(Рец. на кн.: Katz E.M. Neither with them, nor without them: The Russian Writer and the Jew in the Age of Realism. Syracuse, N.Y., 2008)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2010
Л. Кацис
КАК “ИХ” ВПИСАТЬ В ИСТОРИЮ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ?
Katz Elena M. NEITHER WITH THEM, NOR WITHOUT THEM: THE RUSSIAN WRITER AND THE JEW IN THE AGE OF REALISM. — Syracuse, N.Y.: Syracuse University Press, 2008. — 366 p. — (Judaic Traditions in Literature, Music and Art).
Елена М. Кац в книге “Ни с ними, ни без них. Русский писатель и еврей в век реализма” рассматривает образ еврея в творчестве ряда русских классиков, вводя его в контекст современных работ по истории русского еврейства, прежде всего книг недавно ушедшего замечательного англо-американского историка Джона Клира “Россия собирает своих евреев: Происхождение еврейского вопроса в России, 1772—1825” (М., 2000; на английском книга вышла в 1986 г.) и “Imperial Russia’s Jewish Question, 1855—1881” (1995).
Е. Кац рассматривает Гоголя, Достоевского и Тургенева как представителей трех наиболее влиятельных дискурсов отношения к евреям в русском обществе и русской литературе того времени. Ее интересует, “как каждый из трех авторов создавал дискурсы о евреях, которые многими виделись и воспринимались как антиеврейские. <…> три основных модуса, использованных этими писателями для изображения евреев: Гоголя — фольклорный, Достоевского — националистический и Тургенева — космополитический” (с. 28).
Свою исследовательскую позицию Е. Кац выбирает исходя не только из типологии еврейских образов у названных писателей, но и из их позиций по отношению друг к другу: начиная с мысли Достоевского о том, что вся русская литература вышла из гоголевской “Шинели”, и продолжая мыслью анонимной статьи в журнале “Иллюстрация”, возможно написанной Тургеневым, о том, что Гоголь остается наиболее имитируемым писателем того времени. Более того, Е. Кац не сомневается, что Достоевский и Тургенев следовали гоголевским принципам в изображении евреев, однако исходили при воспроизведении этой линии из собственного видения мира и собственного опыта. Так, по мнению Е. Кац, Гоголь исследовал еврейские физические, ментальные и экономические атрибуты, Достоевский сосредоточивался на предположительных сильных качествах евреев, которые были важны для его политических и религиозных взглядов, а у Тургенева спектр еврейских характеристик был дополнен образом еврейки.
Первую главу Е. Кац начинает с гоголевских описаний евреев. В представлениях писателя о евреях отражаются, с одной стороны, реалии еврейской жизни и ее рецепции в гоголевское время, а с другой — “еврейские сюжеты” украинского фольклора, где реалии XIX в. накладываются на давнее прошлое Украины. Е. Кац подчеркивает важность для Гоголя тропа “Еврей, Дьявол, Другой”, отмечая, что писатель был одержим дьяволом, который являлся одним из главных гоголевских героев. Гоголь, по ее словам, демонизировал связь между евреем и дьяволом. В целом автор стремится показать, что Янкель в “Тарасе Бульбе”, который многими критиками воспринимается в качестве архетипического образа еврея, на самом деле явился лишь выражением конкретных личных и писательских нужд Гоголя определенного периода, а многие еврейские образы из других произведений писателя не менее важны для понимания его отношения к евреям. Более того, с подобной структурой образа Янкеля связан и “комизм” этой фигуры для Гоголя.
Во второй главе Е. Кац показывает, как, начав с изображения еврея в гоголевской традиции, Достоевский перешел к описанию его как представителя избранного народа, утратившего свою власть. В последний же период своего творчества Достоевский превратил еврея во врага всего человечества. Однако Е. Кац отмечает, что даже в этот период образ еврея не фигурировал в художественных произведениях Достоевского, что само по себе требует осмысления.
В третьей главе книги рассматривается отношение к евреям у Тургенева, которого автор трактует как западника, ушедшего от гоголевского изображения еврея, предпочтя европейско-космополитический подход к нему. Е. Кац Тургенев интересует прежде всего как человек, введший в русскую литературу образ “новой женщины”. Учитывая роль Тургенева в создании этого образа, Е. Кац обращает особое внимание на тургеневский образ еврейской женщины, сравнивает его с традиционным взглядом на “прекрасную еврейку”, считая подход Тургенева альтернативным по отношению к нему. Наконец, автор предпринимает попытку показать, как прозападный, либеральный, аполитичный и агностический взгляд на мир позволил Тургеневу избавиться от мистификации образа еврея и включить образ еврея в общечеловеческий контекст.
В методологическом введении Е. Кац попыталась разделить понятия “антисемитизм” (которое связывается с западными и германскими теориями XIX века) и “иудеофобия” (как общехристианская, так и собственно православная). Она даже считает возможным говорить о том, что “западный” антисемитизм обогатился от русских православных понятием “кагал”, а “Запад” принес “восточной” иудеофобии “кровавый навет” (с. 8).
Е. Кац пытается дать обобщенную картину этой русской разновидности иудеофобии, начиная изложение со времен Иоанна Златоуста и борьбы с жидовствующими, однако делает это очень схематично и прямолинейно (характерна ошибка в именовании Иосифа Волоцкого, чье имя связано с Волоцким княжеством, — Иосифом Волоколамским!) (с. 6, 352).
Эта несколько странная, на наш взгляд, схема дополняется рассуждениями о том, что слово “жид” далеко не всегда имело пейоративный оттенок, а сами события еврейской истории, как трагические, так и любые другие, совершенно невозможно рассматривать исключительно сквозь призму будущего Холокоста, так как далеко не все виды иудеофобии и антисемитизма обязательно вели к “окончательному решению еврейского вопроса”.
Это замечание, безусловно, верное. Однако и исключать последствия вполне закономерного развития восприятия образа еврея в русской литературе из общего идейно-политического потока российской истории не стоит. Другое дело, что нет необходимости обвинять русских писателей в том, что они сознательно способствовали будущему Холокосту, о котором они ничего не могли знать (например, с. 5, 8).
Говоря о Гоголе, Е. Кац отмечает заведомую нерусскость его впечатлений от евреев и еврейской жизни в Малороссии, которая больше связана со сложными польско-еврейско-украинскими отношениями, чем с отношениями русско-еврейскими.
Е. Кац параллельно анализирует образ “казака” и образ “еврея” в “Тарасе Бульбе” и заключает, что и тот, и другой отражают не столько реальность, сколько общеромантические представления о диких и веселых казаках и о евреях — врагах Христовых, торгашах и т.д. Правда, сюда почему-то не попадают сведения о вальтер-скоттовских “прекрасных еврейках”, которые, как показали работы Д. Фельдмана и О. Минкиной, существовали в реальности не во времена И.С. Тургенева (как утверждает Е. Кац на с. 255, 256), а как раз в романтические времена. На фоне работ этих исследователей создается ощущение, что “натуральная школа” со всеми ее чертями и Виями была вполне близка к натуре… Более того, в специальном примечании (с. 298) автор отмечает, что женщин у Гоголя вообще немного, поэтому и “прекрасной еврейки” у него нет. Однако такое умозаключение заставляет сказать, что в этом случае гротескное романтическое изображение евреев и казаков не уравновешивается искомым образом “прекрасной еврейки”, делая насмешки Гоголя над евреями вполне односторонними…
Автор монографии цитирует работы С. Машинского, видевшего в текстах Гоголя прямое отражение социальной реальности, и опровергает эту точку зрения анализом общеромантического дискурса Гоголя и Ф.В. Булгарина. Причем у поляка Булгарина Е. Кац видит жесткий антисемитизм, на фоне которого гоголевская трактовка Янкеля и других евреев выглядит относительно мягкой.
В итоге получается, что и казаки, и Янкель с евреями не имеют прямого отношения к реальным взаимоотношениям евреев и казаков, а выводы исследовательницы, по-видимому, заведомо предопределены ее идеологической позицией. Сам способ чтения Гоголя вызывает ощущение, что дело здесь не только и не столько в проблемах с русским языком или со знанием образности и стилистики романтизма.
Автор пишет: “Юмористическое описание погрома подчеркивает парадигму образного мира “Тараса Бульбы” и исторической реальности, в которой казачьи зверства являются нормальными по отношению к евреям. Хотя история погрома производит впечатление реалистической, тем не менее изображение погрома не реалистично на всем протяжении изображения: евреи, которых топят, болтаются в воздухе вверх ногами — это нереально — люди не тонут вверх ногами. Более реалистичными являются описания казацких зверств по отношению к другим нежелательным Другим” (с. 82). И далее приводится описание польских женщин с отрезанными грудями и мужчин с содранной кожей и говорится, вслед за Гоголем, что казаки отплачивали свои старые долги с интересом. Пусть так, но поляки и казаки имели многолетние счеты, где жестокость была взаимной. Евреи же позапрошлого века были совсем не похожи на сегодняшних израильских солдат, а следовательно, никак не могли постоять за себя (вооруженных евреев тогда в природе не было), иначе как оказывая услуги казакам или полякам и попадая при этом под “перекрестный огонь”. Следовательно, ставить на одну доску поляков, казаков и евреев в данном случае невозможно, и еврей никак не может рассматриваться как любой другой нежелательный Другой, к чему все сводит автор книги.
Вопрос об отношении Достоевского к евреям исследован куда подробней, чем тема “Гоголь и евреи”. Посвященная Достоевскому глава состоит из достаточно банальных примеров из “Записок из мертвого дома”, рассмотрения самоубийства Свидригайлова в “Преступлении и наказании”, сопоставления некоторых русских персонажей с “жидами”, наконец, из общеизвестных цитат из “Дневника писателя”. Е. Кац отнюдь не впервые указывает на то, что “жидок Лямшин” из “Бесов” имеет мало общего с евреями, и на то, что в главной своей книге “Братья Карамазовы” писатель не уделил особого внимания евреям, считая их, видимо, малозначащими для грандиозной мессианской концепции романа. Во всех этих случаях Е. Кац в точном соответствии с позицией, выраженной в главе о Гоголе, старается даже вполне антисемитские тексты трактовать в стерто-обобщенных терминах “свой—чужой” либо сводить их к общеевропейским моделям.
Вслед за Ю. Кристевой автор сочла еврея-пожарника из “Преступления и наказания” чем-то вроде “внутреннего еврея” то ли Достоевского, то ли самого Свидригайлова. При этом, рассуждая о реалистичности или не реалистичности ситуации, когда этот еврей пытается помешать Свидригайлову прыгнуть с моста, и опровергая точку зрения Д. Гольдштейна (автора книги о Достоевском и евреях 1981 г.), что еврей не мог быть тогда пожарником, автор книги сообщает (со ссылкой на книгу о евреях в русской армии Й. ПетровскогоШтерна), что служба в пожарной охране давала еврею право жительства в столице (с. 163). При этом Е. Кац не задумывается о том, могли ли еврея того времени назвать Ахиллом. Ей представляется, что именование еврея XIX в. именем героя Троянской войны показывает вечность еврея в веках! На самом деле никакого древнегреческого Ахиллеса-еврея у Достоевского нет. Речь идет лишь о человеке, “закутанном в серое солдатское пальто и в медной ахиллесовой шапке”, стоящем около каланчи (Достоевский Ф. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1973. Т. 6. С. 394). Далее он называется Ахиллесом уже иронически, т.е. речь идет лишь о безымянном персонаже, говорящем с еврейским акцентом.
Однако все эти несообразности меркнут перед рассуждением Е. Кац о том, почему, упомянув в “Братьях Карамазовых” о существовании обвинения евреев в ритуальном использовании христианской крови, Достоевский устами “символа христианства” Алеши ответил на вопрос Лизы Хохлаковой о его реальности: “Не знаю”, а в личном письме Ольге Новиковой от 28 марта 1879 г. писатель выражал уверенность в виновности “кутаисских жидов” в совершении этого преступления. Исследователь приходит к выводу о том, что антисемитские взгляды Достоевского, объединявшие и европейский антисемитизм, и российский антииудаизм, не влияли на его художественное творчество (с. 190).
Мы не будем подробно рассматривать последнюю главу книги — об И.С. Тургеневе и его “Жиде”. И здесь стандартные стереотипы еврейского образа у Тургенева настойчиво отделяются от личности писателя и его мнений по данному вопросу (кстати, часто вполне амбивалентных).
В целом книга Е. Кац подспудно полемизирует со знаменитой статьей В. Жаботинского “О евреях и русской литературе”. Недаром в каждой главе книги есть соответствующая цитата из Жаботинского о каждом из ее героев. Позиция Жаботинского прямо противоположна политкорректности рецензируемой монографии. Но адекватного спора с позицией Жаботинского и тех, кто реалистично, а не романтично смотрит на русско-еврейские отношения, у автора не получилось.
Сомнительность выводов Е. Кац демонстрируют и публикации последних лет по данной теме. Так, Е. Кац считает неверной трактовку еврейского погрома в “Тарасе Бульбе”, представленную в книге М. Вайскопфа “Сюжет Гоголя”. Однако ее рассуждения опровергаются специальной главой в новой монографии Вайскопфа, “Покрывало Моисея. Еврейская тема в эпоху романтизма” (М., 2007), вышедшей почти одновременно с книгой Е. Кац. А ее претензии к статье Жаботинского о евреях и русской литературе существенно корректируются статьями Жаботинского о Гоголе 1900—1930-х гг. Например, в статье Жаботинского “Jewish Types in Russian Fiction” (The Jewish Chronicle. 1931. 5 June. № 125. Suppl.), републикуемой в выходящем сейчас его Полном собрании сочинений, автор обвиняет русскую литературу в отсутствии интереса к жизни нерусских народов империи. Именно таков был контекст его претензий к изображению евреев в русской литературе.
В заключение скажем, что хорошая идея очищения истории русско-еврейских отношений от анахронистических подходов, основанных лишь на травме Холокоста, не привела к исправлению тех искажений, которые создались за многие десятилетия вненаучного (политического и публицистического) осмысления темы “русский писатель и еврей в эпоху реализма”. Ясно лишь, что надо двигаться дальше, ибо в ситуации “ни с ними, ни без них” историю русской культуры не напишешь, но “с ними” честно и непредвзято написать ее не так уж просто. То, что это именно так, лишний раз продемонстрировала рецензируемая книга…