(Рец. на кн.: Манн Р. «Песнь о полку Игореве»: новые открытия. М., 2008)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2010
А.М. Ранчин
О ЧЕМ ПОЮТ КОПЬЯ?
Манн Р. “ПЕСНЬ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ”: НОВЫЕ ОТКРЫТИЯ. — М.: Языки славянской культуры, 2008. — 96 с. — 800 экз.
Американский славист Роберт Манн — автор нескольких статей (в том числе опубликованных на русском языке в отечественных научных сборниках) и двух книг о древнерусской “песни”: “Lances Sing” (Columbus: Slavica Publishers, 1989) и “The Igor Tales and Their Folkloric Background” (The Birchbark of Karacharovo, 2005); в пятитомной “Энциклопедии “Слова о полку Игореве”” ему даже посвящена “персональная” статья, написанная М.Д. Каган (СПб., 1995. Т. 3. С. 218). Тем не менее ссылаются на его работы нечасто, а его главная и заветная идея — о фольклорном происхождении древнерусской “поэмы”, письменный текст которой — всего лишь фиксация фольклорного произведения, — не только не приобрела признания, но и не получила в медиевистике заслуженного резонанса.
Правда, когда в своей новой книге, обращенной к российским читателям, Роберт Манн утверждает: “Уже давно в науке укоренилось мнение, что “Слово” является поэтическим сочинением, написанным талантливым и эрудированным автором”, и только “одинокие отступники — И.И. Срезневский, А.И. Никифоров, В.Ф. Ржига — высказывались за устное происхождение” памятника (с. 5), он, конечно, лукавит. Сторонников версии о фольклорном происхождении “Слова…” было несоизмеримо больше; в первые десятилетия изучения “песни” это было практически единодушное мнение, питаемое романтическим пиететом перед народной словесностью и сказителями-“баянами” — выразителями национального духа. Но и позднее в фольклорной природе “Слова…” не сомневался, например, “забытый” Р. Манном Ф.Е. Корш, реконструировавший стих “поэмы” как былинный (1909). Однако более распространенной, действительно, все же стала версия если не о книжной природе памятника, то, по крайней мере, о доминирующей роли книжной традиции при его окончательном оформлении. Обращения автора “песни” к фольклору не отрицал почти никто из исследователей, причем иногда “Слово…” на основании перекличек с фольклором и содержания относили к некоей неопределенной “дружинной поэзии”, как бы пограничной между коллективным народным творчеством и книжностью1.
Роберт Манн подкрепляет свое категорическое мнение о фольклорной природе “Слова…”, изначально бытовавшего как устная “песнь” и лишь позднее просто записанного, многочисленными параллелями из былин и песен. Однако эта гипотеза стала бы убедительной, только если бы автор книги смог показать несостоятельность параллелей между “Словом…” и памятниками древнерусской литературы — переводной и оригинальной. Между тем число таких параллелей весьма велико. Не приводя примеров, ограничусь упоминанием имен некоторых исследователей, об этом писавших: О.Ф. Миллер, Е.В. Буслаев, И.П. Еремин, В.П. Адрианова-Перетц, В.В. Кусков, Б.М. Гаспаров, Р. Пиккио. Показательны совпадения с текстом Священного Писания, приведенные В.Н. Перетцем2. Конечно, некоторые сближения, на мой взгляд, странные и натянутые, но они не искажают общей картины. Р. Манн предельно облегчил собственную задачу, уклонившись от “похода” против сильного войска “противников”3.
Кроме того, при определении фольклорной природы “Слова…” автор книги прибегнул к двум противоположным и взаимоисключающим тактикам. С одной стороны, он сопоставляет древнерусскую “поэму” с русским фольклором в записях XVIII—XIX вв., игнорируя тот факт, что они фиксируют состояние песенного творчества, отделенное от времени создания “Слова…” пятью— шестью столетиями. С другой стороны, признавая непохожесть “Игоревой песни” на известный нам русский фольклор, Р. Манн реконструирует набор древнерусских мифопоэтических песенных сюжетов, основываясь на самом “Слове…” и на устном творчестве Нового времени. Так мысль описывает круг — замкнутый, безысходный.
И наконец, автор, замыкаясь в рамках нехитрой дихотомии “фольклор — книжность”, не рассматривает третьего варианта: “Слово” — авторское произведение, изначально сложенное в устной форме. Такая возможность отнюдь не является чем-то уникальным: в устной форме первоначально были сложены “Илиада” и “Одиссея”, однако их рассматривают не как явления древнегреческого фольклора, а как первые феномены греческой литературы; автор рыцарского романа “Парцифаль”, современник автора “Слова…” Вольфрам фон Эшенбах, возможно, сам не умел писать; скальды свои стихи изначально слагали устно, а не записывали, но это не препятствовало их восприятию как оригинальных (в пределах традиции и жанра) авторских произведений. Последний случай особенно интересен, так как в “Слове…” обнаруживается сходство (возможно, не только типологическое) со скальдической поэзией4. Когда-то Вс.Ф. Миллер сближал “Слово…” с придворно-дружинным песенным творчеством; он предполагал, что эти песни “были слагаемы и распространялись в среде населения, ближе стоявшего по развитию и общественному положению к княжескому двору и дружине, по современным понятиям принадлежавшего к “интеллигенции”. <…> Воспевая князей и дружинников, эта поэзия носила аристократический характер <…>”5. В границах такой гипотезы “Слово…” может быть скорее соотнесено именно с устным “постфольклором” скальдов, а не с народной поэзией.
Конкретные аргументы Р. Манна, призванные доказать “фольклорность” “Слова…”, тоже небезупречны. Так, он доказывает, что под “старыми словесы” в зачине “Слова…” подразумевается не избираемый автором стиль, манера повествования, а слог древних “трудных пов–bстий” — более ранних эпических поэм о походе князя Игоря (с. 5—7), не принимая во внимание грамматики, а ведь при такой трактовке первая фраза “песни” лишается необходимого объекта действия — дополнения при переходном глаголе “начяти”6. Интерпретация Р. Манна делает неясным, что именно желает начать автор “песни”. Сомнительно истолкование символики сна князя Святослава как свадебной. Сам сон и его контекст отторгают такую семантику: при этом толковании получается, что киевский князь уподоблен сватаемой девице, а в роли “женихов” выступают половцы. Гзак и Кончак, конечно, вульгарно говоря, “поимели” Игорево войско на Каяле, но символизация Святослава как невесты все равно остается немотивированной.
Строки из “Слова…” об Игоревых воинах “орьтъмами и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ м–bстомъ, и всякыми узорочьи полов–bцкыми” автор книги трактует как символический “жест”, восходящий к свадебной обрядовой поэзии, мотивы из которой определяют структуру древнерусской “песни” (с. 15—16). Такое понимание возможно, но не является самым вероятным. В “Слове…”, очевидно, выражен эпический мотив воинского бескорыстия, презрения к богатству и душевной широты, проявляющийся в истреблении захваченной добычи (не ради нее воевали!). Показательно, как Н.В. Гоголь в повести “Тарас Бульба”, ориентированной на гомеровскую эпическую традицию и многим обязанной “Слову…”, чутко уловил и развернул этот мотив: “Запорожец, как лев, растянулся на дороге; закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли; шаровары алого дорогого сукна были запачканы дегтем для показания полного к ним презрения”. Тарас Бульба “много избил <…> всякой шляхты, разграбил богатейшие и лучшие замки, распечатали и поразливали по земле казаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды и утвари, находимые в кладовых. “Ничего не жалейте!” — повторял только Тарас”. Казаки “не раз драли на онучи дорогие паволоки и оксамиты”, запорожцы “персидские дорогие шали употребляли вместо очкурков и опоясывали ими запачканные свитки”7.
Демонстративное презрение воина к богатой добыче выказывает в “Повести временных лет” Святослав Игоревич, принимающий в дар от византийцев “злато и паволоки”, но не выказывающий к ним никакого интереса; ему дорого только оружие.
Наиболее незащищенными являются объяснения Р. Манном ряда “темных мест” “Слова…” (“дивъ”, “Тьмутораканьскый блъванъ”, “седьмой в–bкъ Троянь” и др.). Автор книги понимает “дива” как “птицу-идол”, рефлекс Страфиля и Нага из духовных стихов, считая другим рефлексом былинного Соловья-разбойника; “Тьмутораканьскый блъванъ” — это идол, олицетворение язычества; “седьмой век” — последний век язычества, а Троян — это исконно “языческий змей Троян, побежденный героем-христианизатором” (с. 45).
Опираясь на текст “Слова…”, на духовные стихи и былины, Р. Манн приходит к грандиозному выводу: “Если рассмотреть сюжетную схему этих ранних источников на фоне Апокалипсиса (и Книги Даниила, которая дает сходную схему с идолом и змеем и послужила образцом для Откровения св. Иоанна), то напрашивается вывод о том, что ранний эпос Киевского периода знал песни, в которых языческий идол и змей Троян выступали вместе как представители языческого пантеона. Расправа с язычеством на Руси изображалась подобно расправе с символами зла в Апокалипсисе” (с. 50). В роли сокрушителя язычества будто бы выступал Илия Пророк, фольклорным отпрыском которого стал позднейший Илья Муромец. Соловей-разбойник оказывается потомком языческих чудищ. Попутно автор книги “бросает” любопытные, но абсолютно не верифицируемые гипотезы (например, что Муром и Карачев в былинных сюжетах об Илье Муромце восходят к Тьмутороканю и КерчиКорчеву — с. 33—34, примеч. 31)8.
Для такой реконструкции Р. Манн подбирает сомнительный материал. В ход идет упоминание о Тугарине как “болване нетесаном” из былины об Алеше и Тугарине в сборнике Кирши Данилова (с. 49), эпизод борьбы с Идолом и Тугарином в книжном “Сказании о киевских богатырях” и даже рассказ В.Н. Татищева (якобы взятый им из некоей Иоакимовской летописи) о жрецекраснобае по прозванию Соловей. Но сборник Кирши Данилова — рукопись, датируемая 1780-ми гг., ее оригинал относится к середине ХVIII в.9 Древнейший список “Сказания о киевских богатырях” относится к первой половине XVII в., причем произведение “стало предметом спора между исследователями, отстаивавшими две противоположные точки зрения: одни утверждали, что С[казание] является подправленной записью былины <…> другие, — что оно представляет собой книжную повесть, созданную на былинной основе в конце XVI — 1-й пол. XVII в. <…>”10. И совсем плохо получается с татищевским Соловьем. Даже те ученые, которые допускают, что Иоакимовская летопись действительно существовала, а не была измышлена историком XVIII в., признают: имя “Соловей” — “вполне фантастический элемент в духе ономастического творчества XVII в”, и этот персонаж является “явно изобретенным” книжником этого столетия11.
Ложность предпринятой реконструкции сочетается в книге Р. Манна с рядом тонких наблюдений и новых сопоставлений древнерусской “поэмы” и фольклора, не вызывающих сомнений. (Так, в большинстве своем, параллели со свадебной поэзией и обрядом мне видятся оправданными.) Но фольклорная природа “Слова…” осталась недоказанной.
Для устной эпической поэзии характерно, как продемонстрировали американские фольклористы М. Пэрри и А.Б. Лорд, сложение стихов и полустиший посредством так называемых формул — групп слов, регулярно встречающихся в одних и тех же метрических условиях и служащих для выражения того или иного основного смысла. Эти формулы являются средством передачи песни от певца к певцу: текст не запоминается дословно, а вновь и вновь строится из этих “кирпичиков”-формул. Устный “сказитель снова и снова строит и перестраивает одни и те же выражения, каждый раз, как в них возникает необходимость. Формулы в устно-повествовательном стиле не сводятся к сравнительно немногочисленным эпическим “ярлычкам” — на самом деле ими насыщен весь эпос. В песне нет ничего, что не было бы формульным”12. “Формульность” встречается отнюдь не только в устном эпосе, она есть и в произведениях письменного эпоса, основанных на фольклорной традиции, но в эпическом фольклоре она неизбежна. Между тем — вопреки Р. Манну — в “Слове…” есть лишь отдельные (весьма немногочисленные) повторяющиеся выражения, но эпических формул в собственном смысле нет. Одни и те же или аналогичные выражения и высказывания не занимают в его тексте одни и те же синтаксические и метрические позиции. (Собственно, “Слово…” в известном нам виде вообще не является строго метрически упорядоченным, что автоматически выводит его за границы песенного фольклора.)
Столь же необоснованна, на мой взгляд, и попытка Р. Манна отнести создание “Слова о полку Игореве” не к концу XII, а к XIII в. Это мысль не новая. Однако Р. Манн привел несколько собственных соображений. Из них особенного внимания заслуживает одно: автор книги, напоминая о том, что фраза “Трубы трубятъ Городеньскии” в “Слове…” олицетворяет ликование литовцев, связывает ее с захватом города Городня литвою в 1215 г. Однако, во-первых, в “песни” об Игоревом походе звуки труб могут обозначать не только ликование, но и выступление в поход (ср. в начале ее: “трубы трубятъ въ Нов–bград–b”), а во-вторых, отождествление упоминаемого в тексте города с Городнем небесспорно, существуют и другие версии13.
Наиболее ценна и интересна в книге глава ““Слово о полку Игореве” и повести Куликовского цикла: новые свидетельства песенного происхождения “Слова””. В ней, действительно, содержится новое наблюдение. Р. Манн напомнил о полузабытом издании “Сказания о Мамаевом побоище”, осуществленном в 1835 г. Н.Г. Головиным. По его мнению, текст, опубликованный в этом издании, восходит к ранней редакции “Сказания…”; он замечателен тем, что содержит более близкие к “Слову о полку Игореве” чтения, чем другие списки “Сказания о Мамаевом побоище” и чем списки “Задонщины”. Одно из чтений этого текста “Сказания…” оказывается существенным для понимания концовки “Слова…” и для правильной расстановки знаков препинания в изданиях текста “песни”.
Любопытны, хотя и небесспорны соображения об общих местах “Слова…” и “Задонщины”, доказывающие бытование “Слова…” в устной традиции: “Создатели “Задонщины” соединяли детали из самых разных мест “Слова”. Это не было результатом кропотливых поисков материала, перелистывания текста в рукописных источниках. Сочинители “Задонщины” знали формулы песни о полку Игореве и других эпических песней досконально — и черпали из этого словесного запаса по памяти. Этим объясняется частое соединение формулировок, взятых из самых отдаленных мест в “Слове”. Но есть и другое предположительное объяснение такой свободной перетасовки материала, а именно то, что текст песни о полку Игореве постоянно варьировался с каждым исполнением” (с. 72). Возможно и еще одно объяснение: например, что это варьирование стилевых элементов из “Слова…” происходило при устном бытовании самой “Задонщины”, которая восприняла эти “формулы” из книжного текста “Слова…”14.
Книге Р. Манна серьезно вредит сжатость изложения, не позволяющая развернуть анализ и сопоставления: она во многом “дайджест” двух его американских монографий. Парадоксальным образом, несмотря на проблематичность основной идеи, обилие фантастических гипотез и ряд сомнительных толкований, это одно из самых интересных исследований последних лет, посвященных “Слову о полку Игореве”, способное заинтересовать не только медиевиста, но и, как принято писать в аннотациях, “всех, интересующихся русской литературой и культурой”. Оно будит мысль, провоцирует на размышления, в том числе на несогласие. Оно — попытка найти место древнерусской “поэмы” в словесности своего времени, объяснить его укорененность в фольклорной традиции, которая должна приводить в недоумение приверженцев мнения о книжной природе памятника. (Ведь иные подобные примеры в древнерусской словесности до появления “Задонщины” неизвестны.) Вот только объяснение: “Слово…” — фольклорное произведение — выглядит слишком простым.
Афанасий Фет написал о книге стихотворений Тютчева:
…Муза, правду соблюдая,
Глядит: а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.
Осмелюсь отнести эти строки и к небольшой книжке Роберта Манна — и к ее “поэтическим” фантазиям, и к смелости стремлений, и к независимости автора.
________________________________________
1) Так, например, поступал Е.В. Барсов (Барсов Е.В. “Слово о полку Игореве” как художественный памятник Киевской дружинной Руси. М., 1887. Т. 1), вслед за ним это делает А.С. Орлов (Орлов А.С. Героические темы древней русской литературы. М.; Л., 1944. С. 26, 34—35).
2) См.: Перетц В.Н. К изучению “Слова о полку Игореве”. Л., 1926; Он же. “Слово о полку Iгоревiм”. Київ, 1926.
3) В тексте книги есть лишь “полуответ” на этот неизбежно возникающий вопрос: автор мельком замечает, что древний фольклор мог быть теснее связан с книжностью, чем нам известный. Утверждение интересное, и опровергнуть его нельзя, как, впрочем, и доказать. “Симметричным” ответом могла бы стать догадка о существовании в домонгольской Руси светской книжности, тематически и стилистически “пересекающейся” с устной словесностью.
4) См. прежде всего: Шарыпкин Д.М. “Рекъ Боян и Ходына…”: (К вопросу о поэзии скальдов в “Слове о полку Игореве”) // Скандинавский сборник. Таллин, 1973. Вып. 18; Он же. Боян в “Слове о полку Игореве” и поэзия скальдов // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31.
5) Миллер Вс.Ф. Очерк истории русского былинного эпоса // Миллер Вс.Ф. Народный эпос и история / Сост., вступ. ст., коммент. С.Н. Азбелева. М., 2005. С. 274—275.
6) В “Словаре-справочнике “Слова о полку Игореве”” во всех примерах из других древнерусских памятников и из других фрагментов самого “Слова…” этот глагол употребляется с дополнением. См.: Словарь-справочник “Слова о полку Игореве”: В 6 вып. / Сост. В.Л. Виноградова. М.; Л., 1969. Вып. 3. Корабль—Нынешний. С. 149.
7) Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. М., 2006. Т. 1/2. С. 432— 433, 554—555, 507, 531.
8) А ведь относительно появления в былинах об Илье Мурома существует давняя весьма любопытная гипотеза Вс.Ф. Миллера (Миллер Вс.Ф. К былинам об Илье Муромце и Соловье-разбойнике // Миллер Вс.Ф. Народный эпос и история. С. 176—230).
9) См.: Путилов Б.Н. “Сборник Кирши Данилова” и его место в русской фольклористике // Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. 2-е, доп. изд. М., 1977. С. 372—376; Евгеньева А.П. Рукопись “Сборника Кирши Данилова” и некоторые ее особенности // Там же. С. 414—415.
10) Дробленкова Н.Ф. Сказание о киевских богатырях // Словарь книжников и книжности Древней Руси. СПб., 1998. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 3. С. 413.
11) Янин В.Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Янин В.Л. Средневековый Новгород: Очерки археологии и истории. М., 2004. С. 140.
12) Лорд А.Б. Сказитель / Пер. с англ. и коммент. Ю.А. Клейнера и Г.А. Левинтона. М., 1994. С. 61.
13) См.: Творогов О.В. Городец // Энциклопедия “Слова о полку Игореве”. СПб., 1995. Т. 2. С. 49—50.
14) Сторонником мнения об устном бытовании “Задонщины” является российский историк А.А. Горский; см. его работы: “Слово о полку Игореве” и “Задонщина”: Источниковедческие и историко-культурные проблемы. М., 1992; Русь: От славянского расселения до Московского царства. М., 2004. С. 159—161.