Французский культурный посредник в России барон де Чуди
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2010
Ключевые слова:
XVIII век, журналистика, культурная политика, “Литературный хамелеон”, барон де Чуди, Иван ШуваловВладислав Ржеуцкий
В ТЕНИ ШУВАЛОВА
Французский культурный посредник в России барон де Чуди1
Роль французов в создании определенного образа России в царствование Екатерины II уже неплохо изучена благодаря работам Альбера Лортоляри, Сергея Карпа, Ларри Вольфа, Мишеля Мерво, Сергея Мезина и других исследователей2. Конечно, остается немало интереснейших личностей, которые ждут своего исследователя. Некоторых не без пренебрежения записывают в “авантюристы”, и долгое время — до появления работ А. Строева3 — им уделялось мало внимания, хотя речь идет без преувеличения о строителях культурного пространства эпохи Просвещения. Как правило, они были связаны с разными странами, становясь векторами трехсторонних или даже четырехсторонних культурных трансфертов, или переносов4. Среди французских культурных посредников нельзя не вспомнить шевалье д’Эона, Фужере де Монброна, шевалье де Менвильера или менее известного Филиппа Эрнандеза — издателя второго в России и первого в Москве франкоязычного журнала5.
Ранее нам удалось показать, что французские литераторы, близкие к Ивану Шувалову, сыграли известную роль в улучшении образа России в Западной Европе6. Но многое еще предстоит узнать о роли иностранцев, в том числе французов, в русской культуре вообще и русской пропаганде в частности. Среди других фигур особо выделяется барон Теодор-Анри де Чуди (Tschudy или Tschoudy). Секретарь И.И. Шувалова и известный масон, Чуди не нуждается в особом представлении7. Но его многоплановая деятельность (он был не только издателем первого в России франкоязычного журнала, но и переводчиком и литературным агентом русского двора) еще мало изучена.
* * *
В царствование Елизаветы Петровны (1741—1761) Россия после длинного перерыва наконец-то восстанавливает отношения с Францией (1757 г.), что соответствует желаниям профранцузской партии (Воронцовы, Иван Шувалов). Любимец Елизаветы И. Шувалов задумывается о программе культурных реформ, главным звеном которой становится образование: в 1755 г. основан Московский университет, в 1757 г. — Академия художеств. Шувалов приглашает в Россию западных специалистов, прежде всего в области изящных искусств.
Однако эта работа по насаждению культуры сама по себе не может изменить сложившегося на Западе образа России. Конечно, со времени Петра Великого образ этот стал более сложным: Россия уже не та дикая страна, о которой писали западноевропейские путешественники XVII века, Петр “вырвал” ее из векового “варварства”. Но относительно результатов Петровских реформ и возможности включения России в число просвещенных наций существуют разные мнения. Поэтому культурные преобразования должны быть дополнены пропагандой образа России как просвещенной нации.
Барон Теодор-Анри де Чуди сближается с Шуваловым как раз в этот важный момент. Его “Литературный хамелеон” (Le Caméléon littéraire) èнтересно рассмотреть в контексте инициатив Шувалова. Но прежде познакомимся поближе с его издателем, чья биография проливает свет на историю культурных отношений России с западноевропейскими странами.
* * *
Семья Чуди родом из кантона Гларис в Швейцарии. Одна ветвь этого рода перебралась в Лотарингию. В XVIII в. Чуди занимают в Меце видное положение. Литератор и ученый-натуралист барон Жан-Батист-Луи-Теодор де Чуди (сконч. в 1784 г.) был почетным советником-кавалером (conseillerchevalier) в парламенте8 Меца (с 1728 г.), королевским советником и предводителем дворянства этого города, в 1760 г. он — бальи (представитель короля) Меца. Его сын Жан-Жозеф-Шарль-Ришар де Чуди — член-корреспондент Королевского парижского сельскохозяйственного общества9. Важный пост в Меце занимает и родственник этих Чуди — барон Клод-Анри, сеньор Они (Augny). Окончив военную карьеру в чине капитана, он становится советником-кавалером в парламенте Меца10. Он женится на девушке видной дворянской фамилии, маркизе Луизе Роман д’Асси де Пютланж11. 21 августа 1724 г. в этой семье и родился Теодор-Анри де Чуди.
Чуди учится, по-видимому, на факультете права Университета Пон-а-Муссона, около Меца, одного из старейших в Лотарингии. Кажется, он учился и в Нанси. Он получает диплом лиценциата в области права и, идя по стопам отца, в 1748 г. становится советником парламента Меца. Очень рано он начинает интересоваться масонством и в 1750 г. как мастер стула Старой ложи Меца занимает видное положение в масонской сети Лотарингии.
В 1751 г. папа Бенедикт XVI подтверждает буллу Клемента XII, которая “навечно” заклеймила ассамблеи, “в обиходе называемые масонскими”. К этому времени относится одно из путешествий Чуди, приведшее его из Голландии через Париж в Неаполь12, где его родственник, Леонар де Чуди, служил в чине полковника в армии короля обеих Сицилий. Спустя годы Чуди рассказывал, что “по прибытии в Неаполь он был представлен Королю своим дядей и был зачислен кадетом в гвардию на несколько месяцев”13. В Неаполе он всецело отдался своей страсти и председательствовал на заседаниях ложи, основанной Раймондо Сангро принцем ди Сансеверо, известным писателем, алхимиком и масоном14. Чуди приобретает некоторую известность; уже тогда создается образ авантюриста, который долго будет его преследовать: французская полиция знала, что в это время “он объявил, что он масон, стал Великим мастером лож, но тут же поссорился с одним из своих собратьев масонов, который разбил ему нос, он отказался драться, сочинил брошюру в защиту масонов, в которой Религия, папа и король были очернены, был посажен за это в тюрьму, и, хотя ходили слухи, будто он хотел соблазнить жену своего дяди, этот дядя дал ему возможность бежать из тюрьмы” — чем не сюжет авантюрного романа?15 В 1752 г. Чуди в Голландии, где он выпускает две книги в защиту масонов и сборник масонских песен16, а еще одна его книга выходит в Англии17. В Голландии он тоже вращается в масонских кругах: в 1756 г. в Бастилии он признавался, что жил тогда благодаря “щедротам голландских масонов”18.
В Голландии Чуди сближается с Жаном Руссе де Мисси (1686—1762), издателем и автором журналов, компилятором “Мемуаров о царствовании Петра Великого”, которые пользовались большим успехом19. Руссе де Мисси был связан с Россией на протяжении многих лет. Когда-то он повстречался с бароном Г.Ф. фон Гюйсеном, бывшим воспитателем царевича Алексея, сына Петра I, и литературным агентом русского двора. Гюйсен, хорошо знавший Россию, вызывает интерес Руссе де Мисси к этой далекой стране. Журналист знакомится с несколькими русскими или находящимися на службе России иностранцами, например с графом А.Г. Головкиным и Г.Ф. Миллером. Именно Головкин, русский посланник в Гааге, рекомендует Руссе де Мисси в 1737 г. в члены Петербургской академии наук, куда он был принят 14 марта того же года20. В 1750 г. журналист объявляет, что он назначен русским “советником канцелярии в ранге полковника и с жалованьем в 4800 флоринов”21.
Руссе де Мисси — первый в кругу Чуди человек, много знающий о России и знакомый с русскими деятелями. Близость двух масонов объясняет в какой-то степени, почему выбор Чуди пал на Россию. Руссе де Мисси объясняет остальное. В его переписке с известным издателем Проспером Маршаном мы находим такие строки о Чуди: “Бедный мальчик едет в Россию не в поисках счастья, он хочет только, чтобы между ним и его отцом оказались Империя, Польша и Россия. Его варвар-отец не убил его только потому, что ему удалось толкнуть дверь, в которую вонзилась пуля, которая пронзила бы ему сердце”22. Руссе ничего не приукрашивает: Чуди рассказывал в 1756 г.: “…когда примерно пять лет назад я ехал из Голландии в Париж, чтобы отправиться в Италию, мой отец, которого мои долги, уплаченные его собственной матерью, разозлили еще больше, чем мое бегство, хотел арестовать меня”23.
Обычно считают, что Чуди приехал в Россию комедиантом24. Это расхожее мнение берет начало в бастильских документах. В них мы читаем: “Он приехал в Голландию, где он вступил в труппу комедиантов, с которыми он поехал в Петербург”25. Такая смена амплуа отвечает нашим представлениям об авантюристах того времени, но эта версия весьма сомнительна. Стоит ли верить тому, что мог сказать своим тюремщикам Чуди, в интересах которого было представить свою поездку в Россию в самом невинном свете? Работа на театральных подмостках была наименее подозрительной, к тому же он действительно познакомился в Голландии с несколькими актерами, в том числе с “мадемуазель Фош, комедианткой, которая была к нему неравнодушна и содержала его”26. Но сам Чуди актером никогда не был. У нас нет сведений о найме в это время на русскую службу какой бы то ни было театральной труппы из Голландии. Позже сам Чуди расскажет, что, “обремененный всевозможными долгами, он перебрался в Льеж, что оттуда он приехал в Голландию, где, познакомившись со старшим сыном г-на графа Головкина, посла России при Генеральных штатах”, он решил ехать в Россию, так как “сын означенного г-на графа Головкина [Иван. — В.Р.] подал ему надежду, что он сможет составить там значительное состояние”27. Граф А.Г. Головкин был сыном государственного канцлера, графа Г.И. Головкина, одного из ближайших сподвижников Петра I. Как видный дипломат, он сыграл важную роль в найме на русскую службу иностранцев, считая, что эта деятельность является частью его обязанностей. Он пригласил к русскому двору нескольких голландских врачей28. Возможно, что русскому дипломату представил Чуди Руссе де Мисси. Иван Головкин снабдил барона рекомендательными письмами29. Чуди проехал через Гамбург, где к нему присоединился некий Бертран, беглый монах, возможно, янсенист, который вез в Россию свою жену и двух детей, в их компании барон и добрался до Петербурга30.
Долгое время считалось, что Чуди приехал в Россию в 1753 или 1754 г.31 Ж. Дюлак, опираясь на письмо Руссе де Мисси, датированное сентябрем 1752 г., предположил, что отъезд Чуди имел место раньше32. Действительно, барон приехал в Россию, скорее всего, летом 1752 г. и стал секретарем или библиотекарем барона С.Г. Строганова, отца Александра Строганова, в будущем — директора Академии художеств и Императорской Публичной библиотеки. Молодой Строганов находился тогда со своим гувернером Жаном Антуаном в Женеве и написал отцу 17 октября 1752 г.: “P.S.: я рад, что Вы приобрели г-на шевалье де Люси33, которому я кланяюсь. Надеюсь, что он оправдает Ваши добрые намерения в отношении него”34.
Чуди был рекомендован сыном Головкина князю Николаю Голицыну. Тот, в свою очередь, представил его “графу Шувалову”, возможно, Ивану Ивановичу, которого нередко величали графом во Франции. Вероятно, речь идет о Н.Ф. Голицыне, генерал-лейтенанте, женатом на Прасковье Ивановне Шуваловой, сестре Ивана Ивановича35. И уже Шувалов “предложил г-ну [разрыв на странице. — В.Р.] Троголову” взять Чуди на службу. Этот “Троголов”, возможно, и есть Сергей Строганов — для бастильского писца все эти имена были экзотикой, и он, конечно, исковеркал их, как смог. Шувалов и Строганов хорошо знали друг друга36.
* * *
Обязанности Чуди при бароне Строганове не были обременительны, отнимая у него два часа в день37. Он пробыл у Строганова 17 месяцев. За это время Чуди, вероятно, и сочинил свою новую книгу, которая будет опубликована в Гааге в 1754 г. Его “Философ на французском Парнасе”38 написан в форме переписки между “кавалером де Люсси” и неким “М.М.”. Почти ничто в этом сочинении не напоминает о России, возможно, автор этой книгой готовил свое возвращение в Западную Европу, — возвращение и литературное, и физическое, ведь длительное отсутствие грозит писателю забвением.
Книга была посвящена “графу Ивану Иваничу Шевалову”. Хотя Чуди и исказил имя своего благодетеля39, он снабдил его графским титулом, которого не было у фаворита, — может быть, из соображений престижа. Посвящение, вероятно, было добавлено, когда Чуди перешел от Строганова к своему новому покровителю.
Известно, что Шувалов, не бывав во Франции, был франкофилом, читал и писал по-французски, хотя и не владел им в совершенстве. Его “случай” начинается в 1749 г., а два года спустя его производят в действительные камергеры, а его влияние при дворе становится определяющим. Именно к этому времени относится сближение Шувалова с Ломоносовым. Шувалов начинает интересоваться науками, читает литературные произведения своего протеже и поощряет его занятия историей России.
В то время как в Петербурге возводят его будущий дворец, Шувалов едет сопровождать императрицу в Москву, куда в 1753 г. перебирается двор. Елизавета отбудет обратно в мае 1754 г.40 Вероятно, в это время Шувалов и предлагает барону де Чуди место секретаря. Почему это случилось в 1754 г., а не в 1752 г.? В 1754 г. Шувалов размышляет об основании университета41. Встает вопрос о приглашении преподавателей, которых надо было вызывать из-за границы. Услуги образованного француза, знающего европейские языки, должны были пригодиться Шувалову для осуществления этой обширной программы.
Итак, Чуди был “взят к г-ну Шувалову и проживал в его дворце, где у него был стол, слуга, экипаж, уход и 250 рублей жалованья”42 — не самые блестящие условия. Но Чуди находился на службе у одного из самых влиятельных лиц русского двора. Его положение делает из него важного человека. В Бастилии следователи отмечают, что Чуди “втерся в доверие к министру Ш[у]валову настолько, что русские аристократы старались ему угодить, чтобы быть в милости у г-на Ш[у]валова”43. В 1757 г. шевалье Маккензи Дуглас, шотландец на службе французской дипломатии, выполнявший ответственную миссию при русском дворе, включает имя Чуди в небольшой список лиц, которых он предлагает французскому внешнеполитическому ведомству щедро отблагодарить. По словам Дугласа, Чуди обладает большим влиянием на камергера Шувалова44.
Чуди связан с некоторыми французами, живущими в Петербурге в то время. Он упоминает Гийома Лафона45, военного инженера на русской службе, гугенота, мужа г-жи Лафон, которая встанет вскоре во главе Смольного института. Лафон — автор проекта эмиграции гугенотов в Россию46, который не будет осуществлен при Елизавете. Другой его знакомый — Жан-Пьер Дефранс, академик из Руана, тесть скульптора на русской службе Николя Жилле. Дефранс организует в 1755 г. в доме камергера Шувалова на Итальянской улице выставку механических изобретений, а в 1763 г. его берут на работу в Академию художеств47. Де Сериньи, директор французской театральной труппы при русском дворе, тоже поддерживает дружеские отношения с Чуди48.
19 июля 1754 г. Шувалов направляет в Сенат доклад, в котором он определяет принципы организации нового университета49. Мнение Ломоносова, конечно, было весомым, в частности в том, что касалось преподаваемых дисциплин и организации школы для подготовки будущих студентов50. Но нельзя исключить участия в подготовке этого проекта и Чуди, хорошо знакомого с организацией университетов в Западной Европе. Во Франции в 1756 г. Чуди будет называть себя “секретарем московской академии”51. На конверте одного из писем, адресованных ему в Париж, можно прочитать: “Господину Барону де Чуди, советнику Парламента г. Меца, секретарю-переводчику императорской академии в Москве <…>”52. С тех пор биографы Чуди писали, что он был секретарем “московской академии”, не задаваясь вопросом, о каком учреждении идет речь. А речь, без сомнения, идет об университете, ведь единственная академия в Москве — Академия художеств — будет основана только в 1757 г. В Европе, особенно в протестантских странах, университеты нередко называли академиями.
Чуди, вероятно, вел иностранную переписку Шувалова и, несомненно, как-то участвовал в приглашении профессоров для университета. При его посредничестве был приглашен шевалье Шарль-Луи-Филипп де Менвильер (наст. имя Genu-Soalhat, 1714—1776?), получивший место учителя в университетской гимназии, где он преподавал “начатки политические и геральдику”. Менвильер обрел известность, начав выпуск в Женеве периодического издания “Философ-петиметр”53. В этой книге петиметр не без иронии рассказывает свою жизнь от рождения до прибытия ко двору Фридриха Великого. Менвильер строит образ человека, который разъезжает по Европе, делая из своих похождений “карту галантных встреч”. Он поселяется в Женеве, называя себя “Моисеем философов”, чем вызывает гнев местных властей, которые обвиняют его в богохульстве. Связывая свое имя с именами более видных писателей, авантюрист хочет попасть на литературный парнас. Менвильер упоминает о своих дружеских отношениях с маркизом д’Аржаном. “Философ-петиметр” включает стансы, воспевающие новую тайную философию Менвильера и подписанные “шев. Дюлюсси, автор “Отомщенных масонов” и “Масонской музы””, то есть барон де Чуди. В марте 1756 г. близкий к Шувалову Де Сериньи пишет Чуди в Париж, что Менвильер уже отъехал из Петербурга к месту своей службы в Москву54. Возможно, уже тогда Менвильер начал писать большую эпическую поэму о Петре Великом “Петреада”, которую он опубликует в 1762 г.55 Можно предположить и роль Шувалова в зарождении этого проекта (напомним также о его роли в написании поэмы М.В. Ломоносова о Петре и “Истории Российской империи при Петре Великом” Вольтера, о которой речь пойдет ниже).
Наиболее важным делом Чуди в России стало издание литературного журнала в 1755 г., но о нем речь пойдет позже. А пока мы последуем дальше за Чуди.
* * *
К концу 1755 г. барон направляется во Францию. Он хочет повидать свою семью. Его покровитель нехотя соглашается, “возмущенный… мыслью об отъезде”56. Чуди не один едет во Францию, его сопровождают трое слуг — швейцарец, старый француз и его “фаворит” итальянец57. 30 декабря он прибывает в Ригу, где встречается с молодым человеком, шевалье Ля Мейсонье де Валькруассаном (La Meyssonnier de Valcroissant).
Этот французский эмиссар уже совершил одно путешествие в Россию. Его целью было наблюдение за военными приготовлениями России в балтийских землях и зондирование настроений на предмет сближения России и Франции. Тогда Валькруассан втерся в доверие к английскому посланнику Вильямсу и к графу Понятовскому. В конце 1755 г. он снова направляется в Россию. Встретив в Риге своего соотечественника Чуди, Валькруассан просит его передать два письма, одно из которых адресовано Дюрану де Дистрофу, французскому резиденту в Варшаве. Валькруассан пригласил его в свою комнату и рассказал ему о своем первом путешествии в Петербург, о том, что он находился на подозрении у русского правительства и не мог отослать письма, он просил Чуди ввести его в Петербурге в дома, в которых играют в карты. Валькруассан не был столь наивен, чтобы довериться первому встречному: он знал о Чуди от своего начальника Дюрана де Дистрофа, который рекомендовал ему Чуди самым лучшим образом58.
Однако он жестоко ошибся: Чуди отсылает доверенные ему письма своему русскому покровителю, сопроводив их своим посланием, в котором он благодарит судьбу, давшую ему, иностранцу, возможность засвидетельствовать Шувалову свои чувства59. По письму понятно, что положение барона в России не устроено окончательно, хотя он ищет постоянное место уже три года. Он хочет показать свою верность русскому трону в надежде, что его не забудут.
После получения писем от Чуди И.И. Шувалов немедленно сообщил о “подозрительном французе” Елизавете Петровне, которая приказала немедленно арестовать Валькруассана. 7 февраля 1756 г. в Риге Валькруассан был арестован и отправлен в Петербург в дом графа П.И. Шувалова. Вице-канцлер граф М.Л. Воронцов и граф П.И. Шувалов произвели допрос, а затем представили доклад императрице. По ее повелению 11 марта 1756 г. Валькруассана отослали к начальнику Тайной канцелярии графу А.И. Шувалову60.
В Бастилии Чуди пытается оправдаться: Валькруассан почти ничего ему о себе не рассказал и никак не подтвердил свое знакомство с Дюраном де Дистрофом. Разве Чуди мог доверять такому человеку? Всего этого недостаточно, чтобы “усугубить мою вину настолько, чтобы считать ее предательсвом”, жалуется Чуди61. Он даже утверждает, что боялся навредить Валькруассану в том случае, если бы письмо содержало что-нибудь компрометирующее. Именно поэтому он послал письмо Шувалову не обычной почтой, “потому что в этом случае его, без сомнения, увидел бы Великий Канцлер, который настроен против иностранцев, а особенно против французов”. Он отправил его через губернатора Риги, с тем чтобы тот передал его напрямую Шувалову62.
Валькруассан арестован, а его переписка конфискована. Чуди узнает об этом от своего покровителя, который, заметая следы, пишет ему в марте 1756 г.63: “Означенные стихи довольно интересны. Автор сам приехал сюда в Петербург, он был у меня четыре раза, поскольку это молодой человек, не осмеливающийся публично признаться в своих писаниях, он пытался отрицать, что он был их автором, но в конце признал это, он подозревает Вас в том, что это Вы добыли для меня его произведение, хотя я уверял его в обратном, но, поближе познакомившись со мной, он остался мною доволен”. Шувалов заключает письмо уже вполне прозрачной фразой: автор больше не взойдет на Парнас и более писать не будет64.
Пока наш герой радуется встрече с семьей и друзьями и устраивает свои дела, его судьба уже решена: Валькруасcан сумел сообщить в Версаль имя человека, погубившего его, и полиция уже следит за бароном. 13 мая ему вынесено обвинение, а через три дня Чуди арестуют в гостинице Сен-Жерменского предместья65. Все бумаги Чуди захвачены полицией, а с ними и письмо его покровителя. Вряд ли уловки Шувалова обманули бастильских ищеек; история про молодого поэта и его стихи была, без сомнения, с легкостью расшифрована.
Чуди понимает, что может дорого заплатить за свой поступок. Мысль о наказании повергает его в отчаяние. “Не прося о пощаде, я умоляю моего короля, моего властителя подарить мне жизнь, пусть мое заключение, да и мое наказание будут настолько тяжелыми, насколько это нужно, но ужасная мысль о пытке, а тем более о полном исчезновении наполняет мою душу самым ужасным сомнением. Ах, милостивый государь, неужели такая несчастная, такая несложившаяся жизнь, как моя, должна прийти к такому ужасному концу?”66 В надежде смягчить фортуну Чуди даже готов стать монахом.
Его страх увеличивается по мере того, как он понимает, что письмо, погубившее Валькруассана, — не главное, в чем его обвиняют: он подозревается в шпионаже в пользу России!
* * *
На допросе Чуди приоткрывает истинное значение данного ему поручения: речь не идет о секретной миссии, потому что он ничего не понимает в политике67 и потому что он сам покинул русский двор, отказавшись от предложения Кирилла Разумовского, который давал ему 4000 франков в год, не считая проживания и кареты68. Он рассказывает, как показывал молодому Александру Строганову письма своего покровителя и как просил того ввести его в круг, близкий к Антуану-Луи Рулье, министру иностранных дел Людовика XV, или представить каким-нибудь другим министрам69. Он хочет сблизиться с первыми лицами при дворе Людовика XV, он не отрицает это, но отнюдь не с намерением разузнать что-то секретное. Разве Шувалов не написал ему в постскриптуме к письму от 9 марта: “Вы сможете рассеять ложный слух, который наши недруги стараются распространять, согласно которому французских вельмож будут плохо встречать здесь. Вы свидетель тому, как мы ждали графа Жизора70, Вы сделаете услугу обеим нациям, если, имея знакомых среди высокопоставленных лиц, Вы сможете убедить их в обратном”71?
Иными словами, миссия Чуди — попытаться изменить отношение к России при французском дворе, в то время как Версаль делает попытки сближения с русским двором (и Ля Мейсонье и Маккензи Дуглас, другой французский эмиссар, посылались в Россию с этой целью). Задача Чуди не дипломатическая, речь еще не идет о заключении союза между двумя странами, но важность ее для Шувалова очевидна: престиж европейского двора зависит не только от его пышности и от утонченности его культурной жизни, о которой Чуди не раз писал в своем журнале; знатность посещающих его иностранных путешественников также играет большую роль в формировании имиджа двора.
А. Нивьер, автор подробного исследования о миссии Ля Мейсонье, опубликовал отрывки из посланий, адресованных французским эмиссаром своему начальству, в которых тот приводит вопросы, которые ему задавал И. Шувалов. Шувалова прежде всего интересовало, что побуждало Францию “унижать” (mortifier) Елизавету72. Ля Мейсонье рассказывает: “Фаворит Шувалов сказал мне, что Ее Императорское Величество, прочитав в парижской хронике во французских газетах, что молодой принц сумел сбежать из русской тюрьмы и был очень хорошо принят татарами, сказала: я не знаю, какое удовлетворение получает Франция, унижая меня; разве я не обязана помогать моим союзникам? Франция могла бы стать одним из них, если бы захотела. И все это с самым грустным видом. Этот фаворит спросил меня, по какой причине из всех наших аристократов, которые путешествуют, ни один не приезжает сюда [т.е. в Петербург. — В.Р.]. Ответ: Я думаю, что причиной то, как обращались здесь с господином де Ля Шетарди и господином д’Альоном”73.
Маккензи Дуглас, один из главных деятелей нового франко-русского сближения, пишет Рулье, что граф Воронцов говорил ему, что Елизавета была унижена тем, как относится к ней версальский двор. Французы намеренно избегали петербургского двора, а с русскими аристократами в Версале обращались пренебрежительно; французский двор не поздравил императрицу с рождением великого князя Павла Петровича; французское министерство отказалось помочь русскому двору нанять на русскую службу художника Токе, чтобы заменить умершего придворного живописца Луи Каравака…74
О каких недругах России говорит в своем послании Чуди И. Шувалов? Возможно, речь идет о прусском дворе и о французских сторонниках Фридриха Великого. Напомним одну историю, которая произошла чуть раньше и в которой Шувалов был замешан. В 1753 г. в Москве произошла ссора между видным французским писателем Фужере де Монброном, которого на несколько месяцев занесло в Россию, и Александром Сумароковым. Сама ссора интересует нас в меньшей степени, чем приданная ей огласка. Известно, что Монброна не жаловали при прусском дворе. “Берлинская газета” опубликовала в октябре 1753 г. статью, в которой критиковалась Россия и поносился Монброн. 10/21 декабря “Санктпетербургские ведомости” поместили ответ, в котором выражалось удивление этой публикацией и заявлялось, что г-н Монброн, живущий в Москве уже пять месяцев, был милостиво принят при дворе и что самые высокопоставленные лица хотели тем самым показать, насколько заслуги и науки почитаются в России75. Когда же между Сумароковым и Монброном произошла ссора, в “Утрехтской газете”, известной своей лояльностью Петербургу, появляется статья, в которой подтверждается, что Монброн был действительно хорошо встречен при русском дворе, но что его “неуместная живость”, проявившаяся во дворце Ее Величества, настроила против него всех, кто желал ему добра. Статья заканчивалась предупреждением: лучше бы Монброну удалиться от русского двора, потому что “французу не просто привыкнуть к сибирскому климату”! Шувалов был свидетелем сцены, и, возможно, именно ему принадлежит инициатива этой публикации76. Эта история показывает, что русский двор настолько желал привлечь в Россию европейских знаменитостей и титулованных особ, что через лояльные периодические издания пытался даже встать на защиту писателя с сомнительной репутацией и напомнить, как в русском обществе соблюдались традиции гостеприимства. И лишь слухи, распространявшиеся посланником Англии, согласно которым Монброн был французским шпионом, заставили Петербург сменить тактику77.
* * *
Шувалов не забыл о своем протеже и приказал русскому посланнику в Париже Ф. Бехтееву просить об освобождении Чуди. В начале июля министр иностранных дел Рулье пишет Берье, генерал-лейтенанту французской полиции: “…несколько лиц из числа самых высокопоставленных в России, которым мне весьма хотелось бы дать удовлетворение в этом деле, интересуются судьбой этого заключенного”78. Так после недолгого пребывания в парижской тюрьме Чуди вышел на свободу в обмен на Ля Мейсонье. Начиналось дипломатическое сближение России и Франции, и никто не хотел затормозить этот процесс.
Покинув застенки Бастилии, барон не вернулся сразу же в Петербург: в 1757 г., “cо времени выхода из Бастилии, он, по свидетельствам, набирал французских фабрикантов и разных мастеров для отправки их в Петербург”79. Россия снова стала активно заниматься наймом иностранных мастеров. Знакомый Чуди бригадир Лафон был отправлен в Западную Европу с целью изучить возможность вербовки колонистов для поселения в Поволжье.
Шувалов приглашал Чуди вернуться в Россию: “Вы сможете занять место секретаря университета с жалованьем в две тысячи ливров, жильем, каретой и другими мелочами, которые у Вас всегда были. До сего времени Вы де-факто занимали это место, теперь Вы сможете занимать его официально”80. Вернувшись в Россию в мае 1757 г., Чуди получает обещанное: 30 июня Шувалов отдает приказ принять барона на место секретаря Московского университета с жалованьем в 300 рублей. Но Чуди остается при своем покровителе и не едет в Москву81.
Его роль в организации образовательных учреждений в России нельзя недооценивать. 30 сентября 1757 г. он был назначен “гофмейстером” пажей императрицы с чином полковника артиллерии и 600 руб. жалованья, сменив на этом посту Гийома де Фолиньи. Перу Чуди принадлежит “Мемориал о методах воспитания молодых людей”. Этот документ послужил основанием инструкции от 25 октября 1759 г., подписанной гофмаршалом Сиверсом; эту дату в литературе считают датой основания Пажеского корпуса. Как человек гуманистичеких убеждений, Чуди проповедовал воспитание, основанное на интересе ребенка к учебе, свободное от насилия, ратовал за равенство учеников независимо от положения их семей. Он советовал изучать языки (немецкий, французский и, что немаловажно, латынь), физику, геометрию, алгебру, фортификацию, историю, географию и геральдику и рекомендовал оставлять только часть пажей во дворце, с тем, чтобы остальные могли продолжать учебу82.
* * *
Было бы странно, если бы барон, известный своими делами на ниве масонства, не продолжил свою масонскую деятельность в Петербурге. Но единственное свидетельство об этом — масонская речь, произнесенная в Петербурге и позже опубликованная Чуди83. Трудно сказать, о какой ложе идет речь, ведь российское масонство делало тогда свои первые шаги. В конце 1750-х гг. в Петербурге будто бы существовала ложа, в которую входил И. Шувалов. Можно предположить, что Чуди участвовал в ее работах. Позже он утверждал, что был мастером одной из петербургских лож84.
Вернувшись во Францию в 1760 г., Чуди возобновляет “Loge Ancienne”85, которой он руководил до своего отъезда в Италию. Ложа меняет название на “Loge Saint Jean de l’Amitiéde Saint Etienne”, барон становится ее мастером86. Следует период конфликтов с братьями Меца, Чуди пытается добиться признания своей ложи как единственно законной, ведь он был мастером ложи в Меце за двадцать лет до того, был мастером одной голландской ложи в Гааге, Великим мастером ложи Семи Провинций и в течение трех лет председательствовал на собраниях петербургской ложи!87 В декабре 1765 г. в Меце создана под его руководством “Mère Loge Provinciale”88. Чуди часто бывает в Париже, где вербует новых членов и организует коллеж Святого Петра. В это время он называет себя так: “Мастер ложи Св. Стефана в Меце, глава Провинциальной ложи Трех Епископств, Шотландского коллежа Св. Андрея и командор капитула Палестинских рыцарей”89.
Изданная в 1766 г. книга Чуди “Горящая звезда”90 — наиболее известное и читаемое его масонское произведение, вероятно, написанное в соавторстве с Барду-Дюамелем. В ней Чуди высказывает свои мысли о необходимой реформе масонства, указывая на беспорядок в организации лож, исчезновение аристократического духа в масонстве, ненужность высших градусов и т.д. В том же году он основывает Орден горящей звезды91.
Интересно, что по крайней мере двух масонов, знакомых с Чуди в эти годы, мы встретим позже в России. Один из них, Эразм Пенсемай, находился в подчинении у Чуди, а в России будет участвовать в работе закрытой московской ложи “Объединение иностранцев”, ставшей штаб-квартирой ведущих иностранных торговцев Москвы, и прежде всего французов92. Чуди посещал ложу “Saint-Jean des Parfaits Amis” в Меце, венераблем которой был Менье де Прекур93, который создает большую сеть корреспондентов, пересекающуюся с сетью лионского масона Жана-Батиста Виллермоза и охватывающую Франкфурт, Кобленц, Гамбург, но также австрийские Нидерланды94. Возможно, Чуди привлек внимание Менье де Прекура к России, где новая императрица вернулась к проектам вербовки колонистов для заселения пустующих земель95. Существовал даже проект создания масонской колонии в Саратове, задуманный ложей “Stricte Observance Templière”, которая была связана с А.И. Мусиным-Пушкиным, русским масоном и посланником России в Гамбурге96. Не Чуди ли представляет Менье де Прекура, который станет одним из главных вербовщиков колонистов для России, русским дипломатам? В апреле 1761 г. агент французской полиции сообщает, что, по информации, полученной от князя Голицына (возможно, Д.А. Голицына, посла России во Франции), Чуди, “секретарь и переводчик императорской академии в Санкт-Петербурге”, находится в Меце97. Д.А. Голицын подпишет позже договор с Менье де Прекуром и его сотоварищами на вербовку колонистов для России. Менье де Прекур получит от Екатерины II разрешение на основание нескольких колоний в Поволжье, история которых чрезвычайно интересна98.
Барон Теодор-Анри де Чуди умер в Париже 28 мая 1769 г.
* * *
Самым заметным произведением Чуди в России остается его журнал “Литературный хамелеон”99. 3 февраля 1755 г. “Санкт-петербургские ведомости” объявили о начале еженедельного издания под этим названием. На журнал можно было подписаться, как и получать журнал в Москве, в библиотеке университета, по цене 18 руб. в год100. Чуди напоминал, что он был автором недавно вышедшей книги под названием “Философ на французском Парнасе” — эта книга давала ему легитимность как издателю литературного журнала.
Возможно, сам Чуди помещает во французском “Journal de Verdun” (“Верденский журнал”) объявление о выходе своего детища: “Север. Из России. Француз шевалье де Люсси предпринял издание периодического журнала, озаглавленного “Литературный хамелеон”. Все вельможи здешнего двора, почитая французскую литературу, живо интересуются этим изданием”101. Выпуск литературного журнала повышал статус Чуди в литературной иерархии века Просвещения: журналистов тогда мало уважали, но издатели литературных журналов пользовались определенным престижем. Чуди не забывает сказать и о культурности русского двора, при котором “живо интересуются литературой”, и, как мы увидим, эти слова вряд ли случайны.
Первые четыре номера были написаны от руки102. Возможно, не имея собственных средств для издания журнала, Чуди предложил своему покровителю и другим вельможным читателям рукописные новости Республики ученых. Подобного рода периодические издания, образцом которых станет “Литературная корреспонденция” Гримма, Рейналя и Дидро, были нередким явлением в век Просвещения и носили название “nouvelles àla main”. “Рукописные новости” рассылал своим подписчикам и друг Чуди Руссе де Мисси103. О существовании таких изданий в России знали: еще в 1739 г. писатель Шарль де Фье шевалье де Муи предлагал одному русскому вельможе подписаться на его литературную корреспонденцию, написанную от руки104. Однако в пределах Российской империи появление “рукописных новостей” Чуди, возможно, было новинкой.
Учитывая, что сначала журнал был рукописным, можно предположить, что идея издания принадлежала самому Чуди. Однако Шувалов, без сомнения, поддержал ее, желая, как он написал позже Вольтеру, “сблизить Запад и Россию”. Интересно, что именно в том же, 1755 г. начинается издание русского журнала “Ежемесячные сочинения”. М. Ломоносов дал обоснование необходимости такого издания, в котором печатались бы полноценные статьи, но который был бы ориентирован не столько на ученых, как это было с академическими “Комментариями”, сколько на самую широкую публику. “Литературный хамелеон”, возможно, призван был стать необходимым дополнением к “Ежемесячным сочинениям”, давая образованной русской публике возможность читать по-французски о европейской, и прежде всего французской, культуре.
Конечно, это только предположения. Но протекция Шувалова в организации издания журнала не вызывает сомнения. В то время в России еще не было частных типографий и основными центрами книгоиздания были типографии нескольких учреждений, таких, как Академия наук и Сенат. Издавать журнал без их поддержки было немыслимо. 7 февраля 1755 г. Чуди под псевдонимом шевалье де Люсси обращается в Академию наук с просьбой разрешить ему выпуск периодического издания, которое будет полезно любителям наук и искусств. Его тираж был определен в 312 экз., что немало для малоразвитого русского книжного рынка того времени: “Ежемесячные сочинения”, выходившие по-русски, сначала печатались тиражом в 2000 экз., но в 1757 г. по подписке и продаже разошлось чуть более 600 экз.!105
Из архивных документов о “Литературном хамелеоне” внимание привлекает разрешение президента Академии Кирилла Разумовского брать с Чуди только половину суммы, уходившей на печатание этого журнала. Разумовский объясняет эту щедрость: “Понеже оные листочки печатаются не для собственного оного Дюлюссия прибытку, но для удовольствия Российскаго Народа”106. То есть речь идет о деле, полезном для русского общества в целом! Разделял ли Чуди эту точку зрения? Возможно, не вполне, во всяком случае, в начале издания журнала. Он пишет: “Я предпочитаю чистосердечно признать посредственность этой безделицы: зачем выдавать ничто за что-то? по крайней мере мне будут благодарны за то, что я не обманул”. Автопортрет Чуди написан в том же стиле литературной игры и самонасмешки: “Я — француз, и легковесность моей работы выдает человека моей нации; к этому основному качеству я могу добавить титул Космополита”107. Необходимо забавлять “мецената, чьи доброты и милости являются опорой моего существования; я стараюсь заинтересовать лишь его одного, для этого я буду использовать все, что, по моему мнению, может ему понравиться: серьезные, комические, нежные, моральные вещи, стихи, прозу, историю, анекдоты”108.
Журнал сообщает читателю новости культуры. В первом номере Чуди рассказывает о ссоре Вольтера и ля Бомеля: “Я предоставляю с удовольствием нашим Чемпионам возможность вести войну, то есть скорее г-ну де ля Бомелю одному, потому что его противник не соизволяет даже отвечать ему оскорблением на оскорбление. Но, по крайней мере, пусть он не выдает за литературный спор дурную ссору, которая нимало не интересует ученых и которая не является ничем иным, как перепалкой, переходящей на личности, выраженной в живом ярком стиле со множеством слов, но без субстанции. Я отдаю должное г-ну де ля Бомелю, который пишет с огнем, который мне хотелось бы иметь, его фразы весьма привлекательны, но достаточно ли этого, чтобы быть автором?”109
Чуди регулярно сообщает новости французского театра, реже — новости русской сцены: Кребильон собирается представить свою трагедию “Триумвират”, которую Чуди анализирует; Вольтер готовится показать публике свою “Смерть Цицерона”; издатель обсуждает достоинства “Гераклидов” Мармонтеля, показывает на примере Желиота, какое значение во Франции придают театру и личности актера…
Также весьма интересна тема образования и воспитания, проходящая через весь журнал. Она кажется тем менее случайной, что покровитель Чуди именно в эти годы интенсивно занимается организацией учебных заведений, и прежде всего — Московского университета. Нельзя не вспомнить слова, прозвучавшие в манифесте Петра III в 1762 г., которым дворянству давалась возможность не вступать в государственную службу. Император объявил тогда, что он не допустит к своему двору, публичным собраниям и праздникам тех дворян, которые не думают об общем благе и, погрязнув в лености, отказываются посвящать своих детей в “полезные науки”. Чуди публикует цикл рассказов, озаглавленных “Письма старца молодому князю”. В них противопоставлены два брата: один полон достоинств и желания учиться, другой ленив и ничем не интересуется. Старец рассказывает истории, в которых подчеркивается важность образования. Если старший брат интересуется только “пустыми безделушками”, то младший “все время за чтением, изучением иностранных языков, старался запечатлеть их в своей памяти с помощью размышлений и рассуждений” (невольно вспоминается образ юного Шувалова, которого будущая императрица Екатерина II нередко встречала во дворце с книжкой в руках). Младшего приглашают в интересные компании, которых он достоин благодаря “своей естественности и своему уму”. Старший, наоборот, вынужден сидеть дома. Наконец, “луч света показал ему весь позор его положения”, но “было слишком поздно, его презирали, как и раньше”. Эти нехитрые истории сопровождены комментариями издателя, в которых прочитывается масонский дискурс, что нетипично для его журнала: “Наша душа, выйдя из рук природы, — это широкое пространство, на котором умелый Архитектор, Ментор нашей молодости, начертает план здания, которое однажды послужит Храмом добропорядочности и достоинств”110.
Вопрос воспитания дворянства ставится Чуди и в “Отрывке из третьего тома сатирических писаний, напечатанных по-немецки в Лейпциге” (№ 5). Речь идет о родителях, которые “не знают о широте своих обязанностей”, о выборе гувернера и о таком важном — во всяком случае, для российского дворянства — вопросе, как обращение с гувернером. Дворянин “смотрит на гувернера как на слугу, в лучшем случае он видит в нем первого из своей дворни. Поскольку он уважает его не более, чем своего камердинера, может ли он требовать, чтобы его дети уважали его больше?” Ученик, не уважающий своего учителя, будет нечувствителен к его влиянию и его преподаванию. Однако автор критикует и самих гувернеров, которые часто выдают себя за то, чем они не являются: послушать их, так все они “маленькие Пики де Мирандоли”, но как только договор заключен, они оказываются абсолютно бездарны.
* * *
Чуди создает определенный образ западной прессы: она полна вымыслов и лжи. Он порицает журналистов вообще: “Резюме всех газет не слишком интересно: ладно бы, если автор ограничивался бы тем, что собирал уже известные новости, но он добавляет к ним свои размышления, а это хуже всего, для него самого, для тех, о ком он говорит, и для публики. Без сомнения, он плохо осведомлен или слишком самонадеян, он дает часто ложные факты и всегда извлекает из них выводы, от которых хочется смеяться. Он и Историк и Политик, и считает, что ему все позволено, и осмеливается делать наглые предположения насчет самых уважаемых наций в Европе”111.
Этот образ не оригинален для этого времени. Многие писатели века Просвещения считают журналистов паразитами, которые зарабатывают на них, грабят их и отвлекают читателя от их произведений. Журналистам не хватает точности, знаний и даже честности. Иногда и сами они смотрят на свою профессию как “на самую подлую в области литературы”112. Однако если Чуди и принимает эту точку зрения, то только для того, чтобы использовать ее для критики хулителей России. Гневные выпады издателя обрушиваются в особенности на один журнал, “Исторический и политический Меркурий”, который, как и пресса вообще, не заслуживает внимания. “Немногие получают “Меркурий” и имеют возможность читать его, они мало теряют”, — пишет Чуди. В номере от 5 февраля 1755 г. “Меркурий” посвятил статью новостям, поступившим из Москвы. Чуди ограничивается краткой, но едкой отповедью автору этой статьи: “Мы видели, как он с иронией говорил о морских силах блестящей и могущественной Российской империи. Расстояние, отделяющее убежище этого писателя от нации, которую он так плохо знает, избавляет его, к счастью, от вознаграждения, которое заслуживают подобные ему автоматы”.
Однако издатель не собирается доказывать обратное, возможно, потому, что сам не больше знает о морских силах “блестящей и могучей” Российской империи: “Я должен согласиться, впрочем, что в этой куче глупостей встречаются иногда довольно забавные вещи. Обычно они касаются страны самого автора. Имея возможность быть лучше информированным, автор рассуждает в таких случаях довольно здраво, и, когда он находит возможность, он обращает французский ум и язвительность против своей родины: таково письмо, о котором рассказано в статье “Из Парижа”, дающей хорошее представление о войне в Церкви, происходящей сейчас во Франции”113. И Чуди приводит целиком означенную статью.
Если Чуди не дает себе труда доказывать свою правоту в полемике с западной прессой, то, возможно, потому, что не считает, что это лучшая тактика: обычный читатель обращает меньше внимания на детальные доводы, чем на сатирические выпады. Поэтому он предпочитает высмеять какуюнибудь черту западного, прежде всего французского, общества, создавая образ организма, который подтачивают многочисленные болезни. Имеют ли западные державы, которым есть в чем себя упрекнуть, право критиковать своего соседа?
Полемика с западноевропейской прессой продолжается публикацией письма, написанного Леонардом Эйлером, одним из видных членов Петербургской академии наук. На этот раз речь идет о репутации члена этой Академии, Михаила Ломоносова.
Эта история хорошо известна специалистам по творчеству Ломоносова114. В 1752 г. в журнале “Commentarii de rebus in scientia naturali et medicina gestis” в Лейпциге была напечатана статья, в которой резко критиковались сочинения Ломоносова, опубликованные в первом томе “Новых комментариев Академии наук” (Novi Commentarii Academiae scientiarum imperialis Petropolitanae)115. Ломоносов познакомился с этой и другими отрицательными рецензиями только в 1754 г. и составил в ответ известное “Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии”116. Ломоносов резко критикует журналистов, противоречивым и даже абсурдным мнениям которых ученые сообщества должны противостоять любыми средствами. Эта речь была произнесена в Академии наук, после чего Ломоносов попросил Эйлера напечатать ее в каком-нибудь журнале. Получив ответ, в котором Эйлер встает на защиту своего коллеги, Ломоносов отдает это письмо Чуди для публикации в “Литературном хамелеоне”117. Хотя Ломоносов преследовал свои цели (он очень нуждался тогда в публичной защите своих работ, а Миллер, издававший “Новые комментарии”, не стал печатать статью в защиту своего коллеги), нельзя не отметить, что этот текст вписывается в общую полемическую направленность журнала Чуди, в котором хорошо развита тема защиты России от атак безответственной и продажной прессы.
Чуди публикует “Рассуждение о происхождении и развитии поэзии”118, переведенное с русского языка. Об авторстве этого текста шли нескончаемые споры, П. Берков приписывал его Ломоносову, сегодня кажется доказанным, что речь идет о сочинении Г. Теплова119. Несколько позже, в более полном варианте, этот текст был опубликован в “Ежемесячных сочинениях”120. Не затрагивая вопрос о смысле этого текста, отметим, что журнал Чуди становится местом для публикации литературных выступлений; прежде литературная полемика была вынуждена принимать форму обмена рукописными текстами. Чуди, далекий от сути литературного спора, разворачивавшегося на берегах Невы, использует эту публикацию в целях пропаганды образа просвещенной России: он неустанно подчеркивает достоинства этого сочинения, написанного русским, и ставит здесь же вопрос о просвещенности того или иного общества, неотделимый для него от вопроса о культурной гегемонии французской нации. Чуди атакует своих соотечественников, советуя им почитать “Разговоры индийского философа с французским миссионером”121, в которых первый излагает второму научную теорию образования Земли. “Все искусства и науки заимствуются народами друг у друга”, — утверждает Чуди. “Глаза, ум, опыт суть преимущества, общие для всех наций; из этого следует, что все нации, используя эти три средства, могут равным образом развивать науки” и все дело только во времени.
Новости о российских культурных событиях также становятся предлогом для демонстрации цивилизованного характера петербургского двора. Чуди описывает оперу, исполненную в Зимнем дворце. Речь идет о русской опере, не забывает подчеркнуть издатель, под названием “Цефал и Прокрис”. Сюжет взят из Овидия, слова — Александра Сумарокова, который “превосходно запечатлел и изобразил в своих стихах трогательные положения этой истории”122. Музыка Франческо Арайи, итальянского композитора при русском дворе, “так же выразительна, как и слова” (курсив наш. — В.Р.). “Безусловно, добавляет Чуди, — русский язык своей мягкостью совершенно подходит пению и, как и итальянский, может сопровождаться прекрасной мелодией”123. Итак, русский — это не только язык для литературы, но и язык для музыки, тем самым он становится соперником французского и итальянского.
* * *
Чуди — поклонник Вольтера, которому в журнале уделено немало места. Но как раз тексты, посвященные Вольтеру, лучше всего показывают двойственность положения издателя. В статье, посвященной ссоре между Вольтером и ля Бомелем, Чуди занимает сторону Вольтера124, он защищает позицию философа по вопросу о реформе орфографии125. Вольтер для него — великий писатель и замечательный историк. Но вдруг в одной из статей мы читаем: “Прославивший себя писатель, воспевший Генриха, всегда будет, по моему мнению, беспринципным Философом и нечестным Историком. <…> Когда не уверен в том, что пишешь, должно хранить молчание, в особенности когда речь идет о великом человеке. Имя Петра I слишком уважаемо и слишком величественно, чтобы позволить себе выдумывать что-либо, не соответствующее истине. Автор “Заиры” будет мне благодарен, я думаю, за то, что я не указываю с большей точностью на его вину в этом отношении. Я избавлю его от этого оскорбления на глазах всего мира”126.
Столь резкий контраст между тем, что обычно Чуди пишет о Вольтере, и этой статьей наводит на мысль, что издатель получил приказ выступить с критикой Вольтера-историка. Чуди повинуется, но его любовь к Вольтеру трудно скрыть, что вызывает нарекания, о которых сам же автор упоминает в журнале в переписке с воображаемым адресатом: “Боже мой! Зачем вы прислали мне “Смерть Цицерона”127, о которой, к моему несчастью, я высказался восторженно, теперь меня обвиняют в ВОЛЬТЕРОМАНИИ” (выделено Чуди. — В.Р.)128. Взбучка, заданная философу, кажется, доказывает, что Вольтера недолюбливают в Петербурге.
Напомним кратко историю взаимоотношений французского писателя с петербургским двором. В 1745 г. Вольтер посылает в Петербург свою “Генриаду”. В следующем году он избран членом Петербургской академии, однако его предложение писать историю Петра Великого отклонено.
Проходит еще два года, и появляются вольтеровские “Анекдоты о царе Петре I”129, которые будут впоследствии часто переиздаваться.
Конечно, по “Анекдотам…” у западного читателя складывался далеко не отрицательный образ Петра. Вольтер представляет русского царя великим человеком, готовым “освободиться от предрассудков трона и своей страны”, Прометеем, овладевшим небесным огнем, чтобы зажечь им сердца своих соотечественников. Вольтер пишет о любви Петра к искусствам. Но он пишет и о его злоупотреблениях алкоголем, его резком характере, его личном участии в физических наказаниях, жертвами которых становятся даже женщины. Философ считает, что до Петра русское общество было совершенно варварским и что Россия в неоплатном долгу перед иностранцами, принесшими ей свою культуру. Вольтер не скрывает, что вторая жена Петра I была низкого происхождения, и пишет без обиняков о казни царевича Алексея, называя Петра “самым деспотическим из монархов”. Но “Анекдоты…” — не единственное сочинение Вольтера, которое могло вызвать нарекания Петербурга. В 1731 г. выходит первое издание “Истории Карла XII”, в котором противнику шведского короля уделено немало внимания. Еще больше места фигура Петра занимает в издании 1739 г. Вольтер создает образ великого монарха, но это контрастный портрет, а не панегирик. Он пишет и о жестокости Петра, о том, что проведенные реформы дорого стоили подданным царя, о смертности в России, особенно при строительстве Петербурга, а также о печальном конце царевича Алексея130.
В 1964 г. чехословацкий ученый В. Черны опубликовал три сочинения на французском языке по рукописи, найденной им в архиве кн. Лобковица, к которому она попала из семьи русского посла в Вене, бывшего недолго президентом Петербургской академии наук Генриха Карла фон Кейзерлинга131. Черны считает, что эти сочинения оказались у Кейзерлингов потому, что Генрих Христиан фон Кейзерлинг, сын Генриха Карла, был в Вене посредником между Иваном Шуваловым и Вольтером, которому он пересылал материалы, собранные для фернейского патриарха в России для подготовки истории Петра Великого. Это утверждение не кажется бесспорным, ведь в одном из сочинений Вольтер подвергается яростной критике за ошибки, допущенные в его трактовке образа Петра. Возможно ли, чтобы Шувалов, без риска прервать отношения, послал Вольтеру страницы, чтение которых не могло не ущемить самолюбие историка?
Еще менее основательными кажутся аргументы публикатора в пользу авторства М.В. Ломоносова. Известно, что Ломоносов принимал участие в подготовке материалов для Вольтера. По сути, в этом и состоит главный аргумент чехословацкого ученого. Он указывает на параллели между одним из опубликованных им текстов, “Апофеозом Петра Великого”, и “Похвальным словом” Ломоносова, посвященным Петру, но эти параллели сводятся к общим чертам образа Петра, которые были широко распространены. Бесспорна стилистическая близость “Апофеоза” и “Панегирика” Петру, то есть французского перевода “Похвального слова”, сделанного бароном де Чуди. Однако она отнюдь не доказывает авторства Ломоносова, скорее наоборот, так как слог перевода, как мы увидим, сильно отличается от слога русского оригинала. Публикатору так хотелось, чтобы автором найденных текстов был Ломоносов, что все биографические намеки в этих текстах он без тени сомнения относит к русскому ученому. Однако многие детали говорят о невозможности такой атрибуции. Например, в посвящении “Апофеоза” И. Шувалову автор пишет: “Ни течение времени, ни отдаленность никогда не изгладят из моей памяти воспоминание о доказательствах Вашей благосклонности и о милостивом приеме, оказанном мне Вами перед моим отъездом в чужие края”132. Черны соглашается, что эти слова трудно приписать Ломоносову, потому что в момент его отъезда в “чужие края” он не был знаком с Шуваловым, который тогда был ребенком. Однако это явное несоответствие не смущает его.
Сокращение имени автора (“le c. de L.”) В. Черны расшифровывает однозначно: речь идет о “советнике Ломоносове” (le conseiller de Lomonossov)! Уже вскоре после публикации текстов было сделано предположение, что под этими инициалами может скрываться Чуди, одним из известных псевдонимов которого был “кавалер де Люсси” — “le chevalier de Lussy”133. Это предположение кажется наиболее правдоподобным.
Кроме отмеченного стилистического сходства “Апофеоза” и “Панегирика”, в пользу авторства Чуди говорит и упоминание благосклонного приема, оказанного Шуваловым автору до его отъезда за границу: именно до отъезда во Францию в конце 1755 г. Шувалов принял Чуди в секретари. Но есть и другие аргументы в пользу такой атрибуции. Название произведения — “Апофеоз”, то есть возведение героя в ранг бога, — должно было напомнить Шувалову написанные Чуди в его журнале строки. В первом номере “Литературного хамелеона” Чуди помещает рассуждение об исторических параллелях. Сравнивая Петра с Александром Македонским, Чуди восклицает: “Что можно добавить к этой похвале, не является ли она апофеозом ПЕТРА Первого”?134 А ведь второе сочинение, опубликованное В. Черны, озаглавлено “Параллель между Петром Великим, Александром Великим и законодателем Ликургом”! Во всех этих текстах упоминается множество античных героев и авторов. Постоянное, почти навязчивое обращение к античности — это одна из характерных черт прозы Чуди, и его журнал — красноречивое тому доказательство. Многое, например слова о решающем вкладе иностранцев в “цивилизацию” России, о “варварстве” русских в допетровский период, не могло быть написано Ломоносовым, но отвечает взглядам Чуди (см. ниже о переводе Чуди “Похвального слова” Ломоносова). То, что сказано в посвящении Шувалову и в предисловии к “Апофеозу” о планах автора, который будто бы первоначально написал поэму “Цареид” на русском языке, публикатор принимает за чистую монету. Но зная, что литературная игра — один из любимых приемов Чуди, можно предположить, что автор намеренно создает у читателя впечатление, будто это сочинение написано русским. Именно так прочитывается история появления первого текста, “Апофеоза”, который будто бы является лишь прозаическим переводом русской поэмы на французский язык, сделанным для того, чтобы быть показанным литераторам. Когда автор пишет, что “склонность рифмовать сменилась вскоре отвращением, вызванным главным образом мыслью о несчастной судьбе большинства поэтов”, мы вольны верить ему или не верить, думая, что он пишет не без иронии о своем друге Менвильере. Прием литературной игры мы находим и у другого автора, посвятившего Шувалову свое сочинение “Московский путешественник, или Русские письма”, — Жана Дезессара135. Название поэмы Чуди должно было служить аллюзией на “Генриаду” Вольтера: Чуди соотносил свой текст с произведением великого писателя, указывая читателю на свою готовность воздвигнуть литературный памятник своему герою — Петру Великому. Именно к такому приему прибегнет и его друг шевалье де Менвильер, который свою эпическую поэму о Петре назовет “Петреадой”. Не исключено, что “Цареид” намекает и на эту поэму, которая, без сомнения, писалась в эти годы и о которой Чуди должен был знать.
Третий из опубликованных в Праге текстов называется “Опровержение авторов, которые сделали в своих трудах неблаговидные и совершенно ложные упоминания о жизни и о деяниях этого великого Монарха. От автора “Апофеоза””136. Первые авторы, подвергшиеся критике, названы анонимами, хотя приводимые отрывки узнаваемы — речь идет о сочинении Мовийона137 и об “Истории Бранденбурга”, принадлежащей перу Фридриха Великого138. Присутствие Мовийона можно оправдать желанием автора создать впечатление, что атака направлена не только на Вольтера, хотя именно Вольтеру посвящена большая часть критических замечаний. “История Бранденбурга” — это одно из тех сочинений, которые особенно раздражали петербургский двор, Фридрих был не только военным противником, но и личным антагонистом Елизаветы. Выбор Вольтера в качестве мишени, конечно, не случаен: хорошо было известно, что он приложил руку к написанию “Истории Бранденбурга”, да и его собственные высказывания о Петре не могли удовлетворить петербургский двор.
Главным объектом критики становятся история расправы со стрельцами и история смерти царевича Алексея, которые создавали у читающего образ “жестокого, кровавого, варварского и мстительного” монарха, о чем сам автор пишет в предисловии своего “Опровержения”. Интересны аргументы, которые он приводит. Часть из них отсылает к истории России — профессия палача презиралась на Руси, поэтому, мол, Петр не мог унизиться до того, чтобы лично рубить головы. К тому же он возвратился из заграничного путешествия, что не могло не повлиять на него смягчающе. При этом сама необходимость наказания стрельцов неоспорима, она объясняется “фатумом времени и обстоятельств” и не противоречит божьим законам и законам природы139. История смерти царевича Алексея, написанная автором “Опровержения”, — смерти естественной, а не насильственной — способна тронуть любого читателя. Петр выступает в ней в самом выгодном свете. Вынести смертный приговор своему сыну он не мог после всех “прекрасных установлений для просвещения своей нации”, которые он ввел. Но даже если Петр и стал причиной смерти своего сына, разве можно порицать его? Ведь он принес его в жертву ради блага своего народа и заслуживает не меньшей похвалы, чем Брут, которым все восхищаются140.
Основные критические замечания адресованы автору “Истории Карла XII”, а “Анекдоты о царе Петре” не упомянуты, возможно, это дело случая. Большая часть замечаний носит уточняющий характер: Вольтер неправильно указывает число военных сил Петра, преувеличивая их и преуменьшая силы Карла XII. Автор прямо указывает на переклички между сочинением Вольтера и “Историей Бранденбурга”. Чуди презрительно называет Вольтера “историком-поэтом”, а также “архилжецом”. Ни один автор не написал “столь злого портрета” Петра, как Вольтер! Это несправедливо, потому что Вольтер ставит Петра во многих отношениях выше шведского короля141. Даже приводимые Чуди строки Вольтера звучат иногда похоже на то, что пишет он сам: так, по Вольтеру, смерть царевича Алексея сделала бы ненавистной память о Петре, “если бы благо, сделанное им своим подданным, не позволяло бы почти простить ему жестокость к своему отпрыску”142.
Из текста “Опровержения” становится понятно, что автор пишет его за границей. Если принять гипотезу об авторстве Чуди, то получается, что сочинения были написаны в 1756—1757 гг. во время пребывания барона во Франции. Вероятно, приняв предложение Шувалова вернуться в Россию, Чуди стремился преподнести ему подарок. А выбор “подарка” опять же говорит о важности для Шувалова петровской темы в поправлении образа России на международной арене.
* * *
В 1757 г. в Петербурге принимают решение доверить Вольтеру написание “Истории России в царствование Петра Великого”. Взгляд европейцев на Россию во многом меняется благодаря образу Петра в западной литературе. К его оформлению многие французские писатели приложили руку: Руссе де Мисси143 и Фонтенель144, Обри де ля Мотрэ145 и Мовийон146, а позже Лакомб147 и, конечно, сам Вольтер. Шувалов вырос с этой мыслью: Петр Великий создал новую Россию, которая всем ему обязана. Неизвестно, мог ли Чуди, восхищавшийся Вольтером, повлиять на решение, принятое в Петербурге. Однако и сам Шувалов не был нечувствителен к гению французского писателя. Как только в Вольтере переставали видеть критика России, оставался лишь шаг, чтобы попытаться сделать его союзником петербургского двора. Вольтер был самым известным французским писателем того времени, возможно, единственным, кто был способен на кончике пера нести “добрую весть” из Петербурга по всей Европе.
История Петра Великого Вольтера, конечно, далеко не во всем отвечает официальной версии событий, на которой настаивал Петербург148. Тем не менее она стала наиболее удачным пропагандистским шагом петербургского двора. Наиболее удачным, но далеко не единственным: на протяжении всех последних лет царствования Елизаветы умножаются литературные произведения, так или иначе обращающиеся к петровской теме. Ряд из них принадлежит перу французов, знакомых с Шуваловым: это Менвильер, автор “Петреады”, это и шевалье Дезессар, написавший “Русские письма”, и аббат Фор со своей речью о развитии наук и искусств в России149.
Петр Великий — одна из самых упоминаемых фигур в “Литературном хамелеоне”. Чуди обращается к теме наук и искусств в России и заслуг Петра в их развитии. Он утверждает безусловную полезность “искусств”, под которыми он понимает то, что “необходимо для образования и поддержания государства”, для “жизненных нужд”, то есть сельское хозяйство, торговлю, архитектуру, мореплавание… Чуди придерживается петровского представления, которое подчеркивало практическую, утилитарную сторону развития наук и искусств. Все испытывают их пользу, малый и великий, вельможа и его слуга, хотя “вельможи извлекли из них роскошь и удобства” для себя. Нужно не только хорошо принимать тех, кто несет с собой эти “искусства”, их “настоящие основания”, читай — иностранцев, но и награждать этих людей за их труд, это достойная “героя” забота.
Итак, Петр отвечает критериям “героя” согласно идущей от античности титулатуре: он “развивал искусства всей данной ему властью, он знал об их превосходстве, а его личные вкусы вели к тому, что он сам упражнялся в них, в его царствование, которому было приуготовано стать великим во всем, искусства выросли повсюду”150. Называя Петра “героем”, Чуди вступает в заочную полемику с тем же Вольтером, который в своих “Анекдотах…” отказывал Петру в этом звании. Напомним, что в русской панегирической литературе это слово традиционно использовали в отношении Петра, и об этом Чуди не мог не знать.
Одна из черт этого журнала — постоянное обращение к античности151 и через анализ литературных произведений современных авторов на античные сюжеты (“Смерть Цицерона” Вольтера, “Гераклиды” Мармонтеля и т.д.), и в легкой эпикурейской поэзии, образцов которой немало у Чуди, и в более серьезном жанре, например в “Рассуждении о происхождении и развитии поэзии, основанном на свидетельствах греческих и латинских авторов”152.
В духе античной традиции Чуди сравнивает Петра с одним из великих героев античности — Александром Македонским. Если Петр развивал искусства, то он следовал в этом примеру Александра. Чуди цитирует эллиниста Жана Терасона, который перечисляет качества Александра: его прямоту, его любовь к справедливости и уважение личных заслуг и т.д.153 Эти же качества Чуди видит и в жизни русского монарха. Но Чуди продолжает тему “монарх и его подданные”, рассуждая об обязанностях государя и о “фундаментальной разнице между монархом — Властителем и монархом — Отцом своих подданных”.
Сравнению с героями античности — Александром и Ликургом — посвящено и одно из “пражских” сочинений. Здесь автор утверждает, что Петр как полководец во всем сравним с Александром, но превосходит его по своей гуманности. К тому же Александр получил прекрасное воспитание, в то время как воспитание Петра могло скорее развратить его, но оно не могло затмить его “мощный гений”. Иначе говоря, Петр — чудо, своим появлением никак не обязанное русской истории, и именно эта “спонтанность” гения Петра ставит его выше Александра. Ликург — великий законодатель, но его вклад несравним с тем, что удалось сделать в этой области Петру. Это подробное сопоставление фигур античности с фигурой русского монарха заслуживает детального рассмотрения, но главный смысл его в том, что Россия в лице Петра оказывается выше древнегреческой цивилизации, которая являет собой, в представлении человека века Просвещения, одну из вершин мировой цивилизации.
Петровская тема в “Литературном хамелеоне” продолжается атакой на аббата де Сен-Пьера154. Чуди не выносит тона, в котором Сен-Пьер пишет о Петре I и Карле XII. Интересно, что Чуди не отделяет здесь Петра от фигуры его противника, скорее всего, чтобы его труднее было обвинить в предвзятости. Абсурдно рассуждать о монархах, пишет Чуди, если не располагаешь точной информацией. Но даже если сведения критика верны, Чуди кажется, что он должен хранить почтительное молчание, коль скоро речь идет о великом человеке155. Сен-Пьер тем менее имеет право критиковать этих великих людей, так как он не является историком. Аббат старался дать точное определение понятию “великий человек”, которым, по его мнению, мог быть человек, стремящийся к общему благу, преодолевающий любые трудности постоянством характера и величием своих талантов и приносящий блага людям вообще и своему народу в частности156. Следуя своему определению, Сен-Пьер проводит между двумя монархами различия, которые не по вкусу Чуди: “Эти различия возмущают меня: послушать его, так получается, что великий человек и великий человек — не одно и то же. Этот титул, по моему мнению, не может быть разделен и применяется только к Герою, чьи дела обширны, чье поведение осторожно, который является другом своего народа, отцом своих подданных и который ничего не жалеет, чтобы дать им верные и реальные свидетельства своей любви”. И Чуди перечисляет добродетели Петра: заботу о науках, о военном искусстве, о торговле, мануфактурах… “Вот это великий человек, а не человек, который, как говорит аббат Сен-П., думает только о том, как бы попась в Рай”157. Чуди ввязывается в дискуссию, которая может показаться казуистикой: аббат де Сен-Пьер разделяет таланты и деяния и утверждает, что можно быть великим человеком в деяниях, но не в отношении таланта, и наоборот. Согласно Чуди, “художник в отношении таланта есть просто умелый человек, термин, совсем не являющийся синонимом великого. Но Герой, а значит, великий человек, соединяет талант с деяниями”158.
“Апофеоз Петра Великого” встает в один ряд с другими сочинениями Чуди о Петре Великом. Чуди представляет читателю главные этапы жизни Петра, создавая образ монарха, посвятившего себя своему народу и, как Прометей, принесшего ему свет из просвещенной Европы. Он подчеркивает гений Петра и соотносит его с богами, спускающимися на землю с небес, говорит о божественных предзнаменованиях, сопутствующих его рождению и свершениям159. Эта тема не развита в “Литературном хамелеоне” и, как мы увидим, затушевана в переводе “Похвального слова” Ломоносова, сделанном Чуди. Возможно, эту особенность “Апофеоза” можно объяснить тем, что это “подносное” сочинение, которым Чуди хотел угодить Шувалову, зная, вероятно, что писали о Петре русские панегиристы.
* * *
На этом петровская тема в творческой биографии Чуди не заканчивается. В апреле 1755 г. Ломоносов произнес в собрании Академии наук “Слово похвальное блаженныя памяти Государю императору Петру Великому”. Зашла речь о переводе “Слова…” на французский язык. Само желание перевести это произведение, посвященное фигуре великого монарха, на французский язык — язык просвещенной Европы — знаково и подтверждает стремление максимально использовать образ Петра в целях улучшения имиджа русского двора в Европе. Перевод был начат Ф.Г. Штрубе де Пирмонтом, профессором права Академии наук, но ему не удалось выполнить эту работу, возможно, потому, что в это время он покидает Академию, и перевод перепоручили Чуди. Но когда он был закончен, автор “Слова…” остался им весьма недоволен. На одном из напечатанных экземпляров, после слов “Переведено с русского оригинала бароном де Чуди”, Ломоносов написал: “Но переведено очень плохо и вопреки возражениям автора”160.
Эту известную ремарку русского ученого обычно относят на счет неопытности переводчика, не понявшего текст оригинала. Об этом уже писал близкий к Ломоносову А.П. Шувалов в своем отклике на смерть Ломоносова. В этом тексте акценты расставлены еще более определенно: произведение Ломоносова обезображено иностранцем, который не знал ни слова по-русски и плохо писал на своем родном языке!161 Однако, если сравнить оригинал с переводом162, трудно не согласиться с мнением Р. Минцлова163, который считал, что текст Чуди более приятен для чтения, чем текст Ломоносова.
В XVIII в. к переводу подходили с иных позиций, чем сегодня. Признавалось полное право переводчика исправить “ошибки” оригинала, прежде всего стилистические. Хорошим переводом признавали тот, который передает “гений” автора, дух времени, учитывая при этом вкусы современного читателя, даже если для этого переводчику нужно было сокращать и переписывать текст164.
Ломоносовский панегирик написан в торжественном и несколько архаичном стиле. Что же делает с фразой Ломоносова Чуди? Он разбивает ее на части, меняет части местами, избегает повторов, добавляет предложения, чтобы лучше передать структуру текста и облегчить его чтение.
Приведем несколько примеров, которые показывают, как Чуди стилистически изменяет текст. В самом начале “Слова…” Ломоносов пишет о Елизавете: “Дивно ее рождение предзнаменованием царства; преславно на престол возшествие покровенным свыше мужеством; благоговейныя радости исполнено приятие отеческого венца с чудными победами от руки Господня”. Чуди переводит: “Admirons la naissance, admirons la conquête qu’Elle a fait du trône paternel; le doigt de Dieu marque visiblement ces deux Evenements. Naissance surprenante, puis qu’elle fut accompagnée de la prédiction qu’Elle regneroit un jour, prédiction justifiée par Son avenement au trône; la valeur l’y conduit, la prudence l’y soutient et le Ciel Lui promet d’éclatantes victoires”. Сделаем обратный перевод, стараясь сохранить синтаксис французского текста: “Подивимся ее рождению, подивимся и совершенному Ею завоеванию отеческого трона; перст Божий знаменует явно эти два События. Рождение [Ее] удивительно, поскольку оно сопровождалось предсказанием, что однажды Она будет царствовать, и предсказание это подтвердилось Ее восшествием на трон; Ее привело к нему мужество, Ее удерживает на нем осторожность, а Небо обещает ей яркие победы”. При первом взгляде можно подумать, что речь идет о разных текстах, но приглядимся внимательнее — Чуди удалось сказать почти все, что сказал Ломоносов, но изменив при этом порядок следования элементов предложения. По-французски текст стал более четким. Отметим трехчастную структуру, заключающую это высказывание и усиливающую торжественность текста.
Иногда Чуди позволяет себе “подправить” Ломоносова там, где, как ему кажется, писатель допустил стилистическую погрешность. Так, после описания рождения Елизаветы он считает излишним снова обращаться к этой теме, ведь повторение во французской литературной традиции — одна из самых серьезных стилистических ошибок. Когда Ломоносов пишет: “ЕЛИСАВЕТА от утробы разрешилась, дабы после пленить сердца подданных человеколюбием, кротостью, щедротою”, Чуди убирает упоминание рождения государыни, о котором читатель только что читал: “Le trône d’ELISABETH est entouréd’un monde de sujets, que Son humanité, Sa modestie, Sa libéralitécaptivent”. Òо есть: “Трон Елизаветы окружен многочисленными подданными, которых пленяют Ее человеколюбие, Ее кротость, Ее щедрость”.
В то же время мы видим и отдельные, пусть и обычные для переводчика того времени недостатки, такие, как искажение имен собственных: например, Лесная превращается у него в “Лиссу”. Но Ломоносов не мог упрекнуть Чуди в смысловых ошибках, которых в переводе, кажется, нет. Был бы отзыв Ломоносова столь резким, если бы отличия оригинала и перевода сводились к стилю? Возможно, нет. При пристальном сравнении мы видим, что перевод грешит против оригинала некоторыми смысловыми изменениями, без сомнения намеренными.
Ломоносов пишет: “Ибо стоять долгое время против сильного Российского народа, стоять против ПЕТРА Великого, посланного от Бога на удивление вселенныя, и наконец быть от Него побежденным, есть славнее, нежели победить слабые полки под худым предводительством”. Чуди переводит: “Il est plus grand de résister un tems àla puissance de PIERRE, àcelle de la Russie, pour ceder enfin, que de vaincre du premier abord de faibles cohortes mal conduites”. То есть: “Противостоять некоторое время могуществу ПЕТРА и России и, наконец, уступить, славнее, чем победить с первого разу слабые полки под водительсвом плохого военачальника”. У Чуди “сильный Российский народ” заменен на “Россия”, но главное — слова, характеризующие Петра как человека, “посланного от Бога на удивление вселенныя”, вообще выброшены переводчиком, который, кажется, считает, что образ Петра не выигрывает от постоянного апеллирования к божественным силам. Так же Чуди часто упускает упоминание Бога и Провидения во фразах, рассказывающих о завоевании Елизаветой отеческого трона.
Есть и еще более сомнительное изменение, которое не могло не вызвать нареканий автора. Так, у Ломоносова читаем: “Что прежде избавления нашего народы о нас разсуждали? Не отзываются ли еще их речи в памяти нашей? Россияне, Россияне, Петра Великаго забыли!” Чуди позволяет себе несколько добавлений: “Avant cet événement, meprisés du reste de l’Europe, taxés d’une lâche et infidele indolence, que pensaient de nous les autres peuples? Russiens! Russiens, disaient-ils, vous avez oubliéPierre le grand”. Òо есть: “До этого события, что думали другие народы о нас, презираемых остальной Европой, которая видела в нас трусливую и неверную леность? Россияне! Россияне! говорили они, вы забыли Петра Великого”. Здесь существенно смещены акценты. Во-первых, Чуди говорит о том, о чем намеренно умалчивает Ломоносов: о нелестном образе русского народа, который существовал в Западной Европе до Петра. Чуди же предпочитает как бы напомнить читателю, что именно говорила о русских “остальная Европа”. Во-вторых, Ломоносов обращается напрямую к своим соотечественникам, восклицая: “Россияне!”, в то время как у Чуди эти слова вложены в уста западных европейцев (“говорили они”), которые как бы упрекают россиян в их неверности заветам Петра.
Желание перевести на французский язык именно это сочинение, центральной фигурой которого был русский император, дает дополнительное основание считать, что “петровская” тема рассматривалась Иваном Шуваловым как основание российской литературной пропаганды. Перевод вышел в 1759 г., и Шувалов немедленно отправил его Вольтеру, сопроводив письмом. В нем он объясняет, что переводчик, “смущенный текстом”, “возможно, в некоторых местах употребил выражения, чуждые оригиналу, и не передал всей его силы”. Известно, что Вольтер отвечал Шувалову не без сарказма, что “уже само название предупреждает читателя, что следует быть начеку. Только историческая правда может заставить ум верить и восхищаться”165.
Конечно, Шувалов и сам, вероятно, понимал, что речь не идет об историческом сочинении в чистом виде. Он пишет философу, что это произведение покажет ему, что русский “не такой бедный язык, как об этом написано в истории Бранденбурга, которая заявляет, что у нас нет слов, чтобы выразить понятия чести и добродетели”166. Таким образом, одной из задач всего этого предприятия было показать, пусть и в переводе, что русские способны на создание прекрасных литературных произведений на своем языке. И, хотя во франкоязычной периодике, кажется, не было откликов на “Похвальное слово”, Готшед отозвался о нем с большой похвалой и напечатал выдержки из него в немецком переводе, сделанном именно с французского переложения Чуди167.
* * *
Этим не исчерпывается сделанное бароном де Чуди за годы, проведенные в России. Он, кажется, принял участие в одном международном издательском проекте, осуществленном при поддержке русского двора168, но этот вопрос требует дополнительных исследований.
Если о помощи Чуди Шувалову в организации Московского университета еще мало известно, то его журнал заслуживает высокой оценки и сам по себе, и как первый литературный журнал в России, на страницах которого стали печататься не только произведения издателя, но и сочинения французских и русских авторов (Г. Теплов). Актуальной для России была развитая в нем тема образования и воспитания, которая вписывается в педагогический проект И.И. Шувалова. “Литературный хамелеон” — это пример посредничества между русской и французской культурами. Конечно, посредничество это имело выраженный оттенок — журнал создавал на своих страницах исключительно положительный образ России, применяя разные приемы, от резкой критики хулителей России до обращения к фигуре Петра Великого.
Появление темы Петра на страницах журнала Чуди вряд ли объясняется пристрастиями издателя: примерно в те же годы, как мы видели, о Петре пишут многие писатели, лично знакомые с И.И. Шуваловым, среди которых несколько французов. Кульминация этого процесса — заказ Вольтеру “Истории Российской империи в царствование Петра Великого”, в котором Шувалову тоже принадлежит главная роль. Таким образом, вырисовываются контуры проекта по улучшению образа России, в котором фигура Петра занимала центральное место. В этот же проект вписываются и “пражские” тексты, которые у нас есть веские основания приписать перу барона де Чуди, и его перевод “Похвального слова” Петру Ломоносова, перевод отнюдь не неудачный, как считали до сих пор, но стилистически совсем непохожий на оригинал, что позволяет нам говорить о позиции Чуди как переводчика. Все эти тексты, созданные в основном в России и при непосредственном общении с представителями русского дворянства, нельзя не вписать в поле русской культуры того времени.
Чуди, если “пражские” тексты действительно принадлежат его перу, неплохо знает историю петровского царствования и реформ, проведенных Петром, хотя иногда и ошибается в деталях. Его взгляд интересен как взгляд на русскую историю лояльного, но относительно свободного в выборе своих аргументов иностранца, который оправдывает проведенные реформы с европейской точки зрения, идя подчас в своей интерпретации дальше замыслов царя-реформатора (так, у Чуди возникает мотив эгалитаристских побуждений в реформах Петра). Эти писания не могут не заинтересовать нас и как источник для изучения осведомленности о русской истории в среде иностранцев, связанных с русским двором.
Нельзя не согласиться, что в биографии барона де Чуди есть немало поворотов, которые позволяют зачислить его в “авантюристы” века Просвещения. Но его пример показывает, что негативные коннотации в этом слове могут помешать изучению важных граней деятельности иностранцев в России — таких, как роль культурного посредника и литературного агента.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Исследование проведено в рамках франко-российского проекта по изучению франкоязычной прессы, выходившей в России в XVIII веке, при поддержке Дома наук о человеке (Maison des sciences de l’homme) и Российского гуманитарного научного фонда. Я благодарю за помощь А. Строева, М. Мерво, Д. Костышина и К. Осповата.
2) Lortholary A. Les “Philosophes” du XVIIIe siècle et la Russie. Le mirage russe en France au XVIIIe siècle. Paris, 1951; Le Mirage russe au XVIIIe siècle. Etudes réunies par SergueïKarp et Larry Wolff. Ferney-Voltaire, 2001; Chappe d’Auteroche, Voyage en Sibérie fait par ordre du roi en 1761. Oxford, 2004. Etude critique par Michel Mervaud;
Мезин С.А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII века о Петре I. Саратов, 1999.3) Строев А. Те, кто поправляет фортуну: Авантюристы Просвещения. М., 1998.
4) См. о теории культурных трансфертов вообще и о трехсторонних трансфертах в частности: Philologiques IV.
Transferts culturels triangulaires: France-Allemagne-Russie / Sous la dir. de Katia Dmitrieva et Michel Espagne. Paris, 1996; Le Prisme du Nord. Pays du Nord, France, Allemagne (1750—1920) / Sous la dir. de Michel Espagne. Tusson, 2006.5)
См. об Эрнандезе: Rjéoutski V. Aux sources de l’histoire russe dans la France des Lumières: Philippe Hernandez, éditeur de la Revue des sciences et des arts // Naissance de l’historiographie russe / Sous la dir. de Michel Mervaud et de Stéphane Viellard. Slavica Occitania. Vol. 28. Toulouse, 2009. P. 261—294.6) Rjéoutski V. Image de la Russie en Europe: Ivan Chouvalov et son réseau français // Actes du colloque “L’image de l’étranger: les Français en Russie et les Russes en France” (11—12 avril 2008) / Sous la dir. d’Alexandre Stroev.
Paris, 2010. P. 41—64.7) Попова А.Н. Теодор-Генрих Чуди и основанный им в 1755 г. журнал “Le Caméléon littéraire” // Èзвестия АН СССР. Отдел гуманитарных наук. № 1. М., 1929. С. 17—48; Nivière A. L’affaire Tschudi // Slovo.
2000. Vol. 24—25. P. 297—396; Mervaud M. Des matériaux pour Voltaire: une lettre du baron Théodore Henri de Tschoudy àGerhard Friedrich Müller (septembre 1759) // Les Archives de l’Est et la France des Lumières / Sous la dir. de Georges Dulac et de SergueïKarp. Ferney-Voltaire, 2007. Vol. 2. P. 422—432; Porset Ch., avec V. Rjéoutski. I Tschudy, Théodore-Henri, baron de // Le Monde maçonnique des Lumières (Europe-Amériques). Dictionnaire prosopographique / Sous la dir. de Ch. Porset et Cècile Rèvauger (готовится к печати).8) Парламент во Франции Старого режима — высшее судебное учреждение.
9) Bégin E.-A. Biographie de la Moselle ou histoire par ordre alphabétique de toutes les personnes nées dans ce département. Metz, 1929—1932. Vol. 4. P. 344—368.
10) Mutelet M. La Franc-maçonnerie en Moselle (
рукопись в городской библиотеке г. Меца, перепечатана O. J. Clément. Nancy, 1996. P. 79 (по сведениям Ш. Порсе)).11) Чем и объясняется один из псевдонимов Чуди — граф де Пютланж.
12) Национальная библиотека Франции, отдел Библиотека Арсенала (далее — BNF,
Arsenal). Фонд Бастильский архив (далее — Archives de la Bastille). № 11945. F. 247. Здесь и далее цитаты из этого фонда (как и из других источников) переведены с фр. автором статьи.13) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 219.
14) Raimondo Sangro di Sansevero (
информация Ш. Порсе).15) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 219.
16) Etrenne au Pape, ou Les Francs-Maçons vangés, réponse àla Bulle d’excommunication lancée par le Pape Benoît XIV, l’an 1751… avec une copie exacte de la ditte bulle, et une traduction françoise de la même, pour la satisfaction des curieux en général, conférence épistolaire entre un Napolitain et un ministre de l’Église romaine <…>. La Haye: E. L. Saurel, 1752; Vatican vengé, apologie ironique pour servir de pendant àl’Etrenne au Pape, ou lettre d’un père àson fils, àl’occasion de la bulle de Benoît XIV, avec des notes et commentaires, par le chevalier de L. La Haye: Pierre Van Cleef, 1752; La Muse Maçonne: Recueil des nouvelles chansons sur la Maçonnerie <…> par de Lussy, auteur des Etrennes au Pape. La Haye: Jean Antoine Bareau, 1752.
17) La folle sensée, ou histoire de Mademoiselle F. … dédiée àMadame la marquise de V…, par le chev. D.L. Londres, 1752.
18) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 219.
19) Iwan Nestesuranoi [Rousset de Missy J.]. Mémoires du règne de Pierre le Grand, Empereur de Russie, Père de la patrie, etc. etc. etc.
La Haye; Amsterdam, 1725, 1726. О сочинении Руссе де Мисси см.: Мезин С.А. Указ. соч.20) Летопись Российской академии наук. 1724—1802. СПб., 2000. Т
. I. С. 190.21) Dulac G. Les relations publiques de l’Académie impériale: Jean Rousset de Missy à[Augustin Nathanael Grischow, secrétaire des conférences de l’Académie des sciences de Saint-Pétersbourg] (19 octobre 1752) // Les Archives de l’Est et la France des Lumières / Sous la dir. de Georges Dulac et de SergueïKarp. Ferney-Voltaire, 2007. Vol. 2. P. 334.
22) Berkvens-Stevelinck Ch., Vercruysse J. LéMétier de journaliste au dix-huitième siècle. Correspondance entre Prosper Marchand, Jean Rousset de Missy et Lambert Ignace Douxfils. Oxford, 1993. P. 157—158.
Цит. по: Dulac G. Op. cit. P. 334.23) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 247.
24) Об этом см.: Mervaud M. Op. cit. P. 423. Также об этом писали Л. Пенго и К. Валишевский, см., например: Waliszewsky K. La Dernière des Romanov.
Paris, 1902. P. 263, 404.25) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 214 v.
26) Ibid. F. 214 v.
27) Ibid. F. 230 v.
28) Русский биографический словарь. М., 1997. Т. Гоголь—Гюне. С. 261—264.
29) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille.
№ 11945. F. 230 v.30) Ibid. F. 230.
31) См., например: Попова А.Н. Указ соч.
C. 22.32) Dulac G. Op. cit.
P. 334.33) Это один из известных псевдонимов Чуди.
34) РГАДА. Ф. 1278 (Строгановы). Оп. 1. Д. 4. Л. 60, 124—124 об. Эти письма были опубликованы С. Кузнецовым, см.: Кузнецов С.О. Пусть Франция поучит нас “танцовать”. СПб., 2003. С. 382.
35) Пчелов Е.В. Некоторые генеалогические связи И.И. Шувалова // Философский век. Просвещенная личность в российской истории. К 270-летию со дня рождения, 200-летию со дня смерти И.И. Шувалова и к 275-летию Академии наук: Материалы международной конференции. Санкт-Петербург, 23—26 июня 1997 г. Спб., 1998. С
. 211—214.36)
РГАДА. Ф. 1278. Оп. 1. Д. 4. Л. 80—81.37) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 247.
38) Le philosophe au Parnasse françois, ou le Moraliste enjoué; Lettres du chevalier de L. et de M. de M., dédiées au comte Ivan Ivanitche Chevaloff.
Amsterdam, 1754.39) Чуди должен будет исправить эту ошибку: он заказал в Голландии 254 экземпляра своей книги и объявил в Петербурге о ее выходе в свет. Но его вынуждают заменить заглавную страницу с именем Шувалова. См.: Попова А.Н. Указ. соч. С. 24.
40) Гришина И.В. И.И. Шувалов в Москве по воспоминаниям Екатерины II и материалам газеты “Московские ведомости” // Философский век. Просвещенная личность в российской истории. К 270-летию со дня рождения, 200-летию со дня смерти И.И. Шувалова и к 275-летию Академии наук: Материалы международной конференции. Санкт-Петербург, 23—26 июня 1997 г. С. 51.
41) Кулакова И.П. И.И. Шувалов и Московский университет. “Тип “просвещенного покровителя” (к постановке проблемы) // Философский век. Просвещенная личность в российской истории. К 270-летию со дня рождения, 200-летию со дня смерти И.И. Шувалова и к 275-летию Академии наук: Материалы международной конференции. Санкт-Петербург, 23—26 июня 1997 г. С. 141.
42) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille.
№ 11945. F. 231.43) Ibid. F. 218 v.
44) Пер. с фр. Архив МИД Франции. MD Russie. Т. 5. Л. 173 (этот документ указала мне Ф.Д. Лиштенан, которую я искренне благодарю).
45) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille.
№ 11945. F. 245 v. — 246.46) О проекте см.: Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII в. (по неизданным архивным документам). M., 1909. С. 1—35.
47) Архив МИД Франции в Нанте.
Consulat, Saint—Pétersbourg; РГИА. Ф. 789. Оп. 1. Д. 209 (1765 г.); ЦГИА Петербурга. Ф. 347. Оп. 2. Д. 1, 18.7.1757; Санкт-петербургские ведомости. 1756. 16 января.48)
BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 294—294 v.49) История Московского университета (вторая половина XVIII — начало XIX века): Сб. док. Т. 1: 1754—1755 / Подг. Д.Н. Костышин, ред. Е.Е. Рычаловский. М., 2006. С. 14—26.
50) См. письмо Ломоносова Шувалову от июля 1754 г. (Там же. С
. 13—14).51) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 214.
52) Ibid. F. 243.
53) Le Petit-maître philosophe ou aventures philosophi-badines de Soalhat, chevalier de Mainvilliers. Avec ses études, ses voyages pour perfectionner ses connaissances, son système sur toutes choses. Ouvrage périodique. Genève: chez Henri Albert Gosse et comp., 1750.
54) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 294—294 v.
55) La Pétréade, ou Pierre le créateur, par Mr. G.-S. chevalier de Mainvilliers. Amsterdam: J.
H. Schneider, 1762 (переизд.: 1763).56) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 246.
57) “<…> Sçavoir, un suisse, un vieux françois, et un italien son favory — dans la debauche des hommes” (Ibid. F. 219).
58) Ibid. F. 230 v. — 231.
59) Письмо было опубликовано А. Строевым, см.: Строев А. Те, кто поправляет фортуну: Авантюристы Просвещения. С. 361—364.
60) См.: РГАДА. Ф. 7. Оп. 3. Д. 1762. Л. 1—1 об., 2 об. Благодарю за помощь Д.Н. Костышина.
61) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 225 v.
62) Ibid. F. 232 v. — 233.
63) Ibid. F. 291.
64) Часть письма воспроизведена в: Строев А. Те, кто поправляет фортуну. С. 111.
65)
BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 214, 218. Пиццони будет выдворен из пределов королевства 25 июня 1756 г.66) Ibid. F. 227.
67) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 234.
68) Ibid. F. 226.
69) Ibid. F. 231 v.
70) Луи-Мари Фуке, граф де Жизор, сын герцога де Бель-Иля, маршала Франции и военного министра Людовика XV.
71) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 291—291 v.
72) Nivière A. Op. cit.
P. 330.73) Французские дипломаты в Петербурге до фактического прекращения дипломатических отношений с Францией в 1748 г. В 1744 г. Ля Шетарди был выдворен из пределов России, при этом на границе у него отобрали орден Св. Андрея Первозванного и портрет императрицы. Д’Альона же очень плохо принимали при дворе, упрекая его в заносчивости и в пренебрежении к придворному этикету. См. депеши Декюри де Сен-Совера: Национальный архив Франции. AE BI 986. F. 206, 258, 300 (я благодарю за помощь А. Мезен). Архив МИД Франции.
CP Russie, supplément. Vol. 8. F. 185 v. — 186. Цит. по: Nivière A. Op. cit. P. 336—337.74) Nivière A. Op. cit. P. 322.
75)
Санктпетербургские ведомости. 1753. 21 декабря. № 102. С. 820—821, указ. в: Berkov P.N. Fougeret de Monbron et A.P. Sumarokov // Revue des Etudes Slaves. Vol. 37(1—4). 1960. Р. 32.76) Gazette d’Utrecht. 1754. 29 janvier. P. 1—2.
Я благодарю за помощь Эмманюэля Буссюжа, автора новой биографии Фужере де Монброна. См. также: Berkov P.N. Fougeret de Monbron et A.P. Sumarokov // Revue des Etudes Slaves. Vol. 37(1— 4). 1960. P. 33.77)
См. статью: “Fougeret de Montbron” (Boussuge E.) в: Dictionnaire des Français, Suisses et autres francophones européens en Russie au XVIIIe siècle / Sous la dir. d’Anne Mézin et de Vladislav Rjéoutski. Ferney-Voltaire, 2010 (в печати).78)
Пер. с фр. Archives de la Bastille. Documents inédits recueillis par François Ravaisson. Paris, 1866—1904. Vol. 16. P. 416. 8 juillet 1756 г.79) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. 214 v.
80)
Пер. с фр., см.: Hally R. Théodore-Henry de Tschoudy // Bulletin du Grand Collège du Rite Écossais Ancien Accepté. № 133, аvril 2000. P. 105—112 (я благодарю Шарля Порсе, указавшего мне эту статью). Речь идет о письме, хранящемся среди бумаг Чуди (BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945).81) Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII века: В 3 т. / Подг. Н.А. Пенчко. М., 1960. Т. 1. С. 70.
82) Левшин Д.М. Пажеский Его Императорского Величества корпус за 100 лет. СПб
., 1902. Т. 1. Passim.83) Discours prononcéàla Loge S.T. àPétersbourg, le premier mars 1760, vieux style, àun travail d’apprenti // L’Étoile flamboyante, ou la Sociétédes francs-maçons considérée sous tous les aspects.
Т. I [-II]: àl’Orient, chez le Silence, (s. d.). Переизд.: àl’Orient, chez le Silence, 1810, и: Paris: Gutenberg reprint, 1979. Vol. 2. P. 41—47.84)
Р. Алли пишет, что речь идет о ложе “Le Silence”, то есть, вероятно, “Zur Verschwiegenheit”, но не указывает источник своих сведений (Hally R. Théodore-Henry de Tschoudy // Chroniques d’histoire maçonnique de Lorraine. 1997, см. электр. публ. по адресу: http://sog1.free.fr/ArtHally200Tschoudy.htm). Эта ложа будто бы была основана ок. 1750 г., но ее списки этого времени не сохранились (Серков А. Русское масонство. 1731—2000: Энциклопедический словарь. М., 2001. С. 965).85) Мы не даем перевод, поскольку некоторые эзотерические названия лож по-русски звучат не вполне осмысленно.
86) Hally R. Théodore-Henry de Tschoudy // Chroniques d’histoire maçonnique de Lorraine. 1997.
87) Porset Ch. Op. cit.
88) Hally R. Théodore-Henry de Tschoudy.
89) Porset Ch. Op. cit.
90) L’Étoile flamboyante, ou la Sociétédes Francs-maçons, considérée sous tous ses aspects. A l’Orient, Chez Le Silence [Francfort-Paris], [1766].
91)
О масонской деятельности Чуди подробно пишет Ш. Порсе, см.: Porset Ch. Op. cit. См. также: Серков А. Указ. соч. С. 995.92)
См. об этой ложе в моей статье: Rjéoutski V. Les Français dans la franc-maçonnerie russe au siècle des Lumières: hypothèses et pistes de recherche // La francmaçonnerie et la culture russe / Sous la dir. de Jean Breuillard et Irina Ivanova. Slavica Occitania. Vol. 24. Toulouse, 2007. P. 91—136, notamment p. 98—106.93)
О масонской деятельности Менье де Прекура см.: Beaurepaire P.-Y. Les relations maçonniques franco-russes au XVIIIe siècle, d’après le Journal du diplomate Bourrée de Corberon // L’influence française en Russie au XVIIIe siècle / Sous la dir. de J.P. Poussou, A. Mézin et Y. Perret-Gentil. Paris, 2004. P. 62—63.94) Beaurepaire P.-Y. Le chantier des Lumières maçonniques et profanes àMetz au XVIIIe siècle: le choix de l’Europe // Colloque “Aux origines messines du Rite”. Metz, 6 novembre 2004,
электр. публ.: http://sog1.free.fr/ArtBeaurepaire204 Metz.htm (просм. в 2005 г.).95)
См. об этом: Rzˇeutskij V. Les Français de la Volga: la politique migratoire russe des années 1760 et la formation des communautés francophones àSaint-Pétersbourg et àMoscou // Cahiers du monde russe. Paris, 1998. Vol. 39/3. P. 283—296.96) Beaurepaire P.-Y. Le chantier des Lumières maçonniques et profanes àMetz…
97) BNF, Arsenal. Archives de la Bastille. № 11945. F. 279.
98)
См.: Rzˇeutskij V. Les Français de la Volga: la politique migratoire russe des années 1760 et la formation des communautés francophones àSaint-Pétersbourg et àMoscou // Cahiers du monde russe. Vol. 39/3. P. 273—296.99) Le Caméléon littéraire. Ouvrage périodique. Par l’Auteur du Philosophe au Parnasse, ImpriméàSaint-Pétersbourg [
в тип. Академии наук], 1755, in-12 (с 5 января по 14 декабря 1755 г., 49 номеров по 312 экз.).100) “С начала нынешняго году выдается на одном листу в 12 долю еженедельное сочинение на Францусском языке под титулом: Хамелеон Литерер. Сочинитель онаго выдал недавно книгу под титулом: Le Philosophe au Parnasse François; и ежели кто желает подписаться брать оное сочинение, тот может явиться у Шевалье де Лусси, в доме Его Превосходительства Действительнаго Камергера Ивана Ивановича Шувалова”, Санктпетербургские ведомости. 1755. № 10. 3 февраля (повторено 7 февраля. № 11, и 10 февраля. № 12). “Ежемесячные листочки, печатаемые здесь с Генваря месяца под титулом: камелеон литерер, которых вышло уже из печати по № 19той, требуются в Москве некоторыми персонами: чего ради сочинитель оных охотникам до них сим объявляет, что ежели кто подпишется брать их в год, то их можно получать при библиотеке Императорскаго университета Московскаго с платежом 18 рублей; а которые желают содержать их здесь в Санкт-Петербурге за ту же цену оныя книжки охотникам отпускать будет. Впрочем оныя книжки и по частям продаваемы быть имеют, и ныне первую часть оных за три рубли получить можно” (Санктпетербургские ведомости. 1755. № 34 28 апреля. (повторено 2 мая. № 35, и 9 мая. № 37). См.: История Московского университета (вторая половина XVIII — начало XIX в.): Сб. док. Т
. 1: 1754—1755. С. 335, 412.101) “Suite de la clef ou Journal historique sur les matières du tems contenant quelques nouvelles de littérature” (Journal de Verdun.
1755. Mai. P. 380. Цит. по: Попова А.Н. Указ. соч. С. 25).102) Попова А.Н. Указ. соч. С. 22—23. Возможно, позже эти номера были напечатаны, потому что печатные номера начинаются с № 1.
103)
См.: Moureau F. Les nouvelles àla main dans le système d’information de l’Ancien Régime // De bonne main, La communication manuscrite au XVIIIe siècle / Sous la dir. de François Moureau. Paris; Oxford, 1993. P. 117—134, notamment p. 121; Weil F. Les gazettes manuscrites avant 1750 // Le Journalisme d’Ancien régime, questions et propositions / Sous la dir. de Claude Rétat. Lyon, 1982. P. 93—100.104)
См.: Dulac G. Un projet de correspondance littéraire: Charles de Fieux, chevalier de Mouhy, àLeonhard Euler (6 novembre 1739) // Les Archives de l’Est et la France des Lumières / Sous la dir. de Georges Dulac et de SergueïKarp. Ferney-Voltaire, 2007. Vol. 2. P. 327—331.105) Сводный каталог русской книги XVIII века. 1725—1800. Периодика. С. 131. Единственная полная подборка выпусков этого издания находится в БАН. Возможно, экземпляры “Хамелеона” были раньше в каких-то западных библиотеках. Во всяком случае, в начале XIX в. Барбье писал, что видел 12 номеров этого журнала, переплетенных в один том. См
.: Barbier. Supplément àla correspondance de Grimm et Diderot. Paris, 1814. P. 380—382; Попова А.Н. Указ. соч. С. 21.106) Цит. по: Попова А.Н. Указ. соч. С
. 24.107) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
1. P. 2 (пер. с фр.).108) Ibid. P. 3.
109) Ibid. P. 3—4; или о Кребильоне, № 2.
110) Ibid. № 2. P. 27—30.
111) Ibid. № 12. P. 255—257.
112) Слова Дефонтена, которые ему приписывает аббат де ля Порт: La Porte, abbéde.
Voyage au séjour des ombres. La Haye, 1751 (цит. по: Lepape P. Journalistes et hommes de lettres. Les positions de l’Encyclopédie // Recherches sur Diderot et sur l’Encyclopédie. 1995. Vol. 18. ¹ 1. P. 105—113, notamment p. 105).113) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
12. P. 258—263.114)
См., например, ее изложение в: Лебедев Е. Ломоносов. М., 2008. С. 462—467.115) Commentarii de rebus in scïentia naturali et medicnia gestis.
Leipzig, 1752. Vol. II. P. 222—227. Об откликах на произведения Ломоносова в западной прессе см.: Павлова Г.Е. М.В. Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников. М.; Л., 1962. С. 151—222.116) Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений: В 10 т. М.; Л., 1952. Т. 3. С. 202— 232. Написано по-латински, переведено и напечатано по-французски при посредничестве Эйлера и Формея в известном журнале берлинских ученых-гугенотов “Nouvelle Bibliothèque germanique” (Amsterdam, 1755. Vol. 7. Part. 2. P. 343—366). Ñм. об этом: М.В. Ломоносов. Краткий энциклопедический словарь / Сост. и автор Э.П. Карпеев. М., 2009. С. 304.
117) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
20; Летопись жизни и творчества М.В. Ломоносова. М.; Л., 1961 (1752—1755 гг.).118) Dissertation sur l’origine et les progrès de la poésie, fondée sur le témoignage des anciens auteurs grecs et latins, auquels on a joint celui des auteurs modernes // Le Caméléon littéraire.
1755. № 11; 1755. № 15.119) См.: Модзалевский Л.Б. Ломоносов и “О качествах стихотворца рассуждение” (Из истории русской журналистики 1755 г.) // Литературное творчество М.В. Ломоносова: Исследования и материалы / Под ред. П.Н. Беркова, И.З. Сермана. М.; Л., 1962. С. 133—162.
120) Ежемесячные сочинения.
1755. С. 371—398.121) Telliamed ou Entretiens d’un philosophe indien avec un missionnaire français sur la diminution de la mer, la formation de la terre, l’origine de l’homme. Paris, 1748 (Le Caméléon littéraire.
1755. № 11. P. 244).122) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
7. P. 156—157.123) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
7. P. 156—157.124) Ibid. № 1. P. 4.
125) Ibid. № 8. P. 167—168 (“Apologie de l’orthografe de M. de V….”).
126) Ibid. № 7. P. 146—147.
127) Трагедия Вольтера, которую Чуди анализировал в № 2.
128) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹ 14. P. 305—306 (“Lettre de l’Auteur àson ami”).
129) Voltaire. Les Anecdotes sur le czar Pierre le Grand // Oeuvres de Voltaire. Dresden, 1748. Vol. 2. P. 242—256. См. также об “Анекдотах…”: Mervaud M. Les Anecdotes sur le czar Pierre le Grand de Voltaire: genèse, sources, forme littéraire // Oxford, 1996. P. 89—126.
130) Voltaire. Histoire de Charles XII, Roi de Suède. Nouvelle édition, revue, corrigée, augmentée […]. Amsterdam, 1739. См. анализ этого издания в: Мезин С.А. Указ. соч. Гл. 3.
131) L’Apothéose de Pierre le Grand, etc. Trois écrits historiques inconnus, présumés de M.V. Lomonosov, destinés àVoltaire. Publiés d’après le manuscrit de Prague, avec un
e Introduction sur les relations de Lomonosov et Voltaire, par Václav Cˇerny, professeur àl’université, docteur ès lettres. Prague, 1964. P. 158 etc.132) Ibid. P. 72 (перевод публикатора).
133) Предположение, сделанное В. Ченакалом. М. Мерво также считает его возможным.
134) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
1. P. 11.135) Ржеуцкий В.С., Сомов В.А. Шевалье Дезессар, московский гувернер и писатель (из французских контактов И.И. Шувалова) // Философский век. Просвещенная личность в российской истории. К 270-летию со дня рождения, 200-летию со дня смерти И.И. Шувалова (1727—1797) и к 275-летию Академии наук. Материалы Международной конференции. Санкт-Петербург, 23—26 июня 1997 г. С. 220—240.
136) L’Apothéose de Pierre le Grand, etc. Trois écrits historiques inconnus, présumés de M.V. Lomonosov, destinés àVoltaire. Publiés d’après le manuscrit de Prague, avec une Introduction sur les relations de Lomonosov et Voltaire, par Václav Cˇerny, professeur àl’université, docteur ès lettres. Prague, 1964. P. 109—145.
137) Mauvillon E. Histoire de Pierre I, surnomméle Grand, empereur de toutes les Russie, roi de Sibérie, de Casan, d’Astracan, grand-duc de Moscovie etc. etc. Amsterdam et Leipzig, 1742.
138) Mémoires pour servir àl’histoire de Brandebourg. Berlin et La Haye, 1751. Это отмечает и В. Черны.
139) L’Apothéose de Pierre le Grand, etc. Trois écrits historiques inconnus, présumés de M.V. Lomonosov, destinés àVoltaire. Publiés d’après le manuscrit de Prague, avec une Introduction sur les relations de Lomonosov
et Voltaire, par Václav Cˇerny, professeur àl’université, docteur ès lettres. Prague, 1964. P. 111—113.140) Ibid. Р. 114, 116.
141) The complete works of Voltaire. Etude critique par Michel Mervaud. Vol. 46 [Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand]. Oxford, 1999. P. 114.
142) L’Apothéose de Pierre le Grand, etc. Trois écrits historiques inconnus, présumés de M.V. Lomonosov, destinés àVoltaire. Publiés d’après le manuscrit de Prague, avec une Introduction sur le
s relations de Lomonosov et Voltaire, par Václav Cˇerny, professeur àl’université, docteur ès lettres. P. 120.143) Mémoires du règne de Pierre le Grand, Empereur de Russie. La Haye, 1725 et 1726.
144) Eloge du Czar Pierre I. Paris, 1727.
145) Voyages en Anglois et en François d’A. de la Mottraye en diverses Provinces et Places […]. La Haye, 1732.
146) Histoire de Pierre I, surnomméle Grand, Empereur de toutes les Russies […]. Amsterdam; Leipzig, 1742.
147) Histoire des révolutions de l’empire de Russie. Amsterdam; Paris, 1760.
148) Об этом см.: The complete works of Voltaire. Etude critique par Michel Mervaud. Vol. 46—47 [Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand]. Passim.
149) Ржеуцкий В.С., Сомов В.А. Шевалье Дезессар, московский гувернер и писатель (из французских контактов И.И. Шувалова) // Просвещенная личность в российской истории. К 270-летию со дня рождения, 200-летию со дня смерти И.И. Шувалова и к 275-летию Академии наук. Материалы международной конференции. Санкт-Петербург, 23—26 июня 1997 г. С. 220—240; Rjéoutski V. Image de la Russie en Europe: Ivan Chouvalov et son réseau français // Actes du colloque “L’image de l’étranger: les Français en Russie et les Russes en France”. 11—12 avril 2008 / Sous la dir. d’Alexandre Stroev. Paris, 2010. P. 41—64. Речь аббата Фора до сих пор приписывают аббату Лефевру, хотя ошибочность этого мнения давно была доказана В.А. Сомовым.
150) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
1. P. 6.151) Об этом вопросе см.: Ржеуцкий В. Франкоязычный журнал Caméléon littéraire барона Чуди (1755) и вопрос античного наследия в воспитании российского дворянства в XVIII веке // Век Просвещения: Материалы международной конференции. Останкино, июнь 2010 г. / Под ред. С. Карпа и К. Вольпияк-Оже (готовится к печати).
152) “Dissertation sur l’origine et les progrès de la poésie, fondée sur le témoignage des anciens auteurs grecs et latins, auquels on a joint celui des auteurs modernes” // Le Caméléon littéraire. 1755. ¹ 11; 1755. № 15.
См. об этом сочинении выше.153) Ibid. № 1. P. 10—11.
154) Charles-Irénée Castel de Saint-Pierre (1658—1743),
французский дипломат и писатель, член Французской академии.155) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
14. P. 310—311.156)
См. его речь о величии и святости в: Projet pour perfectionner l’éducation; avec un Discours sur la grandeur et la saintetédes hommes / Par M. l’abbéde Saint-Pierre. Paris, Briasson, 1728. P. 269—317.157) Le Caméléon littéraire. 1755. ¹
14. P. 311—312.158) Ibid. P. 312—313.
159)
См., например: L’Apothéose de Pierre le Grand. P. 75, 77, 84 etc.160) Экз. БАН.
161) Берков П.Н. Ломоносов и литературная полемика его времени, 1750—1765. М.; Л., 1936. С. 279.
162) Оригинал: Слово похвальное блаженныя памяти Государю императору Петру Великому, говоренное Апреля 26 дня, 1755 года // Собрание разных сочинений в стихах и в прозе Михайла Ломоносова. Спб
., 1768. Т. 2. С. 203—250. Перевод: Panégirique de Pierre le Grand prononcédans la Séance publique de l’Académie Impériale des Sciences, le 26 avril 1755 / Par Mr. Lomonosow, Conseiller et Professeur de cette Académie; et traduit sur l’Original Russien par Mr. le Baron de Tschoudy, ImpriméàSt. Pétersbourg [Тип. Академии наук, 1755, 42 с.].163) Minzloff R. Pierre le Grand dans la littérature étrangère. Publiéàl’occasion de l’anniversaire deux fois séculaire de la naissance de Pierre le Grand, d’après les notes de M. le Cte de Korff.
Saint-Pétersbourg, 1872. P. 102—103.164) О принципах перевода античных авторов, сформировавших теорию перевода в век Просвещения, см.: Grell Ch.
Le Dix-huitième siècle et l’Antiquitéen France, 1680—1789. Oxford, 1996. P. 307—324.165) Пер. с фр. Voltaire. Correspondance / Théodore Bestermann (Ed.). Genève, 1953— 1965, цит. по: Mervaud M. Des matériaux pour Voltaire: une lettre du baron Théodore Henri de Tschoudy àGerhard Friedrich Müller (septembre 1759) // Les Archives de l’Est et la France des Lumières / Sous la dir. de Georges Dulac et de SergueïKarp. Ferney-Voltaire, 2007. Vol. 2. P. 428.
166) Пер. с фр. Цит. по: The complete works of Voltaire. Etude critique par Michel Mervaud. Vol. 46—47. [Histoire de l’empire de Russie sous Pierre le Grand]. Oxford, 1999. P. 117.
167) Das Neueste aus der anmuthigen Gelehrsamkeit. Leipzig, 1761. S. 200—207.
168) Речь идет об известной книге г—жи Депренс де Бомон: Leprince de Beaumont M. Magasin des enfans, ou Dialogues entre une sage gouvernante et plusieurs de ses élèves de la première distinction dans lesquels on fait penser, parler, agir les jeunes gens… on s’aplique autant àleur former le coeur, qu’àleur éclairer l’esprit… Londres, 1756. См. об этом: Копанев Н. Петербургские подписчики на первое лондонское издание “Magasin des enfans” М. Лепренс де Бомон // Solanus. 2005. № 19. С. 84—91.