IV Мандельштамовские чтения (Чердынь, 31 мая — 4 июня 2009 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2010
МИРЫ О. МАНДЕЛЬШТАМА
IV Мандельштамовские чтения
(Чердынь, 31 мая — 4 июня
31 мая — 4 июня 2009 года в городе Чердыни Пермского края состоялся международный научный семинар «Миры О. Мандельштама. IV Мандельштамовские чтения», посвященный 75-летию чердынской ссылки поэта. Семинар был организован и проведен кафедрой русской и зарубежной литературы Пермского государственного педагогического университета совместно с Мандельштамовским обществом, при финансовой поддержке гранта РГНФ («РК 2009 Урал: Пермский край» № 09-04-82480гу), Министерства культуры и массовых коммуникаций Пермского края, администрации Чердынского муниципального района.
Четыре заседания семинара предполагали разнообразие тематики, но в каждом из них проявилось стремление к более глубокому прочтению единого мандельштамовского текста и выявлению связей с жизнью, идеями, культурой и литературой первой трети ХХ века.
Первое заседание было посвящено «уральскому тексту» в жизни и творчестве О. Мандельштама — короткому и недобровольному пребыванию поэта на Урале, почти не оставившему фактических свидетельств, но оказавшему длительное и значительное воздействие на все его последующее творчество.
Описание особенностей места и времени мандельштамовской ссылки было представлено в докладе Г. Чагина (Пермь) «Чердынь и чердынский край в 1930-е годы». Особый интерес слушателей вызвали данные о количестве и составе ссыльных, а также приведенные записи из журнала посетителей чердынского музея, не столько содержащие впечатления об экспозиции, сколько передающие стремление сообщить о месте своего нахождения и оставить эфемерный знак своего существования.
П. Нерлер (Москва) в докладе «Мандельштам в Чердыни» описал путь Мандельштама на Урал, пытаясь воссоздать с помощью доступных документов подробности чердынской жизни четы Мандельштам, и представил изданную им к семинару книгу «Осип Мандельштам и Урал. Стихи. Воспоминания. Документы»8.
Ю. Фрейдин (Москва), выступавший с докладом «Осип Мандельштам в Чердыни тридцать лет спустя (по материалам экспедиции 1985 года)», вспомнил, как с только что вышедшим томиком стихов Мандельштама, свидетельствующим о легальности предпринимаемых усилий, собирал сведения о тех, кто определял ссыльную судьбу поэта (например, отправлял телеграммы Н. Бухарину о его болезни). Лейтмотивом выступления звучало сожаление о том, чего мы не знаем и что вряд ли сможем узнать. К перечислению этих моментов подключились другие участники семинара. Список мог оказаться бесконечно велик, но получил неожиданное завершение. Елена Ивановна Пушвинцева, потомственный краевед и библиотекарь, рассказала о том, что слышала от своих родных, и в частности от тетушки Марии Ивановны Юдиной (умершей в 1986 году), которая работала в больнице шеф-поваром. Из ее рассказа следовало, что после попытки самоубийства Мандельштамов поселили в отдельном домике, выходящем окнами на покойницкую, и готовили для них специальный обед. Такая забота, возможно, была вызвана телеграммой об изменении приговора и праве выбора места ссылки — ничего подобного в практике местного коменданта, очевидно, не случалось. С разрешения дочери М.И. Юдиной, живущей теперь в Нью-Йорке, Е.И. Пушвинцева передала музею мыльницу и рукомойник, которыми пользовались Мандельштамы. Выяснилось, что проводить научный семинар там, где происходили изучаемые события и где могут найтись старожилы, еще помнящие о них, крайне плодотворно для фактографии. Так, дополнительные сведения обнаружились в книжке из музейной библиотеки, изданной в Москве мизерным тиражом. Это «Дневник ссыльного большевика (1933—1935)» Василия Кураева, который отбывал ссылку в Чердыни в том же, 1934 году. Приглашенный на семинар пермский журналист Ян Кунтур, давно интересующийся всем, что связано с Мандельштамом и задетый перечислением того, что узнать невозможно, уже после завершения семинара предпринял попытку разыскать архив больницы, который, как считалось, был целиком погублен пожаром, и установил некоторые неизвестные раньше факты.
В заключение первого заседания Н. Поболь (Москва) рассказал о сотрудничестве Мандельштама с екатеринбургским журналом «Товарищ Терентий».
Заседание второго дня было посвящено проблеме классической — анализу интертекстуального пространства О. Мандельштама.
О. Лекманов (Москва) вместо заявленной темы «Еще раз о “Стихах о Неизвестном солдате”» посвятил свое выступление тотальному комментарию «Египетской марки». Сам принцип тотального комментария, по Лекманову, предусматривает не только и не столько поиск «подтекстов» (К. Тарановский) в предшествующей и современной Мандельштаму литературе, сколько выявление реалий, способных послужить толчком для поэтического отклика. Источником стали газетные публикации, позволяющие ощутить атмосферу времени. Если интертекстуальный подход освящен авторитетом самого Мандельштама — «На вопрос, что хотел сказать поэт, критик может и не ответить, но на вопрос, откуда он пришел, отвечать обязан…», — то возможность превращения газеты в интертекстуальное пространство вызывает сомнение. Во-первых, потому, что далеко не всегда реалия может служить наращиванию смысла и более глубокому пониманию художественного текста. Во-вторых, воздействие газетной публикации, в отличие от поэтических аллюзий, как правило, текстуально недоказуемо. Вместе с тем, обращение к публицистическому материалу создает культурный (или некультурный, если говорить о газетах той поры) фон, который со временем становится все более необходимым для понимания любого художественного текста. Выход за пределы герметического и интертекстуального чтения свидетельствует об ощущении исчерпанности этих методик и поиске иных аналитических подходов. Итог обсуждению проблемы подвел Л. Кацис, призвав не абсолютизировать и не игнорировать любой из способов, открывающих доступ нового понимания.
М. Мейлах (Страсбург) исследовал вопрос о причинах интереса Мандельштама к образу Ф. Вийона, выявив близость биографических мотивов — незаконченное образование, разночинство, бунтарство, изгнанничество, собственное осмысление католицизма.
Л. Кацис (Москва) в докладе «Воронежские
писатели о Мандельштаме
Темой выступления А. Кобринского (Санкт-Петербург) стало отношение Вл. Гиппиуса — декадента, символиста, учителя О. Мандельштама в Тенишевском училище — к акмеизму, высказанное в неопубликованных статьях «Учителя и ученики», «Тоска по жизни», «Отчаявшиеся и очарованные» (1913). В том же году в статье «Литературная суета» (газета «Речь») Вл. Гиппиус высказал мысль о том, что важна не принадлежность поэта к тому или иному литературному направлению, но сама его личность, находящая выражение в произведении искусства. Критерием художественности для него являлась искренность, противопоставленная риторике и «позе».
Тема искренности и подлинности была подхвачена С. Гольдбергом (Атланта), который сослался в своем выступлении на книгу «Искренность и подлинность» («Sincerity and Authenticity») Лионеля Триллинга, проследившего историю и функционирование этих понятий в западной литературе. По Триллингу (в интерпретации С. Гольдберга), «подлинность» предполагает более глубокое нравственное переживание и более острое осознание собственного «я», чем «искренность», и потому ориентация на «подлинность», с одной стороны, отрицает искусство как «подделку» реальности, с другой, служит его «темным источником».
С. Гольдберг использовал эти термины скорее как синонимы, отдавая предпочтение более «емкому» слову «подлинность» и предполагая, что проблема подлинности поэзии Блока какое-то время имела для Мандельштама большое значение, поскольку различие символизма и постсимволизма осмыслялось им как изменение природы искренности и подлинности в поэзии. Для Блока подлинность произведения была обусловлена предельной откровенностью («искренностью») художника и его верностью идеальному началу, по отношению к которому недопустима ирония. С его точки зрения, стихам, например, Н. Минского недостает искренности «исповеднического» характера и потому они не могут считаться великими. С точки зрения Мандельштама, «искренность книги Белого — вопрос, лежащий вне литературы», а откровенность — не та категория, с которой к литературе следует подходить. Для Мандельштама подлинность относится к сфере реализации поэтического текста, к литературной подлинности. Его мерило подлинности произведения — тот предвосхищающий стихотворение «звучащий слепок формы», который поэт должен воплотить.
По Гольдбергу, понятие подлинности у Блока, являясь результатом искренности-откровенности, вполне укладывается в концепцию Триллинга. Такая подлинность является этической характеристикой личности поэта, а не его произведений, которые значимы в качестве маркеров его духовного становления. У Мандельштама искренность определяется единством поэтической личности и является производным той подлинности, которая составляет суть поэзии, верность произведения самому себе. Тогда вопрос об этике приобретает первостепенный характер.
Доклад С. Гольдберга вызвал самые острые споры. Речь шла о неполном соответствии понятий аутентичности и подлинности; о невозможности убедительного сопоставления, поскольку Мандельштам, полагая искренность внелитературной категорией, практически не употреблял этого слова, и, наконец, о научной неизмеримости и недоказуемости критериев искренности и подлинности, обрекающих их на оценочное существование. Искренним может быть и откровенное позерство. Как показал А. Кобринский, это прекрасно понимал Вл. Гиппиус, рассматривая понятие искренности скорее в этическом, чем в эстетическом, плане (не в стихах, а в самоубийстве И. Игнатьева он оценил искренность без «позы») и, более того, демонстрируя «безжизненность» именно эстетического совершенства новой поэзии. Вместе с тем, интерес к этой проблеме в русской философии и поэзии начала ХХ века обеспечивает закономерность обращения к подобным категориям, намечая путь формирования еще одного критерия для различения символизма и постсимволизма.
«Точнее всего поэзию Мандельштама характеризует Мандельштам-эссеист» — с такого утверждения начал свой доклад «Два эха: Автореминисценции в стихах О. Мандельштама» Г. Кубатьян (Ереван). И само выступление участники конференции оценили как эссеистическое, не претендующее на особую глубину. Действительно, Г. Кубатьян говорил о характерности для Мандельштама повторов и самоцитат — явлении, давно и неоднократно отмеченном и частично проанализированном. Но автор исследования предпринял действительно тотальный анализ словесных перекличек, которым, по его словам, «нет аналогий в русской поэзии, ни близких, ни самых отдаленных», и показал, как «ближнее» эхо определяет единство книг, а «дальнее» (отдаленные по времени переклички) — единство мандельштамовского текста. Интересно и заслуживает развернутого исследования замечание о единстве природы словесных повторов «двойчатками» и «тройчатками» — мини-циклами О. Мандельштама.
Третье заседание, под названием «Семантическая поэтика О. Мандельштама — методики анализа», началось докладами А. Фэвр-Дюпэгр (Париж) об отношении к историческому времени и музыке Б. Сандрара и О. Мандельштама и Э. Эпельбойн (Париж) о Мандельштаме и Платонове. Общим для этих выступлений было то, что речь шла не о заимствованиях и влияниях (нет сведений, что Сандрар и Мандельштам были знакомы или слышали друг о друге, а Мандельштам и Платонов, хотя и соседствовали по дому Герцена, вряд ли были близки), но о «совпадениях», обусловленных средой, временем, чувством истории, некой общностью корней и натур.
Одним из сближающих Сандрара и Мандельштама моментов А. ФэврДюпэгр считает музыку. Не только потому, что Мандельштам — сын пианистки, учившийся игре на фортепиано, а Сандрар мог играть на фортепиано и на органе, но потому, что музыка стала героем их прозы: «Египетской марки» Мандельштама и «Дан Яка» Сандрара. Действие обоих произведений происходит в Петербурге начала ХХ века (Сандрар в 1905—1906 годах жил в Петербурге), в преддверии войн и революций. Музыка, основанная на так называемом legato, наделена способностью восстанавливать единство времени и его непрерывную «длительность» (А. Бергсон).
С точки зрения Э. Эпельбойн, Мандельштам и Платонов были близки по манере жизненного и литературного поведения, по способности сохранять трезвый взгляд на действительность, чувствовать масштаб исторической трагедии и говорить о ней, по ощущению слова и свободе обращения с ним.
В докладе Н. Петровой (Пермь) «“Хочу” и “не хочу” в поэзии и прозе Мандельштама» рассматривалась проблема свободы и своеволия на фоне русской литературной традиции. Ю. Кудряшова (Пермь) анализировала семантику образов Лии и Рахили в их соотношении с «природой слова» в поэзии О. Мандельштама, где Лия репрезентирует его «звучащую», «говорящую», «деятельную» и «разумную» «плоть» (Мандельштам).
Очередной спор спровоцировал доклад А. Житенева (Воронеж) «Оскорбленный и оскорбитель: эстетика вызова в прозе О. Мандельштама». Автором была предпринята попытка осознания эстетической формообразующей функции мандельштамовских «выпадов» и выявления механизма его диалогической поэтики, призванной породить и утвердить собственную позицию. Процесс перехода мандельштамовской «литературной злости» из «благородной зависти, шутливого неуважения» в энергию «обиды и самозащиты» А. Житенев рассматривает как результат обусловленной временем несостоятельности партнера по диалогу, той «полуобразованной интеллигентской массы», с которой у Мандельштама не находилось общего языка. Интересны были рассуждения о природе понимания «стыда» у Мандельштама; о смысловых оппозициях анекдота и казни, скандала и катастрофы, самосуда и дуэли; о речевой технике, призванной вправить искаженные смыслы. Естественно, в центре внимания докладчика оказалась «Четвертая проза», где проступает, с точки зрения Житенева, антимещанский пафос, свойственный всему Серебряному веку, но теперь обращенный против разрастающейся советской пошлости. В изящно выстроенной конструкции доклада многие вопросы остались непроясненными. Например, как принципиальное неприятие «тупых мещан, слащавых мечтателей о западной “роскоши”» коррелируется с любовью Мандельштама к «буржуазному европейскому комфорту», никак не препятствующему духовному росту? Или почему антимещанский пафос свидетельствует о принадлежности к модернизму, если известно, что в не меньшей степени он присутствует и в романтизме, и в реализме XIX века? За словами Мандельштама о «так называемой порядочности» буржуазной культуры явно слышны слова Флобера («Я называю именем буржуа всякого, кто мыслит низменно») или одного из героев Золя («Ну и сволочи же эти “порядочные люди”»). Так же не бесспорен тезис о «теснейшей связи Мандельштама с эстетическими построениями модернизма» («вполне образцовый модернист», по С. Гольдбергу). Более продуктивным для исследования специфики мандельштамовского творчества и многослойной культуры ХХ века представляется давнее определение И. Семенко: «Модернист без модернизма».
Доклад не приехавшей на конференцию Л. Пановой (Лос-Анджелес) «Дантовско-петрарковский канон Прекрасной Дамы: <Стихи к Н. Штемпель>» был прочитан по ее просьбе О. Лекмановым. Смысл его состоял в том, что Мандельштам, причисляя Штемпель к лику Прекрасных Дам, впервые в своей дантописи обращается к символистской традиции, предпочитавшей «Новую жизнь» «Божественной комедии»). Привлекая, кроме дантовского, и другие подтексты (Петрарка, Пушкин, Некрасов), Л. Панова рассмотрела эти стихи как мини-цикл, построенный на мегасценарии любви-жизни-смерти и разыгранный в мужском и женском вариантах.
На последнем заседании были представлены сообщения О. Шамфаровой (Москва) о нотографии Мандельштама, а также П. Нерлера и О. Лекманова о работе над Мандельштамовской энциклопедией, воссоединенным интернетархивом, новым собранием сочинений и созданием музея О. Мандельштама
В первый день семинара, посвященного пребыванию Мандельштама в Чердыни, состоялось торжественное открытие новой (старая, установленная подмосковными школьниками, практически разрушилась) мемориальной доски на здании больницы, где лежал Мандельштам. Доску открывали глава Чердынского муниципального района Ю.И. Чагин, глава Чердыни С.В. Мистрюков, ответственный за исторические памятники и инициировавший это событие, а также председатель Мандельштамовского общества П.М. Нерлер. Экскурсионная программа семинара включала в себя осмотр музеев Чердыни, Ныроба, Усолья, лагеря-мемориала политзаключенных «Пермь-36».
Наталия Петрова
____________________________________
8) М.: Петровский парк, 2009.