(Вступ. заметка и публикация М.А. Гистер)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2010
СОЧИНЕНИЯ АЛЕКСА СЭНДОУ: МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ПСС
Вступ. заметка и публикация М.А. Гистер1.
Издание “Памятные книжные даты” за 1991 год открыло русскому читателю два новых имени — Алекса Сэндоу и А.И. Зорского-Утренева. Статью об Алексе Сэндоу (Алексее Михайловиче Пескове) написал А. Розин (Андрей Леонидович Зорин), а статью о Зорском-Утреневе (А.Л. Зорине) — В.О. Ксепма2. Вот свидетельство об этом литературном событии его инициатора А.Л. Зорина в ответ на мой вопрос: “Кто придумал Алекса Сэндоу?”:
Имя Алекс Сэндоу придумал я специально для статьи в “Памятных датах”. Это должно было быть секретом для А.М., но информация утекла из издательства, и тогда он договорился с редакцией, чтобы разместить там встречный текст. Соответственно, имя Зорский-Утренев придумано им.
С момента этой двойной мистификации Алекс Сэндоу, новозеландский (вар. старозеландский, вар. само-зеландский) писатель русского происхождения, — литературная маска и двойник Алексея Михайловича Пескова. Алексей Михайлович любил праздновать 1 апреля — день своего “зарождения”. Эта же дата “зарождения” указана в статье А. Розина об Алексе Сэндоу. Ее же указывает и сам Алекс Сэндоу (см. текст “О себе”, № 1). Впрочем, иной раз свидетельства Алекса Сэндоу о себе расходятся: в интервью, данном Вольфгангу О’Ксепма для “Независимой газеты”3, писатель говорит:
Я родился в начале прошлого века в семействе московского доктора Занда4 (мы, кстати, не состояли в родстве ни с тираноборцем-студентом Зандом, ни с сочинительницей Жорж Санд).
В первом тексте предлагаемой подборки читатель увидит иную версию.
В исторических трудах Алекса Сэндоу можно узнать А.М. Пескова — автора статьи “Мы”5, книги о Павле I или последнего сочинения ““Русская идея и “русская душа””. О русской истории и русской литературе Алекс Сэндоу говорит и в интервью для “Независимой”:
— Сейчас в России много говорят о кризисе русской литературы. Что вы думаете об этом?
— А русские писатели всегда считали, что у них нет литературы. В России вообще всегда мечтают о грандиозном и бесконечном. Если, например, границы расширяют за счет сопредельных государств — значит строят вселенскую империю. Если дворцовый переворот совершают, это мировая революция. Если мадригал напишут, то такой, который имеет всемирное воспитательное значение. <…> Дело в том, что в России литературой занимаются 99 процентов населения: сочиняют себе прошлую и будущую жизнь. И, естественно, остаются голодными и нищими. А практическими делами ведают очень немногие — оставшийся процент. У них ни о прошедшем величии, ни о грядущем возрождении голова не болит. Это, знаете ли, как в армии: дежурные по кухне — кухонный наряд — питаются всегда несколько лучше, чем те, кто находится в строю. Они ближе к котлам, где варится пища. И вот вы все кипите, бурлите, мыслите о том, как жизнь сделать сказкой, а у них там в кухне кипят котлы, из которых они достают лучшие куски, а остатки сливают вам для поддержания мысли. И пока ваша литература думает о том, как накормить страну, все съедает кухонный наряд.
Всем, кто знал А.М., памятны его стихотворные экспромты, как правило, короткие, но всегда с цитатами из тех русских поэтов, которые, по словам Алекса Сэндоу, всегда его опережали:
У меня есть, например, строки, фразы, мысли, которые до сих пор на русском языке не напечатаны, а опубликованы только в переводах на самозеландский и прочие языки. Но в переводах уже другой ритм, иные интонации… А после, смотришь, у Набокова похожая структура, у Бродского тот же ритмический рисунок…
Помню, одним промозглым и дождливым апрельским днем Алексей Михайлович заявил торжественно: “Я сочинил стихи! Слушайте:
В тот год осенняя погода
Настала сразу после зимней!”
А вот историософский экспромт, написанный им на одном из экземпляров книги ““Русская идея” и “русская душа””:
Где ты, русская идея?..
В чем ты, русская душа?..
В сердце хитрого еврея?..
Или в думах алкаша?..
Аль стоптал тебя татарин?..
Али немец засушил?..
Аль спросонок да в угаре
Богатырь лихой разбил?
Солнце всходит и заходит
День за днем, за веком век…
Ищет смысла — не находит
В жизни русский человек.
Многие произведения из предлагаемой ниже подборки написаны задолго до появления статьи А. Розина в “Памятных книжных датах” и, соответственно, до возникновения (рождения? зарождения?) образа Алекса Сэндоу. Это и цикл “Тараканьей побежкой”, и послание к О. Проскьюрену6, и послание к Нэмзэру (А.М. с гордостью заявлял, что ввел в русскую литературу жанр послания к Немзеру7). Однако в печати они появились именно как сочинения Алекса Сэндоу. А упоминаемый А. Розиным “роман “День Эндрю Робертсона”” — в реальности рассказ “Один день Андрея Борисовича”, текст которого найти не удалось. По свидетельствам немногочисленных читателей, в рассказе описан день студента на военных сборах.
Помещенная ниже подборка — самое полное на сегодняшний день собрание его прозы и стихов, как уже печатавшихся на страницах периодических изданий, так и неопубликованных. Из соображений объема мы не включили сюда исторические труды Алекса Сэндоу — статью 1993 г. “Самоопределение как проблема всеобщей истории”8 и новейшие короткие заметки, публиковавшиеся в 2006—2009 гг. на сайте polit.ru (в том числе цикл “Сопряженные даты”).
Хочется надеяться, что в дальнейшем представится возможность опубликовать и остальные тексты Алекса Сэндоу и А.М. Пескова, недоступные в данный момент. Больно сознавать, что теперь это — единственная возможность общения с замечательным ученым и учителем.
СОЧИНЕНИЯ АЛЕКСА СЭНДОУ
1
9О СЕБЕ
Я был зарожден 1 апреля около 1916—17 года (точно не установлено) в Леннингтоне (Старая Зеландия10). Там я и родился. Но оба моих прадеда были русскими. В середине прошлого века два молодых человека — сочинитель Зорский-Утренев и юнкер Шмидт — отбыли из Петербурга на Маркизовы острова, намереваясь построить там коммуну. О своих успехах они рассказывали мало, но так как, с одной стороны, их не съели, а с другой — Маркизовы острова до сих пор не стали коммунистическими, я полагаю, что частично их опыт был удачен, частично — нет. Точно известно, что к 1870-м годам они обосновались в Леннингтоне, соединясь семейными узами с коренными старозеландками. Сын Зорского женился на дочери Шмидта, а их дочь вышла замуж за сэра Майкла Сэндоу, следствием чего явился я. В семье говорили как на старозеландском спэрроу, так и на русском, много рассуждали о России, отчего с детства во мне жила русская идея. Поэтому, несмотря на то, что к 37 годам я имел порядочное место доцента Леннингтонского университета по кафедре истории редких литератур, несмотря на то, что старозеландские издатели охотно печатали как мои ученые комментарии к произведениям писателей прошлого, так и всякого рода безделки в стихах и прозе, я отважился в 1953 году отправиться в дальнее путешествие, пересечь тайно границу и поселиться под чужим именем в Москве. Хуже всего, что мне здесь понравилось. Старозеландцы умрут от стерильности, сытости и покоя, а Россия — никогда. Это очень родственно моей душе. Всякое, конечно, бывало, но в целом я доволен, хотя, разумеется, пожить год-другой по-человечески где-нибудь в родном Леннингтоне или в О-До я не отказался бы.
В России я стал сочинять по-русски и перевел на русский некоторые из своих старозеландеких вещей, но до сих пор не публиковал их, удовольствуясь кругом немногих родных и близких, коих, впрочем, за время моей жизни в России появилось немало. К тому же я несколько смущался преждевременно раскрыть свое настоящее имя и происхождение. Нынешние свободы позволяют это сделать. Но к публикации выбранных мест окончательно подтолкнула меня статья некоего А. Розина в ежегоднике “Памятные книжные даты. 1991”. Статья лестная, ничего не скажу, спасибо; но почему-то я назван в ней ново-, а не старозеландским автором, и утверждается, будто я, покидая родину во время оно, уплыл на остров Папуа, причем на собственной яхте. Да у меня и яхты никогда не было! Была, конечно, небольшая шхуна с прицепным ледоколом — на случай плавания в полярных водах, но ведь шхуна — не яхта! Только в России можно услышать такое… Однако я благодарен А. Розину за явный абсурд в указании места моего пребывания — его ошибка невольно принудила меня впервые за долгие годы подписаться публично собственным истинным именем.
2
ПУШКИН
“Ну что ж? — Убит!.. Черт догадал!.. Всюду мрак… Все кончено… В гробу навек… Под грудь он был навылет… Чадо света… Цвет столицы… С безнравственной душой… Вижу тебя я там, куда мой падший дух не досягнет уже… Из раны кровь текла… Черт догадал!.. Зачем я пулей в грудь не ранен?.. Чего мне ждать?.. Застрелиться… попробовать… Плюнуть да бежать… Тоска, тоска… Боже! как грустна Россия!.. Цели нет передо мною… Не-ет! Легче посох и сума!.. Куда ж бежать?.. Душа полна тоской и ужасом… Убит?.. — Убит… Слова, слова, слова… У гробового входа — жизнь… В мрачных пропастях земли… Черт догадал!..” За ним приехали в девятом часу.
— По долгу моему… — начал вошедший.
— Я готов, — отвечал Пушкин. — Извольте. Его доставили прямо к государю, несмотря на позднее время. Это было в среду, 27 января 1837 года. Дантеса, убитого на дуэли, похоронили в пятницу 29-го. В тот же день вышел указ о высылке Пушкина в Соловки — на покаяние, без права возвращения до именного повеления. Сочинения, написанные им в Соловецком монастыре, суть таковы: “Герой нашего времени”, “Мертвые души”, “Война и мир”, “Преступление и наказание”, все рассказы Чехова, речь Достоевского о Пушкине, а также много чего еще. Он прожил до ста одного с лишним года и на своем столетнем юбилее, лысый и в очках, со сморщенной черепашьей кожей на голом сплющенном темени, сидел, потрясывая слегка головой и похлопывая редкими ресницами. Казалось, он ничего не понимал — ни приветственных речей, ни звуков юбилейного оркестра, ни оваций публики. А он все-е понимал, и только одно неясно было ему: что такое Пушкин?
3
НА СУПОСТАТОВ
К Нэмзэру
В молодые годы былые
Помню битвы твои удалые
Против гнусных глупцов, педантов,
Псевдо-гениев, лже-талантов,
Против неучей древних и новых —
Городничих и Хлестаковых.
Помню, падали стены с треском
При рычаньи твоем нэмзэмэрзком.
Помню жертв твоих вопль унылый,
Помню в лицах их ужас застылый.
Но прошла боевая младость.
Где твоя лихая удалость?
Не вонзаешь зубов в супостата,
Как бывало прежде когда-то,
Ни дурных не крошишь диссертаций,
Ни чужих не бьешь репутаций.
Долго я гадал: что за странность?
Отчего такая гуманность?
Где былой оскал крокодила?
Наконец меня осенило:
Ты не трогаешь дураков,
Сберегая эмаль клыков!
Но на дне души крокодил11
У тебя живет, как и жил!
4
<ИЗ ПЕРЕПИСКИ С О. ПРОСКЬЮРЕНОМ>12
Со старозеландского
Любимец аонид, наперсник нежных граций,
Скажи, Проскьюрен, мне без долгих декламаций,
Зачем который год бежишь от ямбов ты
И к рифмам у тебя не тянутся персты?
Согласен: ты был прав — ты муз оставил ради
Того, чтоб одолеть, к общественной усладе,
Непросвещенья зло. Ты победил его!
И разум чист у нас, и дышится легко.
Но стоило ли жертв? Во имя Аполлона
На жизнь, мой друг, взгляни! Нельзя смотреть без стона!
Глупцы побиты. Да. Зато и сами мы,
Ученостью пленясь, сдаем свои умы —
За-ради ста рублей — сдаем внаем, Проскьюрен!
Ведь как живем — кошмар! Хорош ли текст, халтурен
Иль вовсе ни на что не годен — наплевать,
Тисненью предаем (сюда бы рифму взять
Какую — ясно всем)… Не то бывало прежде…
На Сходне13 жил тогда я в сладостной надежде
Твой прочитать ответ на мой заветный стих…
Блаженны времена! торжественен и тих
Был мой покои тогда: скреблася мышь за печью
(А может, за стеной); завороженный речью
Свободною твоей, я забывал о том,
Что вьюга на дворе, что снег метет кругом
И в стекла буйно бьет, и в щели лезет, тая.
За форточку попав. Я забывал, читая,
Что воет ветр ночной и что я сам устал.
Мне было холодно, но я душой пылал!
Цезуры тишина и женских рифм движенье
Заворожали так, что был от восхищенья
Я нем и недвижим… Блаженны времена!..
А снег кружил сильней и падал прямо на
Заборы, дерева, столбы, дома, сараи,
Сугробы громоздил, резвяся и играя…
Я зрел его в окно. Но думал о другом:
В иные времена, когда-нибудь потом,
Что скажет о тебе небрежный наш потомок? —
“Вот тот-то был поэт. Жаль, голосом негромок”.
Из закоцитных стран что засвистим в ответ? —
“Да, голос — не труба. Но то-то был поэт!”
На кой же надобно такое просвещенье,
Когда его вменить нам можно в осужденье?!
И скоро ль наконец, очнувшись и прозрев,
Для звуков и молитв отверзнем мы свой зев?
5
<ИЗ СБОРНИКА “НАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА”>
Мечта
1-й вурдалак: — Здравствуй, братец, как живешь?
2-й вурдалак: — Ничего себе.
1-й: — Так что ж
хмуришь лоб
и супишь брови?
2-й: — Мысль решаю: жажду крови
чистой, свежей, как слеза.
1-й: — Чтоб повылезли глаза?
2-й: — Нет. Хочу отведать деву —
на примете есть одна.
1-й: — Чай, влюбился? Худо дело!
2-й: — Выпью всю ее до дна!
1-й: — Не губи души своей!
Аль ты сам себе злодей?
Будет заворот кишок!
2-й: — Нет. Хочу ее, дружок;
надоели мне старухи,
силачи-богатыри,
пусть пиявки пьют их, мухи
да лесные упыри.
Нет мне боле упованья —
страсть снедает сердце мне:
завтра, завтра с ней свиданье
проведу наедине;
сумрак ночи лишь затянет
свод небес, проникну к ней;
на молитву дева станет,
станет взор ее ясней —
чище речки родниковой;
отойдет она ко сну;
тут, согнув свой рот подковой,
я к плечу ее прильну…
Сон твой, дева, будет долог,
и, когда блеснет сквозь полог
луч денницы золотой,
буду рядом я с тобой.
6
<ИЗ “ДЕТСТВА И ОТРОЧЕСТВА”>
В начале жизни детство помню ясно:
как на прогулку за руку водили,
как за обедом рыбий жир я кушал
и как кефир давали из стакана;
ходил я в школу много лет исправно,
спал на уроках, бегал в перемены
и в час недобрый уронил, столкнувшись,
директора; очки его разбились,
портфель упал, а галстук развязался;
он мне сказал, что очень жаждет видеть
моих родителей. Но я их пожалел
и вдаль ушел искать тех мест, где нету
ни школы, ни директора — и долго
я странствовал, пока на то же место,
где сорок лет назад беда случилась,
я не вернулся; и узнал я место:
бурьян высокий рос там, я раздвинул
его и обнаружил, что у корня
травы сидит директор в кабинете
и ждет моих родителей; и в страхе
бежал я вновь, объят тоской бессилья.
7
<ИЗ ЦИКЛА “ТАРАКАНЬЕЙ ПОБЕЖКОЙ”>14
Г. Бякин15
<1>
Тяжелые времена. Элегия
Куда ж он пропал?.. Не поймешь — радоваться или нет… Точнее — поймешь, да нe сразу. Потому что радоваться нечему… Добились, называется, освобождения… Все-таки счастье — это не свобода, а привычка. Есть Федор Зуев — есть смысл в этой жизни. Кубок, так сказать, пьешь. Выйдешь ночью и чувствуешь прилив самосознания — хозяином себя ощущаешь!.. А потом — тихо-тихо — в шкап — пировать. А нету Федора Зуева — пиши пропало. Дрянь сплошная. Хоть днем вылезай — все равно жрать нечего… До сих пор была цель — борьба. До конца борьба. За свободу. Теперь нет цели. Теперь два выхода: или — иди на серединку стола, ложись и мри, или — убирайся к соседям. Больше некуда. На дворе мороз, сразу в снег встынешь… А раньше-то как жили… Тогда к Федору Зуеву другие федоры зуевы приходили… Мы из блюд питались… А когда наешься до отвала — а жрать еще полно: весь стол в недоеденном, бывало, на ночь оставался — наешься, значит, до отвала — и куражиться идешь. Выйдешь, бывало, в комнату и начнешь край обоев шелушить над ухом Федора Зуева. Шелушишь-шелушишь — слышишь: просыпается… Встает. Тапочек ищет… К выключателю идет… А ты из щели на него смотришь. А он думает, что ты в кухню ушел. Туда идет… Там свет жгет… Походит-походит, опять ляжет. Ты опять шелушишь. Он опять встает. Опять тапочек ищет… Визжал, помнится, пронзительно. Ногами топал… И говорил громко… Но под утро валился от усталости. Тут уж знаешь: все! — больше реагировать не будет. Тогда возвращаешься опять к столу, лужицу какую-нибудь допиваешь — и в нору. Там — тепло, хорошо, темно. Кто усы, кто лапки чистит, кто над приплодом трудится… Ох ты, Господи… Тяжело, однако… Мерещится всякий вздор — будто умер Федор Зуев или раздавил его кто, не дай Бог, конечно. Тьфу, тьфу, тьфу… Какой смысл тогда, что мы сидим тут и ждем его… Видно, к соседям надо проситься… Противно, конечно. Сейчас щепетиться начнут. Куда?! Зачем?! Самим тесно! Все равно жрать нечего!.. Знаю я их… Да за что ж наказание такое?.. Пойти — посмотреть, может, чего где завалилось?..
Г. Бякин
2
Диалог
Ну, чего вылупился?! Тараканов никогда не видал? Или как? Так я тебе могу показать…
Ш-шваль! Прочь о дороги! Хозяин идет!
А то туда же — мы клопы да мы клопы, у нас потомство, у нас присоски, мы людей едим… Кровопийцы! Вас бы в третье отделение — под раковину.
Прочь с дороги, паскуда!
Пока еще хватает сил, пока усы растут, пока лапы двигаются, пока темь на земле стоит, я б тебя… Неохота лапы марать…
М-м? Ты что-то сказал? Или мне показалось? Может, ты желаешь меня укусить? Или еще что-нибудь?
Знай, гадина, тут закон кухни: всё съедает таракан. Усек, гнида?
Я вас, свалочей, знаю… Брюхо на чужой крови наращиваете… Небосъ, у Федора Зуева не пьете… Что?!.. Пьете? Ты тут поговори еще… <нрзб.> И глаза не таращь, не испугаешь. Вон, видишь, жука?.. Вот. На него и таращь… Он от тебя убежит и в щель спрячется… А потом будет за тобой брюхо твое носить…
Впрочем, мне плевать… Пьете у Федора Зуева, ну, и пейте, на здоровье… Он вам сколько за это платит? А?..
У него все равно кровищи на всех хватит… С избытком… А хлеб на ночь прячет… Жулик.
А, кстати, чего вы на обед едите? А-а… Знаю… Дуст жрете… А-а… Не нравится…
Постой-ка… Насчет обеда чуть было не забыл тебя спросить… Ты помнишь, что ты позавчера сделал? А? А ну отвечай! А-а… Боисься… Ну, боись, боись… Я тебе еще не то сделаю… Ты у меня смотри. И зубы не заговаривай…
Так что ты в прошлый раз сделал? Не помнишь, значит… Ну, так я тебе напомню… Ты в прошлый раз, когда увидел, что мы вылезли на обед, пополз в комнату и стал кусать Федора Зуева. А он проснулся, пришел на кухню и стал нас ловить…
Так было? А-а… Забыл?.. А я вот помню почему-то…
А теперь канай отсюда подобру-поздорову и зенки на меня свои не пяль… Еще раз тут появишься, мы тебя в дуст окунем… Федору Зуеву так и передай… Понял? Всё. Катись. Больше не попадайся…
Иуда…
13.VIII.76
3
Молитва
Господи! Чем я виноват перед ними? Чем?! Я ведь не клоп, не комар — я не пью крови ни у кого; я не муха — я не разношу бактерий; я не блоха — я не причинил боли ни одному человеку… Я никогда в жизни не заползал ни к кому в уши… Если бы был мышь, то я знал бы, за что страдаю, — за крупу и за то, что мыши приносят чуму, кроме того, у мышей звериный аппетит, потому что они хищники. А у меня никогда не было аппетита — я ел только, чтобы не погибнуть голодной смертью… Господи! За что? Если бы я мешал им жить, или я бы был очень страшным, и у меня были бы метровые лапки и двухметровые усы!.. Но у меня ничего этого нет… Господи! Они, наверное, думают, что я приношу им в кухню инфекцию. Но даже крысам известно, что единственное животное, не имеющее иммунитета к болезням, — это таракан: мы сами можем заболеть… А я всегда был подвержен горячечным ударам, а они поставили меня в этом стакане на самое солнце… Господи! Ну почему именно я? У меня нет еще никакого счастья, которое приходит к старым тараканам, у которых появляется вместо голода аппетит… Я еще не успел разобраться, чем на самом деле отличаются настоящие крошки от каменных… Господи! Помоги мне! Честное слово, я ничего не знаю… Я знаю только, где две мухи отложили свои яички… Одна вон там, сразу за краем стола, у стены, а другая в большой комнате, в ковре… Господи! Честное слово!.. Я знаю еще, где живет Моль… Это третья вешалка с левой стороны в маленьком шкафу. А в большом шкафу, в нижнем ящике, она отложила в этом месяце всех Молят… Она звала к себе позавчера двух Молей из соседней квартиры, но они были заняты и не пришли… Но они придут на днях, честное слово… Я покажу… А еще два раза к нам заходила незнакомая мышь со второго этажа, но она сказала, что здесь очень высоко и ей не нравится… Господи! Помоги мне! Я не буду брать лишнего, я не буду никогда ничего брать у Федора Зуева и у всех них… Я уйду из этой кухни… Я научусь летать и буду, как летучий муравей… Я улечу в лес и буду там питаться остатками брошенных консервов… Я научусь пить пыльцу… Я буду носить птицам жучков… Помоги мне!.. Господи!
4
Оправдание
Ай бег ёp пардон! Никаких шансов!
Тараканы бегут на открытой доске, с бумажными наездниками!
М. Булгаков
Да. Я участвовал. Но я ни в чем лично не был виноват. Повторяю это.
Знаю — мне начнут сейчас говорить про высоту идеалов и про мою продажность. Слышал. Впрочем, даже не мне станут, а — между собой. А что вы понимаете в этом? Что бы вы сами стали делать на моем месте? А? или вы сбежали бы с дорожки и удрали под стол? Да кто бы вам дал это сделать? Вас всех в лучшем случае возвратили бы на дорожку, а скорее всего, раздавили бы. Причем добро бы пальцем, a то так… Или вы все были бы такими гордыми, что не побежали бы вообще? А тогда вас приняли бы за поморенных и тоже раздавили бы. Там такой закон. И вы бы все-е-е побежали. Все.
А потом — всегда в сознании есть мысль, что лучше уж я, чем кто-нибудь другой, какая-нибудь сволочь. В конце концов, я не делал ничего плохого никому. Я бежал. Да, спасал свою жизнь. И все спасали.
А что даст ваш принцип? Ну, раздавят тебя, останется следок коричневый… Что, по твоему примеру все что ли под стол бросятся? Да ничуть не бывало! Не было такого и не будет!
Жрал я, говорите, там? А чем я виноват в этом? В конце концов, я не сам туда пошел, а меня взяли, и я решил, что лучше уж я, чем какая-нибудь сволочь семипалая. А я, слава Богу, зла никому не желал, да и не делал.
А тот слух, что из-за меня тех двух тараканов раздавил ихний хозяин от злости, что они продули мне, ни на чем не основан. Он все равно их раздавил бы. Не тогда, так потом. А мне бы Федор Зуев точно поотрывал бы лапки, если бы я проиграл тогда.
А что тут поделаешь? Такой закон.
А от рассуждений на тему, что один таракан хорошо, а два лучше, лучше еще никому не становилось. Это всё иллюзии. Все жить желают. И вы бы все побежали за здорово живешь, ничем не хуже меня.
Да. Мне повезло. И я не отвечаю, в конце концов, за тех, кому не везет.
Ну, ладно. Хватит. Мне эти разговоры уже вот где сидят. Под завязочку. Вопросы будут?
II.IX.76
8
16ВИД СТЕПЕЙ ИЗ-ПОД ГОРОДА КОЗЛОВА
Когда-нибудь, во время оно,
Здесь будет пустошь или зона.
Пока здесь солнце, небо, поле,
Трава блестит и дышит воля.
9[17]
К САМОМУ СЕБЕ
Автор многих примечаний,
Составитель разных книг,
После долгих разысканий
Что главой своей поник?
Что потупил очи, точно
Не проверил важных дат?
Аль не выявил источник
Мудрых мыслей и цитат?
Аль срубили указатель?
Аль зарезали объем?
Аль коварный твой издатель
Обманул бесстыдно в чем?
Нет! Причиною иною
Вызван ропот тяжких дум:
Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум.
Строг Твой грозный суд, Зиждитель!
Бледен, крылья опустил,
Страждет бедный составитель,
Не грызет своих удил,
Душу судорогой сводит,
Потому что нет отрад
Тем, кто жизнь свою проводит
В комментариях шарад.
10
ЗАПАДНИКИ И СЛАВЯНОФИЛЫ
(Пропедевтический курс)
Философ Чаадаев когда-то жил в России:
Пророчествовал важно он голосом мессии,
Католиков поганых превозносил неблазно
И ввел он тем Россию в обширные соблазны.
А Хомяков-философ превозносил славянство
И сочинял изрядно противу турок стансы.
11
ПОЭТ И ЧЕРНЬ
Первомученикам авангарда и андеграунда
ПОЭТ:
С
С О С
С
С О С И С К И!
С
К
И
!
ЧЕРНЬ
выстраивается в очередь.
МИЛИЦАНЕР
(думая, что начинается митинг):
ПОДИТЕ ПРОЧЬ!
Занавес
12
18ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XVIII ВЕКА (Пропедевтический курс)
Антиох Димитрич Кантемир
Был творец язвительных сатир.
Михаил Васильич Ломоносов
Был певец побед и слава россов.
Александр Петрович Сумароков
Был гонитель множества пороков.
Михаил Матвеевич Херасков
Был из тех, к которым Феб не ласков.
Гавриил Романович Державин
Был в подлунном мире очень славен.
Николай Михалыч Карамзин
Был великий русский гражданин.
Николай Иваныч Новиков
Никогда не писывал стихов.
<ИЗ ЦИКЛА “ПОДРАЖАНИЯ ДРЕВНИМ И НОВЫМ”>
*
* *Когда ты вспомнишь обо мне —
потом, не завтра, а когда-то,
когда ты вспомнишь, друг мой, не
смотря на время между датой
сегодняшней и той, когда
ты вспомнишь, а в воспоминаньи —
твоем наличия следа
живого о существованьи
моем не сыщется, — в тебе
тогда замолкнувшие, точно
нашедшие себе прибе
—жище бездомные, построчно
слова стихов моих в твоем
мозгу оттают и на память
к тебе приду я, и в пустом
еще воспоминаньи на нить
сюжета обо мне начнет
нанизывать твое сознанье
ожившими словами тот
мой облик, что в воспоминаньи
твоем возник, не позабудь,
прошу тебя, сквозь эти ямбы
меня тихонько вспомянуть
слезою мысленной хотя бы.
1799
14
***
В. А.19
Мой дядя самых честных правил,
скорей бы, что ли, занемог
да уважать себя заставил, —
так думал или думать мог
когда-то всякий — прежде люди
считали всуе, что на блюде
в момент, когда судьбины злой
прихлопнет их удар лихой
по незадачливой макушке, —
итак на блюде в тот момент,
когда готов любой процент
отдать за лишнюю полушку,
на блюде с голубой каймой,
когда готов идти с сумой,
за подписью родного дяди,
почившего позавчера,
итак, на блюде, не на б..!
вам принесут из-под пера,
от рук покойного еще
(перо средь дядиных вещей
вам также достается) не
охладевшего вполне,
итак, из-под пера на блюде
вам завещание несут
на ваше имя — краток суд
и ясен смысл сей басни: людям
в былые времена жилось
так, как нам с вами не пришлось.
1821
15
<ИЗ ДЕТСКОГО АЛЬБОМА ЖЮЛИ СЭНДОУ>20
Однажды на море,
на море я пришел.
Кораблик бумажный
на песке нашел,
Пустил по волне
я кораблик свой,
И вот уплывает
кораблик мой,
И вот уплывает
кораблик мой,
Его подгоняет
волна за волной,
Он скоро в открытое
море вплывет,
И там мой кораблик
конец свой найдет.
Его захлестнет волна,
накроет его собой;
Он станет частицей моря,
кораблик, кораблик мой.
1888
16
ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ
Вдаль уставя умны очи,
От полуденных широт
Итальянский ехал зодчий
C
тавить город средь болот.Каково, сеньор Трезини,
Мастерство явил свое?
Шпиль твой тычет в небо сине
Златогранно острие.
Но незыблема твердыня,
Наших крепче нет небес!
Усмири свою гордыню,
Блеск умерь своих очес,
Подружись с чужим народом,
Солью черен хлеб посыпь,
Под чугунным небосводом
Ляг в болотистую зыбь.
1920
17
БАЛЛАДА О ТЕРПЕНИИ
“Будет время, — вещали пророки, —
Когда ваши слепые страсти
Заведут в такие пороки,
Что начнете плоть свою ясти”.
Терпеливо людское племя:
Ждали-ждали мы это время,
Но всему бывают пределы —
Наконец спросили мы смело
У своих премудрых пророков.
“Скоро ль время настанет грозно?
До каких ожидать нам сроков?”
Отвечали они: “Мол, поздно!
Не ищите спасенья боле!
Все в Верховной руце и воле!”
Из таких туманных намеков
Никаких не извлечь уроков.
На пророков мы осерчали, ………………………………………… …………………………………………
Шапки скинули и сказали:
“Очень жалко, что их так мало.
Может статься, что солонины
Нам на эту зиму не хватит”. —
Почесали в досаде спины
И пошли по домам горевати.
Начало 1900-х гг.
ДВА ВЕРЛИБРА
1
Настанет год, и мы перестанем
Друг друга друг от друга отличать.
Тогда прилетят 666 летающих тарелок
И из них выйдет наша проекция.
Когда она улетит обратно,
Все наладится, образуется.
(В кресле, незадолго до сочинения второго верлибра)
2
Кресло, простершее теплые объятья,
в лоно принять готовое,
дорогое мое, умное кресло
осталось на месте своем —
дверь нашей комнаты узкой очень была,
оно не пролезло в нее.
Чрез окно выносить не решились мы —
ибо жили на 105-м этаже.
(После переезда из Леннингтона в О-До)
20
ТРЕТИЙ ВЕРЛИБР
Мне кажется — иль это только мнится мне? —
Написать верлибром несколько связных фраз —
Дело нехитрое; значит, верлибр
Усовершенствует самосознание —
Всякий читатель, выстроив прозу в столбцы,
Назвать себя может поэтом.
(Перечитав первые два верлибра, за пишущей машинкой)
ПО СТРАНИЦАМ “ВРЕМЕННИКА АКАДЕМИИ НАУК”
Реферат
Академик А. увидел член-корреспондента Б. и надавил на него пальцем. Член-корреспондент Б. замер. Тогда академик А. надавил пальцем сильней. У член-корреспондента Б. сама собой отскочила лапка. Академик А. понял, что он на верном пути, оторвал член-корреспонденту Б. все остальные лапки и стал размазывать член-корреспондента Б. по стене. Сначала он размазывал его по часовой стрелке, то есть слева направо, затем стал размазывать против часовой стрелки, то есть наоборот. Когда от член-корреспондента Б. остался на стене только круг небольшого диаметра, а палец у академика А. стал весь коричневый, академик А. присел на корточки и стал всматриваться в очертания паркета. Но не рисунок паркета привлекал его внимание. Он искал оторванные лапки член-корреспондента Б. Он нашел пять лапок, а ту, которая отскочила сама по себе, не нашел. Огорчившись, но не отчаявшись, академик А. сложил пять найденных лапок на подоконник, зажег спичку и спалил их на горячем огне. Таким образом, от член-корреспондента Б. не осталось ничего, кроме той лапки, которая отскочила первой.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ВСЕ СЪЕДАЕТ КУХОННЫЙ НАРЯД
Непритязательный гений Алекса Сэндоу22
Алекс Сэндоу — без сомнения, старейший русскоязычный писатель. Недавно ему исполнилось 187 лет. Живет, как и положено долгожителям, в горах Само-Зеландии, на собственной вилле Сэндовка. Автор многих лирических и эпических произведений, Сэндоу почти не известен на своей исторической родине. Недавняя подборка его стихов и прозы в “Октябре” (1991. № 12) — единственная публикация у нас. Интервью, предлагаемое читателю, писатель дал специально для “Н<езависимой> г<азеты>”.
— Дорогой Алекс! В “Октябре” вы названы старозеландским автором. Как следует понимать это географическое определение?
— Это опечатка. Я старый русский литератор. Я родился в начале прошлого века в семействе московского доктора Занда (мы, кстати, не состояли в родстве ни с тираноборцем-студентом Зандом, ни с сочинительницей Жорж Санд). В начале 20-х годов переехали в Петербург. Живо помню наводнение 1824 года, возмущение на Сенатской площади, холеру 1830-го, “Сын отечества”, “Вестник Европы”, Баратынского, Дельвига, графа Хвостова… Боже мой, какие родные звуки!.. А с Пушкиным — нет, не сошелся коротко. Но общие друзья у нас были… В 1857 году, когда в России началась очередная перестройка и упростили выезд за границу, я отправился в путешествие. Судьба занесла меня в Саму-Зеландию. Поэтому меня иногда называют само-зеландским писателем, хотя обычно я писал свои произведения сначала по-русски и лишь после переводил их на киви, спэрроу и некоторые другие языки. Сама-Зеландия была тогда английской колонией, и, чтобы меня не принимали за туземца, я слегка изменил фамилию на британский манер. Что же касается Старой Зеландии, то, кажется, и страны-то такой нет.
— Каково самосознание писателя, почти неизвестного на его исторической родине?
— Я сам виноват. В свое время Воейков предлагал мне напечатать что-нибудь у него в “Славянине”, затем Сенковский буквально с ножом к горлу приставал. “Дай, — говорил, — что-нибудь напечатаю в “Библиотеке для чтения””. Но, знаете ли, уж больно одиозные были издания… И я отказался. В итоге впервые мои стихи были напечатаны в Леннингтоне — году в 68-м или 69-м. Прошлого века, разумеется. Где-то этот сборник у меня стоит… Тогда я еще собирался вернуться из своего путешествия и хотел захватить книгу в Россию. Но у вас в ту пору были уже новые кумиры: Некрасов, Лев Толстой… Реалисты, словом. А я поэт чистого искусства. Раньше таких называли классицистами, теперь постмодернистами… Люблю играть цитатами… Так что успеха у меня быть не могло.
— А каково самосознание писателя, чувствующего себя современником и графа Хвостова, и Тимура Кибирова?
— Сложный вопрос. У меня есть, например, строки, фразы, мысли, которые до сих пор на русском языке не напечатаны, а опубликованы только в переводах на само-зеландский и прочие языки. Но в переводах уже другой ритм, иные интонации… А после, смотришь, у Набокова похожая структура, у Бродского тот же ритмический рисунок… Да что Набоков! Куда ни кинь, все они, начиная с Карамзина и Ломоносова, меня опережали. И когда я печатал свое, это выглядело уже как стилизация. Один из циклов так и пришлось назвать: “Подражания древним и новым”. Хотя какие ж это подражания?
— Сейчас в России много говорят о кризисе русской литературы. Что вы думаете об этом?
— А русские писатели всегда считали, что у них нет литературы. В России вообще всегда мечтают о грандиозном и бесконечном. Если, например, границы расширяют за счет сопредельных государств — значит строят вселенскую империю. Если дворцовый переворот совершают, это мировая революция. Если мадригал напишут, то такой, который имеет всемирное воспитательное значение. В России вообще мыслят не сегодняшним, а прошедшим или завтрашним днем и смотрят на себя все время чужими глазами: то глазами Бога, то глазами потомков. Но ведь каждый из нас живет не вчера или завтра, а сейчас. Отсюда вечный разрыв между мыслью и практическим делом: теория сама по себе, и практика тоже сама по себе. Несовпадение идеи и быта.
— Но можно ли так обобщать насчет всей России? Мы же говорили о литературе.
— Русская литература и существует по причине этого несовпадения. Если бы в России стали жить так, как, например, в Само-Зеландии, считая минуты и деньги, у вас не было бы литературы. Дело в том, что в России литературой занимаются 99 процентов населения: сочиняют себе прошлую и будущую жизнь. И, естественно, остаются голодными и нищими. А практическими делами ведают очень немногие — оставшийся процент. У них ни о прошедшем величии, ни о грядущем возрождении голова не болит. Это, знаете ли, как в армии: дежурные по кухне — кухонный наряд — питаются всегда несколько лучше, чем те, кто находится в строю. Они ближе к котлам, где варится пища. И вот вы все кипите, бурлите, мыслите о том, как жизнь сделать сказкой, а у них там в кухне кипят котлы, из которых они достают лучшие куски, а остатки сливают вам для поддержания мысли. И пока ваша литература думает о том, как накормить страну, все съедает кухонный наряд.
___________________________________
1) Публикатор благодарит В.А. Мильчину за любезно предоставленные материалы, а также А.Л. Зорина и О.А. Проскурина за сообщенные ими сведения.
2) Иначе Вольфганг О’Ксепма — в дальнейшем биограф Алекса Сэндоу. Его фамилия и инициалы — А.М. Песков справа налево.
3) Полный текст интервью см. в Приложении.
4) А. фон Занд — другой литературный псевдоним А.М. Пескова — см., например: Фон Занд А. Из “Жития Андрея Немзера”: Разные истории и воображаемые разговоры с А.С. Немзером // Новое литературное обозрение. 1994. № 6. С. 275—277.
5) Песков А.М. Мы: Некоторые исторические параллели // Дружба народов. 1992. № 2. С. 215—228.
6) Стихотворная переписка А.М. Пескова и О.А. Проскурина весьма обширна и, вероятно, еще ждет своего публикаторского часа. Один из текстов Проскурина см.: http://o-proskurin.livejournal.com/25525.html.
7) Ср. аналогичное послание В. Курицына: Курицын В. К Немзеру (“К кому же я был зван на пироги?”) // Сегодня. 1994. 16 февраля; см. также: http://gridassov. livejournal.com/65235.html.
8) Сэндоу А. Самоопределение как проблема всеобщей истории / Пер. с новозеландского А.М. Пескова // Человек. 1993. № 6. С. 75—84.
9) Тексты 1—6 печатаются по первой публикации: Наш дорогой соотечественник: Алекс Сэндоу // Октябрь. 1991. № 12. С. 178—181.
10) В интервью “Независимой газете” страна называется Сама-Зеландия.
11) Подразумевается, вероятно, псевдоним А.С. Немзера Крок Адилов, использовавшийся им, в частности, в рецензиях, появлявшихся в газете “Сегодня”.
12) В ответ на мой вопрос об обстоятельствах этой поэтической переписки О.А. Проскурин рассказал следующее: “Наша “поэтическая переписка” была довольно обширной: Алексей Михайлович написал мне, по-моему, около десятка посланий разной величины (примерно восемь, хотя могу, конечно, ошибиться). Переписка вся относится к самому концу 70-х — началу 80-х. (То, что напечатано в “Октябре”, уже не совсем “настоящее” послание: А.М. мне его предварительно не присылал по почте; я, как и остальные читатели, впервые увидел этот текст в журнале)”.
13) На станции Сходня Октябрьской ж.д. А.М. Песков снимал в одну из зим отчетного периода комнату и террасу в частном домике.
14) Все публикуемые тексты цикла содержатся в машинописной копии, любезно предоставленной В.А. Мильчиной: первый текст — “Тяжелые времена. Элегия” — в машинописи не нумерован; нумерация начинается со второго отрывка — “Диалог”. “Элегия” и “Молитва” были напечатаны автором в журнале “Октябрь” (1991. № 12. С. 178— 181). В настоящей публикации мы следуем расположению текстов в машинописной копии, по которой впервые публикуются отрывки “Диалог” и “Оправдание”. Два других фрагмента печатаются по тексту “Октября”.
15) Об истории происхождения Г. Бякина см. в заметке В.А. Мильчиной.
16) Впервые: Октябрь. 1991. № 12. С. 178—181. 191)
17) Тексты 9—11 печатаются по публикации: Сэндоу А. К самому себе; Западники и славянофилы (Пропедевтический курс); Поэт и чернь // Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 337—338.
18) Тексты 12—17 опубликованы: Ксепма В.О. Все съедает кухонный наряд: Непритязательный гений Алекса Сэндоу // Независимая газета. 1992. 1 апреля.
19) В<ере> А<ркадьевне> <Мильчиной>.
20) Стихотворение было написано дочерью А.М. Юлей предположительно в 1988 г. — т.е. в возрасте 12 лет. По свидетельству самой Ю.А. Песковой, стихотворение понравилось отцу и по его просьбе было ему подарено.
21) Тексты 18—21 печатаются по публикации: Сэндоу А. Два верлибра; Третий верлибр; По страницам “Временника академии наук” (реферат) // Новое литературное обозрение. 1994. № 6. С. 287—288.
22) Печатается по публикации: Ксепма В.О. Все съедает кухонный наряд: Непритязательный гений Алекса Сэндоу // Независимая газета. 1992. 1 апреля.