(Рец. на кн.: Очиров А. Палестина: Поэма. СПб.; М., 2010)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2010
Виктор Иванов
НЕВЕСЕЛАЯ НАУКА АНТОНА ОЧИРОВА
Очиров А. Палестина: Поэма. — СПб.; М.: Kraft (Поэтическая серия альманаха “Транслит” и СВОБМАРКСИЗД), 2010. — 64 с.
Книга Антона Очирова “Палестина” — своеобразный опыт “регистрации мира”, в котором соблюдаются принципы, унаследованные от первого авангарда 1910-х годов авангардом вторым: в книге политическое высказывание, прямое действие слова, обретает эстетическое преломление, отчуждая переживание внутреннего времени, очерчивая круг внутренней речи (термин, введенный в обиход Владимиром Библером применительно к поэтике Всеволода Некрасова)1.
На одной из последних страниц, там, где в книгах 1990-х годов размещалась реклама спонсора-издателя, можно обнаружить цитату в форме информационного сообщения: слова журналиста и социолога Олега Киреева (ему посвящен фрагмент поэмы) о “Newsjockeying” — практике диджеев, которые вместо музыкальных композиций микшируют новостные сообщения. Нечто похожее использует при композиционном построении своей книги и Очиров.
В отличие от авангардистского коллажа с его принципом соединения стилистически разнородных элементов, у Очирова цитата, “чужое слово” встраивается в трехчастное антитетическое высказывание. В этом высказывании можно было угадать традиционную диалектику “тезиса и антитезиса”, если бы не особое зияние, зазор, непоправимо разделяющий весь языковой строй. О некоторых символических аспектах, точках притяжения и контрапунктах поэмы и пойдет речь в этой заметке.
В виде тезиса указанный “новостной” принцип, который Очиров берет на вооружение, приводится в процитированном в поэме высказывании галериста Марата Гельмана: “Умение мыслить, прогнозировать теперь не будет иметь никакого значения. Аналитиками станут те, кому будет доступна банальная информация: кто, с кем, когда” (с. 15).
Хотелось бы коснуться “остраненного” в поэме чужого опыта, и в первую очередь опыта русских будетлян и их последователей, который лежит в основании проекта, подвергаемого Очировым критической переоценке, присвоению и “выбраковыванию во времени”.
В свое время сходный опыт переживания или проживания новостной информации был описан в книге Леона Богданова “Заметки о чаепитии и землетрясениях”, в которой сидящий у радиоточки рассказчик напряженно вслушивается в голос диктора; интересуясь разломом земной коры и фиксируя точное время каждого нового землетрясения, он пытается построить прогноз катастрофы и волевым усилием слуха превозмочь грядущее. У Богданова есть важный фрагмент: “Здесь — приближается столетие В. Хлебникова, и оно, конечно, должно быть ознаменовано большими потрясениями. Поживем еще. Обязательно хочется записать, что здесь будет. Не только же комета Галлея прилетит, будут и на Земле какие-то знамения”2.
Образ “воина времени”, пытавшегося уложить в таблицы все грядущие войны, с помощью “корня из нет-единицы” заставить саму смерть умереть (“Смерть смерти будет ведать сроки”, — пишет Хлебников в программной поэме “Ладомир”3), образ Председателя Земного Шара не случаен. Леон Богданов вновь предпринимает попытку революционного повторения авангарда: на страницах “Чаепитий” передан не только внутренний опыт одиночки, перед глазами проходит вся жизнь 1960—1980-х годов в Ленинграде, в сделанное мимоходом описание попадает малейшая деталь предметного мира. Это происходит в экстатической попытке “сдвинуть трещины земли” таким образом, что сам текст становится универсальной таблицей “регистрации мира”. В его центре находится медиум-скриптор, экстазу которого помогают два средства — чифир и гашиш. В книге Богданова воссоздается заново вся полнота бытия, весь мир предметов, слов, направляемый мыслью к некоему центру — точке взрыва.
Сходным образом строит свою книгу и Антон Очиров. Однако он исходит из диаметрально противоположных установок. Преображение мира и одновременно его полнота, чреватая будущим, декларируются в тексте как абсолютно невозможные:
если мы не можем найти мечту в будущем
давайте найдем ее в прошлом
почему же не в настоящем?
потому что мечта — это опора
(так опорой бывает вера)
а настоящее — так изменчиво
что достаточно
а) найти
б) опереться
в) поверить
только она должна все в себя вместить
иначе ты ее потеряешь
(будущее переменится)
(С. 12)
Точка пространства и времени — центр мира — ставится Антоном Очировым под прицел. Эта точка множественна. В каждой детали этого центра присутствует все — totum. Но это “все” недосягаемо. И тем не менее в каждой такой насыщенной точке происходит взлом (сравни у Хлебникова “Взлом Вселенной”) — это достигается чужой цитатой, которая приобретает травматический оттенок в противовес с трудом вычленяемому лирическому высказыванию “от первого лица”, направленному на поглощение высвободившейся энергии времени (таково, например, высказывание Гельмана “…все достигается в первую очередь прослушкой” — взамен Очиров предлагает — антитезис — тотальное “прослушивание мира”).
Чужое травматическое слово, окрашенное политически, призвано у Очирова взломать стандартные смысловые ряды, устоявшийся “нормальный” миропорядок, в котором нормально высказывание “а что с девушками — выебали и все” (с. 22), выступающее маркером единства всех иерархий власти — от подворотни до культуриндустрии.
Тема травмы задается в поэме с первого же фрагмента, где герой назван травмированным, а сломанная (пальмовая, оливковая) ветка Палестины сравнивается с лейкопластырем. Травма присваивается и превращается у Очирова в дискурсивное оружие (примерно в том же смысле, в каком Жан Бодрийяр говорил о террористах 11 сентября, которые “сделали свою смерть оружием против символической власти”4). Очиров атакует иерархию смыслов и положений, символическую власть, символический капитал, подменяющие понятие реального “реальным понятием”. В своем блоге, каждый пост которого представляет собой “условную единицу” очировского цикла, поэт цитирует высказывание журналиста Дмитрия Соколова-Митрича:
Параллельно с “Общей газетой” я стал сотрудничать в информационном агентстве “Телескоп”, брать интервью у первых людей российского телебизнеса. Мной стала овладевать сила реальных людей и реальных понятий. Альтернативой стихам для меня стали деньги — и это был не художественный жест, а обычная жажда денег, желание иметь то, что они дают, — товары, услуги, статус. Просто в какой-то момент я вдруг осознал, что и я, и вы пишем такие стихи, что, по сравнению с ними, деньги — это нечто гораздо более весомое. Вообще я стал приближаться к мысли, что главное качество стихов — не форма и не содержание, а вес и заряд реальности. Реальности в том значении, в каком это определение употребляют современные бандиты: реальный пацан, реальное дело, реальные бабки. То есть нечто такое, что простирается за пределы базара, нечто, отягощенное ответственностью, нечто, грозящее реальными последствиями5.
Реальное, с которым работает Очиров, носит иной характер. Это время, простирающееся за пределами языка, но приводящее в движение всю систему представлений и действий. Отказ от обретения этого времени у Очирова маркирован цитатой из романа Николая Кононова “Нежный театр”: письмо здесь является агоном, борьбой с фигурой отца, олицетворяющей время. Очиров заглядывает в прошлое, в котором он ищет и не находит опоры, через голову отца, обнаруживая принцип реальности, подчиняющий себе все говорение. События, произошедшие в прошлом, в пересказе переносятся в план настоящего, охватывающего все большие и большие территории. Однако при этом развертывании в языке наблюдается парадокс — упомянутые события вырываются из контекста и подчиняются только логическому порядку, становятся освобожденными самодовлеющими единицами. Один из контрапунктов в конструкции очировской поэмы — разбитый на стиховые отрезки рассказ Егора Летова о принудительном лечении в психиатрической больнице. Летов говорит о пограничном опыте, опыте столкновения с трансцендентным — Реальным в смысле Лакана — “светящейся спокойной единицей сознания” (с. 41—42).
Достижение этой точки — куда изначально направлен был взгляд поэта, — точки взрыва, позволяет вырвать целые куски и пласты внутреннего времени, подлинной жизни. Здесь в поэме Очирова возникают две ключевые фигуры второго авангарда — Геннадий Айги и Всеволод Некрасов. Сам строй поэтического высказывания у Очирова наследует как Айги, так и Некрасову, устремлен в самую точку зарождения речи, к некоему центру мироздания. В поэме возникает flash-back, запускающий “дорожку” внутреннего времени, времени памяти, таящего в себе экстатическую детскую радость, — таков эпизод с “индейкой-индианкой” и фрагмент “поклон пению” (с. 18). Символом этого становления голоса во времени становится описание фотографии Всеволода Некрасова в позе гимнаста — это еще один центр поэмы Очирова, который удерживает, словно на весу, “обрывки слов и чисел”.
Обрушившаяся в пропасть опора прошлого, а вернее, сам жест “поиска опоры в пустоте” высвобождает как внутреннее, так и “объективное” историческое время, например “память о Холокосте”, а также — через Айги и Вс. Некрасова — о Маяковском и его Поэтохронике “Революция”. И это время оказывается прочнее, чем редуты власти, чем трансляции ОРТ, информационные потоки и новостные миксы. Подрыв, запуск “сюжета” может начинаться с рассказа о подожженной греческими демонстрантами новогодней елке (с. 10) или с фрагмента об отречении Ельцина (с. 32). И всякий раз это катастрофический сюжет, который крадет у будущего силы и время. И неимоверным экстатическим усилием поэт-медиум удерживает это будущее от падения в пропасть, словно бы “в две минуты проскакивая версту”, на себе прочувствовав ницшеанскую “веселую науку дорогого бытия”.
В частном письме Очиров говорит о том, что достается ему в наследство от футуристического проекта, — это некий “коммунизм голосов”, звучащих в единственно возможном продолженном времени, пласты которого вырываются, разлетаясь от точки взрыва. Лишь записанным с этих голосов возможно финальное высказывание поэмы:
свет фонарика — это пламя
добровольно ушедший в подвал
новое небо на знамя
звал —
быдло или дебил
во многие децибел —
кто разберет в этом тексте // многие голоса
у того все плохие мысли высохнут как роса
у того под ногами будет цвести земля
вернутся из газовых камер польские учителя
(С. 45—46)
И эти голоса звучат в голове человека, который заносит одну ногу над пропастью, вернее, над “цепной реакцией” падающих и наступающих пропастей. Но человек сохраняет рассудок в этой катастрофе и отваживается видеть продленной жизнь своих детей — цикл, написанный во время операции “Литой свинец”, в тексте поэмы совпадает с упоминанием 5-го месяца беременности у N. (с. 7).
Точки центра — “сверкающая умная единица” и поющая фигура поэта-гимнаста — звучат живыми голосами во времени над несуществующей, разъятой землей, над изрезанной новостной картой. Однако от слов Хлебникова “мусульмане те же русские и русским может быть ислам” и от его “зеленого знамени” и “ветки вербы” остается общее для палестинцев, израильтян и русских ощущение, что они “живут, под ногами не чуя страны”, что обетованная земля исчезла, что они стоят на воздухе, как “ветхозаветный Авраам”, упомянутый в поэме Очирова, и рушатся, и “славно валятся” в уготованную им (нам) яму.
Природа же вечного, продольного и поперечного времени, на ядро которого устремлен взгляд поэта, такова, что оно всякий раз ускользает от подрыва. Реальное время произвольно меняет скорость и устанавливает свои пределы календарным датам. Несмотря на “царское” отречение Ельцина и поджог новогодней елки, призванный сбросить в пропасть вместо себя камень “небесной каабы”, все подчиняющий себе бесчеловечный континуум продолжается, как бесконечный двадцатый век в “Палестине” Очирова:
с того прошло
почти что девять лет // у нас в россии
двадцатый век никак не кончится
долгий долгий
двадцатый век
(С. 32)
________________________________________________
1) Библер В.С. Поэтика Всеволода Некрасова (доклад, прочитанный на семинаре “Архэ” в 1994 году). Публикация на сайте “Библер и вокруг”: http://bibler.ru/bid_ poetika.htm.
2) Богданов Л. Заметки о чаепитии и землетрясениях. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 324.
3) Хлебников В. Собрание сочинений: В 3 т. СПб.: Академический проект, 2001. Т. 2. С. 177.
4) Baudrillard J. Esprit de terrorisme / Le Monde. 2001.02.11 (http://www.egs.edu/faculty/jean-baudrillard/articles/ lesprit-du-terrorisme).
5) kava-bata.livejournal.com.