(Рец. на кн.: Varriano J. Tastes and Temptations: Food and Art in Renais╛sance Italy. Berkeley; Los Angeles; L., 2009)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2010
Николай Асламов
ГЛАВЫ КУЛИНАРНОЙ АНТРОПОЛОГИИ
Varriano J. TASTES AND TEMPTATIONS: FOOD AND ART IN RENAISSANCE ITALY. — Berkeley; Los Angeles; L.: University of California Press, 2009. — 280 р. — (California Studies in Food and Culture, 31).
Книга Джона Варрьяно, искусствоведа и историка науки, пополнила знаменитую серию “Калифорнийские исследования пищи и культуры”, в рамках которой крупные периоды социальной истории рассматриваются с точки зрения нормативного кода кулинарии. Варрьяно выбрал для своего исследования эпоху Возрождения и, чтобы не вдаваться в споры о границах этого явления в европейской культуре, понимает эту эпоху в строго искусствоведческой традиции, как период с XIV по XVI в.: Треченто, Кватроченто и Чинквеченто. Точно так же, вполне в соответствии с искусствоведческой традицией, он делает центральной темой книги взаимное влияние итальянского и северного Возрождения.
Основная мысль автора проста — кулинария в эту эпоху была универсальным метафорическим языком просвещенной Европы, который мог нести в себе любые смыслы, кодируя и большие политические события, и перипетии частной жизни. Кулинарный код мог быть распространен на любой материал — все зависело не от темы и не от области культуры, а только от готовности потенциального потребителя кода его воспринять. Таким образом, получалось, что разноплановые события, “крупные” и “мелкие”, одинаково получали развернутое метафорическое выражение, а значит, и воспринимались как равно необходимые слагаемые исторического опыта реципиента.
Дж. Варрьяно начинает с типологизации изображений пиров, угощений и также орнаментов из фруктов, обращая внимание на то, что все эти изображения ситуативны, были предназначены для конкретного здания, а значит, для правильного истолкования должны быть соотнесены с конкретным рассказом, который “считывает” посетитель этого здания.
Известный вопрос о низком социальном статусе кулинаров в данную эпоху рассматривается Варрьяно необычно: он обращает внимание на то, что художники, так же как и повара, считались в эту эпоху ремесленниками, им не приписывалось никаких особых добродетелей, но если портреты (и даже целые портретные галереи) художников эпохи Возрождения были в порядке вещей, то до конца XVI в. рисовали не поваров, а только авторов книг по кулинарному искусству. Художники северного Возрождения, конечно, могли руководствоваться общим моральным настроением общества: в северной Европе, как пишет Варрьяно, повара считались главными обжорами и пьяницами. Но в Италии уважение к поварам было велико: первый подписанный портрет кулинара (начало XVII в.) следовал типу портретных изображений художников, и это говорит о том, что общество было готово отвести поварам почетное место среди самых прославленных ремесел.
Менее интересны попытки Дж. Варрьяно связать особенности пространственного мышления художников (например, он проводит сравнительный анализ “Тайных вечерь” и “Ужинов в Эммаусе” из разных регионов Италии) с особенностями садоводства, огородничества и предпочтительными в каждом регионе культурами. Бесспорно, художник, выросший среди пшеничных полей, будет рисовать иначе, чем художник, видевший виноградники на склонах, равно как, вероятно, художник, в рацион которого входит много лесных ягод или, скажем, морских животных, будет внимательно приглядываться к местам их происхождения. Но, на наш взгляд, поскольку пажити и нивы являются предметом политического интереса, а не только повседневных впечатлений, то от этой символики и нужно было отправляться в исследовании.
Несомненный интерес вызывает антропологическая тема: параллелизм развития искусства кулинарии и искусства живописи. Так, в конце XV в. такой “ингредиент”, как растительное масло, вытесняет животный жир сначала из состава красок, а спустя несколько десятилетий и с праздничных столов. Хотя, вероятно, метафорическое сходство палитры художника и набора ингредиентов повара в ту эпоху чувствовалось сильнее, чем в Новое и Новейшее время (когда осуждение гурманства в буржуазных кругах заставило умерить такие пышные метафоры), но Варрьяно обращает внимание на то, что повара, в отличие от художников, должны были считаться не только с состоянием экономики, но и с меняющимися предписаниями нормы поста, вводимой церковными властями. В изучаемый период церковные власти стремились к унификации календаря постов и норм постов, пытаясь противопоставить жестко регламентированную норму повседневности первым попыткам Реформации.
Другая важная антропологическая тема книги — декор посуды и особенности застолья. Дж. Варрьяно замечает, что и в литературных описаниях, и в изображениях в качестве “декора” посуды выступала нередко сама еда. Именно к такому отношению к еде — не как к главной цели трапезы, для которой изготавливается оправа в виде посуды, а как к своеобразной эстетической вершине пира — Варрьяно возводит сахарные статуи, сохранившиеся в упрощенном виде марципановых фигурок и в позднейшую эпоху. В Италии производство таких статуй считалось “отливкой”, и весьма часто над этими кондитерскими изделиями работали скульпторы, переносившие свое мастерство на материал, который мы не назвали бы долговечным. Варрьяно пытается теоретически обосновать такое отношение к еде как к материалу для скульптуры ссылкой на принадлежащее К. Леви-Строссу отождествление “культуры” с “вареным” в противовес “сырому”; на наш взгляд, лучше было бы говорить о том, что ренессансные культ артистизма и внимание к символическому коду культуры, а не к частным ее воплощениям, побуждали скульпторов избирать любые материалы и формы, даже участие в режиссуре празднеств с “живыми статуями”.
Несмотря на широкий ракурс исследования, автор постоянно предпринимает попытки еще большего его расширения, которые подчас приводят к странным ситуациям. Так, рассуждая о стилистических особенностях жанра “bodegónes” (живописные изображения кухни и продуктов в ней), Дж. Варрьяно сначала указывает, что он не получил широкого распространения в Италии (с. 79—80), а затем подробно анализирует богатый испанский материал, хотя заявленная тема строго ограничена итальянским регионом.
Видимо, по той же причине автор, поглощенный выявлением эротического подтекста некоторых изображений в пятой главе исследования, со с. 125 несколько теряет нить рассуждений. Сначала он заявляет, что в северной Италии, в отличие от Рима, в качестве эротической аналогии предпочитали не продолговатые растения, а рыбу и мясо. Однако только один из двух примеров, призванных это доказать, представляет собой изображение торговки овощами. Сразу за этим начинается раздел, озаглавленный “Бобы, грубый хлеб и темное вино”, в котором из пяти представленных картин две — изображения птичников, а еще одна — торговцев рыбой, на которых автор буквально выискивает изображение интересующих его продуктов, забывая об их месте в композиционном целом.
К какой традиции примыкает данное исследование? В самом начале книги автор выражает благодарность ученым, представляющим англосаксонскую историографическую традицию (Филлис Прей Бобер, Джиллиан Райли, Кен Альбала, Дарра Гольдштейн и др.), хотя, как это хорошо заметно по введению и, главным образом, библиографическому списку, автор прекрасно знает и континентальные исследования в интересующих его областях. Тем не менее автор воспринимает себя продолжателем именно англо-американского направления, в определенной степени претендующего на новизну ракурса исследования ренессансных проблем, и, наверное, в связи с этим почти ничего не говорит о том, в чем новизна его книги.
Некоторая авторская непоследовательность видна в том, что неясен адресат его исследования: автор то ссылается на работы коллег без всяких пояснений, предполагая в читателе знакомство с научной литературой по вопросу, то, напротив, начинает подробно объяснять всем известные вещи. То он подробно говорит о нюансах своего научного метода, то вдруг делает отступления, не связанные ни с темой, ни с отстаиваемым методом. Вероятно, лучший читатель такой книги — начинающий исследователь, который уже понимает особенности ренессансного мировоззрения и отношения к жизни, но которого, чтобы он начал работать самостоятельно, еще нужно очаровать и увлекательным материалом, и неожиданными парадоксами итальянской культуры, и множеством примеров, которые не выстраиваются в единую систему, но своей пестротой оказывают неотразимое воздействие на юный ум.