Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2011
1. ОБХОДЯЩАЯ РЕЧЬ
«Я бы хотел знать, что вы ищете. — Я тоже хотел бы это знать» (М. Бланшо. «Говорить — совсем не то, что видеть»). Необходима точность, умение раз-личать: есть различие между поиском известного и поиском неизвестного. Но одновременно необходима и неуверенность: слишком часто даже форму-лировка вопроса уже оказывается ответом, причем упрощающим.
Существует, однако, речь. Позволяющая соприкоснуться не только с не-посредственно видимым, но с гораздо большим множеством значений и свя-зей. «С языком мы словно можем видеть вещь со всех сторон» («Говорить — совсем не то, что видеть»). Можем блуждать, ходить кругами. Даже то, что рядом, еще не найдено — может быть, мы в какой-то степени найдем это, обойдя, увидев с нескольких сторон. У Бланшо каждое предложение можно начинать с «но». (Но) «знание отодвигает в тень того, кто знает». (Но), не зная, мы потеряем «бескорыстную страсть, сдержанность, незримость» («Го-ворить — совсем не то, что видеть»). И так далее. И не может быть «и» перед последним членом перечисления — потому что никогда не известно, закан-чивается ли оно.
Потребуется внимательная честность. Нет готовых объяснений и слов. «Кто вы?» — можно ли вообще ответить на этот вопрос, не скользя по поверх-ности социального? Знаю ли я, кто я? Как я могу знать, кто я для другого? А что значит «на сей раз»? На который? И для кого же прошел день? Тре-щины в каждом слове. Против них — медленная точность. Кружение, взгляд со всех сторон бесконечного кристалла, бесконечное уточнение. «Мне не сле-довало опасаться неверных шагов, ошибочных маршрутов. У меня не было одной-единственной дороги, у меня были они все» (Рассказ?: 285). Человек в мире возможностей. Понять мир множественности. Также и человека: «…вы хотите сказать, что я не всегда один и тот же?» (Рассказ?: 316). Чело-век — река, в которую и один раз не войти. Речь об определенном определена — ограничена. (Так же понимал недостаточность обычного языка и текучесть мира Александр Введенский, но он скорее не кружил, а пытался увидеть при мгновенном свете вспышки, каждый раз новой.)
Отказаться от однозначности, к которой тяготеет повседневный, инфор-мирующий язык, сообщающий чужое, не мной найденное. Переориентиро-вать язык на воссоздание некоторой содержательной неопределенности. «Выражать только то, что невыразимо. Оставлять его невыраженным» (Рас-сказ?: 460). Пусть слова направятся к тому, о чем невозможно сказать, к тому, что и не может быть высказанным до конца (и следует в какой-то точно выбранный момент оставить попытку дальнейшего выражения, чтобы не уничтожить сказанное). Не демонстрировать незнание, но вновь и вновь при-ближаться с частичным знанием, понимая обреченность каждой попытки на неудачу, но тем не менее накапливая их. Непроизносимый, невозможный диалог, постоянно ветвящийся (диалог возможный движется последова-тельно, пусть и не прямо). Голос — медленный, кружащийся, ощупывающий. Наталкивающийся на эхо. Открытый непониманию. Останавливаясь, пово-рачивая, уклоняясь, но медленно продвигаясь вовне к гулу и шепоту. Делоне в том, что невозможно коснуться речью реальности. Сомнительны и ре-альность, и речь, и прикосновение, но одновременно они же присутствуют. Кружение избегает односторонности. Один свидетель лжет или ошибается, содержательная множественность точнее и честнее, она ближе к реальности, которую не подделать (это бы значило сотворить ее вновь). В кружении, в го-ловокружении, почти не касаясь предметов, опираясь скорее на местоимения. Пока в преддверии — выясняя возможности и основания действия, понима-ния, взгляда. Почти без внешних событий — чтобы не мешали. Не цвет — белое(blanche)и тьма, не в противостоянии, но в оттенках перехода.
Отказаться от иллюзии достижения центра: идущий несет периферию с собой и не достигнет центра, даже оказавшись на месте, где тот только что был. Отказаться от удобного представления, что человека всегда можно по-нять и с ним договориться, что возможен непротиворечивый выход из ситуа-ции. Шагнуть в мерцающий мир. «Если она вставала, она знала, видя, как встаю я, что это движение невозможно, но знала также и то, что для нее это движение проще простого, и ее ужас достигал предела, потому что между нами не было никакой разницы» (Рассказ?: 196). О невозможности движения говорил еще Зенон. Стрела здесь и не здесь, Ахиллесу не догнать черепахи. И где кончаешься ты и начинаюсь я, если я чувствую твою боль? Движение и различие непонятны, невозможны — и существуют.
«Убедите меня, что меня слышите» (Рассказ?: 448). Разговор без этой уве-ренности невозможен. Но невозможно и убедить. Невозможно убедить и в понимании. Однако это происходит, и разговор существует. «Сделай так, чтобы я могла с тобой говорить» (Рассказ?: 487) — еще невозможнее и еще важнее. И происходит. Человек может узнать только то, что знает, что спо-собен понять. И тем не менее расширяет этот круг. Невозможна и литература. «Невозможно писать, не достигнув того мгновения, добраться до которого можно лишь в пространстве, открывающемся порыву письма» (Пространство литературы: 179).
Любое действие — в его ожидаемости и неожиданности результата, в пол-ноте и пустоте просьбы, в сомнительности цели, без начала и конца (которых нет, потому что мир продолжается). Пытающееся, мечущееся, прерываю-щееся. И нарушение — выход за пределы возможного, но многое ли возможно в воспроизведении этих пределов? «Всякий раз, когда мысль наша сталки-вается с замкнутым кругом, это значит, что она прикоснулась к чему-то пер-вичному, исходному» (Пространство литературы: 90). Все живое внутренне противоречиво, все действительно важное неразрешимо. «Когда ты вспоми-наешь, что я тебя покинул, это правда. Когда с грустью говоришь, что я тебя даже и не покидал, это правда. Но если ты думаешь, что я был покинут самим собою, то кто же сейчас рядом с тобой?» (Рассказ?: 473) — взаимоисключаю-щая и сосуществующая сложность.
К ней и приближает медленная речь Бланшо. Понимать, что избранное на-правление — только одно из возможных, возможно, неверное (уверенность в верности — заключение себя в тюрьму монолога, причем заключенный опа-сен и для окружающих), но тем не менее идти дальше, вкладывая очень много себя в это продвижение (если не вкладывать, то дальше благого намерения не оказаться). Решение противоречия — способ жизни с ним, в нем. Речь — также и о поиске этих способов.
«Быть может (писать) — значит вовлекать речь в возможность такого го-ворения, которое наговаривает бытие, не высказывая его и не отрицая» (От Кафки к Кафке: 171). Об этом же, по воспоминаниям Л.Я. Гинзбург, говорил Мандельштам: «.стихотворение не может быть описанием. Каждое стихо-творение может быть только событием»[1]. Конечно, не только стихотворение. И рассказ — это процесс, «это не отчет о событии, но само событие» (Послед-ний человек: 13). Событие развертывания значений при письме/чтении, пре-бывание в открывающем/ожидающем пространстве возможного. Смысл не следует за событием, а появляется одновременно с ним. Текст ориентирован не на рассказ, а на происходящее. Описанию никогда не сравняться с реаль-ностью, но слово может само стать реальностью, не копирующей, а смотря-щей, отвечающей. Развернуть пространство перехода между реальностью предмета и реальностью слова. Время события совпадает со временем рас-сказа. Время в отсутствие времени.
Событие — встреча. С человеком, предметом, словом. Как возможна встреча? Потому что вначале — расстояние уважения, невмешательства. Все важное — за стеклом, видимое, но неприкосновенное, потому что приближение может разрушить. Стекло жизни и свободы другого, стекло моей собственной жизни и свободы. Как коснуться, но не нарушать границы и не удерживать? Не ме-шать, но приблизиться. Быть отдельными, но встретиться. «Вместе? — Вме-сте, хотя еще нет» (Рассказ?: 482). Вместе — событие, действие. Но в живом, открытом, незавершенном состоянии. В бережности — оставляя возможность уклониться от встречи. В понимании, что полного «вместе» не будет, и не надо, иначе исчезнет лицо, к которому обращаешься. В точном представле-нии — что и вместе, и нет. Что неполна любая близость и любое знание о близком. Но незавершенное способно меняться — жить.
Обходящий голос-взгляд выявляет столько сложностей, что коснуться ни-когда нельзя и прикосновение происходит как прыжок в воду, отказ. Рост внутреннего напряжения выталкивает к тому, чтобы решиться на него. Не будь напряжения, не было бы прикосновения. Напряжение Бланшо — также и напряжение желания. Мира, человека. Но бережного желания, хотя береж-ность не ослабляет его силу. Прикосновение — неожиданность для обоих. Выдерживание чужой судороги — и бережность. «Моя рука медленно прошла сквозь ночь, коснулась деревянной спинки, чуть погладила обивку — самая терпеливая рука, никогда не было руки спокойней, руки дружественней; вот почему она не задрожала, когда другая, холодная рука медленно возникла рядом с ней, и — сама неподвижность, сам холод — не задрожав, дала ей на себе упокоиться» (Рассказ?: 110). Медленно находящий взгляд. Раскрытие глубины навстречу, в котором ведет страх за другого. Но другой создан этим прикосновением, как создан прочтением текст. «Не здесь, где она, и не здесь, где он, но между ними» (Рассказ?: 427). Встреча — то, что между.
Личное, неопределенное, где ни в чем нельзя быть уверенным. То, что до конца никогда не достижимо и не понимаемо. Холод в конечном счете. Холод — то, что внутри, сущность. Свобода холодна, как стекло. Раскрытие — всегда дар, мгновение, а не обещание. «И голова действительно приподнялась у меня между рук, и тут же я вновь увидел в трех шагах от себя мертвый и пустой огонь ее глаз» (Рассказ?: 110) — неизбежная удаленность. Даже если голова в руках, глаза — в трех шагах. И никакой зов, никакое согласие не от-менят это расстояние. Можно только идти через него, к нему, следом за ним. На пути к холоду очень много тепла. Белое(blanche)каление.
«Не забыть, нет, но если знаешь, никогда этого не знать, а если догадыва-ешься, сделать невозможным» (Рассказ?: 112) — близость требует молчания и намеренной неполноты. Слишком полное знание отменяет потенциаль-ность, лишает будущего. Недоступность каждого — но не констатация этого (как в литературе абсурда), а желание и напряжение доступности, невозмож-ное достижение другого. «Как будто им всегда нужно разыскивать дорогу, чтобы добраться туда, где они уже находятся» (Рассказ?: 507). Близость — никогда не окончательная данность, но поиск снова и снова. Одновременно далеко (охватить взглядом и понимать) и близко (участвовать и касаться).
Не быть уверенным в существовании, но действовать как существующий, обращенный к существующему. Уверенность и неуверенность одна без дру-гой не могут. В равной степени чувствовать свою силу и свою слабость. Про-странство присутствия, но отсутствия. В котором логики не больше, чем во сне, но которое не кончится, как сон. Не вернется к упрощающим конвен-циям, к лицемерию речи, полагающей, что легко сказать неясное и что ска-занное — ясно. Нет начала истории, нет конца, мы не знаем ничего до конца, не бывает точных определений. Но что-то есть, и что-то в какой-то мере мы знаем, хотя не знаем в какой. Событие — если это событие — непривычно, несет в себе свои новые правила и обычаи.
«Ему надо было ей предшествовать и идти вперед безо всякой уверен-ности, что она за ним когда-нибудь последует» (Рассказ?: 469). Свобода че-ловека или события предполагает отсутствие уверенности в нем. Тем не менее — идти, как если бы уверен. Наконец возможная встреча, выход в не-словесное. Разломы останутся. Приучиться жить в мире с трещинами. В сво-боде и содержательности недостоверности. «Я так легко принимаю эту пронизывающую меня неуверенность: я принимаю ее даже с радостью» (Рас-сказ?: 434). Потому что достоверное не свободно. Небо — одиночество — в нас, мы. А любим — всегда один человек, ты или я. И воспоминание не-отличимо от забвения, когда другой человек, оставаясь собой, становится и частью меня. Забыть человека — это и встретить его новым (или без ста-рых предубеждений).
Может быть, безумие дня — его чрезмерная ясность. Одно из дел литера-туры — напомнить о неуверенности, неокончательности. Произведение — от-крытие темноты. Личной, личного. Темноты с модуляциями внутри. Темнота языка не скрывает и не шифрует. Просто проще к невозможному не подойти. Речь блуждает — мы никогда не можем иметь в виду всех значений слова. Образ одновременно обнаруживает и скрывает, выявляет предмет — но и его стороны и связи, в которые предмет вновь уходит.
«Чтобы меня по-настоящему услышать, нужно не столько меня слушать, сколько дать мне послышаться» (Рассказ?: 468) — дать высказаться самому событию, дать ему произойти. Вспомним, что это и событие текста. «Внима-ние, будучи равным — совершенным равенством — самому себе, есть отсут-ствие любого центра» (Рассказ?: 465). Внимание к человеку или событию вообще, не к какой-то центральной (то есть важной только для смотрящего) точке. Истина и ложь — относительно человека, причем заинтересованного. Рост травы — событие вне истины и лжи. Истина и ложь применимы скорее к речи, чем к событию. «Трава растет» — ложь в январе. Бланшо устремлен к событию, а не к речи о нем. Видеть событие незаинтересованным взглядом, встретить событие-вне-меня, не превращая в событие-для-меня. Устранить оценку нельзя, это значит исчезнуть, — но можно стремиться устранить ее, исчезая и в то же время оставаясь. Еще одна невозможность.
3. НАПРЯЖЕНИЕ ПУСТОТЫ
Текст Бланшо вызывает ощущение силы. Даже для отказа необходимо сначала приблизиться, почти коснуться. Всякое действие начинается с пу-стоты и недостатка, но недостаток — избыток желания. Напряжение проти-воречий, но не только. Напряжение сложности. Напряжение между огромной энергией и ее остановкой в уважении или сомнении. Способность человека эти напряжения выдерживать. Сила честности и бережности. Внимания, умноженного на безнадежность. И только если давление будет огромным, об-ращенным внутрь и сохраненным внутри, внутри жеоды будет расти кристалл.
Не «муки слова» и сожаления, что слова не могут что-либо адекватно опи-сывать. А тяжесть встречи со словом как с реальностью. «Кто-то, чудовищное отсутствие, ужасное существо, нечто, кажущееся словом, огромная крыса» (Рассказ?: 147). Но это тяжесть и дар, как всякая произошедшая встреча.
Для читающего событием является сам текст Бланшо, а не события в нем. Этот текст независим от читателя — тому остается пытаться услышать собы-тие-текст как голос, балансируя между приближением понимания и оттал-кивающим усилием текста. Усилие входа в текст огромно, читающий внедряется, прорастает в него, образуя область, где он и текст перемешаны. Создавая индивидуальный опыт взгляда и жизни. «Увидеть означает соз-дать — еще один голос»[2]. Рассказ не пуст, оторвавшись от стоявшей когда-то за ним реальности, он стал реальностью сам. Не воссоздание того, что уже про-изошло, до текста, а создание. Создание объема, где количество сторон равно количеству взглядов. Создание дальнейшего пути. Может быть — к смерти.
Смерть — предел, то, где человека нет. Но предел — и другой человек. Любое неизвестное, а неизвестно все. Соприкосновение с большей силой. Большей жизнью. Рильке говорил о том, как мы бросаем мяч в ответ чему- то, что этот мяч бросило нам. Как человек может хоть что-то сделать? Только соприкасаясь с тем, что больше него (тот, кого любишь, — всегда больше). Слушая, получая силу через встречу. Теряя, когда в усталости не способен эту большую силу выдерживать. Смерть — предел отсутствия. Но что можно считать достоверно присутствующим? Существующее умирает, когда стано-вится знаком; когда образ отходит от предмета в подвижность связей; но только через знаки речь и может двигаться к существующему. «Поэзия не да-ется поэту как некая истина и достоверность, к которой он мог бы стремиться; он сам не знает, поэт ли он, но он не знает и что такое поэзия, и даже есть ли она вообще, она зависит от него, от его исканий, причем такая зависимость не дает ему власти над искомым, а лишь делает его самого недостоверным для себя, как бы несуществующим» (Пространство литературы: 83). Но не только поэзия, многое, от ненависти до любви, так же живет лишь в действии человека, но не находится в его власти.
«Мое состояние означает недостаток сил; выражение моего состояния вы-зывает подъем сил» (От Кафки к Кафке: 78). Дело даже не в том, что выра-жение — торжество способности видеть. Созданное — встреча. Встреча дарит. Когда слова пытаются встретить то, о чем сказать нельзя, они терпят неудачу в общем, но успевают чуть коснуться части. А встреча может быть и с собой. «Тот, кто говорит, — это всегда другой» (От Кафки к Кафке: 188). Только по-этому речь и может мне что-то сказать, в том числе и моя речь.
Литературное творение «подлинно, только когда ищешь его во всех на-правлениях» (От Кафки к Кафке: 79). Такова и любая стремящаяся что-то создать речь, которая, собственно, состоит из оговорок. Из поиска во всех на-правлениях, во всех связях, а невозможность этого «во всех» — еще одна из причин невозможности литературы. Но при разговоре напрямую, без ого-ворок, даже невозможность окажется невозможной, не будет ничего, способ-ного расти. Каждый отдельный взгляд не прямой, потому что прямой — неверен. Он только называет то, на что обращен, вместо того чтобы встретить это хотя бы в доле его многообразия. Непрямой взгляд концентрированнее, собрав в себе встреченное на обходном пути. Но вещи еще ждут. «Нечто новое должно быть сказано, чтобы помешать стремлению всего сказанного определиться до конца, соскользнуть в непроницаемый мир вещей» (От Кафки к Кафке: 81).
Бернар Ноэль отмечал, что о Бланшо можно говорить, только разбираясь в самом себе[3]. Потому что чтение Бланшо — событие, имеющее место в чи-тающем. Событие, меняющее себя тем, что оно произошло. Знак воссоздал что-то в читающем, вступил во взаимодействие с его памятью, опытом — и этим стер себя. «Если бы речь, и в частности литературная речь, не стреми-лась постоянно и заведомо к своей смерти, она не была бы возможной» (От Кафки к Кафке: 78).
У Сартра «Бытие и ничто», у Бланшо скорее бытие как ничто (не «есть ничто», это было бы слишком уверенным). Ничто как естественная среда обитания. Как потенциальность, исток. Присутствие и отсутствие, появив-шись из ничего, не должны терять с ним связи, чтобы не стать чрезмерно определенными. Сартр как философ с презумпцией, что все может быть за-кончено и утверждаемо. И Бланшо, хранящий непонимание. У Бланшо — всегда неполнота, частичность. Неудача — и свобода неокончательного.
«Свободными — не некой случайно приобретенной свободой, а свобод-ными в отношении своих истоков» (Рассказ?: 350) — свобода и относительно себя, перемена. И верность — чему-то неясному, но достаточному, чтобы при необходимости пожертвовать за него всем. Будь оно более ясным — оно было бы менее привлекательным и менее живым. «Отдаление превосходит любой заданный смысл» (От Кафки к Кафке: 160). Отдаление — может быть, для того, чтобы был сказан не только этот смысл, но и что-то еще.
Невозможное становится возможным через встречающую речь, осторож-ность и многостороннее приближение, напряжение, согласие на неполноту. Как дар. И возвращается в невозможность. «Я опирался на него, на меня — кто-то другой, на него — кто-то еще: на другом конце цепочки вновь оказы-вались эта комната и стол» (Рассказ?: 316). Так можно идти по пустоте. Воз-можно, вся цепочка — из одного человека. Сомнение должно быть равно уверенности. Больше — исчезнет движение. Меньше — исчезнет взгляд. «Если мысль появилась, нужно следовать ей до конца» (Рассказ?: 86). Но конца у нее нет — следовательно, в бесконечность. Во времени, у которого есть только сейчас.
Будущее, пространство, возможность, но не уверенность. То, чего никогда не будет, что всегда есть. Да и зачем говорить благодарности или разочаро-ванию, первое говорит шагом навстречу, второе — шагом в сторону. Голос тает медленнее снега, тает, сохраняя лучи слов-снежинок. Не касаться мыслью не значит не касаться. Не поддерживать различение — может быть, потому, что оно живет теперь само. Есть то, что человек отдать не может, — но именно поэтому в его силах дать многое другое. «— Почему вы ничего не говорите больше? — Так хорошо быть способным повторять этот вопрос тихим голосом, с каждым разом всё тише: голосом четким, безразличным, смущенным. — У меня больше нет, даже в форме этого вопроса, ни единой мысли, касающейся вас. — Это хорошо, что вы перестали нас поддерживать вместе в различении мысли. — Зачем мне возвращать то, чего я не могу больше дать, делая вид, что это хорошо. — Это хорошо» (Lepasau-dela: 187).
ЛИТЕРАТУРА
Бланшо М. Говорить — совсем не то, что видеть / Пер. с фр. В. Лапицкого // НЛО. 2011. № 108.
Бланшо М. От Кафки к Кафке / Пер. с фр. и послесловие Д. Кротовой. М.: Логос, 1998.
Бланшо М. Последний человек / Пер. с фр. В. Лапицкого. СПб.: Азбука, 1997.
Бланшо М. Пространство литературы / Пер. с фр. М.: Логос, 2002.
Бланшо М. Рассказ?: Полное собрание малой прозы / Сост., перевод и послесловие В. Лапицкого. СПб.: Азбука, 1997.
Blanchot M. Le
pas au-dela.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Гинзбург ЛЯ. Литература в поисках реальности. Л.: Совет-ский писатель, 1987. С. 239.
2) Драгомощенко
А. Описание. СПб.: Гуманитарная
акаде-мия,
3) Цит. по: Лапицкий В. Как я представляю эту книгу // Бланшо М. Мишель Фуко, каким я его себе представляю. СПб.: Machina, 2002. С. 75.