(Андроников — Бонди — Виноградов — Гуковский — Оксман)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2011
П.С. Глушаков
ЗАБЫТЫЙ ЭПИЗОД ИЗ ИСТОРИИ СОВЕТСКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
(Андроников — Бонди — Виноградов — Гуковский — Оксман)
В 1967 г. известному советскому литературоведу, писателю, мастеру художественного слова Ираклию Луарсабовичу Андроникову (1908—1990) была присуждена Государственная премия СССР за монографию “Лермонтов. Исследования и находки”1. По этому случаю лауреат дал торжественный банкет, состоявшийся в Москве, в доме Татьяны Григорьевны Зенгер-Цявловской (1897—1978), которая стараниями Андроникова получила ранее просторную трехкомнатную квартиру2.
История забытого литературоведческого скандала, случившегося на этом банкете, восстанавливается по письму профессора Московского университета Владислава Антоновича Ковалёва к профессору, а в то время еще доценту Герценовского пединститута Якову Семёновичу Билинкису (1926—2001)3 (за возможность ознакомиться с архивом ученого признателен Ирине Леонидовне Днепровой и покойному сыну профессора Михаилу Яковлевичу Билинкису).
Владислав Антонович Ковалёв (1922—1991) — доктор филологических наук, профессор факультета журналистики МГУ — был специалистом по истории русской литературы конца XIX века. По воспоминаниям современников, это был “человек добрейший, <…> знавший всю литературную Москву” (характеристика Олега Клинга)4. Свою чрезвычайную осведомленность В.А. Ковалёв соединял с несомненным даром рассказчика, ироничного и тонкого, поэтому в частном письме он облек фабулу сообщаемого происшествия в своеобразную художественную форму.
Письмо Ковалёва от 3 марта 1968 г. цитируется по автографу, хранящемуся в личном архиве семьи Я.С. Билинкиса в Санкт-Петербурге.
В.А. КОВАЛЁВ — Я.С. БИЛИНКИСУ
Якову Семеновичу Билинкису, глубокому и строгому литературоведу современности, посвящаю этот рассказ.
Автор
Это составленный по 4 источникам
документальный рассказ, но не сплетни5.
Скандал в доме Ираклия
Ираклий Андроников собрал гостей, чтобы отметить получение им Государственной премии. Поначалу всё шло хорошо и как должно. Шампанское, как говорится, лилось рекой6. Было уже тостов восемь. Девятым выступил профессор Сергей Михайлович Бонди7. Он сказал: “Я тоже пью за здоровье несравненного Ираклия Луарсабовича, но еще больше за его метод, который основан на фактах, в котором главное — неопубликованные материалы. Сам Ираклий Луарсабович — это неутомимый искатель литературоведческой правды. В этом отношении он выгодно отличается от покойного профессора Гуковского8, который в угоду излюбленным концепциям насиловал материал, в угоду эффектным формулировкам искажал истину9, для которого литературоведение было своеобразным бильбоке10. “Классицизм, — писал, например, Гуковский, — искусство объективное, но абстрактное, романтизм конкретен, но субъективен. И только реализм объективен и конкретен”11. Кому нужно это бильбоке? Как далек от всего этого Ираклий Луарсабович! И слава богу! Пью за Ираклия Луарсабовича и его метод. Ура!”
Выпили. Слова попросил Ю.Г. Оксман, который сказал: “Я хотел почтить Ираклия Луарсабовича только молчаливым присутствием. Но не могу сдержаться, когда он имеет мужество спорить с Григорием Александровичем Гуковским, который уже не может ответить. Все книги Григория Александровича содержат живую мысль. Они не стоят на полках библиотек. Покойный, уже будучи покойником, создал литературоведческую школу. Три тома “Теории литературы”, вышедшие в ИМЛИ12, являются развитием его мыслей. Нам стыдно, нам нельзя забывать о Гуковском! Тем более, что он умер в тюрьме13. Речь Сергея Михайловича я объясняю исключительно чувством зависти к покойному, ибо если смерть оживила Григория Александровича и автор книг, в которых все построено на неопубликованных мыслях, духовно воскрес после смерти, то Сергей Михайлович оказался мертв при жизни14: уже 30 лет он ничего не пишет и ничего не издает”.
Наступила длительная жуткая мхатовская пауза15.
Тогда начал говорить академик В.В. Виноградов16: “Ну зачем же так резко говорить о людях, — сказал он. — “Люди — как реки17: вода во всех одинаковая18”, — говорит Толстой. “Ни одна блоха не плоха”, — справедливо утверждает горьковский герой19. Я охотно верю, вернее, глубоко убежден в том, что Сергей Михайлович не завидует Гуковскому, который, действительно, немножко жулик и в науке, и в жизни. Он бог знает что пишет о проблеме народа и власти в “Борисе Годунове”20, слишком расширительно ее трактует. Он жулик и в жизни. Я был профессором ЛГУ в бытность Григория Александровича аспирантом. Он должен был сдать кандидатский минимум по истории русского литературного языка. Тогда это требовалось. Мне сказал: “Если 10-го не будет поставлена оценка, то 15-го я не получу стипендии и буду голодать. Может быть, можно отсрочить на 2 месяца”. Мы так и условились. Я поставил ему “пять”. Он получил “пять”, получил стипендию, проблема голода была снята, но не проблема зачета: зачет он не сдал до сих пор. В 1947 году21 при встрече с Григорием Александровичем я ему сказал: “Григорий Александрович, а как кандидат Вы неполноценны”.
Вместе с тем, думается, и Ираклия Луарсабовича нельзя считать эталоном всех совершенств, как думает бесконечно благородный Сергей Михайлович. И сам Ираклий Луарсабович, и мы все понимаем, что его премия — только предлог нам собраться, наладить связи или возобновить их. Кто же сомневался в том, что Ираклий Луарсабович никакой не исследователь; это всего лишь следователь22. Конечно, и хорошие следователи полезны, но исследователь и следователь — это не одно и то же. Ираклий Луарсабович ездит по местам своего героя — Лермонтова и всех расспрашивает, что кто о нем слышал23. Метод Ираклия Луарсабовича — это запись россказней прабабушек и прадедушек, искаженных их родственниками по нисходящей линии. Да и Лермонтова Ираклий Луарсабович знает чисто внешне, не мировоззренчески, а только о том, кто с ним знаком, кто на ком женат, кто с кем жил. Ведь вот “Загадка Н.Ф.И”, о которой так много кричат, была разгадана еще Б.В. Нейманом в 1914 году, и было опубликовано в забытой ныне статье24. Ираклий Луарсабович открыл только то, что Наталья Фёдоровна Иванова вышла замуж за дворянина Обрескова.
Премия, которую получил Ираклий Луарсабович, Государственная, не Ленинская, а второго сорта. Каков труд, такова и премия”25.
Настала новая длительная пауза.
Ее прервал сам Ираклий Андроников. Побелевшими губами он сказал: “Мне нравится, как проходит наша встреча, поистине в ленинских традициях: Ленин считал, что отметить знаменательную дату — значит остановиться прежде всего на недостатках26. Мои недостатки Виктор Владимирович осветил превосходно. Так хорошо он это сделал только потому, что обладает ими в еще большей степени. Да, мой метод — россказни прабабушек. Но для этого я должен поехать, разыскать, заставить вспомнить, словом, что-то сделать. У Виктора Владимировича все значительно проще: он достает одну книгу с полки своего кабинета, выписывает цитату, то же проделывается с другой и третьей книгами, затем цитаты27 помещаются одна за другой и издаются как научный труд Виктора Владимировича, где есть всё, нет только собственных конструктивных положений. Метод Виктора Владимировича тоже может быть охарактеризован двумя словами. Эти слова “сравни” и “смотри”, то есть приводится цитата, скажем, из Бунина, затем (“сравни”) аналогичная из Юрия Олеши, затем (“смотри”) нечто подобное (в сноске!) — из Хемингуэя. И только высокое положение Виктора Владимировича и то обстоятельство, что до войны он писал, действительно, глубоко, ограждает его от критики…28 Впрочем, в одном Виктор Владимирович прав: нам надо выпить за развитие дружеских отношений и литературоведческих связей. Охотно присоединюсь к его тосту”.
Когда всё кончилось, к Оксману подошел Бонди и сказал: “Юлиан Григорьевич, зачем же вы меня так ругаете? Ведь в МГУ вскоре выйдет моя книга о Пушкине29. Ее концепция такая-то…”, — и рассказал о ней. Когда он кончил, Юлиан Григорьевич сказал: “Я говорил, что Вы ничего не пишете, теперь я скажу, что Вы ничего не читаете. Ваша концепция — это мои статьи конца 20-х годов”.
3 III 68
В. Ковалёв
P.S. Надеюсь, Яшенька, Вы теперь, читая этот рассказ, совершенно счастливы. Не так ли?
__________________________________________
1) Первое издание этой монографии вышло в 1964 г.
2) См.: Богаевская К.П. Рядом с Цявловскими // Цявловский М., Цявловская Т. Вокруг Пушкина. М., 2000. С. 26—28.
3) Характеристику его научной деятельности, а также список трудов см.: Человек в потоке времени: Профессор Я.С. Билинкис. СПб., 2003.
4) Клинг О. “Как надо жить, как надо умирать…” // НЛО. 2004. № 70. С. 202.
5) В рукописи слова “не сплетни” подчеркнуты.
6) Этот образ, помимо расхожей характеристики хлебосольной щедрости, возможно, в изложении профессионального исследователя творчества Толстого (и предназначавшегося для прочтения профессиональным же толстоведом), несет в себе и некоторую аллюзивную отсылку: на текст рассказа “После бала”, в котором “разливанное море шампанского” на “чудесном балу” входит, как известно, в контраст с драматическими событиями, последовавшими позже. Подобные намеки на “толстовскую ситуацию” будут составлять, как можно увидеть ниже, в какой-то степени “поэтический” прием цитируемого письма. Конечно, не нужно забывать и о вполне “прагматической” сути этой детали, иронично сообщаемой Ковалёвым: герои праздничного банкета произносят свои знаменательные речи после восьми уже произнесенных тостов.
7) Бонди Сергей Михайлович (1892—1983), литературовед, профессор МГУ.
8) Гуковский Григорий Александрович (1902—1950), литературовед, профессор ЛГУ и Саратовского университетов.
9) Ср.: “С недоверием и несочувствием относился к подобного рода исследованиям и сам Сергей Михайлович Бонди. Он всегда был глубоко убежден: “Историко-литературная наука должна давать точные, объективно верные положения, а не более или менее остроумные концепции того или иного талантливого исследователя”” (Селиванова С.Д. Рядом с Пушкиным: О Сергее Михайловиче Бонди // Пушкин: Исслед. и материалы. Л., 1986. Т. 12. С. 370).
10) Бильбоке — популярная в XIX в. игрушка (шарик, прикрепленный к палочке, на которую он должен быть нанизан). Помимо явственной ироничности (“бильбоке” нередко называли тогда безделицу, детскую шалость, ловкость, не приносящую пользы), в устах С.М. Бонди это прозвучало (и — как мы увидим ниже — именно так и было “прочитано”) как острый выпад против личности покойного ученого, а не только оценка присущего ему научного стиля. Дело в том, что Бонди воспользовался угаданной его слушателями литературной аллюзией, неминуемо указывавшей на рискованную параллель между литературоведческой “игрой” Гуковского и знаменитой сценой из романа “Война и мир”: “— А! это что? — сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что-то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
— Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему-то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
— Roi de Rome, — сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. — Admirable! — С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, — есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, — это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его — и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека” (Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1980. Т. 6. С. 223—224).
11) С.М. Бонди на память цитирует высказывание Г.А. Гуковского из книги “Пушкин и русские романтики” (1946); эта, не лишенная изящества, формулировка горячо обсуждалась в литературоведческой среде, тем более что книга Гуковского, переизданная в 1965 г., воспринималась в 1967 г. как актуальное и в некоторой степени современное исследование. Ср. недавнюю характеристику концепций и формулировок Гуковского: “Конечно, Гуковский стремился выявить социально-историческую обусловленность “стадиального” процесса: становление романтизма он связывал с Великой французской революцией, становление реализма — с формированием зрелого буржуазного общества, в социалистическом реализме он видел отражение перемен, рожденных пролетарской революцией в России. Но когда речь заходила о самой логике процесса (а логика эта, по Гуковскому, состояла, как помним, в последовательном возникновении и разрешении “стадиальных” противоречий), у читателя могло возникнуть ощущение самодостаточности выстроенного историко-литературного ряда. В начале книги “Пушкин и русские романтики” этот ряд выглядел следующим образом. Классицизм — мировоззрение объективное, но абстрактное. Романтизм — конкретное, но субъективное. И только реализм соединяет объективность с конкретностью. Это было похоже на цепь логических операций. Могло показаться, что какой-то незримый субъект решает диалектическую задачу: как построить мировоззрение, основанное на единстве и абсолютном равновесии общего и частного, “сняв” все возможные противоречия между ними” (Маркович В.М. Концепция “стадиальности литературного развития” в работах Г.А. Гуковского 1940-х годов // НЛО. 2002. № 55. С. 87—88).
12) Имеется в виду завершенный в 1965 г. трехтомный труд “Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении”. См. обсуждение этой эпохальной для того времени работы в журнале “Вопросы литературы” № 9 за 1966 г.
13) Гуковский арестовывался дважды: 19 октября 1941 г. Управлением НКВД по Ленинградской области. Обвинялся по ст. 58-10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Второй — в 1949 г.; погиб в заключении.
14) Возможно, автор “тоста” здесь, включившись в игру с “толстовскми аллюзиями”, намекает на ставшее широкоупотребительным выражение “живой труп”.
15) “Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение” (“Ревизор” Н.В. Гоголя. Немая сцена).
16) Виноградов Виктор Владимирович (1894—1969).
17) “Люди, как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая” (Толстой Л.Н. Воскресение. Часть первая. Гл. LIX).
18) Сноска В. Ковалёва: “В качестве литературоведа не могу не отметить, что у Толстого “одинакая”. Автор”.
19) Слова из пьесы “На дне” (первый акт): “Лука. Мне — все равно! Я и жуликов уважаю, по-моему, ни одна блоха — не плоха: все — черненькие, все — прыгают… такто”. Именно в этих словах можно видеть истоки характеристики Гуковского (“немножко жулик и в науке, и в жизни”). Еще раз следует подчеркнуть, что все приведенные в письме “тосты” в некоторой степени литературоцентричны, аллюзивны и интертекстуальны; мы имеем дело с изощренной игрой.
20) Вероятно, имеется в виду работа: Гуковский Г.А. Борис Годунов // Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957. С. 5—72; о дискуссиях в связи с этой статьей см.: Лотман Л. Он был нашим профессором // НЛО. 2002. № 55. С. 44.
21) Сноска Ковалёва: “В 1947 году Григорий Александрович был уже доктором. Этот факт, по мысли Виктора Владимировича, и должен раздуть то несоответствие, которое лежит в основе комического”.
22) Подобное заявление из уст человека, прошедшего арест (Виноградов в 1934 г. был арестован по “делу славистов”, а с началом войны был выслан), в присутствии Ю. Оксмана, подвергшегося репрессиям в 1937—1946 гг., было, по меньшей мере, рискованным.
23) Почти неминуемый “чичиковский эффект” от подобной характеристики создает своеобразную “рифму” этим словам Виноградова (“Мертвые души”) и сказанному Оксманом (“мертв при жизни”).
24) См.: Нейман Б.В. Одна из воспетых Лермонтовым // Русский библиофил. 1916. № 8. С. 61—70. Обсуждение данной проблемы с отрицанием приоритета Андроникова см.: Тер-Габриэлянц И.Г. Лермонтов и сестры Ивановы // Наше наследие. 2004. № 72. См. также: “Андроников подводит итог тому, что давно сделано Каллашом, Нейманом и, до некоторой степени, Эйхенбаумом” (Андреев-Кривич С.А. Всевидение поэта. М., 1973. С. 105). В “Лермонтовской энциклопедии” В.А. Мануйлов этот вопрос решал компромиссно: за Б. Нейманом числилась “Связь стихов, обращенных к Н.Ф.И., с др. стих. Л. 1830— 1832 гг. и с драмой “Странный человек””, но “фактическое обоснование” гипотезы закреплялось за Андрониковым (Мануйлов В.А. Иванова Н.Ф. // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 180—181).
25) Здесь вероятен анахронизм в восприятии государственных премий (сам Виноградов получил Государственную премию СССР в 1951 г., когда эта награда имела три степени; ученый получил премию первой степени, потому он характеризует премию Андроникова как “второстепенную”). Андроников получил Ленинскую премию позднее, в 1976 г.
26) См., например, такую сентенцию: “Недостатки у человека как бы являются продолжением его достоинств. Но если достоинства продолжаются больше, чем надо, обнаруживаются не тогда, когда надо, и не там, где надо, то они являются недостатками” (Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. М., 1970. Т. 44. С. 323).
27) Андроников отсылает слушателей и самого академика Виноградова к пассажу, который не мог быть не узнан в контексте данного “банкетного” происшествия: имеется в виду годом ранее изданная книга Г.А. Гуковского “Изучение литературного произведения в школе: Методологические очерки о методике” (1966): “…цитата — не доказательство в литературном анализе, а скорее иллюстрация, пояснение. Доказывает не количество цитат, а то, что анализ “сходится”, т.е. что указываемый принцип объясняет все разнообразие элементов произведения. Доказывает то, что анализ, проведенный хотя бы на одной цитате, применим и к любому количеству других цитат. Незачем доказывать Пифагорову теорему на десятках треугольников, если она доказана на одном. Так и в истории литературы. Именно потому, что каждое положение истории литературы должно в принципе относиться ко всем случаям данного типа, нет необходимости приводить много случаев, а достаточно одного-двух-трех. Это вопрос весьма важный, так как он выявляет различие подхода к проблематике нашей науки — и в школе, и в самой науке. Вот, например, работы академика В.В. Виноградова, скажем, его капитальный труд “Стиль Пушкина”, труд выдающийся во многих отношениях, труд незаурядный, очень ценный и для учителя. В.В. Виноградов каждое из своих наблюдений подкрепляет утомительно большим количеством примеров. Помогает ли это делу? Нимало. Своими примерами он может только доказать, что данный стилистический факт у Пушкина встречается, и не один раз, а 10, 15, 20 раз. Но что это значит? Неясно. Характерно ли это для Пушкина, для его системы, метода, мировоззрения? Неясно. А может быть, рядом с этими двадцатью фактами есть двести фактов другого или даже обратного значения. Может быть. Ведь наличие двадцати примеров одного порядка нисколько не доказывает невозможности обратных случаев. Так, можно было бы “доказывать”, что Пушкин 1830 годов избегает славянизмов, — и привести сто цитат без славянизмов. Между тем на самом деле Пушкин 1830 годов, наоборот, культивирует славянизмы, и это доказал именно В.В. Виноградов (“Язык Пушкина”). Обилие цитатных примеров у В.В. Виноградова объясняется тем, что его исследование эмпирично, тем, что исследователь не ищет единства и объяснения всех возможных цитат в основном для всего текста принципе стиля, тем, что о стиле Пушкина он не говорит, а говорит лишь об эмпирически-наблюденных и вынутых из общей связи частностях его” (Гуковский Г.А. Изучение литературного произведения в школе: Методологические очерки о методике. Тула, 2000. С. 96—97).
28) О статусе и поведенческой стратегии Виноградова см.: Алпатов В.М. Филологи и революция // НЛО. 2002. № 53. С. 214—216; Он же. М.М. Бахтин и В.В. Виноградов: опыт сопоставления личностей // Бахтинские чтения. Витебск, 1998. Вып. III. С. 7—18.
29) Первая после действительно долгого перерыва (см.: Зайцева В.В. Список трудов С.М. Бонди по пушкиноведению // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1986. Т. 12. С. 370—381) книга появится в издательстве “Просвещение” в 1971 г. (“Черновики Пушкина”), но будет представлять собой по преимуществу переиздание статей 30-х годов. Такое же, по сути, переиздание будет предпринято в 1978 г. (“О Пушкине: Статьи и исследования”). Единственным выпущенным в издательстве Московского университета окажется юбилейный, к 85-летию со дня рождения Бонди, сборник “Замысел, труд, воплощение…” (1977). Характеристику Андрониковым работ С.М. Бонди см.: Андроников И. Замечательный пушкинист // Литературная газета. 1961. 27 июня.