(Москва, 1—2 октября 2009 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2010
Международная конференция
“ИСТОРИЯ ДЕТСТВА КАК ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ:
НАСЛЕДИЕ Ф. АРЬЕСА В ЕВРОПЕ И РОССИИ”
(Москва, 1—2 октября 2009 г.)
1—2 октября 2009 года в РГГУ состоялась международная конференция “История детства как предмет исследования: наследие Ф. Арьеса в Европе и России”. Организаторами конференции выступили Российский государственный гуманитарный университет, Российская академия образования, Франко-российский центр гуманитарных и общественных наук в Москве, журнал “НЛО” и Российский гуманитарный научный фонд.
Интерес к миру детства имеет свою долгую и непростую историю. На рубеже XIX—XX веков существовало самостоятельное направление — педология, “наука о целостном развитии ребенка”, которую интересовало все, от физического развития и детских болезней до детского творчества. Именно в кругу педологов в 1920-е годы появилось название нового направления — child studies. Педологами называли себя классики отечественной психологии Л. Выготский, П. Блонский, М. Басов. Однако в 1930-е годы это направление подверглось резкой критике. В Советском Союзе педология была признана “псевдонаукой” и ее постигла участь генетики и кибернетики. В 1936 году постановлением ЦК ВКП(б) педология была ликвидирована как научная дисциплина, а все наработанное педологами было фактически разгромлено. Развитие ребенка снова стало изучаться отдельно биологией, отдельно педагогикой, отдельно психологией. В отечественной науке междисциплинарные исследования детства перестали ассоциироваться с репрессированной наукой только в последней четверти ХХ века. В 1980-е годы вышел ряд этнографических и социальнопсихологических сборников и монографий, посвященных взрослению в разных культурах и детству как особой субкультуре. В 1999 году была переведена на русский язык и вышла в свет знаменитая книга Ф. Арьеса “Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке”1, которая в далекие 1960-е годы дала импульс для появления самостоятельного направления в западноевропейской медиевистике, изучающего эволюцию представлений о детстве и образы детства в различные исторические периоды.
С февраля 2007 года на базе РГГУ работает международный семинар “Культура детства: нормы, ценности, практики”. Конференция “История детства как предмет исследования: наследие Ф. Арьеса в Европе и России” проводилась в русле этого семинара, и главной ее целью было осмысление научного наследия, доставшегося нам от предыдущих десятилетий, а также представление отечественных и зарубежных исследований детства как единого научного направления.
Пленарное заседание конференции открыл член-корреспондент РАО, главный научный сотрудник Института теории и истории педагогики Российской академии образования, руководитель семинара “Культура детства: нормы, ценности, практики” В.Г. Безрогов, приветствовавший участников конференции и рассказавший о ее программе и запланированных мероприятиях. Со словами приветствия выступили также директор Франко-российского центра гуманитарных и общественных наук Жан Радвани и директор издательства “НЛО” И.Д. Прохорова.
Научная часть пленарного заседания открылась докладом И.С. Кона (Институт этнологии и антропологии РАН, Москва) “От истории детства к истории девочек и мальчиков (гендерные аспекты в осмыслении наследия Ф. Арьеса)”. И.С. Кон рассказал о признании монографии Ф. Арьеса российскими медиевистами в 1970-е годы; о влиянии идей Ф. Арьеса на широкий спектр междисциплинарных исследований, таких как историческая демография, историческая социология, история семьи, психология родительства, история сексуальности, антропология возраста, кросскультурные исследования детства. И.С. Кон также познакомил слушателей с новейшими подходами к исследованиям детства: если до сих пор ученые глядели на детство глазами взрослых, то теперь они хотят перевернуть угол зрения, увидеть взрослый мир сквозь призму детского восприятия; мир детства рассматривается не столько как продукт социализации со стороны взрослых, сколько как своеобразная субкультура со своим собственным языком, структурой, функциями и даже традициями. Одним из главных достижений конца 1980-х — 1990-х годов стало рождение социологии детства, которая ставит в центр социально-экономические, демографические и политические проблемы (доля получаемого детьми общественного продукта, правовой статус детей, отношения между государством, родителями и детьми). Наконец, было сказано о появлении гендерной истории детства, в которой речь идет не о детях вообще, а о “двух культурах детства” и особенностях социализации мальчиков и девочек, а также о появлении boyhood studies, направления, заявившего о себе как об автономной предметной области в начале XXI столетия.
Как апология истории детства прозвучали слова И.С. Кона: “Людям, не знающим ни истории детства, ни современной психологии развития, исторические перемены часто кажутся катастрофическими, а единственным средством преодоления социально-педагогических трудностей представляется возврат к идеализированному, по сути дела — воображаемому прошлому, будь то детоцентризм, отцовская вертикаль власти или жесткая гендерная сегрегация обучения и воспитания. Так что даже сугубо академическая история детства может иметь важный социально-политический смысл”.
М.К. Любарт (ИЭА, Москва) посвятила свой доклад теме “Историко-этнологическое изучение детства во французской науке: до и после Ф. Арьеса”. Докладчица указала на прямую связь между спадом рождаемости во Франции в конце XVIII и на протяжении всего XIX века и появлением нарастающего интереса к детям и детству. Первыми о тяжелых условиях жизни детей заговорили священники. Вслед за ними — публицисты, демографы, юристы. Во второй половине XIX — начале ХХ века дети были “замечены” этнографами, которых, среди других сторон уходящей старины, заинтересовали традиции и ритуалы, связанные с рождением, уходом за детьми, детский фольклор и игры. Этап повышенного общественного (а также семейного и научного) интереса к детям, названный Арьесом “детоцентризмом”, продолжался, по его мнению, до последней трети ХХ века. У истории детства не было “периода детства” и первых беспомощных шагов; работа Арьеса, с которой она начинается, — это уже зрелое исследование. М.К. Любарт остановилась на том, сколь плодотворными оказались дискуссии с Арьесом. Они привели к расширению хронологических рамок исследований детства, к изучению феномена родительства, к расширению источниковедческой базы и рождению новых направлений — “антропологии школы”, концепции детского тела, исследования проблемного и маргинального детства, изучения детского законодательства и прав ребенка.
Колин Хейвуд (Ноттингемский университет, Великобритания) в докладе “Филипп Арьес и историк современной Франции” представил современное прочтение классического труда Ф. Арьеса. Критические замечания в адрес Арьеса никак не меняют сути: пятьдесят лет спустя, в XXI веке работа Арьеса попрежнему остается отправной точкой для нового поколения исследователей. Арьесом была пробита брешь в привычном представлении об универсальности детства и его природной сущности; был выдвинут тезис, что детство — это социальный конструкт, изменяющийся от эпохи к эпохе; было введено понятие долгого детства, в котором есть время на школьное обучение и на игру. Но это долгое детство за стенами учебных заведений, по замечанию Хейвуда, обернулось утратой детской вольницы, системой детских наказаний и отдалением детей от взрослых. Дети все время проводят в своей среде, на своем “острове”, и уже в наше время возникает вопрос, адекватно ли готовит такое детство к будущей взрослой жизни? К тому же, по Хейвуду, долгое детство в течение нескольких веков было уделом только мальчиков из среды “просвещенной буржуазии” и очень медленно распространялось на остальные слои общества. Вторая часть выступления была посвящена новым подходам в исследованиях детства. Старая история детства смотрела на детей “сверху вниз” и исследовала не столько самих детей, сколько взрослые представления о них, тогда как новая история детства видит в детях активное начало и пытается предоставить слово им самим. Последнее становится возможным благодаря введению в оборот принципиально нового круга источников, эго-документов — детских писем, дневников, воспоминаний. Наконец, изменяется сам образ ребенка — он уже не воспринимается исключительно как невинное существо, каким видели его моралисты и просветители. В расчет принимается и детская сексуальность, и знакомство детей с взрослыми темами (благодаря кино, радио, телевидению). Все это дает более полное представление о детях и новые исследовательские ракурсы.
Рудольф Деккер (Университет Эразма, Роттердам) в выступлении “Ян Хендрик ван ден Берг и Филипп Арьес: два первопроходца в области истории детства” сравнил историческую судьбу двух авторов истории детства. Ф. Арьес широко известен, его идеи по-прежнему остаются в центре внимания научных дискуссий. Голландский врач-психиатр Ян Хендрик ван ден Берг, напротив, почти забыт. Его размышления об “изобретении” детства, и особенно подросткового возраста, были представлены в его книге “Метаблетика” (1956). В свое время ван ден Берг был не менее известен, чем Арьес, и выдвинутые им тезисы столь же горячо обсуждались, но постепенно его популярность сошла на нет и его роль в становлении истории детства забылась. Тем не менее вклад этого ученого в науку должен быть оценен, а имя не предано забвению.
Доклад О.Е. Кошелевой (Институт теории и истории педагогики РАО, Москва) “Филипп Арьес в контексте российских исследований по истории детства” был посвящен непростой истории знакомства советских и российских читателей с выдающимся трудом французского автора. В Советской России “детство” не воспринималось как предмет исторического исследования: “Детство здесь было накрепко связано с категорией будущего, но никак не прошлого”.
До 1999 года, когда книга Арьеса была наконец переведена на русский и опубликована, отечественные историки оставались вне международной дискуссии, разгоревшейся вокруг нее, и в итоге вне становления новой исторической субдисциплины. О.Е. Кошелева выразила убежденность, что и по сей день “в России не существует истории детства”. Те исследования детства, что все же есть, относятся в основном к этнографии или к психологии. Однако происходящее “внушает умеренный оптимизм”: с 1996 года ведется работа по созданию архива воспоминаний о детстве, публикуются работы о советском детстве, в РГГУ создан семинар “Культура детства”, который объединяет вокруг себя людей, интересующихся этой тематикой.
В.Г. Безрогов (РАО) в докладе “Проект “История русского ребенка” Николая Рыбникова” сделал акцент на том, что, несмотря на все идеологические препоны, интеллектуальная история науки интернациональна. Триумфальное шествие книги Арьеса в 1960-х годах было возможно только потому, что в разных странах происходили, хотя и с разной скоростью, аналогичные процессы, приводящие к пониманию историчности детства. Безрогов рассказал о Н.А. Рыбникове (1880—1961), работавшем с конца 1930-х годов над созданием проекта “История русского ребенка” в Психологическом институте. Целью проекта было изучение динамики психологического облика русского ребенка за последние два столетия. Однако ни сбор “школьных документов” и воспоминаний о детстве, ни “case studies” школьных учреждений, ни расспросы людей в этот период не могли приветствоваться ни властью, ни самими гражданами СССР. Проект Рыбникова так и не был реализован.
Катарина Кухер (Тюбинген), выступившая с сообщением “Детство в России XIX века: Концепции и подходы”, рассказала о возрастающем в последние годы интересе к теме российского детства, выразив при этом удивление, что внимание исследователей привлекает в первую очередь советское детство, в то время как именно XIX век считается решающим периодом для понимания детства, особенно в России, где в это время происходили значительные политические, экономические и социально-культурные перемены. В докладе К. Кухер представила развернутую перспективу исследования российского детства XIX века: история детства и история частной жизни; детская комната; обучение; детская одежда; внутрисемейные отношения; дети в литературе и детская литература; изменение образа ребенка в живописи XIX века; западные педагогические концепции и их преломление в российском обществе. Рассмотрение по возможности всех аспектов детства необходимо, чтобы понять, как основные исторические переломы XIX века и глобальные изменения в обществе накладывают свой отпечаток на образ детства.
Катриона Келли (Нью-колледж, Оксфорд) представила доклад “Культурный “привод” новой идентичности: “открытие детства” и его последствия в позднеимперскую эпоху”. К. Келли показала, что изменения отношения взрослых к детям, описанные Ф. Арьесом, во многом аналогичны тем переменам, что происходили в России в познеимперскую эпоху, когда заговорили о высокой детской смертности, об отсталости и низком уровне образования, когда воспитанию нового поколения стали уделять значительно больше внимания. К. Келли подчеркнула, что революция 1917 года не стала поворотным моментом в истории российского детства и что изменения в истории детства не соответствуют привычной периодизации. Исследовательница сосредоточилась на изменении детской ментальности во второй половине XIX — начале XX века, используя в качестве источников дневники, письма, школьные сочинения, воспоминания. Такого рода источники позволяют истории детства выйти за пределы привычного описания детского быта и нравов и попытаться понять вклад детей в политику и глобальную историю. Конечно, речь не идет о том, что дети могут затевать мировые войны или революции. По мысли К. Келли, они, со свойственным им непринятием устоявшихся норм и стандартов, которое поощрялось взрослыми как никогда раньше, “прилагали руку” к происходившему в начале XX века в России стремительному разрушению укоренившихся традиций.
После пленарного заседания работа конференции продолжилась в виде секций. Всего было заслушало сорок два доклада в четырех секциях.
Секция 1а называлась “История детства в России и Европе: наследие и перспективы”. Модераторами выступили А. Черная и М. Неклюдова. Большинство заслушанных докладов было посвящено теме образования детей в различные исторические периоды.
Т.М. Руяткина (Международный казахско-турецкий университет, Чимкент) представила доклад “Если детям суждено стать у кормила власти: представления о знатном ребенке в английском гуманизме XVI века”. В условиях набирающего силу абсолютизма английские гуманисты связывали все упования с появлением справедливого и мудрого правителя. Правильное воспитание правителей в детстве должно было неизбежно привести к их славному правлению и процветанию государства. Руяткина упомянула многих представителей английского гуманизма, но наиболее подробно описала педагогические взгляды Томаса Элиота, автора трактата “Правитель”, и Роджера Эшема, наставника принцессы Елизаветы. По мысли докладчицы, идеи, высказанные теоретиками аристократического воспитания, сами по себе имели более широкое гуманитарное и педагогическое значение, нежели это изначально задумывалось их авторами.
Теме домашнего образования дворянских детей в XVII—XIX вв. были посвящены выступления К. Виолле, А. Баххерман и О.Ю. Солодянкиной. Основными источниками для всех этих авторов стали эго-документы — дневники и письма.
Катрин Виолле (Институт современных текстов и рукописей, Париж) представила доклад “Образование глазами детей: неизданные русские дневники (начало XIX века)”. Исследуя детские дневниковые записи, К. Виолле попыталась проникнуть в наиболее закрытую от историков сферу — в дом, где девочки из аристократических семей получали образование. Главные ее источники — дневники молодых аристократок, написанные по-французски (примерно до 1850-х годов для девушек знание русского языка было необязательным). Мальчики если и вели дневники, то писали преимущественно по-русски. Записи в дневниках позволяют составить представление о том, как дети русских аристократов воспринимали предлагаемое им образование и каким образом они его осмысливали. Дневники содержат описания домашних “уроков”, сведения об изучаемых предметах, о круге чтения. Эти записи всегда сопровождаются оценками уроков и самих учителей. К. Виолле подчеркнула, что по сравнению с другими европейскими странами русская аристократия весьма благосклонно относилась к женскому образованию.
О.Ю. Солодянкина (ЧГУ, Череповец) в докладе “Детство с гувернерами и гувернантками (российские дворяне в конце XVIII — первой половине XIX в.)” попыталась описать детство под надзором домашних учителей и понять, насколько широко была распространена подобная модель воспитания и какие изменения произошли в ней в течение XVIII—XIX вв. Докладчица представила обширную базу источников: мемуары воспитанников, бонн, гувернанток, гувернеров и свидетелей такого процесса воспитания (родственников, знакомых, других очевидцев); личные дневники и письма, причем список “респондентов” имеет широкий диапазон, от членов императорской семьи до провинциального дворянства. В особую группу были выделены источники с “противоположной стороны” — воспоминания и записи рассказов самих гувернанток и гувернеров, их сочинения на тему детей и их учебы, написанные во время прохождения в университете испытаний на звание домашнего учителя, а также учебные планы, написанные родителями для учителей. Гувернантки и гувернеры участвовали во всех домашних мероприятиях. Для XVIII века было характерно расширительное толкование функций воспитателя. Тенденция же к профессионализации воспитательной сферы отчетливо прослеживается на протяжении XIX века.
Арианна Баххерман (Университет Эразма, Роттердам), как и К. Виолле, сосредоточилась на изучении дневников, назвав свой доклад “Детские дневники и образование, 1750—1850-е гг”. Обратившись к теме детского чтения, докладчица сфокусировала свое внимание на дневнике голландского мальчика, который он вел в 1790-х годах, прилежно делая записи о прочитанных книгах. Его родители строго следили за выбором литературы, просматривали дневник и даже писали в нем свои комментарии. Баххерман продемонстрировала, какую важную роль играло чтение в образовании детей в тот период (в высших слоях общества), на материале детских дневников воссоздав отношение детей к этому роду занятий, их искреннее увлечение, нетерпеливое ожидание новых книг. Вторую половину XVIII — начало XIX вв. Баххерман назвала временем изобретения детской литературы. После публикации “Эмиля” (1762) появилось больше трудов по педагогике, чем за весь предыдущий век, были изданы детские версии книг по истории и натурфилософии и первый детский журнал “Друг детей”, который публиковался на разных языках.
Тему идеального ребенка продолжила, но в совсем ином ключе и на ином материале, А.А. Котомина (ИВИ РАН, Москва) в докладе “Три андроида из Нефшателя и педагогические идеи Ж.-Ж. Руссо”. Андроид — сложно запрограммированный механизм с человеческим обликом. В докладе речь шла о “семье” из трех андроидов, созданных швейцарским мастером П. Жаке-Дро в 1770— 1773 годах. “Семья” состояла из двух мальчиков восьми и девяти лет, Пьера и Шарля, и четырнадцатилетней девочки Луизы, “умеющих” рисовать, писать, играть на клавесине. Уникальные устройства хранятся в музее Искусства и истории швейцарского города Нефшатель. Докладчица попыталась найти ответ на два вопроса: почему П. Жаке-Дро создал андроидов-детей и какими свойствами и почему швейцарский мастер наделил свои создания? Котомина подчеркнула, что свойства, которыми мастер наделил андроидов, не были случайными и перекликались с системой Руссо. Исследование детей-андроидов, а также данные биографии самого Жаке-Дро позволяют говорить о том, что эти механизмы были “философскими куклами”, созданными мастером, скучавшим по умершей жене и детям, и что они воплощают образ идеального ребенка, созданный Руссо в трактате “Эмиль”. Так идеалы Руссо, грезы о человеке будущего и предтеча автоматики и робототехники соединились в трех фигурках играющих детей-андроидов, созданных часовым мастером XVIII века.
Тема детской преступности редко становится предметом исторических изысканий. Именно этой малоисследованной области посвятила свой доклад ““Неполные граждане”: малолетние преступники в судебной системе России 1750—1760-х гг.” Г.О. Бабкова (РГГУ, Москва). Докладчица обратила внимание на такие моменты, как эволюция государственной политики и изменения законодательства по отношению к малолетним правонарушителям в вышеназванный период и выделение их в самостоятельную категорию, к которой необходимо применение нестандартной процедуры дознания и наказания, а также на возрастной аспект этого вопроса — с какого возраста ребенка можно было привлекать к уголовной ответственности, кого считали “малолетними” и где виделась возрастная граница, отделяющая “несовершеннолетних” от “взрослых”. Бабкова проанализировала документы различных ведомств, судебные вердикты. В поле ее зрения попали сведения о 34 уголовных делах по малолетним преступникам. Докладчица сделала вывод, что в 1760-е годы произошло значительное смягчение системы наказаний для малолетних. В это же время впервые в русском праве была четко обозначена возрастная планка наступления уголовной вменяемости (семнадцать лет) и невменяемости (десять лет). До десяти лет ребенок освобождался от уголовной ответственности, его отдавали для наказания “отцам, матерям или помещику”. Дети от десяти до пятнадцати лет подлежали наказанию розгами, а от пятнадцати до семнадцати лет — плетьми. В случае особых преступлений малолетних пытки, смертная казнь и наказания кнутом заменялись плетьми и ссылкой в монастырь.
Несовершеннолетие являлось достаточным основанием для смягчения приговора. Возрастной предел совершеннолетия трактовался достаточно широко — до девятнадцати лет. В отличие от европейских юридических традиций российское законодательство, касавшееся малолетних преступников, завышало возраст наступления уголовной вменяемости.
Бранко Шуштар (Словенский школьный музей, Любляна) выступил с докладом “Школьное обучение как часть детства в Словении: ребенок на пути ученичества”. Он рассказал о развитии образования на территории сегодняшней Словении с конца ХVIII века, о влиянии на образовательную политику того, в составе какого государственного образования находилась Словения. Особо подчеркнул Шуштар важность для этнически неоднородной Словении языка преподавания в начальной школе, так как именно он открывает (или ограничивает) доступ к образованию основной массы населения. Вторую часть своего выступления Б. Шуштар посвятил рассказу и демонстрации видеоматериалов о деятельности школьного музея.
Модераторами секции 1б “История советского детства: опыт и перспективы исследования” выступили Коринна Кур-Королев и А. Рожков. Заслушанные на секции доклады о советском детстве были основаны на разнообразных источниках — документах органов власти, текстах школьных учебников, сочинениях учащихся школ, устных интервью, визуальных источниках.
Доклад Т.М. Смирновой (ИРИ РАН, Москва) “Советские традиции семейных форм воспитания детей, лишенных родительской опеки (усыновление, опека и попечительство, патронирование), и их влияние на современность” наглядно показал, насколько слабо изучены советские традиции семейных форм устройства детей, лишенных родительской опеки. По мнению Т.М. Смирновой, ориентация постсоветской историографии на жесткий примат государственного воспитания детей над воспитанием семейным приводит к ошибочному представлению об отсутствии в СССР прочих форм воспитания детей-сирот. Советская система охраны детства формировалась наспех, подчас методом проб и ошибок. Одним из результатов такого “торопливого строительства” стал запрет усыновления (с 1918 по 1926 год). Несмотря на его отмену, институт усыновления не получил широкого распространения в России вплоть до начала Великой Отечественной войны. С середины 1920-х годов чаще практиковалось опекунство. Наиболее доступным и наиболее востребованным в послереволюционные годы оказалось патронатное воспитание, которое в 1930-е годы было отторгнуто населением, так как насаждалось принудительно и не было подкреплено экономическими стимулами. Переломным моментом в развитии патронирования стала Великая Отечественная война. В годы войны различные формы семейного воспитания сирот впервые получили поистине массовый характер. При этом развивались они стихийно, исключительно на добровольной основе, независимо как от влияния государственной власти, так и от материального стимулирования и прочих льгот. Оформление патронирования или усыновления зачастую происходило тогда, когда ребенок уже какое-то время проживал в семье. Забота о сиротах, развитие семейных форм их воспитания было, пожалуй, одной из самых слабых сторон советской системы охраны материнства и детства. В частности, докладчик отметил отсутствие в СССР культуры усыновления как таковой.
А.А. Сенькина (РНБ, Санкт-Петербург) в докладе “Борьба с пьянством на страницах учебников для школ I ступени 1920—1930-х годов” проанализировала агитационные антиалкогольные тексты в школьных учебниках. Появление их в учебных книгах было следствием постановления Совнаркома РСФСР от 11 сентября 1926 года. Уникальность подобной формы борьбы с пьянством в том, что активными участниками антиалкогольного движения должны были стать дети, к чему их и призывали учебные тексты. Примечательно, что до 1927-го и после 1933 года в учебниках тексты антиалкогольного содержания не встречаются. Такие временные границы, по мнению А.А. Сенькиной, обусловлены, с одной стороны, началом нового этапа антиалкогольной кампании, с другой стороны — введением совершенно иного типа учебников, положивших конец плюрализму в учебной литературе. По страницам новых школьных учебников можно проследить, как меняла свои задачи и методы сама антиалкогольная кампания, постепенно превращаясь в поле идеологических спекуляций. К текстам антиалкогольного содержания регулярно примыкают тексты антирелигиозной направленности. Изменения в хрестоматиях 1920—1930-х годов отражают эволюцию раннесоветских учебников для начальных классов, постепенно отходивших от модели дореволюционной книги для чтения, с ее установкой на сообщение ученикам широкого круга полезных “первоначальных” знаний, в сторону “рабочей книги”, пропагандирующей определенный круг идей.
Осмыслению понятия “детской республики” и сопоставлению моделей его практического воплощения в 1920—1930-е гг. был посвящен доклад Ани Типпнер (Зальцбургский университет) ““Утраченный рай, обретенный рай!”: Концепции детского самоуправления в трудах Корчака и Макаренко”. Термин “детская республика” является центральным понятием педагогической реформы начала ХХ века. Известны эксперименты детского самоуправления в Англии, США, Германии, СССР, Польше и других странах. Детские республики рассматривались не только как средство реинтеграции в общество многих осиротевших и бездомных детей, но и как радикально новый путь детского развития, и, более того, как “пострелигиозная” утопия. В докладе были проанализированы сходства и различия в реализации идеи детской республики Антоном Макаренко и Янушем Корчаком в каждодневной работе с сиротами и беспризорными детьми. Оба педагога делали ставку на детский “коллектив”, объединенный общей целью, на осмысленный и ответственный труд подростков. Но педагогический проект Макаренко был направлен на формирование “нового человека” и советского гражданина. Его колония воспитанников воплощала принципы и идеалы советского государства. Корчак же избегал любых политических определений, его уникальный “Дом сирот” воплощал собой лучшее, справедливое общество и не был связан с польским государством 1920-х годов. По мысли Типпнер, понятие детства как потерянного рая и рая возвращенного конструируется взрослыми.
А.Ю. Рожков (Краснодарский государственный университет культуры и искусств) в докладе ““Маленькие истории” большой войны: воспоминания об “оккупированном детстве” в школьных сочинениях 1945 года” поделился своим опытом анализа и интерпретации сочинений школьников на тему “Мои переживания во время оккупации”, написанных в феврале 1945 года. Исходной точкой повествования в большинстве работ были паттерны “счастливое советское детство, нарушенное войной”, или “детство как “утраченный рай””. Заключительная же часть повествования строилась как ““прерванный ад”, детство после освобождения города”. Было выделено несколько психологических позиций авторов нарративов относительно репрезентируемых ими событий: “очевидец”; “участник”; “жертва”; “потенциальный мститель”. По мнению Рожкова, дискурс учащихся о войне не только формировался на основе субъективного опыта переживаний, но и активно дополнялся официальным дискурсом политической пропаганды. Работы мальчиков более рациональны и информативны, порой напоминают сводки Совинформбюро. В сочинениях девочек заключительный аккорд часто выстраивался в мажорной тональности, с ритуальным воспроизведением усвоенных пропагандистских клише “больших нарративов”. Школьные сочинения по их свидетельской ценности можно классифицировать как “реалистичные”, “канонические” и “экспрессивные”. Докладчик пришел к выводу, что, несмотря на принадлежность подобных заданий для учащихся к скрытым образовательным программам, значительная часть детей писала свои работы относительно самостоятельно, что свидетельствует о существенном потенциале рациональности и независимости у поколения “детей войны”, впоследствии именовавшегося “шестидесятниками”.
М.В. Ромашова (ПГУ, Пермь) в докладе ““Что такое хорошо и что такое плохо?”: от истории советской анимации к истории детства советской эпохи” рассмотрела источниковедческие, историко-культурные, визуально-антропологические и социологические аспекты изучения мультипликационных фильмов. В центре внимания докладчицы находилась не столько история анимации, сколько изучение детской проблематики через призму мультипликационного кино. Ромашова рассказала о том, как мультипликация развивалась в составе советской “индустрии” детства, как она закрепилась в системе воспитания и обучения ребенка и стала неотъемлемой частью детской повседневности, как мультфильмы превратились в такой же материал для игр, рисования и лепки, как прочитанная книга или посещение зоопарка. Особое внимание было уделено анализу зрительской аудитории.
Доклад Элизабет Зеленски (Джорджтаунский университет) ““Давно еще в Павловском парке”: Скаутинг и сохранение русской культурной идентичности среди детей диаспоры, 1920—1991” был посвящен организации российских бойскаутов (ОРЮР) вне России после 1920 года. Доклад основывался на переписке, дневниках и других неопубликованных материалах основателя российского скаутизма О.И. Пантюхова. Исследуя директивы, программы лагеря скаутов, описанные в письмах Пантюхова и дополненные российскими скаутами в течение следующих восьмидесяти лет, Зеленски попыталась ответить на фундаментальные вопросы: как ребенок “переводит” себя из одной культуры в другую? Как ребенок-эмигрант существует между различными взрослыми культурами? По мнению Зеленски, ролевая игра в культурно-нейтральном месте стимулирует работу воображения, создает “новую родину” и облегчает этот процесс. Парадоксально, но скаутинг — западное изобретение — стал средством, через которое незападное самосознание, если не антизападная идентичность, были увековечены для нескольких поколений русскоязычных детей эмиграции. Скаутинг сыграл важную роль в сохранении русского языка и национально-культурной идентичности, соединив скаутскую организацию в диаспоре с предреволюционной Россией.
Юлия Градскова (Содерторнский университет, Швеция) представила доклад “Советский детский сад: между идеологией и повседневностью (1970—1980)”. Ее выступление было посвящено анализу изменяющихся представлений о “хорошем” родительстве, а также преимуществ и недостатков государственных учреждений дошкольного образования в период позднего социализма. Доклад основывался на архивных документах и публикациях журнала “Дошкольное воспитание” 1970—1980-х годов. Советская интерпретация “детства”, по мнению автора, в этот период в значительной степени продолжала основываться на сельских традициях, в ребенке видели скорее будущего работника, чем объект заботы и образовательных устремлений родителей. Централизованный контроль советского государства стремился к универсализации условий воспитания детей в детских дошкольных учреждениях, при этом особое внимание было обращено на экономическое состояние детских садов и на квалификацию сотрудников. В 1980 году 65% детей в возрасте до шести лет посещали детские дошкольные учреждения. Однако начало политических и социальных реформ в России оказалось связано с дискурсами “возвращения женщины домой” с целью повышения заботы о детях в семье.
Секция 2 носила название “Возрасты детства и традиции воспитания. Этология и этнология детства”. Модераторами выступили М. Тендрякова и А. Ожиганова. В контексте этой секции неоднократно звучала мысль о необходимости междисциплинарного подхода к исследованиям ребенка и детства. И сама работа секции с активным обсуждением докладов участвовавшими в ней историками, этнографами, психологами, педагогами и этологами в значительной степени являла собою междисциплинарный brain storm на тему детства.
Этология была представлена немецкими коллегами из Эрланген-Нюрнбергского университета У. Кребсом и Дж. Форстер.
Доклад Уве Кребса назывался “Уточнение Арьеса и де Моза по данным антропологии: культурная и “природная” истории детства”. Как этолог, Кребс уделил особое внимание пониманию детства с точки зрения эволюционной биологии человека. Новорожденный нуждается в опеке более продолжительной и сложной, чем детеныш примата, что связано с генетически фиксированным поведением, основанным на контакте мать — ребенок, то есть на “материнской любви”. Этот механизм, обеспечивающий выживание ребенка (и всего рода людского), появляется на ранних этапах истории человечества и сохраняется по сей день. По биологическим критериям, детство завершается в возрасте шести лет, и это в два раза дольше, чем детство шимпанзе. Долгое детство и продолжительная юность (до 21 года по биологическим критериям) — это видовая особенность человека. Поэтому, что бы ни писал Ф. Арьес об “открытии детства” в XVI веке и как бы ни определял де Моз детство как “кошмар, от которого мы начинаем освобождаться”, — в истории человечества не могло быть периода, когда детства вообще не замечали, когда взрослые не проявляли заботы о детях. Трудное, непродолжительное, но детство было всегда. У. Кребс выделил два основных этапа детства (от рождения до первых самостоятельных шагов и затем до начала пубертатного периода) и показал на богатом кросскультурном материале, что основное содержание детства на этих этапах в принципе универсально.
В докладе “Воспитание детей в свете этологических и эволюционных исследований” Джоанна Форстер подняла вопрос об эволюционных предпосылках необходимости заботы и внимания со стороны взрослых и о самых ранних в истории человечества свидетельствах воспитания детей. Обращаясь к палеоантропологическим и археологическим данным, Дж. Форстер привела прямые и косвенные свидетельства существования неких форм передачи знаний и навыков: традиции изготовления орудий; палеолитическое искусство и пещерная “живопись”; специфически человеческие социальные отношения с маркировкой социальных статусов и другое. Без передачи знаний и воспитания эти культурные традиции не могли бы поддерживаться. В то же время продолжительное детство и способность к обучению стали частью новой гибкой и высокоадаптивной стратегии выживания рода Homo.
В свете этологии по-новому видятся проблемы современного детства: долгое обучение, навязанные и невостребованные знания, информационные перегрузки — все это в корне меняет содержание того пластичного, запрограммированного самой природой Homo sapiens периода жизни, который мы называем детством. Образы детства бесконечно разнообразны, но детство не столь гибко, как нам кажется, и нельзя покушаться на него при помощи новейших технологий, раньше времени вовлекая детей во взрослую жизнь.
В докладе “Детство: этнологи, социологи и антропологи во Франции” Ж.Р. Фильо (Лионский университет) подробно представил общеметодологические вопросы понимания детства современными французскими исследователями. Существует ли детская культура? Что такое “горизонтальная социализация” от детей к детям? Какую позицию должен занимать исследователь детства — включенного наблюдения или наблюдения “с хорошего расстояния”? При всей неопределенности понятия “детство” и размывании границ между возрастными категориями в наше время оно поддерживается “политикой детства”, культурной продукцией и маркетингом. Детей воспринимают все более серьезно, от них ждут социальной активности и стремятся услышать их мнение. В 1994 году был создан даже “Парламент детей”. Как особую тему Ж.Р. Фильо выделил перспективность соединения современной школы и искусства, работы в школах не только профессиональных педагогов, но и представителей творческих профессий, художников и актеров.
Исследование А.А. Ожигановой (Институт этнологии и антропологии РАН) “Формирование тела младенца в современных медицинских и альтернативных оздоровительных практиках” — это взгляд антрополога на современные прак
тики ухода за новорожденными и детьми. Официальная педиатрия ставит во главу угла защиту ребенка от болезней. Альтернативные же медицинские практики видят в новорожденном “недоделанное существо”, которое нужно правильно “сотворить”. Для этого предлагаются новые методы — водные роды, обучение младенцев плаванию и нырянию, закаливание и моржевание, бейбийога, которые, как считается, напрямую связаны с развитием исключительных интеллектуальных, сенсорных и духовных способностей. По мнению исследовательницы, воспитательные практики неразрывно связаны с утопиями Нового времени и идеями совершенствования человечества. В заключение докладчица поставила вопрос о неоднозначном влиянии подобных нетрадиционных методик воспитания не столько в плане здоровья, сколько в плане социальной адаптации их воспитанников и их дальнейшей судьбы в мире, далеком от утопий.
Психология была представлена докладом А.С. Обухова, посвященным факторам, влияющим на содержание образа “своего” и “чужого” у детей — представителей различных культур, и докладом А.В. Черной, поделившейся результатами исследования детской игровой культуры.
В докладе А.С. Обухова (Москва, МПГУ) “Образ “своего” и “чужого” мира у детей современных традиционных культур России” обсуждались особенности образных представлений у детей, проживающих в различных регионах России. Материалы для исследования были собраны во время экспедиций в отдаленные селения Русского Севера, Алтая и других регионов. Докладчик анализировал парные рисунки детей на темы “мой мир” и “чужой мир”, а также рисунки на темы “мое будущее” и “будущее моего селения”. В ходе исследования была показана высокая степень взаимосвязи нарисованной детьми картины мира с социальными особенностями селений и географическим контекстом проживания. Чем более селение изолировано, тем менее разнообразны типы противопоставления “своего” и “чужого” мира. Этническая составляющая идентичности явно выражена только в условиях биэтничного или полиэтничного контекста проживания. В биэтнических условиях проживания четко выражены такие аспекты социальной идентичности, как этничность, религиозность, региональность.
Свой доклад “Предметный мир игровой культуры: исторический контекст отношений взрослого и детского миров” А.В. Черная начала с парадоксальности игрушки: игрушки архаичны и современны; неизвестно, какому миру они изначально принадлежали — миру взрослых или миру детей; они могли использоваться и как культовый предмет, и как детская забава. А.В. Черная рассмотрела развитие предметного мира игровой культуры на основных этапах истории — в древности, в Средневековье, в новейшей истории и в современности. Одна из основных тенденций развития — это “захват” взрослыми мира игры. Со Средних веков игрушки начинают использоваться в качестве дидактических материалов. Взрослые все более идеологизируют и педагогизируют игрушечный ассортимент. Игрушка становится зеркалом идеалов взрослого мира. Появляется промышленное производство игрушек. Превратившись в товар, игрушки формируют потребности и интересы ребенка, а также приобретают статус вещей, регулирующих отношения в группе сверстников.
Этнографии карельского детства и детского труда был посвящен доклад О.П. Илюхи (Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра РАН, Петрозаводск) ““Лишние рты” и “кормильцы”: детский труд в карельской семье и за ее пределами в конце XIX — начале XX вв.”. О.П. Илюха описала раннее приучение ребенка к труду в карельских крестьянских семьях, отметила отсутствие телесных наказаний (распространенных у русских крестьян), выделила основные этапы детства у карелов. Особое внимание автор уделила отходничеству — уходу из родного села на заработки, в основном на лесозаготовки, рыбный промысел или “в учение” в ремесленные мастерские. Широкое распространение отходничества сопровождалось многими негативными последствиями. Оно выключало ребенка из традиционной системы социализации, вело к разрыву с семьей и забвению традиций, к росту детской преступности, к высокой заболеваемости “болезнью социальных сумерек”, туберкулезом. Свой доклад О.П. Илюха сопровождала показом уникальных фотографий карельских крестьянских детей и их быта в ХIХ — начале XX вв.
Секция 3 называлась “Образы детства в искусстве и литературе”. Модераторами выступили О. Мяэотс и А. Сальникова. На этой секции был представлен широкий анализ разнообразных текстов о детях и детстве.
Доклад О.Н. Мяэотс (Москва, ВГБИЛ) “Детские книги о советском прошлом” представлял собой исследование того, как в детской литературе последних лет отражается столь глобальное событие конца ХХ века, как крах коммунистической системы. О.Н. Мяэотс сравнила книги Петера Сиса (Peter Sis. “The Wall”), “Детство Левы” Бориса Минаева (2001) и “Приключения Джерика” Натальи Нусиновой (2006). Каждый из авторов дает свое видение советского детства, но все они находятся в кругу одних и тех же вопросов: как домашнее воспитание входило в противоречие со школьным, как спадала романтическая пелена с глаз, как попадали в опалу близкие, как люди сопротивлялись режиму и что такое “неучастие” в политике. “Советское детство” — сложное, противоречивое явление; это лишь первые попытки понять прошлое, и, что важно, понять его через призму детства.
М.С. Костюхина (РГПУ им. А.И. Герцена) в докладе “Дом Державина и детский патриотический текст” рассказала об инициированных А.С. Шишковым славянофильских проектах по созданию нравственно-патриотического канона в книгах для семейного чтения. Местом чтения духовно-патриотических текстов был петербургский дом Державина на Фонтанке, где с 1811 по 1816 год проходили заседания “Беседы любителей русского слова”. В 1830—1840-х годах новый проект создания “истинно русской” книги для детей также был связан с домом Державина. “Полезное чтение для детей” было предложено родственницей Державиных, Ярцовой, и воплотило в себе ту патриотическую идеологию, которая утверждалась в русском обществе 1830—1850-х годов. Имя великого поэта придавало воспеваемым патриархальным ценностям статус общенациональных идеалов.
“Визуальному” тексту (в широком, лотмановском понимании “текста” культуры) елочных игрушек был посвящен доклад А.А. Сальниковой (КГУ, Казань) “О детском “прочтении” советской елочной игрушки как визуального текста”. Возвращенные в середине 1930-х годов, рождественские/новогодние елки должны были стать символом нового советского нерелигиозного праздника. Сальникова попыталась проследить, как складывался советский визуальный елочный канон в рамках некоего легитимированного имперского дискурса, обращенного к детям и выступавшего важнейшим средством их воспитания. Речь в докладе шла о создании особой советской елочной иконографии — изображении и воплощении в елочной игрушке типических образов большевистского политического искусства, адаптированного к детскому восприятию. В докладе А.А. Сальниковой елочная игрушка — это и источник по истории советского детства, и символ новой советской действительности.
О. Бухина (American Council of Learned Societies, Нью-Йорк) обратилась к анализу образа сироты в англоязычной и русской детской литературе, назвав свой доклад “Чего может добиться гадкий утенок: психологический портрет сироты в детской литературе”. В докладе был дан краткий обзор разнообразных литературных источников и жанров, где фигурируют дети-сироты, от волшебных сказок и сказаний до произведений Ш. Бронте, Ч. Диккенса и Дж. Роулинг. Неизменный интерес к образу сироты Бухина, будучи психологом, объяснила при помощи трансактного анализа Э. Берна и понятия “внутреннего ребенка” (который живет в каждом из нас и нуждается в защите и покровительстве). Докладчица показала, как произведения, написанные в разных странах и в разные исторические периоды, по-разному рисуют стратегии счастья и успеха, образы сироты, а также ожидания социума, сулящие ему торжественную победу или горькое поражение.
К образу ребенка-иностранца обратилась М.Р. Балина (Иллинойский университет Везлиен, Блумингтон), выступившая с докладом ““Все флаги в гости будут к нам”: эволюция образа ребенка-иностранца в советской детской литературе”. Детский литературный канон описания “иностранного гостя” начинает складываться уже в 1920-е годы: это обездоленный и угнетаемый сирота, образ которого контрастирует с образами “счастливого советского детства”. Он признает социальное превосходство своего ровесника, живущего в стране победившего социализма, где “все лучшее — детям”. Цвет кожи и иная расовая принадлежность — не повод для дискриминации, напротив, они несут дидактический посыл: главное — это классовая и идейная близость трудящихся всего мира. В дальнейшем в произведениях Л. Кассиля, С. Маршака, Л. Воронковой советским детям отводится роль хозяев, в то время как их иностранные ровесники выступают в роли восторженных гостей. Ребенок-иностранец никогда не выступает как чужак, в то время как иностранец-взрослый — зачастую воплощение чуждой идеологии. Этот канон в описании ребенка-иностранца был столь сильным, что даже в хрущевскую оттепель не было сделано ни одной попытки отступить от него.
С.Г. Леонтьева (Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств) представила исследование детской беллетристики, публиковавшейся с 1919-го до начала 1930-х годов. Ее доклад назывался ““Дети раньше и теперь” в пионерской книге 1920-х годов”. Ключевая оппозиция “раньше и теперь” определяла основную направленность детской послереволюционной литературы. Маленьким читателям нужно было показать, насколько к лучшему изменилась жизнь. Идеологически востребованными оказались произведения, где описывалась тяжелая доля детей до революции: трагическая участь крепостных детей; чеховские “ваньки”, работающие по найму; “гавроши”, принимающие активное участие в революции. В начале 1920-х годов появляется новый жанр — “красное приключенчество”, и новый герой, ребенок, который ищет подвига и легко путешествует по разным странам. Однако уже в конце 1920-х годов образы военных героев, легких и авантюрных, отживают свой век, на них обрушивается педагогическая критика, они подают плохой пример, дети бегут из дому в поисках приключений. В начале 1930-х годов становится востребованным образ героев мирного строительства, и в детской литературе наступает период бытописания в изображении пионерской повседневности.
В докладе Л. Рудовой (Помона-колледж, Клермонт) “Новые литературные герои нового детства (по материалам детских детективов)” была проанализирована популярность детских детективов, нараставшая с середины 1990-х годов. Рудова отметила, что это не столько новый жанр, сколько “любимый бастард” детской литературы, напомнив о произведениях советской детской классики, написанных в детективно-приключенческом духе. Новый детский детектив остался жанром глубоко дидактическим, построенным на противопоставлении моделей правильного и неправильного социального поведения. Секрет его популярности, по Рудовой, в том, что он отражает реалии современного постсоветского общества и активно проповедует систему ценностей среднего класса, где гламур соседствует с патриархальными вкусами, а образование и целеустремленность необходимы для достижения материального благополучия. В конце такого детектива преступники бывают наказаны и общественный порядок восстановлен, как того требует вкус среднего класса. Именно этот жанр оказался лучшим зеркалом современности для постсоветского юного читателя.
Теме взаимосвязи между нашим пониманием детей и детства и образами ожидаемого будущего был посвящен доклад С.Н. Майоровой-Щегловой (РГГУ, Москва) “Детство будущего: конструирование образа в произведениях современных писателей-фантастов”. Автор доклада проанализировала тридцать шесть произведений социальной фантастики второй половины XIX — начала XX вв.
и выделила пять возможных сценариев детства будущего: дети — надежда мира; дети — те самые новые люди, при которых мир изменится к лучшему; дети — негативный продукт общества потребления, не знающего ни любви, ни семейных отношений; дети — посредники в общечеловеческих делах, выступающие в роли спасителей человечества; дети — инициаторы разрыва между поколениями и восстания против старших. Фантастика не только привлекает внимание к тем явлениям жизни, которые сегодня едва различимы, однако могут иметь серьезные отдаленные последствия, но и оказывает своеобразное влияние на представления социума о возможных переменах в обществе, в частности об изменениях детства в ближайшей и отдаленной перспективе.
Судьбе самой детской литературы в СССР и ее авторов, а также прототипов героев их произведений были посвящены доклады И.В. Кондакова и И.Н. Арзамасцевой.
И.В. Кондаков (РГГУ, Москва) представил свой доклад “Выбираясь из Убежища… (детский дискурс русской литературы между советским и постсоветским)” как культурологическое осмысление детской литературы. Речь шла о формировавшемся в 1920-е годы представлении о детстве как убежище от тоталитаризма. В детской литературе нашли себе приют Хармс, Чуковский, Олейников, отчасти Заболоцкий. Произведениям этих авторов, хоть и адресованным детям, присущи многослойная структура и свой иносказательный язык. Якобы простодушные и наивные детские сюжеты в различных ракурсах прочтения обретают совсем недетские смыслы, поднимаясь на уровень противостояния советскому режиму и философских обобщений. Выход же из убежища в этом контексте Кондаков связал с возвращением к простодушной детской литературе.
В связи с отсутствием одного из заявленных докладчиков в программу секции было включено сообщение И.Н. Арзамасцевой (МПГУ, Москва) “Чердак и чудовище. О прототипах сказки А. Толстого “Золотой ключик””. Кратко рассмотрев две широко известные версии прототипов этого “нового романа для детей и взрослых” (версию М.С. Петровского и версию М. Липовецкого), Арзамасцева предложила свою версию прототипов героев приключений Буратино. Среди персонажей театрально-литературной среды 1930-х годов, которые могли бы вдохновить Толстого, Арзамасцева называет главу Госиздата А.Б. Халатова, бывшего руководителя продразверстки и главного снабженца Красной армии при Троцком, который возглавил созданный при отделе распространения книг детский кукольный театр, и актеров этого театра, часть из которых, уйдя от Халатова, приняла участие в создании нового кукольного театра С. Образцова.
На закрытии конференции В.Г. Безрогов предоставил слово модераторам секций — А.В. Черной, М.В. Тендряковой, О.Н. Мяэотс, А.А. Сальниковой и А.Ю. Рожкову, которые подвели итоги работы. Были выделены два глобальных направления в изучения детства, представленные на конференции: внутренний мир ребенка и его семьи, его оценки, переживания, отношения со взрослыми — о чем можно судить на основании эго-документов; а также взаимодействие ребенка и государства (через учебники, детскую литературу, мультфильмы, детский сад, школу, законодательство). При этом было отмечено, что второе направление на конференции существенно превалировало.
В заключительном слове В.Г. Безрогов отметил, что в отечественной истории детства создается если не уникальная, то, по крайней мере, интересная ситуация, когда молодость этой дисциплины в нашей стране позволяет учесть опыт, набиравшийся в европейской науке десятилетиями. В современном контексте тема детства обретает такой масштаб, что уже не может вместиться в рамки какой-либо обособленной дисциплины. Прошедшая конференция по истории детства была междисциплинарной и по постановке исследовательских задач в большинстве докладов, и по представительству различных областей гуманитарного знания. Она стала важной вехой в осмыслении собственного наследия и в понимании зарубежного опыта.
Особо было подчеркнуто, что в ряде докладов на разных секциях тема детства связывалась с перспективами будущего человечества. Через отношение к детям, через образ идеального ребенка Руссо или андроидов из Нефшателя, через практики воспитания и ухода за младенцами, через образы детей в детской литературе, и особенно в фантастике, общество пытается заглянуть далеко вперед и, перефразируя Р. Брэдбери, угадать, что делать, прогнозировать ли свое будущее или предотвращать его.
М.В. Тендрякова, А.Ю. Рожков
____________________________________
1) Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 1999.