(Рец. на кн.: Стеблин-Каменский М.И. Из записных книжек (1958-1981). Дневники. Письма. Проза. Стихи. СПб., 2009)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2011
Константин Азадовский
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ СКАНДИНАВИСТА
Стеблин-Каменский М.И. ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК (1958—1981). ДНЕВНИКИ. ПИСЬМА. ПРОЗА. СТИХИ / Сост. Ю.А. Клейнер. — СПб.: Европейский Дом, 2009. — 345 с. — 800 экз. — (Дневники и воспоминания петербургских ученых).
Многие из филологов моего поколения, учившиеся в Ленинградском университете на рубеже 1950—1960-х гг., до сих пор помнят красивого седовласого человека, резко выделявшегося в тогдашней профессорско-преподавательской массе. Он отличался прежде всего своим обликом: открытым и благородным лицом, осанкой и жестами. В нем угадывалось нечто, к тому времени уже почти утраченное: чувство собственного достоинства, сдержанность, собранность. Нечто аристократическое, старорежимное. Это был профессор Михаил Иванович Стеблин-Каменский (1903—1981); в те годы, когда я был студентом, он заведовал кафедрой скандинавской филологии (которую в свое время и создал).
Рассказывать сегодня о его научных трудах и перечислять его многочисленные заслуги — бессмысленно. Об этом можно узнать из любого справочного издания, не говоря уже об Интернете. Книги М.И. Стеблина-Каменского (“Исландская литература”, “Древнеисландский язык”, “Грамматика норвежского языка”, “Культура Исландии”, “Мир саги”, “Древнескандинавская литература”, “Миф”, “Спорное в языкознании”), как и работы, выпущенные с его участием и под его редакцией в популярных сериях “Литературные памятники” и “Библиотека всемирной литературы” (“Старшая Эдда”, “Младшая Эдда”, “Исландские саги”, “Поэзия скальдов” и др.), выдержали к настоящему времени ряд переизданий и давно уже вошли в золотой фонд не только отечественной, но и мировой филологической науки.
Интерес к ученым такого масштаба никогда не удовлетворяется перечнем их научных работ и общими фразами официальных некрологов. Ученый-гуманитарий, сумевший добиться высоких позиций в советской науке, выезжавший на Запад, где его знали, переводили и высоко ценили, — кем был этот человек? Как это ему удалось — не приспосабливаясь, не вступая в коммунистическую партию? Каковы его корни, биография, семья, личные вкусы и пристрастия? Возможно, именно эти естественно возникающие вопросы вызывают к жизни посмертные издания, посвященные именитым филологам: их труды, публикуемые посмертно, переписку, воспоминания современников.
Что касается научного наследия М.И. Стеблина-Каменского, то первое издание такого рода состоялось несколько лет назад: к столетию со дня рождения ученого филологический факультет СПбГУ издал том его очерков, статей и книг (Труды по филологии. СПб., 2003), куда вошли как опубликованные ранее его работы по лингвистике и истории литературы, так и работы, не вошедшие ни в один из сборников. Том завершался полным библиографическим списком трудов ученого и обширной, прекрасно написанной статьей А.С. Либермана, одного из учеников Михаила Ивановича, сочетающей в себе личные воспоминания с аналитическим взглядом на его творческий путь (частично эта статья вошла и в рецензируемое издание).
Записи Стеблина-Каменского, опубликованные в 2009 г., отчасти продолжают издание 2003 г., но в то же время принципиально от него отличаются. Сборник объединяет в себе то, что было написано Стеблиным-Каменским за долгие годы, однако предназначалось не для печати, а для семьи, друзей или личного употребления (дневники, записные книжки, стихи). Такие тексты пишутся совершенно иначе, как правило, без оглядки на цензора или редактора, и потому представляют особый интерес, когда речь заходит о личности, о внутреннем облике человека, еще не исчезнувшего из нашей памяти.
Некоторые тексты, представленные в сборнике, печатаются не впервые, в частности: очерк о первой поездке в Исландию (“На “Коне Золотая грива” — в страну саг”), новелла “Стоит ли возвращаться с того света?” (заключительная глава книги “Мир саги”) и рассказ “Дракон”, напечатанный в пору перестройки петербургским журналом “Нева” (1989. № 1) с предисловием академика Д.С. Лихачева. Публиковались также письма Стеблина-Каменского к историку А.Я. Гуревичу за 1963—1978 гг.
Зато русский читатель может познакомиться с письмами Стеблина-Каменского к исландскому слависту Хельги Харальдссону, переводчику “Мира саги” на исландский язык. Переписка советских ученых с их западными коллегами и друзьями, вообще говоря, — особая тема; эпистолярии такого рода с их особой тональностью и стилистикой позволительно рассматривать как исторические документы, достойные самого пристального внимания.
“Людям, не заставшим то время, в котором жил М.И., — подчеркивает в своем предисловии профессор Ю.А. Клейнер (он же — составитель и ответственный редактор издания 2003 г.), — трудно представить себе, как много значили эти отношения для тех, кто тяготился ограничениями, налагаемыми тогдашней жизнью” (с. 10). Эти ограничения, продолжает Ю. Клейнер, затрагивали и “выездных”, и “невыездных” — люди и той, и другой категории были в равной степени несвободными (ибо даже те, кого время от времени выпускали “на Запад”, находились в унизительной зависимости от воли партийного руководства).
Однако Стеблин-Каменский оказался, по счастью, в числе “выездных”. “Беспартийный интеллигент без единого ордена” — так он аттестует себя в одной из записей (с. 72), — он смог посетить в 1950—1970-е гг. целый ряд европейских стран: Чехословакию, Францию, Данию, Норвегию и, конечно, Исландию, с которой Стеблин-Каменским был связан особыми узами. Этим поездкам и посвящены его “Записные книжки”, которые можно квалифицировать как “путевые очерки” (литературный жанр, весьма популярный в Советском Союзе): описания, наблюдения и размышления “советского человека”, оказавшегося за пределами социалистической родины. Примечательно, что все то, что происходило “дома”, Михаил Иванович не запечатлел в своих записях: почти нет свидетельств о его преподавательской или научной работе, очень мало имен, событий или просто примет его ленинградской жизни. Зато западноевропейский мир живописуется проникновенно, с каким-то особенным чувством. Очевидно, что эта часть жизни М.И. была ему особенно дорога.
Поездки Стеблина-Каменского на “капиталистический Запад” были подчас весьма продолжительными. Более того, он не раз оказывался в привилегированном положении человека, которого выпускали в Европу без всякого сопровождения, и в течение нескольких недель М.И. мог в полной мере наслаждаться “свободой”, что далеко не всегда позволялось даже партийным и “хорошо проверенным” людям. В то же время его положение нельзя было назвать устойчивым: ему то разрешали выехать, то отказывали в поездке. А после 1975 г., когда эмигрировал его аспирант А.С. Либерман (тогда уже доктор наук, а ныне — профессор в Университете штата Миннесота, США), он до конца жизни сделался “невыездным”.
Из материалов рецензируемого сборника явствует, сколь непростым был на самом деле жизненный путь знаменитого ученого. И.М. Стеблин-Каменский (ныне — известный иранист, академик РАН) сообщает читателям, что в начале 1920-х гг. его отец при очередной чистке был изгнан из Петроградского университета, “в том числе, разумеется, и за дворянское происхождение” (с. 13). Затем он долгое время был безработным, давал уроки английского, работал по издательским договорам. В 1930-е гг. служил корректором и техническим редактором в издательстве Академии наук (тогда же и в том же качестве там трудился и Д.С. Лихачев). “По словам отца, именно то, что он не имел постоянного места работы, и спасло его от неминуемых репрессий и высылок 30-х гг., которым подверглись многие родственники и знакомые” (с. 14)1. Кроме того, в течение долгого времени Михаилу Ивановичу приходилось скрывать, что его брат и сестра живут за границей.
В филологию Стеблин-Каменский пришел сравнительно поздно — в конце 1930-х гг. (в 1939 г. он закончил филфак ЛГУ по германскому отделению). В ту пору он уже не служил в издательстве, а преподавал английский в Политехническом институте. Летом 1941 г. он записался в народное ополчение, но был признан непригодным к армейской службе и всю войну провел в Ленинграде; этот период отражают его впервые публикуемые И.М. СтеблинымКаменским блокадные письма и открытки, а также его “Блокадная поэма” (точнее, сохранившийся фрагмент из 16 строк)2. В 1943 г. М.И. заочно защитил кандидатскую диссертацию (о древнеанглийской поэзии); сразу после войны поступил в докторантуру Пушкинского Дома. С этого времени начинается вторая половина его жизни: успешная академическая карьера, многочисленные публикации3, международное признание.
Такова внешняя биографическая канва. Внутренний же портрет М.И. Стеблина-Каменского — каким он рисуется в публикуемых записях — высвечивает черты незаурядной личности, внутренне свободной не только от условностей советского времени, но и от иллюзий, владевших в ту пору многими образованными людьми. Встречаясь с друзьями, Михаил Иванович был не прочь посмеяться над уродливой советской действительностью и считал себя, как сообщает И.М. Стеблин-Каменский, “внутренним эмигрантом” (с. 15). Это, разумеется, никоим образом не проявлялось публично: профессор вынужден был соблюдать (и соблюдал!) все “правила игры”. Но при этом он внутренне оставался собой и не терял своего собственного — критического — взгляда на вещи. Правда, истинный ход его мыслей о советской стране передают лишь отдельные крамольные реплики и ремарки, которые изредка прорываются наружу сквозь толщу спокойно-нейтрального повествования:
“Члены КПСС, если они сколько-нибудь умные, едва ли верят в коммунизм” (с. 118).
“В нашей стране, как известно, все воруют, кроме Сахарова4” (с. 123).
“Стыдно быть русским. Не только стыдно, но и неуютно, если подумать о том, скольким народам есть за что ненавидеть русских — чехам, венграм, полякам, эстонцам, латышам, литовцам, татарам, евреям, афганцам, финнам и т.д. и т.п.” (с. 48).
Да, выдающийся советский скандинавист не был “советским человеком” в обыденном понимании этого слова. При чтении его записок все время чувствуешь это расхождение между “внешним” и “внутренним”, поверхностным и подлинным. Порой даже кажется, что его душу — если использовать образ, удачно найденный самим М.И., — насильно впихнули в тело гражданина СССР. (Не потому ли, попадая на Запад, он с таким удовольствием впитывал в себя “свободный воздух” Европы!)
Независимость суждений М.И. распространялась не только на советскую действительность. Более существенным представляется другое обстоятельство: как ученый-гуманитарий Стеблин-Каменский был также совершенно свободен от каких бы то ни было модных поветрий в современной науке. Отдавая должное таланту того или иного законодателя моды в гуманитарной области, он категорически не принимал концепций, далеких от историзма. Это проявилось между прочим в его отношении к структурализму, завоевавшему к началу 1970-х гг. весьма прочные позиции в отечественной филологии и воспринимавшемуся тогда как противовес “марксистскому методу”. Михаил Иванович, переживший короткий период увлечения структурализмом, вскоре отошел от него и в своих работах 1970-х гг. подверг этот метод и его основателей (в частности, Леви-Стросса) основательной критике. А в отношении художественной литературы такого рода подход (с уклоном к “инвариантам”, “бинарности”, “оппозициям” и т.д.) казался ему вообще неприемлемым. Та или иная национальная литература рассматривалась им в контексте мирового литературного процесса. В этом он следовал за Александром Веселовским, и не случайно одна из его книг названа “Историческая поэтика” (1978).
В 1974 г. — как раз в ту пору, когда структурализм в СССР был “на самом подъеме”, — Стеблин-Каменский писал Арону Гуревичу (письмо от 9 декабря 1974 г.):
“Структуралисты гонимые? Помилуйте! Структурализм — господствующее направление, он — мода, которая свирепствует во всем мире и особенно у нас (чем глуше провинция, тем мода — более стадная). <…> Вы видали, как раскупаются в магазинах книги, в названии которых есть слова “структура” и т.п.? Вы думаете, Лотман создал славу этим словам? Боюсь, что эти слова создали славу Лотману. Кстати, я очень высокого мнения об уме Лотмана, но мне обидно, что он рядит свои мысли в шутовской костюм модных терминов, т.е. спекулирует на моде” (с. 207).
Если говорить о “моде”, то популярность Лотмана в 1970-е гг. могла соперничать — особенно на Западе — только с известностью М.М. Бахтина. “Всюду видели карнавал и полифонию, — вспоминала о том времени Л.Я. Гинзбург. — Он (Бахтин. — К.А.) отчасти сам в этом виноват. Сперва показал полифонию у Достоевского, и это было очень интересно. Потом он распространил ее на роман вообще, а это уже не так. И пошлo”5.
Еще более критично воспринял идеи Бахтина М.И. Стеблин-Каменский. В 1970 г., оценивая книгу Бахтина о Рабле как “великолепную”, он все же упрекает автора в недостатке историзма (“…всюду, где у него “народное”, надо бы поставить “средневековое”” (с. 195)). С годами оценки становятся более резкими. “…Вы же не виноваты, — замечает он в письме к 24 декабря 1977 г., — <…> что пали жертвой того таланта, с которым Бахтин развил свою абсурдную и совершенно антиисторическую концепцию” (с. 226).
И последний пример — Л.Н. Гумилев, чья “этническая история” (этногенез), а также терминология (“пассионарность”, “пассионарные толчки” и др.) пользовались в 1970-е гг. шумной популярностью в научных и околонаучных кругах. Многие видные этнографы (например, академик Ю.В. Бромлей) уже тогда протестовали против методологии и выводов Гумилева. Не принял их и Стеблин-Каменский. “Он, конечно, просто шарлатан, — пишет он А.Я. Гуревичу 3 октября 1970 г. по поводу “открытий” Льва Гумилева, — и в научных кругах Ленинграда это давно всем известно. Правда, у него есть “идеи”. Но ведь это же не исключает шарлатанства! Ведь и талант не исключает шарлатанства…” (с. 224)
Знакомство с бытом западноевропейских стран и их культурой стимулировало размышления Стеблина-Каменского и на такие темы, как национальный характер, национальное своеобразие, патриотизм и т.п. Размышляя, например, о способности датчан к самокритике, он задумывается над заметками Д.С. Лихачева “О русском” (получившими в свое время широкий отклик) и отзывается о них весьма скептически. Приписывание собственному народу разного рода достоинств несет в себе, по убеждению Стеблина-Каменского, великодержавный привкус. “Если патриотизм — это такое самовосхваление, то что хорошего в патриотизме?” (с. 46). И нельзя, утверждает ученый, оценивать своеобразие народа в его нынешнем облике с точки зрения памятников культуры, созданных в давно минувшую эпоху. Это относится к скандинавским странам и в той же мере — к России. “Неужели не очевиден, — пишет Стеблин-Каменский, — тот странный отпечаток, который 63 года советского тоталитаризма наложили на русский народ? И неужели не очевидно, что сам этот тоталитаризм — проявление “русского”?” (с. 47)
Что же касается заметок “О русском”, то вывод Стеблина-Каменского (связанного, впрочем, с Д.С. Лихачевым многолетними приятельскими отношениями) стоит того, чтобы его процитировать полностью:
““Русский” у Лихачева, хотя и повторяет кое в чем Достоевского, но, увы, основа тут, как и у художника Ильи Глазунова, просто желание потрафить одновременно и начальству, и моде” (с. 47)
И еще одно общее рассуждение о патриотизме, навеянное чтением “Былого и дум” Герцена:
“Патриотизм Герцена, его вера в русский народ и т.д. — это чистый конструкт. Если бы он основывал свое представление о русском народе на своем знакомстве с его представителями <…> он бы понял, что у народа хама, подхалима и вора государство всегда будет тюрьмой и своего и других народов (и с развитием техники все в большей мере!). Видимо, патриотизм, то есть высокое мнение о своем народе, такой же порок, как самомнение в отдельном человеке. Но в народе угнетаемом он простителен и даже необходим. В народе, угнетающем другие народы, он отвратителен” (с. 124).
C той поры, как были высказаны эти суждения, прошла целая эпоха, однако наблюдения ученого-скандинависта, умевшего мыслить широко и свободно, вполне сохраняют свою остроту и значимость и для нашего неспокойного времени.
___________________________________________
1) Родители Ольги Сергеевны (урожд. Шидловской), жены М.И. Стеблина-Каменского, были расстреляны в Крыму в 1921 г.
2) В юности М.И. Стеблин-Каменский пытался, как и многие, сочинять стихи, но впоследствии уничтожил свои ранние стихотворные опыты.
3) Характерно, что список опубликованных работ М.И. Стеблина-Каменского, начинается с 1946 г.
4) Имеется в виду академик А.Д. Сахаров.
5) Баевский В.С. Две страницы из дневника [запись беседы с Л.Я. Гинзбург о М.М. Бахтине, состоявшейся 14 ноября 1986 г.] // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 11.