, вы читаете все ту же “Русскую литературу и фольклор”.
Вопреки тому, что подразумевают редакторы, контексты никогда не появляются одновременно и вместе с текстами, даже с теми, которые напечатаны на бумаге. Восстановление контекста — это всегда часть интерпретации. Но если типографское оформление и качество бумаги хотя бы напоминают читателю об историчности публикации (это справедливо, не в последнюю очередь, и для советских изданий), то такого рода онлайн-публикация — нет. Вместо этого она делает слишком удобным доступ к тексту, игнорируя его исторический контекст, о чем свидетельствуют записи в “Гостевой книге”. Если целью является реконструкция контекста, тексты должны сопровождаться контекстуализирующими комментариями, которые здесь фактически отсутствуют. Хотя вторичные тексты (литературная критика) могут контекстуализировать первичные тексты, они не контекстуализируют сами себя в качестве “исторических фактов”.
Но вопрос состоит еще и в том, в какой мере эта истористская программа возможна в средстве коммуникации, характеризующемся синхроничностью. Пространственная организация и презентация текстов, которая отличает веб-порталы такого рода, неизбежно способствует их деконтекстуализации. В то же время канонические тексты реконтекстуализируются в синхроническом пространстве, будучи представлены в “дружественном интерфейсе” и без временных границ. В ФЭБ русская литература доступна и читаема безотносительно к исторической линейности и темпоральности, и ее историчность исчезает.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Явно заданные цель и программа ФЭБ прагматичны и историчны — принципы, трудно сочетаемые сами по себе. К тому же проект нацелен на сохранение и распространение канона в усовершенствованной форме в эру новых технологий. Это фундаментальный вопрос: до какой степени возможно пересечение этих аспектов? По крайней мере, на мой взгляд, библиотеке это не удалось. На практике иcтористская ориентация уступает ориентации прагматической, а значит — и имплицитной цели сохранения канона. ФЭБ оказывается, таким образом, попыткой актуализировать прошлое в новой ситуации, причем так, что в тексты вкладывается новое значение. В то время как процессы канонизации направлены на создание стабильности, они неизбежно эволюционны по своей природе[41]. Эта библиотека превращает советское прошлое в настоящее новым и непредвиденным способом — в синхроническом, виртуальном пространстве. Тем самым она показывает, что оцифровка способна влиять на то, как мы воспринимаем историчность текстов, и что чтение онлайн отличается от чтения книги — независимо от намерений создателей библиотеки.
Авториз. пер. с англ. В. Третьякова
1) Перевод выполнен по: Mjør K.J. The Online Library and the Classic Literary Canon in Post-Soviet Russia: Some Obser vations on “The Fundamental Electronic Library of Russian Literature and Folklore” // Digital Icons: Studies in Russian, Eurasian and Central European New Media. 2009. Vol. 1. № 2. P. 83—99. “Digital Icons” — онлайн-издание, выходящее два раза в год (www.digitalicons.org). Журнал представляет собой мультимедийную платформу для исследований новых медиа в качестве информационных потоков, систем коммуникации и сетевых сообществ. Публикации журнала охватывают широкий спектр тем, связанных с воздействием цифровых и электронных технологий на политику, экономику, общество, культуру и искусство в России, Евразии и Центральной Европе. Журнал публикует работы, рассматривающие развитие информационных и коммуникационных технологий и их влияние на управление, экономику и культурную жизнь данного региона. — Примеч. ред.
2) Gorny E. A Creative History of the Russian Internet / PhD Thesis. L.: Goldsmiths College, University of London, 2006. P. 184; текст также доступен по адресу: http://www.ruhr- uni-bochum.de/russ-cyb/library/texts/en/gorny_creative_ history_runet.pdf (дата доступа: 28.07.2009).
3) Цит. по: Schmidt H. “Holy Cow” and “Eternal Flame”: Russian Online Libraries // Kultura. 2009. № 1. P. 5 (http://www. kultura-rus.de/kultura_dokumente/ausgaben/englisch/ kultura_1_2009_EN.pdf (дата доступа: 28.07.2009))
4) Schmidt H., Teubener K. “Our RuNet?”: Cultural Identity and Media Usage // Control + Shift: Public and Private Usages of the Russian Internet / Ed. by H. Schmidt, K. Teubener, and N. Konradova. Norderstedt: Books on Demand, 2006. P. 14.
5) Yurchak A. The Cynical Reason of Late Socialism: Power, Pre- tense, and the Anekdot // Public Culture. 1997. Vol. 9. № 2. P. 163. Один из примеров “параллельного события” с “параллельными смыслами”, который приводит А. Юрчак, — празднование Первого мая: “Сам парад, воспринимаемый как неизбежное официальное мероприятие, стал, вместе с тем, легким, увлекательным и веселым праздником, на время которого следование многим нормам публичного поведения приостанавливалось: можно было громко кричать, появляться нетрезвым на людях, обмениваться игривыми репликами с совершенно незнакомыми людьми, при этом неся в руках и выкрикивая официальные лозунги” (Ibid. P. 164).
6) См. также: Yurchak A. Everything Was Forever Until it Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton: Princeton UP, 2006.
7) Steinholt Y. Rock in the Reservation: Songs from the Lenin- grad Rock Club 1981—1986. N.Y.: Mass Media Music Scholar’s Press, 2005. P. 94 (http://www.hum.uit.no/a/steinholt/ RiRmmmsp.pdf (дата доступа: 28.07.2009)).
8) Ср. реакцию Е. Горного на тезис о том, что Интернет в России мог представлять собой Gegenöffentlichkeit (“антиобщественную сферу”): “Честно говоря, мне не нравится ни один из терминов [антиобщественная сфера / контр культура], потому что оба они подразумевают взгляд с точки зрения таких конструктов, как “общественная сфера” или “культура”. Это примерно то же самое, что назвать женщину “контрмужчиной”. То есть это выражает идею чего-то вторичного, подчиненного… Более того, “контр-” содержит в себе идею отрицания и борьбы (как в слове “контрреволюция”), что придает термину негативный оттенок. Но ведь часто никакой борьбы нет, а есть существование в своего рода “другом” пространстве. Например,
“Zhurnal.Ru” ни с кем не боролся. Люди просто делали то, что хотели, потому что это было для них естественно” (цит. по: Schmidt H., Teubener K. (Counter)Public Sphere(s) on the Russian Internet // Control + Shift. P. 66). С другой стороны, Горный значительно менее скептически, чем Юрчак, относится к бинарным оппозициям: он широко пользуется такими противопоставлениями, как официальный/неофициальный, общественный/частный, формальный/неформальный, безличный/личный, для того чтобы описать ранний этап русской интернет-культуры. “Интернет вообще и онлайн-медиа в частности нередко понимались в России в терминах альтернативы или оппозиции “официальной” российской системе медиа” (Gorny E. Op. cit. P. 188).9) Так в действительности и начался феномен самиздата. Согласно Сергею Ушакину, “копирование и распространение среди друзей литературных произведений было главной функцией самиздата лишь до середины 1960-х гг. После этого в самиздате стали преобладать политические документы: письма, петиции, комментарии, стенограммы судебных заседаний, памфлеты и т.д.”
(Oushakine S.A. The Terrifying Mimicry of Samizdat // Public Culture. 2001. Vol. 13. № 2. P. 194—195). И все же позднесоветский самиздат продолжал распространять практически все виды литературы, от открыто оппозиционных текстов до кулинарных рецептов.10) Кузнецов С. Ощупывая слона: Заметки по истории русского Интернета. М.: НЛО, 2004. С. 11. Интересно, что содержащееся в этом сравнении предпочтение в пользу распространения текстов по модели “множество — множеству” часто сохранялось в позитивных описаниях более поздних, ориентированных на канон библиотек, о чем пойдет речь ниже. Ср.: “В русскоязычном Интернете множество электронных библиотек, но большинство из них, конечно, не библиотеки, а собрание файлов” (Костинский А. Фундаментальная электронная библиотека “Русская литература и фольклор” // Радио “Свобода”, 17 января 2005 г. (http://www.feb-web.ru/feb/feb/media/20050117.
svoboda.htm (дата доступа: 28.07.2009)).11) Kratasjuk E. Construction of “Reality” in Russian Mass Media: News on Television and on the Internet // Control + Shift.
P. 34. Как указывает Кратасюк, это вовсе не говорит о том, что Рунет “специфичен и уникален”; это может быть скорее выражением “проблемы постсоветской идентичности”. “Вопрос о том, действительно ли существует Рунет или это мифологема, культивируемая российскими пользователями и исследователями Сети для определения их “инаковости”, остается открытым” (там же).12) Gorny E. Op. cit. P. 184.
13)
Ср.: Strukov V. Digital (After-)Life of Russian Classical Literature // Kultura. 2009. № 1. P. 9 (http://www.kultura-rus.de/ kultura_dokumente/ausgaben/englisch/kultura_1_2009_EN. pdf (дата доступа: 28.07.2009)).14) Schmidt H. “Holy Cow” and “Eternal Flame”: Russian Online Libraries. P. 4.
15) Strukov V. Op. cit. P. 9.
16) См.: Schmidt H., Teubener K. “Our RuNet?”: Cultural Identity and Media Usage. P. 14.
17) Schmidt H., Teubener K. (Counter)Public Sphere(s) on the Russian Internet. P. 60. Индивидуальные, частные проекты 1990-х гг. также получили экономическую поддержку со стороны государства, как, например, это произошло с библиотекой Мошкова.
18) Alexander M. The Internet in Putin’s Russia: Reinventing a Technology of Authoritarianism. Department of Politics and International Relations, University of Oxford.
Доклад на ежегодной конференции Ассоциации политических исследований в Университете Лестера, Великобритания, 15—17 апреля 2003 г. (http://www.psa.ac.uk/journals/pdf/5/2003/Marcus%20Alexander.pdf (дата доступа: 28.07.2009))19) Ср. исследование портала “Gramota.ru”, проводимое Майклом Горэмом и представленное, в частности, на первой конференции в рамках проекта “Future of Russian” (Берген, 17—20 июня 2009 г.) (см.: http://www.uib.no/rg/ future_r/publications/f1-papers).
20) См.: Peschio J., Pil’shchikov I., Vigurskii K. Academic Digital Libraries Russian Style: An Introduction to The Fundamental Digital Library of Russian Literature and Folklore // Virtual Slavica: Digital Libraries, Digital Archives / Ed. by M. Neubert. Binghamton: Haworth Information Press, 2005. P. 62—63.
21) Osipovich A. Virtual Archive // The Moscow Times. 9 April 2004 (http://www.feb—web.ru/feb/feb/media/20040409.mostimes.htm (дата доступа: 28.07.2009)).
22) Эта и предыдущие цитаты заимствованы из раздела “О проекте / Сведения о ФЭБ” (http://www.feb-web.ru/feb/feb/about1.htm).
23)
Ср.: Ensslin A. Canonizing Hypertext: Explorations and Constructions. London: Continuum, 2007.24) Костинский А. Указ. соч.
25) Any Key. Абонемент не нужен // Еженедельный журнал. 2002. № 26 (http://www.febweb.ru/feb/feb/media/20020711_ej.htm (дата доступа: 28.07.2009)).
26) Костинский А. Указ. соч.
27) Volkov V. The Concept of Kul’turnost’: Notes on the Stalinist Civilizing Process // Stalinism: New Directions / Ed. by Sh. Fitzpatrick. L: Routledge, 2000. P. 210—230.
28) Kelly C. Kul’turnost’ in the Soviet Union: Ideal and Reality // Reinterpreting Russia / Ed. by G. Hosking and R. Service. L.: Arnold, 1999. P. 198—213.
29) Lovell S. The Russian Reading Revolution: Print Culture in the Soviet and Post-Soviet Eras. L.: Macmillan, 2000. P. 21.
30) Hutchings S. Russian Literary Culture in the Camera Age: The Word as Image. L.: Routledge Curzon, 2004. P. 160.
31) Повышение культуры производства и распространения текстов через Интернет также обсуждалось и на Западе; ср.: Shillingsburg P.L. From Gutenberg to Google: Electronic Representations of Literary Texts. Cambridge: Cambridge UP, 2006.
32) В разделе “Пушкин”, однако, доступно довольно большое количество текстов, тогда как в разделе “Гончаров” из столь же длинного списка почти ничего не представлено (пока).
33)
См.: Asper M. Kanon // Historisches Wörterbuch der Rhetorik / Hg. von G. Ueding. Tübingen: Niemeyer, 1998. S. 872; Gorak J. Canons and Canon Formation // The Cambridge Hi- story of Literary Criticism. Vol. 4 / Ed. by G.A. Kennedy. Cambridge: Cambridge UP, 1997. P. 560—584.34)
См. обзор в кн.: Kelly C. Russian Literature: A Very Short In troduction. Oxford: Oxford UP, 2001. P. 32—60.35) Brooks J. Russian Nationalism and Russian Literature // Nation and Ideology: Essays on Honor of Wayne S. Vucinich / Ed. by I. Banac, J.G. Ackerman, and R. Szporluk. N.Y.: Columbia UP, 1981. P. 316.
36) Купина Н.А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. Екатеринбург: Издательство Уральского университета; Пермь: ЗУУНЦ, 1995. С. 4.
37) Assmann A., Assmann J. Kanon und Zensur // Kanon und Zensur: Archäologie der literarischen Kommunikation II / Hg. von A. Assmann und J. Assmann. München: Wilhelm Fink Verlag, 1987. S. 7—27.
38) http://feb-web.ru/feb/feb/gbook/index.htm.
39) Assmann A., Assmann J. Op. cit. P. 14.
40) В ряде случаев (“Слово о полку Игореве” 1800 г. издания, “Труды Отдела древнерусской литературы” и др.) материал был отсканирован и представлен в формате PDF. Это альтернативное решение, на мой взгляд, лучше служит истористской программе проекта, но менее удобно для пользователя, например когда встает необходимость текстового поиска (другой “главный принцип” проекта).
41) См.: Assmann A., Assmann J. Op. cit.