Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2011
И л ь я К у к у л и н
ИМПРЕССИОНИСТИЧЕСКИЙ МОНУМЕНТ
Русские стихи 1950—2000 годов: Антология (первое приближение): В 2 т. / Сост. И. Ахметьев, Г. Лукомников, В. Орлов, А. Урицкий. — М.: Летний сад, 2010 (Серия
“Культурный слой”). — Т. 1: 920 с., т. 2: 896 с.
…К сожалению, в последнее время… все большее число людей, выбирая из двух зол меньшее, нагромождение явлений предпочитают нагромождению теорий.
К. Дарроу. “Физика как наука и искусство”
В конце ХХ и начале XXI веков в России вышло несколько огромных поэтических антологий, составители которых так или иначе считали необходимым подвести итоги “эпохи крайностей”[1], ставшей важнейшим периодом развития русского стихотворства. Прежде всего следует назвать “Строфы века” под редакцией Евгения Евтушенко и Евгения Витковского (М.; Минск, 1995), поэтический раздел энциклопедии “Самиздат века”, составленный Генрихом Сапгиром, Иваном Ахметьевым и Владиславом Кулаковым (М.; Минск, 1997), и книгу “Русская поэзия. ХХ век” под редакцией Владимира Кострова и Геннадия Красникова (М., 1999)[2]. Каждое из этих собраний воспринималось в литературном и критическом сообществе как заявка на “последнее слово” о новой русской поэзии, иначе говоря — как установление поэтического канона всего столетия с постсоветской точки зрения[3]. Сама эта задача вызывает сегодня очень нервное отношение критиков и литераторов — и не только из-за недовольства конкретными лакунами. Русская поэзия, как и вся русская литература ХХ века в целом, была разделена как минимум на три мало сообщавшиеся между собой поля (или три литературных процесса) — советское, неподцензурное и эмигрантское; впрочем, и эмигрантская литература не была эстетически единой. Поэтому любое установление канона выглядит как ретроспективный передел советской картины новой русской поэзии “в пользу” неподцензурной и эмигрантской — или, как в случае антологии В. Кострова и Г. Красникова, подтверждением действенности советских эстетических критериев в современных условиях.
Говоря более определенно, в сегодняшних российских условиях именно поэтическая антология, охватывающая весь ХХ век или его значительную часть, ближе всего к тому, чтобы метонимически представлять главные направления развития русской культуры. Немудрено, что, казалось бы, сугубо академический вопрос о принципах составления таких антологий оказывается весьма болезненным: собрание лучших стихотворений должно демонстрировать, какие направления в литературе (конкурирующие или даже конфликтующие с остальными) являются главными сегодня. Различие направлений не сводится к эстетическим частностям — речь идет о разных типах социокультурного и политического самоопределения, свойственного авторам и читателям той или иной поэтической группы. Впрочем, политизация “споров о каноне” вообще характерна для публичных оценок литературных произведений в переходные эпохи[4].
Антология “Русские стихи 1950—2000 годов” — самое большое из итоговых собраний рубежа веков: больше — только многотомное издание “Антология русской поэзии у Голубой Лагуны”, вышедшее в США в 1980-е годы и составленное совершенно на других принципах: с большими подборками, пристрастно-критическими статьями о каждом авторе и пр.; или 4-томное собрание эмигрантской поэзии “Мы жили тогда на планете другой…” (М., 1997), — но из антологий общего характера это, несомненно, самая большая. Ее величина особенно бросается в глаза потому, что посвящена она поэзии не всего ХХ века, а только ее второй половины. Это и неудивительно: картина русского стиха именно этого периода наиболее запутанна и раздроблена на наибольшее количество “изолированных отсеков”. Задачу антологии, следовательно, сразу можно оценить одновременно как очень насущную и очень сложную.
Двухтомник составлен людьми, имеющими большой опыт в текстологической работе с неподцензурной поэзией. Иван Ахметьев подготовил ряд фундаментальных изданий “подземных классиков” ХХ века — двухтомник Георгия Оболдуева, обширные собрания Евгения Кропивницкого, Владимира Ковенацкого, Евгения Хорвата и Сергея Чудакова, был соредактором поэтического раздела “Самиздата века”[5]. Еще один составитель, Герман Лукомников, издал стихотворения и рисунки недооцененного при жизни, хотя и публиковавшегося в подцензурных журналах поэта Юрия Смирнова[6]. Стоит упомянуть, что оба — Ахметьев и Лукомников — известны в первую очередь как оригинальные поэты. Андрей Урицкий — не только блестящий критик и прозаик, но и издатель стихотворений рано умершего Михаила Лаптева (1960—1994). Владимир Орлов — с 2004 года куратор проекта “Культурный слой”, целью которого является издание собраний неподцензурной поэзии.
Тем удивительнее результат сотрудничества этих квалифицированных текстологов. Кажется, впервые за долгое время в России вышла антология, столь грандиозная по объему и энциклопедическая по охвату, но не претендующая на то, чтобы стать основой для общеобязательного канона. По скромности культурных амбиций ее авторов она напоминает не подведение итогов за половину столетия, а многотомный сборник 1909 года “Чтец-декламатор” — компендиум стихотворений, которые составители считают хорошими или культурно важными, но не делают из этой своей оценки никаких выводов — или перекладывают ответственность за выводы на читателя.
В “Русских стихах…” нет никакого теоретического аппарата. Его заменяет краткое — всего на одну страницу — предисловие составителей, в котором не оговорено, по какому критерию отбирались включенные в антологию стихи и даже на каких принципах основана текстология издания, — есть лишь апофатическая оговорка: “При наличии вариантов текста мы не всегда выбирали наиболее поздний”. Это особенно удивительно потому, что в прежних изданиях в рамках проекта “Культурный слой” внятные текстологические разъяснения по поводу публикаций отдельных авторов уже были[7].
Из предисловия следует, что критерием отбора как самих стихотворений, так и отдельных вариантов был личный вкус редакторов: “Антология… отражает наши вкусы, знания и представления, которые, однако, в процессе работы заметно изменились. <…> Каждый из составителей не согласен с некоторыми решениями составительского коллектива”.
В таком “персональном” принципе отбора, вообще говоря, не было бы ничего плохого, если бы он был эксплицирован в книге более внятно. Один из редакторов “Русских стихов…”, Герман Лукомников, на “круглом столе” “Проблемы антологизирования современной русской литературы”, прошедшем 24 октября 2000 года в литературном салоне “Авторник”, рассказал о проекте антологии своих любимых стихов. “Такая антология, полагает Лукомников, могла бы быть рубрицирована по особенностям его отношения к текстам (одни тексты Лукомников любит “умом”, другие — как бы на физиологическом уровне), дополнена текстами, которые он не любит, но считает важными в культурном или культурно-историческом аспекте”[8]. По-видимому, редакторы “Русских стихов…” аналогичным образом учитывали при составлении “разные уровни вкуса” — но жаль, что об этом нигде не сказано.
В антологии нет и рубрикации, а поэты упорядочены по годам рождения — от Ивана Бунина (1870—1953) до пишущего по-русски и по-белорусски могилевского поэта Дмитрия Дмитриева (р. 1978). Точно так же, по датам рождения, были расположены поэты в антологии Е. Евтушенко и Е. Витковского
“Строфы века” — но в ней стихотворные подборки предварялись хотя бы импрессионистически-необязательными очерками Евтушенко. Биографические справки в примечаниях к “Русским стихам…” — гораздо более четкие и ясные, чем у Евтушенко, но не содержат никаких литературных характеристик, за редчайшими исключениями вроде уважительной фразы о Семене Кирсанове: “При любых условиях… пытался сохранить верность футуристическим традициям” (Т. 1. С. 880). Признаться, мне было бы интереснее, если бы составители “Русских стихов…” объяснили читателю свое отношение к тому или иному сочинителю в кратких заметках, подобных тем, какие включал в составленные им антологии М.Л. Гаспаров[9].
Принцип расположения авторов по датам рождения содержит имплицитное преимущество: при нем можно легко отследить разрывы между поколениями, общие поколенческие черты у авторов, принадлежащих к разным полям русской литературы, — но и те особенности поэтики, которые не об- условлены поколенческой оптикой. Например, уже при чтении первого тома вызывает легкое оцепенение соседство таких разных поэтов, как Владимир Набоков, Илья Сельвинский и Николай Туроверов: все они родились в 1899 году. Работы о поколениях в межвоенной поэзии стали появляться в последние пятнадцать лет10, но исследований о смене поколений в послевоенной поэзии нет — между тем антология “Русские стихи…” дает для такого обсуждения богатейший материал.
Однако редакторы антологии почти демонстративно отказываются от выстраивания в ней любых больших историко-культурных сюжетов. Естественным следствием такого самоограничения становится “текстоцентризм”: структурной единицей “Русских стихов…” является не та или иная оригинальная поэтика, а отдельное удачное стихотворение. Насколько можно судить, в целом составители легко соглашались включить в нее поэтов, известных всего одним стихотворением — ровно с этим произведением. Благодаря этому в антологии вновь обретают авторство стихи, известные почти на правах фольклора, например эпиграмма вполне “легального” сатирика Юрия Благова, высмеивающая известный призыв Вяч. Молотова к укреплению советской сатиры, прозвучавший в отчетном докладе на XIX съезде КПСС:
Мы за смех.
Но нам нужны
Подобрее Щедрины,
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали.
(Т. 1. С. 212)
Впрочем, в новом издании вообще относительно много авторов, представленных всего одним стихотворением. Это могут быть как известные поэты, для которых такое ограничение выглядит странным (например, Елена Фанайлова: т. 2, с. 695), так и почти совершенно забытые — например, рано умерший Владимир Тымнетувге (1935—1965), воспитанник жившего на Дальнем Востоке поэта-“отсидента” Валентина Португалова, писавший на чукотском и русском языках:
Был я невнимательный,
Был неуважительный,
Был я отрицательный,
Стал и буду я положительный.
(Т. 1. С. 656)
Поэтический раздел “Самиздата века”, составленный при участии того же Ивана Ахметьева, что готовил к печати и “Русские стихи…”, Дмитрий Кузьмин хвалил за точное представление авторской индивидуальности: в вошедшей в “Самиздат века” подборке Льва Лосева — всего два больших стихотворения, но по ним можно судить о главнейших особенностях поэтики Лосева конца 1970-х — начала 1990-х годов, а в подборке Леонида Виноградова — двадцать три произведения, и это связано не только с тем, что у Виноградова большинство текстов очень короткие, но и с тем, что “в Виноградове… составителям “Самиздата века” [была] важна многоликость”[11]. В новой антологии, кажется, редакторы отходят от стремления разносторонне представить ту или иную авторскую поэтику (о многообразии творчества той же Фанайловой трудно судить по одному стихотворению) — и, насколько можно судить, вполне сознательно.
Однако “текстоцентризм” — это не центральный принцип, а наиболее заметная тенденция, выраженная в антологии. Судя по косвенным признакам, ее редакторы стремились реализовать в книге сразу несколько отличающихся друг от друга составительских стратегий.
Разные подборки в составе “Русских стихов…” словно бы адресованы разным читателям: одни — тем, кто мало осведомлен в русской поэзии второй половины ХХ века и нуждается в учебной хрестоматии или “антологии знакомства”, другие — тем, кто знает ее хорошо и заинтересован в “антологии расширения”[12]. Анна Ахматова и Борис Пастернак представлены “объективистски”, в рамках парадигмы обучения или первоначального ознакомления: в книгу включены самые их известные произведения, созданные после 1950 года. А вот Николай Асеев, Михаил Светлов или Павел Антокольский представлены как раз не самыми хрестоматийными текстами: в антологию не включены “Ещё за деньги люди держатся…” Асеева, “Бессмертие” Светлова и “Иероним Босх” Антокольского. Их подборки выполнены в парадигме “расширения”: у Асеева взято не только известное “Я не могу без тебя жить!..”, но и редчайшее для него строптиво-диссидентское стихотворение “Сон”, а подборка Светлова состоит из стихотворения “Никому не причиняя зла…” и двух остроумных, но не слишком характерных для него экспромтов в духе Маяковского (“Кирсанов мог один насцать, / Как не насцут одиннадцать” и “У теннисистки / Ни тени сиськи”). Такой метод отбора помогает увидеть с неожиданных сторон творчество известных советских поэтов, но выглядит куда более произвольным, когда речь заходит о более близких к нам и, стало быть, менее канонизированных авторах: непонятно, почему в подборке Егора Летова нет “Ста лет одиночества”, Янки Дягилевой — “Домой!”, а Александра Башлачева — “Времени колокольчиков”. Только потому, что их знают “все” в том кругу, к которому принадлежат составители антологии (и автор этих строк)? Но и за пределами этого круга есть много ценителей поэзии — или просто тех, которым интересна русская словесность “эпохи крайностей”.
Неявный “полюс предпочтения” составителей, насколько можно судить, — традиция, идущая от “младшей”, неидеологизированной ветви русского футуризма. Опять же, если бы редакторы прямо об этом сказали, пользоваться антологией было бы легче. Тогда неискушенный читатель сразу узнал бы, что сможет обнаружить в книге редчайшую публикацию поздних, созданных после освобождения из лагеря стихотворений Василиска Гнедова, известного преимущественно как автор скандальной “Поэмы конца” (1915). До сих пор поздние произведения Гнедова печатались только в его сборнике, вышедшем в итальянском городе Тренто в 1992 году.
Антология снабжена подзаголовком “первое приближение”. По-видимому, составители воспринимают ее несистематизированность как недостаток, но не знают, как с ним бороться, иначе как экстенсивным расширением количества авторов и включением в “Русские стихи…” тех, кого не было в ранее вышедших антологиях. Но за этот же отказ от рубрикации, за расположение поэтических подборок только по хронологии дат рождения оппоненты критиковали и “Строфы века”! Странная история получается: одними и теми же недостатками, как выясняется, страдают собрания стихотворений, составленные людьми с диаметрально противоположными взглядами — Евгением Евтушенко, с одной стороны, и участниками проекта “Культурный слой”, с другой.
Сходство это — до некоторой степени кажущееся. Дело в том, что прежде Иван Ахметьев с соавторами уже составил очень хорошо структурированную антологию — поэтический раздел “Самиздата века”. Правда, классификация авторов там не отвечала критерию единства основания: поэты были сгруппированы то по дружеским компаниям (“Круг Иоффе—Сабурова”), то по литературным объединениям (“СМОГ”, “Московское время”), то по формальным признакам, получившим в 1960—1970-е годы политический или политико-эстетический смысл (“Верлибр”, “Палиндром”), то по тематике и особенностям публичного поведения авторов (“Диссидентская поэзия”), то по месту их жительства (“Киев”, “Харьков”) и т.п. Возникшие при таком подходе проблемы были опять-таки отрефлексированы — в статье И. Ахметьева, написанной в ответ на критику его составительской работы: “…наши главы имеют разную степень релевантности, что, надеюсь… очевидно внимательному и разумному читателю”[13].
Почему же в новой антологии редакторы отошли от принципов, разработанных при активнейшем участии И. Ахметьева в “Самиздате века”? Вероятно, потому, что принцип составления антологии был изменен. “Самиздат века” задумывался Сапгиром, Ахметьевым и Кулаковым как собрание полемическое по отношению к “Строфам века”, о чем сам Ахметьев впоследствии прямо и написал, добавив: “Надо признать, что в “Строфах” есть очень хорошие стихи наших авторов, которые мы бы с удовольствием включили в НС (“Непохожие стихи” — название поэтического раздела в “Самиздате века”. — И.К.). Но повторяться было нельзя”[14]. Новое же издание замыслено не как дополнительное по отношению к уже существующим, а, пользуясь терминологией Д. Кузьмина, как антология целого. В нем должны были оказаться в одном пространстве — напомню — советские, эмигрантские и неподцензурные авторы, как и в антологии Евтушенко. Найти основания для общей классификации этих трех литературных полей при нынешнем состоянии историко-литературной науки очень трудно — готовых рецептов нет. Поэтому составителям пришлось, как и Евтушенко, пойти по пути вкусового отбора — пусть вкус у них и совсем другой, чем у знаменитого “шестидесятника”, и лично мне более близкий.
Основу этой близости описать легко. Д. Кузьмин справедливо заметил, что при составлении антологии русской поэзии ХХ века одно из трех литературных полей придется брать в качестве главного, а поэтов, действовавших в других полях, присоединять к нему в качестве добавлений — хотя бы и очень важных. “Напрашивается простой и способный оттолкнуть категоричностью вывод: если уж выбирать, то в основу антологии русской поэзии второй половины XX века нужно класть пространство неподцензурной литературы как существенно более широкое и разнообразное”[15]. Я с этой мыслью совершенно согласен. Редакторы “Русских стихов…”, судя по выбору авторов и отдельных стихотворений, тоже приняли в качестве эстетической нормы принципы свободы, разнообразия и отсутствия табу, характерные для неподцензурной поэзии. Поэтому, несмотря на столь же “безыдейную” структуру, как в “Строфах века”, сама антология “Русские стихи”, как мне кажется, получилась более репрезентативной, чем том, составленный Е. Евтушенко и Е. Витковским.
О главной особенности книги, составленной Е. Евтушенко, точно написал М.Л. Гаспаров: “Антология — это отбор, это канон, это организация вкуса. А книга для чтения… на всякий вкус, чтобы каждый нашел в ней что-то для себя. <…> Она большая, читать ее — все равно что ходить экспедициями по целому континенту: он велик, и при каждом новом чтении попадаешь в местности, не похожие на прежние. Кому не понравится одно — понравится другое”[16]. Но этот упрек можно адресовать и “Русским стихам…”.
Можно ли вообразить будущую антологию, в которой будут соединены разные поля русской поэзии ХХ века и одновременно — проложены маршруты по этому, столь разнородному, ландшафту? Для ответа на этот вопрос необходимо объяснить, какие причины мешают проложить их сейчас.
Вплоть до настоящего времени архетипическим образцом поэтической антологии является “Русская поэзия ХХ века: Антология русской лирики от символизма до наших дней” под редакцией И.С. Ежова и Е.И. Шамурина — памятник Серебряному веку, воздвигнутый в 1925 году, в момент насильственного прекращения и начала посмертной мифологизации русского модернизма. Главной единицей этой антологии была поэтическая школа. Другим памятником эпохи стал сборник “Литературные манифесты: От символизма до “Октября””, подготовленный Н.Л. Бродским и Н.П. Сидоровым и вышедший в 1924-м, — включенные в него тексты тоже представляли отдельные школы. С тех пор разделение на школы или направления считается необходимой “размерностью” новейшей русской поэзии, а отсутствие манифестов и межгрупповой борьбы — признаком ее упадка. С непреложностью естественнонаучного закона такой критерий сформулировал В.С. Баевский в учебном пособии по истории русской поэзии, разделенном на три части: “XVIII век. Иерархия поэтических жанров”, “XIX век. Равноправие поэтических стилей” и “ХХ век. Противостояние поэтических школ”[17].
Однако применительно к поэзии второй половины прошлого века эта четкая схема не срабатывает. Причин тут минимум три. О первой из них писал Д. Кузьмин: в этот период “литературные группы… складывались под воздействием окружающей несвободы и в условиях информационного голода — а потому объединялись зачастую не те, кто ближе друг к другу по творческим устремлениям, а те, кого почти случайно свела вместе судьба: основным объединяющим фактором выступало нежелание быть советским поэтом”[18]. Эта закономерность не имела обязательного характера — например, концептуализм был не только нонконформистской дружеской компанией (или совокупностью компаний), но и оформленным направлением в искусстве, не менее последовательным, чем символизм или футуризм. Но все же ситуация “вынужденного сплочения” возникала довольно часто. Вторую причину описал А. Парщиков: действовавшие в полуподпольных условиях кружки неподцензурных поэтов в 1970-е уклонялись от создания манифестов, так как само это действие казалось им слишком идеологизированным — а идеологии во- круг и так хватало[19]. Третья причина заключается в том, что после создания в 1934 году Союза писателей в советской литературе шла беспрерывная борьба с “групповщиной”, поэтому любые писательские кружки могли быть только неформальными и тоже обходились без деклараций. Направления в литературе часто создавались не самими писателями, а критиками в целях поколенческого и исторического самоопределения (“тихие лирики”, например). Все это обусловило скрытую смысловую эрозию понятия “поэтическая школа” во второй половине ХХ века. Из-за обессмысливания ключевого термина и отсутствия альтернатив разделению новейшей поэзии на школы — антологии рубежа XX—XXI веков получаются аморфными.
В сегодняшней ситуации при представлении столь больших и столь трудно классифицируемых “поэтических массивов”, с какими мы сталкиваемся в “Русских стихах…”, возможно, самым простым путем было бы строить рубрикацию на заведомо разных основаниях — подобно тому, как это было сделано в огромной американской антологии современной русской поэзии “Crossing Centuries”[20], где есть разделы, посвященные женской, гомосексуальной или региональной поэзии, — но, что еще важнее, каждый из этих разделов снабжен предисловием одного/одной из составителей, так или иначе объясняющих, как они видят смысловые связи между авторами, входящими в сферу их компетенции. Но в этом случае нужно быть готовым к тому, что один и тот же автор может попасть в разные разделы. Кроме того, в классификации “по выделяющим признакам” заключена еще одна опасность, которую описал Д. Кузьмин, — из такой рубрикации могут выпасть немолодые (то есть не относящиеся к “новому поколению”) талантливые авторы с традиционными эстетикой и сексуальной ориентацией, живущие в столице (то есть не провинциальные)[21].
Но ведь никто не требует, чтобы новая классификация хоть сколько-нибудь напоминала ту, что предложили американские коллеги. Так, например, в качестве отдельной категории могли бы быть представлены поэты “серой зоны”, описанной Г. Лукомниковым на примере Юрия Смирнова, — “полуцензурные” авторы 1970-х, сознательно распределявшие стихи на предназначенные и не предназначенные для печати; другой пример такого поэта, как справедливо указал Д. Давыдов, — приятель Смирнова, куда более известный, чем он, Александр Аронов. “Неопределенность статуса многих поэтов… или даже сознательный отказ от четкого литературного самоопределения, одновременная ориентация на “прогрессивные” (или хотя бы просто пристойные) имена в официальной литературе и на творчество участников неподцензурного поля во многом усложняют картину генезиса поэтических языков 1970-х. Более того, можно говорить о принципиальной гетерогенности поэтики некоторых авторов”[22]. Такая — содержательно определенная Давыдовым — гетерогенность сама по себе может быть основанием для включения автора в этот воображаемый раздел.
Есть и еще более амбициозная задача: исследовать “силовые линии”, действовавшие в разных полях русской поэзии второй половины ХХ века — или всего прошлого столетия, — а уже потом готовить антологию в соответствии с результатами такой “разметки”. Но это дело нескорое. Будем благодарны составителям “Русских стихов…” за то, что они подготовили свой opus magnum до завершения этой, столь желательной, но пока едва только начатой работы.
Итог парадоксален. У составителей антологии “Русские стихи 1950—2000 годов” получилась книга, без которой не сможет теперь обойтись ни один исследователь русской поэзии ХХ века. Но книга эта — именно для узких профессионалов, которые могут мысленно структурировать предложенную ими картину, или для таких любителей, которые могут просто прочитать от начала и до конца два громадных тома, заполненных, несомненно, очень хорошими, а иногда и великими стихами. Тем, кого интересует, какие процессы шли в русской поэзии второй половины века, эта книга дает только первичный материал для размышлений.
* * *
Читательский постскриптум. В этой рецензии я сознательно оставил “за скобками” свои вкусовые несогласия с составителями: мне было важно сформулировать отношение к концепции издания. Теперь, после того как в основном тексте поставлена точка, я перечислю нескольких поэтов, чьих подборок в антологии не хватает лично мне. Александр Бараш, Дмитрий Быков, Янина Вишневская, Дмитрий Голынко-Вольфсон, Сергей Круглов, Дмитрий Кузьмин, Елизавета Мнацаканова, Андрей Сен-Сеньков, Олег Пащенко. Но я готов признать, что составители не обязаны любить те же стихи, что и я.
____________________________
1) Характеристика “короткого двадцатого века” (1914—1991), данная британским историком Эриком Хобсбаумом в его одноименной книге.
2) Было выпущено еще несколько антологий с задачами более широкими (два поэтических тома антологии “Литература народов России” под редакцией Леонида Костюкова (2003), в которых есть и раздел, посвященный русской поэзии) или более узкими, например, “Русская поэтическая миниатюра [XVIII—XX веков]” под редакцией Виктора Кудрявцева (Рудня (Смоленская обл.), 1994)). Сводную библиографию антологий русской поэзии ХХ века (как общих, так и тематических), составленную Иваном Ахметьевым, см. в Интернете: http://www.rvb.ru/np/publication/abbrev.htm.
3) См., например: Кузьминский К. Гроздья гнева // Зеркало (Тель-Авив). 1996. № 1-2; подборка из четырех рецензий на “Строфы века” (Е.Н. Лебедева, А.А. Пурина, В.Г. Кулакова и М.Л. Гаспарова) в “Новом мире” (1996. № 2); две заметки (моя и В. Березина) под общим названием “750 поэтов — это много или мало?” об антологии В. Кострова и Г. Красникова: Ex Libris НГ. 1999. 4 августа, и др. статьи.
4) Ср., например, о сходной ситуации в 1810-х годах: Майофис М. Воззвание к Европе. Литературное общество “Арзамас” и российский модернизационный проект 1815—1818 годов. М.: НЛО, 2008. С. 534—538, 580—599. См. также: Гронас М. Диссенсус: Война за канон в американской академии 80—90-х годов // НЛО. 2001. № 51. С. 6—18.
5) Кроме того, Ахметьев готовил к публикации стихи Михаила Соковнина, Анатолия Маковского, Игоря Холина, на протяжении многих лет курирует проект “Неофициальная поэзия” на сайте “Русская виртуальная библиотека” (rvb.ru/np/), посвященный неофициальной поэзии, — с лучшим из известных мне библиографическим разделом по этой проблеме.
6) См. рецензию: Давыдов Д. Пограничный случай // НЛО. 2006. № 79. C. 267—272. Далее цитируется по электронной версии: http://magazines.russ.ru/nlo/2006/79/dd39.html.
7) См., например, обсуждение текстологических принципов издания: [Ахметьев И.А.] Комментарий // Кропивницкий Е. Избранное: 736 стихотворений + другие материалы. М.: Культурный слой, 2004. С. 634—635.
8) Пересказ выступления Лукомникова в неподписанном репортаже о “круглом столе”: Литературная жизнь Москвы (газета). 2000. Октябрь (http://www.vavilon.ru/lit/oct00.html).
9) См., например: Русская поэзия “серебряного века”, 1890—1917: Антология / Под ред. М.Л. Гаспарова, И.В. Корец- кой. М.: Наука, 1993.
10) Чудакова М. Заметки о поколениях в советской России // НЛО. 1998. № 30. С. 73—91; Завьялов С. Советский поэт: Александр Трифонович Твардовский (1910—1971) // Литературная матрица: Учебник, написанный писателями: В 2 т. СПб.: Лимбус-пресс. Т. 2. С. 683—722.
11) Кузьмин Д. В зеркале антологий // Арион. 2001. № 2 (http://www.arion.ru/mcontent.php?year=2001&number=13&idx=74). Это — едва ли не единственная статья, подводящая итоги “антологического бума” конца 1990-х — начала 2000-х годов, поэтому в дальнейшем мне придется на нее неоднократно ссылаться.
12) Дихотомия этих двух видов антологий введена в процитированной статье Д. Кузьмина.
13) Ахметьев И. О неофициальной поэзии в “Самиздате века”. Из первых рук // НЛО. 1998. № 34. С. 307—310.
14) Ахметьев И. О неофициальной поэзии в “Самиздате века”. Из первых рук // НЛО. 1998. № 34. С. 307—310.
15) Кузьмин Д. Цит. соч.
16) Гаспаров М.Л. Книга для чтения // Новый мир. 1996. № 2. С. 241—245 (цит. по электронной републикации: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1996/2/zar1.html).
17) Баевский В.С. История русской поэзии. 1730—1980. Смоленск: Русич, 1994.
18) Кузьмин Д. Цит. соч.
19) Парщиков А. От автора // Парщиков А. Рай медленного огня: Эссе, письма, комментарии. М.: НЛО, 2006. С. 33—35.
20) Crossing Centuries: The New Generation In Russian Poetry / Ed. by J. High, V. Chernetsky, Th. Epstein, L. Hejinian et al. Talisman House, 2000.
21) Кузьмин Д. Указ. соч.
22) Давыдов Д. Пограничный случай.