Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2010
А.Л. Топорков
РУССКИЙ ВОЛК-ОБОРОТЕНЬ И ЕГО АНГЛИЙСКИЕ ЖЕРТВЫ
В настоящее время заговоры и заклинания можно без преувеличения отнести к наиболее востребованным жанрам фольклора. За последние годы появилось несколько монографий о заговорах, увидели свет многочисленные сборники текстов — научные и популярные. Между тем никто до сих пор не рассмотрел заговоры критически с точки зрения источниковедческой и текстологической, да и сама эта задача не сформулирована должным образом. Для человека, который скачивает заговоры из Интернета для индивидуального использования, скорее всего, безразлично, каково их происхождение. Однако для ученого, который на основе заговорных текстов реконструирует праславянские или индоевропейские магические формулы, должно представлять какой-то интерес, дошли ли эти тексты в составе рукописной средневековой традиции или сочинены в XIX в. каким-нибудь любителем народности.
Конечно, мы не можем пока предложить читателю критическую оценку всего корпуса русских заговоров или хотя бы его значительной части. Ограничимся на первый раз тем, что проследим историю одного текста, известного под названием “Заговор оборотня”. В этой истории будет все, что нужно для занимательности: темное происхождение героя, служение самодержавию и народности, вознесение на научный Олимп, путешествие за славой в туманный Альбион, неожиданное обретение английских родственников, триумфальное возвращение в родные пенаты и, наконец, позорное разоблачение, которое, впрочем, мало кто заметил.
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ. РОЖДЕНИЕ ОБОРОТНЯ
В 1829 г. писатель и журналист О.М. Сомов (1793—1833) опубликовал в альманахе “Подснежник” повесть “Оборотень” (1829). Это произведение написано по мотивам фольклора, однако оно ни в коей мере не является его аутентичной записью. Автор вполне осознанно подчеркивает “небывалый” и фантастический характер сюжета; он обрамляет основной текст небольшим вступлением и эпилогом, имеющими иронический характер.
В одном из эпизодов повести колдун, старик Ермолай, превращается в волка, а его приемыш Артем тайком наблюдает за ним; после этого Артем и сам оборачивается волком, воспользовавшись для этого тем же способом, что и его приемный отец. Таким образом, заговор органически вплетен в ткань повествования1. Приведем соответствующий фрагмент:
“Но довольно о тонкости простаков: посмотрим, что-то делает наш Артем.
Лепясь вдоль забора, прокрадываясь позадь кустов и, в случае нужды, ползучи по траве как ящерица, успел он пробраться за стариком в самую чащу леса. Середь этой чащи лежала поляна, а середь поляны стоял осиновый пень, вышиною почти вполчеловека. К нему-то пошел старый колдун, и вот что видел Артем из своей засады, которою служили ему самые близкие к поляне кусты орешника.
Лучи месяца упадали на самый сруб осинового пня, и Артему казалось, что сруб этот белелся и светился как серебряный. Старик Ермолай трижды обошел тихо вокруг пня и при каждом обходе бормотал вполголоса такой заговор: “На море Океане, на острове Буяне, на полой поляне светит месяц на осинов пень: около того пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый. Месяц, месяц, золотые рожки! расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя и на человека, чтоб они серого волка не брали и теплой бы с него шкуры не драли”. Ночь была так тиха, что Артем ясно слышал каждое слово. После этого заговора старый колдун стал лицом к месяцу и, воткнув в самую сердцевину пня небольшой ножик с медным черенком, перекинулся чрез него трижды таким образом, чтобы в третий раз упасть головою в ту сторону, откуда светил месяц. Едва кувырнулся он в третий раз, вдруг Артем видит: старика не стало, а наместо его очутился страшный серый волчище. Злой этот зверь поднял голову вверх, поглядел на месяц кровавыми своими глазами, обнюхал воздух во все четыре стороны, завыл грозным голосом и пустился бежать вон из лесу, так что скоро и след его простыл”2.
Заговор оборотня является органической частью повествования, весьма искусно встроенной в его текст. Характерная черта заговора заключается в том, что он отчетливо распадается на две части, причем каждая из них соотносится с основным текстом повести. Первая часть заговора коррелирует с описанием той обстановки, в которой происходит превращение Ермолая в волка (курсивом выделены общие мотивы):
|
О.М. Сомов. “Оборотень” |
“Заговор оборотня” из повести О.М. Сомова |
|
Середь этой чащи лежала поляна, а посередь поляны стоял осиновый пень, вышиною почти вполчеловека. <…> Лучи месяца упадали на самый сруб осинового пня, и Артему казалось, что сруб этот белелся и светился как серебряный. Старик Ермолай трижды обошел тихо вокруг пня и при каждом обходе бормотал вполголоса такой заговор… |
На море Океане на острове Буяне, на полой поляне, светит месяц на осинов пень: около того пня ходит волк мохнатый… |
Такие детали, как поляна, осиновый пень и излюбленное романтиками лунное освещение, вполне совпадают в обоих текстах. В то же время в заговоре не получило отражения основное ритуальное действие, которое привело к превращению колдуна в волка: кувыркание через нож. Соответственно в повести вокруг пня ходит колдун, а в заговоре — волк-оборотень.
Вторая часть заговора содержит заклятие, которое призвано защитить волка от людей и собак, и вот тут О.М. Сомов демонстрирует свою авторскую изобретательность: дело в том, что этого заклятия оказывается достаточно, чтобы защитить старика Ермолая, а вот у его приемыша Артема, также обернувшегося волком, возникают серьезные проблемы:
|
“Заговор оборотня” из повести О.М. Сомова |
О.М. Сомов. “Оборотень” (история Ермолая) |
О.М. Сомов. “Оборотень” (история Артема) |
|
…на зубах у него весь скот рогатый. Месяц, месяц, золотые рожки! расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя и на человека, чтоб они серого волка не брали и теплой бы с него шкуры не драли. |
В селении вдруг начал пропадать мелкий рогатый скот: у того из поселян не явится пары овец, у другого трех или четырех коз, у третьего пропадут все ягнята. Пастухи не раз видали, как из лесу вдруг выбежит большойпребольшой волк, схватит одну или пару овец, стиснет им горло зубами, взбросит их себе на спину — и был таков: мигом умчит их к лесу. Сколько ни кричи, ни тюкай — он и ухом не ведет; сколько ни трави собаками: они плетутся прочь, поджав хвосты, и робко озираются назад. <…> Все боялись колдуна… |
….он вспомнил, как часто молодые парни их селения над ним смеивались. “Давай-ка, — думал он, — посмеюсь и я над ними: пойду утром в селение и стану бросаться на всякого… как же эти удальцы будут меня бояться! Однако ж прежде попытаюсь-ка выспаться, в этой шубе мне будет тепло и мягко даже на сырой траве…” <…> Да то ли еще будет в селении? как все всполошатся, крикнут: волк! станут травить его собаками, уськать, тюкать, соберутся на него с кольями и рогатинами, а он и ухом не будет вести: его ни дубина, ни железо, ни пуля не возьмет и собаки боятся… <…> Скоро, однако ж, нашлись удальцы <…> и повалили толпою: кто с дубиной, кто с топором, кто с засовом — обступили волка и давай нападать на него. <…> Робость его одолела: он знал, что в силу заговора, его не убьют и даже не наколотят ему боков; но могут ощипать на нем шерсть, оборвать хвост, и тогда как он явится к строгому своему отцу в разодранном балахоне и с оторванными полами? |
Тот факт, что текст заговора органически связан с содержанием основной части повести, дает основания видеть в нем плод авторской фантазии О.М. Сомова. Писатель использовал заговорные клише для сочинения собственного текста3.
Показательно, что никогда позднее этот текст не фиксировался в независимых источниках, хотя, как увидим далее, он многократно перепечатывался в источниках, восходящих к тексту О.М. Сомова.
Присмотревшись к тексту внимательнее, можем заметить, что он не вполне соответствует заговорной традиции. В начальной формуле вслед за аутентичным “На море на Окиане, на острове на Буяне” следует нехарактерное для заговоров паронимическое словосочетание “на полой поляне”. Следующая далее картина: “светит месяц на осиновый пень” — также не имеет аналогов в заговорах, да и вообще подобные статические “картинки” для них не характерны.
Вторая часть заговора начинается с обращения с месяцу: “Месяц, месяц, золотые рожки…”; подобных обращений мы найдем сколько угодно в фольклорных заговорах4, однако ни в одном из них нет такого продолжения, как у О.М. Сомова. Просьба к месяцу расплавить пули, притупить ножи и измочалить дубины для аутентичных заговоров совершенно немыслима!
Во всем тексте о волке говорится в 3-м лице, и это вступает в определенное противоречие с заголовком — “Заговор оборотня”. Приходится допустить, что волк-оборотень говорит о себе в 3-м лице. Между тем в фольклоре и рукописной традиции имеется большое число заговоров, которые произносятся от лица волка, но при этом не описывается превращение в него; человек только метафорически отождествляет себя с волком. Как правило, такие формулы самоотождествления с волком встречаются в заговорах, которые произносили, отправляясь на суд или к какому-либо начальству, когда человеку хотелось быть сильным и побороть в себе страх. Сводку таких формул можно найти в нашей книге о рукописных заговорах5. Наиболее ранний из них восходит к XV в.; он начинается словами: “Се язъ, зверь юнъ, очи мои звер[ь]и, а гроза моя царева. Блудитеся мене, крестьяне, аки овци волка”6. В связи с этим “Заговор оборотня” больше соответствовал бы традиции, если бы давался с такой конъектурой: “Около пня хожу я, волк мохнатый, на зубах у меня весь скот рогатый…”
Позднее и сама повесть, и творчество О.М. Сомова в целом были основательно забыты; переиздан “Оборотень” только в последней трети ХХ в.7
ЭПИЗОД ВТОРОЙ. ОБОРОТЕНЬ ИДЕТ В НАРОД
В 1836 г. И.П. Сахаров воспроизвел “Заговор оборотня” в своей книге, посвященной русскому чернокнижию. При этом он не только не сослался на источник, которым воспользовался, но и “улучшил” текст, привнеся в него несколько дополнительных слов и периодов, написанных в характерной для него псевдофольклорной стилистике. Соответственно текст принципиально изменил свой первоначальный статус: из авторской выдумки, забавной фантазии литератора он превратился в памятник народного творчества, величественного в своей безымянности.
Сравнив тексты О.М. Сомова и И.П. Сахарова, можно убедиться, что это один и тот же заговор, хотя И.П. Сахаров несколько расширил его (курсивом выделены разночтения):
|
О.М. Сомов. “Оборотень” (1829) |
“Заговор оборотня” И.П. Cахарова (1836) |
|
На море Океане на острове Буяне, на полой поляне светит месяц на осинов пень: около того пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатый. Месяц, месяц, золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя и на человека, чтоб они серого волка не брали и теплой бы с него шкуры не драли. |
На море на Окиане, на острове на Буяне, на полой поляне, светит месяц на осинов пень, в зелен лес, в широкой дол. Около пня ходит волк мохнатый, на зубах у него весь скот рогатой; а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит. Месяц, месяц — золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гады, чтобы они серого волка не брали, и теплой бы с него шкуры не драли. Слово мое крепко, крепче сна и силы богатырской8. |
При сравнении текстов заговор из повести О.М. Сомова явно выигрывает как более ясный и динамичный. Дополнения, внесенные И.П. Сахаровым, характерны для его манеры переработки заговоров: в первоначальный текст вносятся необязательные детали, приостанавливающие развитие действия и имеющие псевдопоэтический характер. Прибавление оборотов “а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит” не улучшило заговор; наоборот, добавленные слова бессмысленны: куда, собственно говоря, двигаться волку, если ни в лес, ни в дол ему идти нельзя? Отметим, что в повести О.М. Сомова оборотень как раз бросается бежать в лес.
“Закрепка”, прибавленная к тексту И.П. Сахаровым, также вполне в духе его стилистики, но не соответствует аутентичным заговорам: в них мы не найдем ни “силы богатырской”, ни сравнения крепкого слова с крепким сном. Все это, скорее всего, плод литературного творчества самого И.П. Сахарова9.
В составе книги И.П. Сахарова “заговор оборотня” переиздавался в 1837, 1841 и 1885 гг., а позднее — в 1989, 1990, 1997, 2000 гг. В 1880 г. “Заговор оборотня” был перепечатан в книге М. Забылина “Русский народ: Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия”; книга переиздавалась в 1989, 1990, 1991, 1992, 1994, 1997, 1996, 1999, 2002, 2003, 2004—2005 гг. Кстати, уже то, что М. Забылин включал в свой сборник сахаровские тексты, являлось для этого времени показателем его невзыскательности и слабой осведомленности в области фольклористики.
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ. УЧЕНЫЕ МУЖИ ПРИНИМАЮТ ОБОРОТНЯ ПОД СВОЕ ПОКРОВИТЕЛЬСТВО
В 1850—1860-х гг. заговор, сочиненный О.М. Сомовым и “улучшенный” И.П. Сахаровым, был востребован учеными-мифологами Ф.И. Буслаевым и А.Н. Афанасьевым, которые сыграли роль экспертов, признавших подлинность и древность этого текста и оценивших его как важное свидетельство о славянском язычестве. В результате статус текста изменился во второй раз: теперь он понимался уже не просто как фольклорный текст, записанный в первой трети XIX в., а как драгоценное свидетельство о языческой древности, восходящее к незапамятной старине.
А.В. Коровашко справедливо отмечает: “Несмотря на прямую зависимость сахаровской публикации от повести Сомова, связь между ними почему-то никогда не осознавалась. Было ли это вызвано скорым забвением рано умершего писателя-романтика или начавшимся обособлением литературоведения, фольклористики и этнографии (при котором узкая специализация в какой-то одной области знания приводила к потере специализации в другой) — сказать трудно. Но уже Афанасьев, например, спустя менее четверти века после создания повести Сомова всерьез полагал, что Сахаров гдето и когда-то действительно “записал любопытный заговор оборотня”10”11.
В статье “Эпическая поэзия” (1851) Ф.И. Буслаев привел “Заговор оборотня”, сопроводив его развернутым комментарием: “Высоким эпическим складом отличается заговор оборотня, помещенный Сахаровым в I-м томе “Сказаний”. Говорит, как видно, сам оборотень — из числа тех упиров и волкодлаков, история которых теряется в глубокой старине”12. Далее автор привел начало заговора, дал в своем пересказе его вторую половину и разъяснил: “В этом заговоре упоминается осиновой пень, потому что оборотня в могиле им протыкают; выражение “на зубах у волка весь скот рогатый” стоит в связи с пословицею: “у волка в зубах, то Егорей дал” (Снегир. 410)13; наконец теплая шкура мохнатого волка-оборотня согласуется с названием волкодлак, от длака — мохнатая шерсть”14.
Ученый предложил такую интерпретацию текста, которая связывала его с архаическими верованиями славян в волков-оборотней. Согласно Ф.И. Буслаеву, “мохнатая” шерсть соответствует этимологии старинного слова “волкодлаки”; “осиновый пень” напоминает о том, что с оборотнями расправлялись с помощью осиновых колов; оборот “на зубах у волка весь скот рогатый” связан с пословицей: “у волка в зубах, то Егорей дал”. Такая “ученая” интерпретация текста позволяла видеть в нем перл народной поэзии и драгоценное свидетельство о славянских древностях.
Еще дальше пошел А.Н. Афанасьев, который усмотрел в “Заговоре оборотня” картину солнечного затмения. В своей статье “Зооморфические божества у славян: птица, конь, бык, корова, змея и волк” (1852) А.Н. Афанасьев процитировал текст и прокомментировал его следующим образом (приводим с сокращениями): “Заговор представляет вовкулака или, по объяснению Кормчей книги, — облакогонештея, на зубах которого помещается весь рогатый скот, то есть светила, которые понимались в образе небесных коров. <…> Враждебное значение, соединяемое с волком в отношении к обыкновенным лошадям, быкам и коровам, представлялось язычнику аналогическим с тою враждебною противоположностью, в какую поставлены стихии тьмы и света. Мрачные тучи и затмения как бы поедают небесные светила, уничтожая действие их света. Оба явления народная фантазия сблизила и породнила между собою”15. Позднее А.Н. Афанасьев изложил ту же интерпретацию более подробно в труде “Поэтические воззрения славян на природу”16. Таким образом, “научное ясновидение” А.Н. Афанасьева позволило ему перенести скромный эпизод романтический повести с поляны прямо на небеса и превратить мохнатого волка в похитителя света и небесных светил.
Начиная с 1989 г. “Заговор оборотня” публикуется практически ежегодно, а в некоторые годы — даже по нескольку раз в перепечатках и репринтах сборников И.П. Сахарова и М. Забылина, которые распространяются гигантскими тиражами, в переизданиях трудов А.Н. Афанасьева и Ф.И. Буслаева, в новых исследованиях по славянской мифологии17 и даже в переводной научной литературе18. У читателя, который многократно встречает этот текст в разных изданиях, может даже создаться ложное впечатление, что это не один текст, цитируемый разными авторами, а целая вереница таких текстов, происходящих из разных источников.
ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ. ОБОРОТЕНЬ ЕДЕТ В АНГЛИЮ И ВОЗВРАЩАЕТСЯ ОБРАТНО С ТРИУМФОМ
Интерпретация “Заговора оборотня”, которую предложил А.Н. Афанасьев, имела слишком фантастический характер, чтобы претендовать на какой-то успех, а вот комментарий Ф.И. Буслаева в целом имел достаточно основательный и в то же время увлекательный характер, если, конечно, забыть, что мы изначально имеем дело с литературным произведением, а не фольклорным реликтом. В этом комментарии не все представляется безусловным; например, не вполне понятно, каким образом “осиновый пень”, вокруг которого ходит волк, связан с тем осиновым колом (а не пнем!), которым протыкают ходячего покойника.
Тем не менее комментарий Ф.И. Буслаева сыграл важную роль в последующей судьбе “Заговора оборотня”. Именно в таком виде, вместе с этим комментарием, заговор был переведен на английский язык и опубликован в книге Вильяма Рольстона “Песни русского народа как иллюстрация славянской мифологии и русской общественной жизни”19. Из книги В. Рольстона заговор И.П. Сахарова (опять же с комментарием Ф.И. Буслаева) перепечатал Монтагю Саммерс в своей книге “The Werewolf”20. Со ссылкой на М. Саммерса текст И.П. Сахарова приводит в своей статье американский исследователь Ричард Ридли21.
Вильям Рольстон был первым английским исследователем русской магической традиции. Специальная глава упомянутой его книги посвящена различным аспектам колдовства; в частности, в ней имеется обширный параграф о заговорах. К этому времени уже увидело свет собрание заговоров, подготовленных Л.Н. Майковым (1869); В. Рольстон привел его в списке использованной литературы, однако, по-видимому, не успел им воспользоваться. Большинство русских заговоров, которые В. Рольстон приводит в собственном переводе на английский язык, взяты из книги И.П. Сахарова. Несколько текстов, переведенных В. Рольстоном, на наш взгляд, являются фальсификатами: помимо “Заговора оборотня”, это “Заговор от тоски родимой матушки в разлуке с милым дитяткою”22, “Заговор ратного человека, идущего на войну”23 и “Заговор от запоя”24. К сожалению, эти тексты продолжают цитироваться английскими исследователями; в частности, они приведены в книге Вильяма Райана (1999), которая недавно переведена на русский язык (2006)25.
В англоязычной литературе имеется и еще один примечательный текст о русских волках-оборотнях. В отечественную науку его ввел украинский историк В.Г. Балушок со ссылкой на статью Ричарда Ридли26: “Р. Ридли приводит описание колдовского обряда превращения человека в волка, существовавшего в древности на Руси, несомненно связанного с древнеславянской инициацией, который включал и потребление галлюциногена. Человек ночью рисовал круг и разжигал в середине огонь, на котором нагревал сосуд с наркотическим веществом, состоящим из растительных компонентов. Затем он наклонялся, дышал испарениями и произносил заклинание, в котором вызывал “духа серого волка” и просил сделать его оборотнем “сильным и жестоким”, наделить “скоростью лося”, “когтями медведя”, “умом лисицы”, “силой быка”, “глазами кошки”, “плавучестью рыбы”, “обонянием собаки” и “прожорливостью свиньи”. После этого инициируемый трижды целовал землю, прыгал через огонь и вертелся с сосудом в руках, выкрикивая: “Сделай меня оборотнем, чтобы я ел мужчину, женщину, ребенка. Я желаю крови, человеческой крови, дай мне ее в эту же ночь. Великий дух волка, дай мне это. Я твой и сердцем и телом и душой””27.
Далее В.Г. Балушок предлагает сравнить это описание с “приводимым И.П. Сахаровым заговором оборотня, в котором человек говорит о себе как о “волке мохнатом”, у которого “на зубах… весь скот рогатый””28.
Уже при первом знакомстве с приведенным текстом нам показалось странным, что описание обряда, “существовавшего в древности на Руси”, приводится не со ссылкой на какой-нибудь старинный источник (отечественный или зарубежный), а со ссылкой на статью американского исследователя, опубликованную в 1976 г. Если стоять на позициях рационального знания, то придется предположить, что Р. Ридли почерпнул свои сведения в каком-то источнике, который должен быть доступен и для других исследователей. Кроме этого, само описание наркотического опьянения и кровожадный характер заговора не имеют никаких параллелей в древнерусских источниках, да и вообще в славянской этнографии. У нас была возможность связаться с В.Г. Балушком и высказать ему сомнения по поводу этого текста. В своей книге “Обряды инициации украинцев и древних славян” (1998) В.Г. Балушок снова привел тот же текст, причем на этот раз аргументировал его использование и вступил со мной в заочную полемику. Аргументация автора заслуживает внимания; поэтому позволим себе привести еще одну цитату: “Р. Радлi наводить опис пов’язаного з давнослов’янською iнiцiацiєю чаклунського обряду перетворення людини на вовка, що iснував у давнину на Русi, який включав i споживання галюциногену. Походження цього опису залишається не виясненим, i в його достовiрностi сумнiвається сам дослiдник. Такi ж сумнiви вiдносно нього висловив у приватнiй бесiдi А. Топорков, з думкою якого я в основному згоден. <…> Дiйсно, цей вражаючий опис чаклунського ритуалу, першоджерело якого выявити не вдалося, викликає сумнiви щодо своєï достовiрностi. Що ж, перед нами майстерна пiдробка? Це не виключено. Проте, як вiдомо, диму без вогню не буває. I коли це пiдробка, то ïï àвтор з чогось виходив. Враховуючи данi iнших, спореднених зi слов’янами традицiй, якi свiдчать, що iнiцiацiйний ритуал включав дiï, аналогiчнi до навекдених Радлi, думається, що все це не є чистою фантастикою. Певною паралеллю до описаного ритуалу є замовляння вовкулаки, яке наводить росiйський етнограф минулого столiття I. Сахаров i яке теж пов’язане з “перетворенням” людини на вовка”29.
Отрадно уже то, что В.Г. Балушок приступил к обсуждению этого источника, а не просто процитировал его как нечто стоящее вне критики и безусловно заслуживающее доверия. И все же с аргументацией автора можно поспорить. Апелляция к тексту И.П. Сахарова уязвима, поскольку сам этот текст, как мы постарались показать, является литературным произведением. Кроме этого, текст И.П. Сахарова, переведенный на английский язык еще в 1872 г., вполне мог послужить источником вдохновения для сочинителя “древнерусского” текста.
Кстати, установить источник этого текста оказывается не таким уж и сложным делом. Р. Ридли приводит его со ссылкой на книгу Элиота О’Доннела о волках-оборотнях30. В самой же книге О’Доннела текст дается без ссылки на источник. Скорее всего, это и была его первая публикация. Элиот О’Доннел был автором многочисленных популярных сочинений о таинственных явлениях, привидениях, сновидениях и т.п. В своих книгах он нередко приводил свидетельства знакомых, сообщенные ему в письмах или изустно. Можно высказать сомнения в достоверности этих материалов; вполне вероятно, что О’Доннел хотя бы часть из них сочинял самостоятельно или, во всяком случае, подвергал литературной обработке. Что касается превращения в волка, то можно предположить, когда именно был сочинен текст, процитированный Р. Ридли и В.Г. Балушком. Дело в том, что в предыдущей книге Элиота О’Доннела, опубликованной в 1911 г., имеется раздел о волках-оборотнях; в нем приводится рассказ, записанный со слов некоего русского, полиглота и вообще высокообразованного человека, с которым О’Доннел, по его словам, познакомился в Латинском квартале в Париже31. Однако интересующего нас текста О’Доннел не приводит; поэтому можно предположить, что он был сочинен именно в 1911—1912 гг., в период между изданием двух книг О’Доннела.
Текст заклинания, с помощью которого древний русич превращается в кровожадного волка, представляет собой рифмованные английские стихи32. Думается, что именно на английском, а не на русском языке этот текст и был сочинен. По-видимому, он вполне соответствовал представлениям О’Доннела о диких русичах, которые вовсю пользовались наркотиками и пожирали себе подобных. Вряд ли нуждается в доказательствах то, что использовать такое свидетельство как исторический источник об эпохе Древней Руси весьма опрометчиво.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Можно задать вопрос о том, как объяснить такую живучесть этого, в общем-то, довольно ординарного текста, сшитого на живую нитку? Что касается обычного читателя, потребляющего миллионные тиражи книг И.П. Сахарова и М. Забылина, то ему просто не приходит в голову, что его потчуют строганиной второй свежести. Да и авторы предисловий или послесловий к подобным переизданиям не утруждают себя критикой источников, а исправно выполняют издательский заказ и, как правило, отвергают даже мысль о том, что И.П. Сахаров мог заниматься фальсификацией, хотя это является научно доказанным фактом.
Что касается англоязычных авторов, то они, к сожалению, имеют очень слабое представление об истории русской науки. Если мы сами не сумели до сих пор разобраться со своими фальсификатами, то тем более опрометчиво было бы ожидать этого от иностранных коллег.
Мы видим, что О.М. Сомов, И.П. Сахаров, Ф.И. Буслаев и В. Рольстон совместными усилиями подарили ученому миру такой перл народного творчества, что сама задача избавиться от него потребует в будущем колоссальных усилий, да и вообще вряд ли достижима. Будем надеяться, что книга А.В. Коровашко и наше исследование положат конец странствиям “волка-оборотня” по дебрям ученой словесности. Зато ничто не предвещает его уход из литературы популярной или рядящейся в ученость.
В заключение хотелось бы отметить, что разобранный нами пример вовсе не является чем-то исключительным. Область народных поверий, обрядов и особенно колдовства и “чернокнижия” всегда привлекала не только ученых, но и разного рода дилетантов и даже шарлатанов. В этом смысле современная ситуация на издательском рынке мало чем отличается от того времени, когда печатали свои книги И.П. Сахаров и М. Забылин. Наше время во многом возвращается к ситуации донаучной фольклористики второй четверти XIX в. Несколько заостряя ситуацию, можно сказать, что если критериев научной критики текста в 1830—1840-е гг. еще не существовало, то теперь они уже практически позабыты.
Между тем нужно отчетливо понимать, что никакое исследование, основанное на фальсифицированных текстах, не может быть успешным. К сожалению, до сих пор никто не проделал комплексного текстологического анализа корпуса русских заговоров или хотя бы тех сборников, которые вызывают обоснованные сомнения. До тех пор, пока такая работа не будет проделана, я бы предложил вообще отказаться от использования сборников И.П. Сахарова и М. Забылина.
Естественно, что никто не может контролировать ни книжный рынок, где будут по-прежнему переиздаваться И.П. Сахаров и М. Забылин, ни квазинаучную продукцию академических центров, в которых так любят реконструировать всякого рода архаику на основе негодных источников. И тем не менее мы в силах дать квалифицированную экспертизу, которой могут воспользоваться и молодые специалисты, и наши иностранные коллеги. В данном случае наша рекомендация однозначна: мы предлагаем ввести мораторий на использование заговоров из сборников И.П. Сахарова и М. Забылина. Если приведенные у них тексты не являются фальсификатами, значит, их можно найти в нормальных изданиях; если же они встречаются только у И.П. Сахарова или М. Забылина, значит, это наверняка фальсификаты.
Кстати, И.П. Сахаров, вероятно, очень бы повеселился, если бы узнал, что доверчивые англичане вот уже почти 140 лет цитируют сочиненные им тексты, принимая их за перлы народного творчества. Сам он, как и подобает патриоту, люто ненавидел иностранцев. Сохранились воспоминания И.П. Сахарова о тульском периоде его жизни, в которых он между прочим делился своими чувствами: “Благодарю Господа, что над моею головою не работала ни одна французская тварь. Горжусь, что вокруг меня не было ни одного немецкого бродяги. <…> Мерзенштейны и Скотенберги, заморские бродяги высшего сорта, не появлялись тогда в Туле; я их встретил впервые в Москве”33.
_________________________________________________
1) См.: Коровашко А.В. Заговоры и заклинания в русской литературе XIX—XX веков. М., 2009. С. 7—13. Впервые (еще до нашего знакомства с книгой А.В. Коровашко) на источник “Заговора оборотня” нам указал К.А. Богданов, которому мы приносим искреннюю благодарность.
2) Сомов О. Оборотень, народная сказка // Подснежник. СПб., 1829. С. 207—209.
3) Несколько по-другому представляет себе ситуацию А.В. Коровашко, который пишет: “Скорее всего, писатель имел под руками какой-то подлинный текст, который он либо слегка отредактировал, либо значительным образом переделал” (Коровашко А.В. Указ. соч. С. 11).
В принципе нельзя исключать и такую возможность, однако трудно представить себе, что какой-то реальный заговор так удачно совпал с замыслом О.М. Сомова; более вероятным все-таки нам представляется, что О.М. Сомов сочинил заговор в процессе написания повести, а не сочинял повесть, исходя из готового текста заговора. Неубедительным представляется аргумент А.В. Коровашко о том, что О.М. Сомову не на что было опереться в своем конструировании заговора, так как “не существовало ни заговорных сборников, ни посвященных этому жанру народной словесности научных исследований” (Там же). Заговоры были широко распространены в России и Украине первой трети XIX в.; О.М. Сомову они были известны не из книжек, а на основе непосредственного знакомства с традицией. Для того чтобы сочинять заговоры, совершенно не обязательно штудировать какую-то научную литературу; достаточно знакомства с их текстами и небольшого воображения.
4) См.: Коровашко А.В. Указ. соч. С. 10—11.
5) См.: Топорков А.Л. Заговоры в русской рукописной традиции XV—XIX вв.: История, символика, поэтика. М., 2005. С. 80—94.
6
) Там же. С. 46.7) См.: Русская романтическая повесть (первая треть XIX века) / Сост., общ. ред., вступ. ст. и коммент. В.А. Грихина. М., 1983; Сомов О.М. Были и небылицы / Сост., вступ. ст. и примеч. Н.Н. Петруниной. М., 1984. С. 145—155; Он же. Купалов вечер: Избранные произведения / Сост., предисл. и примеч. З.В. Кирилюк. Киев, 1991. С. 205—216.
8) Сказания русского народа о семейной жизни своих предков, собранные И.П. Сахаровым. СПб., 1836. Ч. 1. С. 92.
9) Аналогичное сравнение встречается и в другом заговоре из коллекции И.П. Сахарова: “А будь мое слово: сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крапчае горючего камня Алатыря, могучае богатыря” (Сказания русского народа, собранные И.П. Сахаровым. Кн. 1: Русское народное чернокнижие. Русские народные игры, загадки, присловья и притчи. СПб., 1885. С. 19. № 3).
10) Афанасьев А.Н. Происхождение мифа: Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. М., 1996. С. 181. Цитата из статьи А.Н. Афанасьева “Зооморфические божества у славян: птица, конь, бык, корова, змея и волк” (1852): “Г-н Сахаров записал любопытный заговор оборотня; действующим лицом заговора является здесь волк…” (курсив А.Н. Афанасьева). Аналогичным образом А.Н. Афанасьев писал в своем основном труде: “Сахаров записал любопытный заговор, произносимый, по народному поверью, оборотнем…” (Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865. Т. 1. С. 737 (Репринт: М., 1994)).
11) Коровашко А.В. Указ. соч. С. 12.
12) Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861. Т. 1. С. 35. В другой статье 1851 г. Ф.И. Буслаев писал о “Заговоре оборотня” еще более восторженно: “В этом превосходном заговоре даже мелкие обстоятельства имеют свое значение” (Буслаев Ф.И. Значение собственных имен: лютичи, вильцы и волчки в истории языка // Временник императорского Московского Общества истории и древностей российских. 1851. Кн. 10. С. 13).
13) Ф.И. Буслаев цитирует сборник И.М. Снегирева “Русские народные пословицы и притчи” (М., 1848. С. 410). См. современное издание: Снегирев И.М. Русские народные пословицы и притчи / Изд. подгот. Е.А. Костюхин. М., 1999. С. 258. В цитате вместо “дал” ошибочно напечатано “дом”; эта опечатка нами исправлена.
14) Буслаев Ф.И. Исторические очерки. С. 35.
15) Афанасьев А.Н. Происхождение мифа. С. 181.
16) Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865. Т. 1. С. 737—739 (Репринт: М., 1994).
17) См., например: Балушок В.Г. Инициации древних славян (попытка реконструкции) // Этнографическое обозрение. 1993. № 4. С. 60; Он же. Обряди iнiцiацiй українцiв та давнiх слов’ян. Львiв; Нью-Йорк, 1998. С. 147; Он же. “Волк” и “волколак” в славянской традиции в связи с архаическим ритуалом // Etnolingwistyka. Lublin, 2001. Т. 13. С. 222; Криничная Н.А. Русская народная мифологическая проза: Истоки и полисемантизм образов. Т. 2. Петрозаводск, 2000. С. 348; Она же. Русская мифология: мир образов фольклора. М., 2004. С. 669. Справедливости ради нужно отметить, что исследователи “волчьей” темы в славянском фольклоре, настроенные более критически, не используют “Заговор оборотня”.
18) Райан В.Ф. Баня в полночь: Исторический обзор магии и гаданий в России / Пер. с англ. М
., 2006. С. 125.19)
См.: Ralston W.R.S. The Songs of the Russian People, as Illustrative of Slavonic Mythology and Russian Social Life. L., 1872. P. 406.20) Summers M. The Werewolf. N.Y., 1966. P. 109—110.
21) Ridley R.R. Wolf and Werewolf in Baltic and Slavic Tradition // The Journal of Indo-European Studies. 1976. V. 4. № 4. S. 323.
22)
Сказания… С. 18—19. № 3; Ralston W.R.S. Op. sit. P. 372— 374.23)
Сказания… С. 25. № 30; Ralston W.R.S. Op. sit. P. 371—372.24)
Сказания… С. 24. № 24; Ralston W.R.S. Op. sit. P. 362.25) Райан В.Ф. Указ. соч. С
. 125, 262—263.26) Ridley R.R. Op. sit.
P. 323—324.27) Балушок В.Г. Инициации древних славян (попытка реконструкции). С. 60.
28) Там же.
29) Балушок В.Г. Обряди iнiцiацiй українцiв та давнiх слов’ян. С
. 146—147.30) O’Donnel E. Werewolves. L., 1912.
Р. 273—276.31) O’Donnel E. Byways of Ghost-Land.
L., 1911. P. 121—129.32) Приведем в качестве примера несколько стихов:
Маке
me a werewolf strong and bold,The terror alike of young and old.
Grant me a figure tall and spare;
The speed of the elk, the claws of the bear…
33) Для биографии И.П. Сахарова (сообщено П.И. Савваитовым) // Русский архив. 1873. № 6. Стлб. 284. Воспоминания И.П. Сахарова в целом чрезвычайно колоритны. Тем, кто хотел бы понять ментальность этого человека, советуем почитать их в оригинале или в изложении А.Н. Пыпина.