(Заметки по частным и не вполне частным поводам)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2010
Н.А. Богомолов
В КНИЖНОМ УГЛУ
(Заметки по частным и не вполне частным поводам)
Василиск Гнедов или кто-то другой?
В 2009 г. целый номер журнала “Russian Literature” был посвящен А. Крученых. В его составе — целый ряд не только замечательных статей (среди которых хотелось бы отметить “Крупушки заумной поэзии” Ильи Виницкого, где проясняется еще один случай “зауми”, отражающей вполне разумные тексты, — в данном случае Пушкина), но и нужнейших публикаций, среди которых письма Крученых к А.А. Шемшурину, давно нуждавшиеся в обнародовании, а также большая, без малого на сто страниц, работа С. Сигея и В. Вестстейна “Крученых и Хлебников в амстердамской части архива Н.И. Харджиева”.
В самом начале этой статьи читаем: “…Крученых пишет уже в 1913 году без твердого знака и вдобавок сокращает “как”, следуя в этом примеру Василиска Гнедова” (Sigej Sergej, Weststeijn Willem G. Крученых и Хлебников в амстердамской части архива Н.И. Харджиева // Russian Literature. 2009. [Vol.] LXV. [Fasc.] I/II/III. С. 16), и еще через несколько страниц: “Отметим также особенное написание “как” — это “кк”, появляясь впервые у Гнедова в стихотворении “А ла тырь”, становится явным основанием для последующей “Малохолии [так!] в капоте” Крученых” (Там же. С. 19).
В обоих случаях речь идет не о печатных текстах, а о рукописных — полемической заметке (кажется, все-таки черновом варианте) и письме. Так вот, в них-то такое сокращение встречалось издавна. См., например, в письмах М.М. Замятниной: Иванов Вячеслав, Зиновьева-Аннибал Лидия. Переписка. М., 2009. Т. 1. С. 666, 691, 695, 704, 711; Т. 2. С. 60, 83, 102 и др. Или в написанном для самого себя тексте К.С. Шварсалона еще 1880-х гг.: Звезда. 2010. № 1. С. 184. Или в письмах и черновиках В.Ф. Ходасевича (например: A Century’s Perspective: Essays on Russian Literature in Honor of Olga Raevsky Hughes and Robert P. Hughes. Stanford, 2006. P. 155, 159; Vademecum: К 65-летию Лазаря Флейшмана. М., 2010. С. 377, 380 и мн. др.). Еще больше примеров такого рода мы обнаружим, читая архивные материалы. Ер в конце слова также регулярно пропускался в рукописных текстах, не предназначенных для непосредственной печати.
Несколько далее в той же статье читаем: “Соглас — слово, изобретенное Гнедовым” (С. 97). Однако достаточно открыть словарь Даля, чтобы прочитать в нем: “Согласие <…> Раскольничий толк, секта, круг, или соглaс [м.], у хлыстов и скопцов корабль”.
Вряд ли стоит приписывать поэту-футуристу то, что издавна было в ходу в языке и письменном узусе.
Было или не было?
Недавно появилась в свет книга: Григорий Агеев. Ввиду отмены смертной казни. М.: Совинтех, 2010. Ее автор в 1948 году был приговорен (“ввиду отмены смертной казни”, то есть был признан заслуживающим расстрела) к 25 годам лагерей, отсидел в них восемь с половиной лет. В первой части повествуется о том, как и за что он был арестован, а во второй — о лагерных годах. Отметим, что в этой второй части он подробно рассказывает о К.П. Богатыреве, с которым вместе сидел.
Но больше всего меня заинтересовал фрагмент этих воспоминаний, рассказывающий о дне рождения украинского поэта Андрея Михайловича ПатрусаКарпатского (1917—1980), пришедшемся на первые дни после смерти Сталина. “Один из знакомых Андрея Михайловича, приглашенный им на свои именины и сидящий за столом с нами, имени которого я не помню, с виду рафинированный интеллигент, с великосветскими манерами, чудом сохранившимися в условиях, не позволяющих их придерживаться, вызвался прочитать стихотворение Осипа Мандельштама — поэта в то время мне неизвестного.
— Я думаю, — сказал знакомый Андрея Михайловича, — этим стихотворением следует почтить скончавшегося сатрапа. И он прочитал, с чувством, слегка грассируя:
Мы живем, под собою не чуя страны…” —
и далее цитируется стихотворение полностью (с. 147—148).
Некоторые разночтения, имеющиеся в тексте, конечно, вряд ли стоит принимать во внимание, но сам факт чтения знаменитой “эпиграммы” в воркутинском лагере не может не вызвать пристального интереса.
Прежде всего — о тексте. Он воспроизводит (за единственным исключением) первую публикацию, появившуюся в 1963 г. в десятом выпуске альманаха “Мосты” по списку, присланному Г.П. Струве Ю.Г. Оксманом. Единственное же разночтение (в “Мостах” первая строка звучала: “Мы живем, под собою не зная страны”), видимо, скорректировано по напечатанному Струве (Г. Стуковым) в том же году в “Русской мысли” и широко распространившемуся тексту.
Сообщая стихотворение Струве, Оксман писал: “”Стихи о Сталине”. Эти стихи не имели распространения. Я впервые узнал их весною 1961 г. Прилагаю их текст (предпоследнюю строфу узнал только на днях)” (Stanford Slavic Studies. Stanford, 1987. Vol. 1. P. 23). Конечно, знания автора письма не были всеохватывающими, но все же их стоит учитывать. Стихотворение, которое не слишком многие знали из уст поэта, вряд ли могло иметь широкое распространение: записывать его было смертельно опасно (и не случайно единственный автограф сохранился в архивах госбезопасности), да и слушать — тоже. Поэтому свидетельство Г. Агеева должно вызвать самое заинтересованное внимание как мандельштамоведов, так и историков распространения неподцензурных текстов в СССР.
По моей просьбе издатель книги С.А. Ниточкин обратился к автору и получил подтверждение, что именно так он всю эту ситуацию и помнит.
Писать или списывать?
Журнал “Нева” делает благородное, в общем-то, дело — печатает обзоры вновь выходящих книг. Печатает в каждом номере. Называются эти обзоры “Дом Зингера”, готовит их Елена Зиновьева, и все было бы прекрасно, если бы время от времени не приходилось читать тексты этих обзоров. Впервые я столкнулся с этим, когда купил книжку Мины Полянской “Foxtrot белого рыцаря. Андрей Белый в Берлине” (СПб.: Деметра, 2009). Редко доводится читать литературу о Белом подобного качества. Скажу единственное: на протяжении всего этого титанического труда книга Белого “Одна из обителей царства теней” называется “Одна из обитателей царства теней”. Мое отношение к творению Полянской никакая рецензия изменить, конечно, не могла, но было любопытно узнать, что же про нее думает профессиональный обозреватель вполне симпатичного журнала.
Открываю текст, читаю — и понимаю, что совсем недавно я эти самые слова уже где-то видел. Вскорости стало понятно где — в аннотации, конечно. Составитель “Дома Зингера” решил себя не очень утруждать. Давайте посмотрим, как это делается (далее цитирую восьмой номер журнала “Нева” по интернет-версии). В первой фразе: “Книга посвящена трагическому эпизоду в жизни Андрея Белого в пору его последнего пребывания в Берлине (1921— 1923), пребывания, сопровождавшегося танцами в немецких забегаловках, в основном вошедшим тогда в моду фокстротом” — единственное разночтение: вместо слова “сопровождавшегося” в аннотации — “сопровождаемого”. В следующей фразе разночтений чуть больше. Е. Зиновьева сочиняет: “Автор исследует “танцевальную” ситуацию и послевоенного Берлина времен “потерянного поколения”, и своеобразную реакцию Белого на разрыв с женой — Асей Тургеневой и с немецким антропософом Рудольфом Штейнером”, а в аннотации принципиально иначе: “…и самого Белого — своеобразную реакцию на…” Затем мера новаторства доходит до предела. Аннотация гласит: “Книга <…> повествует о крупнейшем мистике, поэте и прозаике 20-го века Андрее Белом <…> В книге повествуется о писательском рекорде Белого во время двухлетнего пребывания в Берлине: шестнадцать опубликованных книг, и о берлинских встречах с Н. Берберовой, М. Цветаевой, В. Ходасевичем, А. Толстым, И. Эренбургом и др.”. У Зиновьевой же читаем совсем другое: “Андрей Белый — крупнейший мистик, поэт и прозаик ХХ века во время двухлетнего пребывания в Берлине поставил “писательский рекорд”: им было опубликовано 16 книг. В книге рассказывается и о берлинских встречах с Н. Берберовой, М. Цветаевой, В. Ходосевичем <так!>, А. Толстым, И. Эренбургом и другими”. Добросовестность автора дошла даже до того, что в момент усталости от переписывания последней фразы она все равно не могла пойти по порочному пути полной адекватности. Смотрите — у Зиновьевой читаем: “Использована хроника тех дней: берлинская периодика 1921—1923 годов, эмигрантские газеты, бюллетени, рекламы и журналы, повествующие о феномене русской литературы Берлина 20-х годов ХХ века”, а в аннотации: “…русского литературного Берлина…”
Наверное, по собственной злобе и желчности я написал письмо на имя главного редактора журнала А.М. Мелихова. Ответа не получил, но понадеялся, что все-таки автор получил соответствующий нагоняй. Наверное, так и было, потому что в четвертом номере за 2010 год перед нами — принципиально иной уровень осмысления предлежащего материала. На этот раз внимание Е. Зиновьевой привлекла книга: Вячеслав Быстров. Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. Петербургская биография. СПб.: Дмитрий Буланин, 2009.
Я решил пренебречь странным именованием автора (и на переплете, и на титульном листе он обозначен как В.Н., а не Вячеслав), но уж все-таки за содержанием последить. И что же?
Первой фразы обзора на заметном месте в книжке нет. Видимо, она полна какого-то сакрального смысла: “Впервые предпринята попытка воссоздать в доступной полноте “петербургскую биографию” Дмитрия Мережковского (1866—1941) и Зинаиды Гиппиус (1869—1945)”. Зато следующая уже заслуживает сопоставления с чем? Правильно, с аннотацией. В журнале: “Их жизнь до начала 1920 года, до эмиграции, была тесно связана с Петербургом—Петроградом”, а в аннотации: “Их жизнь до самой эмиграции в начале 1920 г. была тесно связана с Петербургом-Петроградом”. Дальше Е. Зиновьева перемещается в текст книги, но недалеко — на правую страницу того разворота, где левую занимает аннотация. Сравните: “Дмитрий Мережковский с исчерпывающей точностью указал место своего рождения: “Я родился 2 августа 1865 года в Петербурге, на Елагином острове, в одном из дворцовых зданий, где наша семья проводила лето на даче””. А вот текст на с. 3—4 книги: “Место своего рождения писатель в автобиографической заметке указал с исчерпывающей точностью…” — и далее буквально так же. Потом автор почему-то решил отказаться от своего метода и заглянул с середину книжки. Ни к чему хорошему это не привело. То есть, почти переписав одну фразу (“Зинаида Гиппиус родилась в городке Белёве Тульской губернии” — ср. “Зинаида Гиппиус родилась 8 ноября 1869 г. в городке Белеве Тульской губернии… (с. 40)), он сочинил собственную: “Встретились они в Крыму в 1887 году, а через полгода, 8 января 1888 года, в Тифлисе состоялась их свадьба”. Увы, в книге даты другие: встретились в июне 1888-го, а обвенчались 8 января 1889 года. Потом получилось удачнее: “Вскоре молодые супруги приехали в Петербург (это дословно переписано со с. 47 книги В.Н. Быстрова), началась их совместная биография”, — добавленное от себя получилось вполне соответствующим действительности. Читаем далее: “Выдающиеся представители отечественной культуры конца XIX — первой половины XX века, незаурядные художники слова, они оказали многообразное влияние на искусство и самосознание значительной части русской интеллигенции”, тогда как в аннотации: “Книга посвящена выдающимся представителям отечественной культуры конца XIX — первой половины XX в., незаурядным художникам слова, оказавшим многообразное влияние на искусство и самосознание значительной части русской творческой интеллигенции”. Обзор Зиновьевой гласит: “В книге прослежены основные этапы и события жизни…”, а аннотация: “Основные этапы и события этой жизни подробно прослежены в книге”, но дальше целых полторы фразы сочинены от себя: “…этой удивительной, творчески одаренной четы. От этих двух духовно богатых, непростых людей исходила мощная энергетика, в поле притяжения которой попадали многие”.
После этого автор обзора решил, видимо, что хватит стараться. “Личные и творческие взаимоотношения связывали их с петербургскими писателями и поэтами, среди которых были С. Надсон, А. Плещеев, Я. Полонский, К. Случевский, П. Вейнберг, Н. Минский, А. Волынский, Ф. Сологуб, В. Розанов, А. Блок, Вяч. Иванов… Значительное внимание уделено общественно-религиозной деятельности Мережковских”. Здесь последняя фраза дословно взята из аннотации, после чего в ней следует: “…их личным и творческим взаимоотношениям с петербургскими писателями и поэтами” — и список этих “писателей и поэтов” (как будто поэты — не писатели!) совпадает полностью, только у Е. Зиновьевой дается один инициал, а в аннотации — два. Читаем Зиновьеву: “Большое место отводится образам и мотивам Петербурга, одной из ключевых тем в творчестве Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус”, тогда как в аннотации: “Большое место отводится теме, образам и мотивам Петербурга, которые были одними из ключевых в творчестве Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус”. Правда, последняя фраза Зиновьевой полностью оригинальна: “Читается эта документальная, информационно насыщенная книга как увлекательный роман”.
Я понимаю, когда журналист переписывает и отсылает в свою газету прессрелиз. Но когда ведущий постоянной рубрики в солидном журнале с хорошей репутацией делает то же самое — понять не могу никак.