(Принстонский университет, США, 5—17 мая 2009 г.) (пер. с англ. А. Маркова)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2010
Конференция
“ТОТАЛИТАРНЫЙ СМЕХ:
КУЛЬТУРЫ КОМИЧЕСКОГО ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ”
(Принстонский университет, США, 15—17 мая 2009 г.)
С 15 по 17 мая 2009 года в Принстонском университете проходила междисциплинарная конференция, в которой приняло участие двадцать семь докладчиков из разных стран. Программа конференции “Тоталитарный смех: культуры комического при социализме” была насыщенной: кроме заявленных участниками сообщений прозвучал пленарный доклад и прошло обсуждение документального фильма.
Международный форум, посвященный социокультурным и историческим проблемам изучения России, Восточной Европы и Евразии, проходит в Принстоне уже в третий раз; две предыдущие конференции назывались “Локус Евразии” (2007) и “Боль слов” (2008). Энергичная организаторская деятельность Сергея Ушакина позволила собрать в университетской аудитории имени Аарона Барра (названной так, конечно же, в честь второго президента Принстонского университета, а не в честь его сына Аарона Барра-младшего, политика, известного убийством на дуэли одного из отцов-основателей американского государства Александра Гамильтона) многих специалистов. Хорошая организация способствовала междисциплинарным обсуждениям и продуктивной работе мысли, и даже зеленый лесистый Принстон на исходе весны благоволил начинанию. Единственный недостаток организации — отсутствие единого названия для серии конференций, в ряду которых эта была третьей. Чтобы расширить аудиторию и обеспечить максимальный резонанс, организаторы разместили материалы конференции в свободном доступе1.
Конференция была посвящена “тоталитарному смеху”. Однако подзаголовок на английском языке — “cultures of the comic under socialism” — заставляет задуматься над тем, что кроме тоталитарного смеха “сверху” бывает еще и антитоталитарный смех “снизу”. В анонсе конференции организаторы попытались обозначить, какие возможности открывает такая перспектива рассмотрения смеха: “Во все периоды своего существования социалистическая массовая культура активно обращалась к сатире, юмору и комическому жанру, чтобы снискать эмоциональное расположение аудитории. Смех публики, многократно усиленный государственной культурной индустрией, смягчал политическую и социальную напряженность и не только не посягал на репрессивные механизмы и институты власти, но даже служил им поддержкой. Напротив, позднесоветская ирония, как и эстетика гротеска, развивавшаяся в низовой культуре, стала принципом культурного дистанцирования от ценностей социалистического государства”. Анонс завершался списком вопросов, предложенных к обсуждению: “Каким образом государственный социализм трансформирует традиционные жанры и категории комического? Насколько решающую роль сыграла государственная цензура в производстве (или подавлении) тоталитарного смеха? С помощью каких форм вытеснения или конденсации официальная и неофициальная культура достигали комического эффекта? Каким образом соотносятся и взаимодействуют друг с другом эти практические реализации комического? Какие сообщества образовались в процессе производства юмора, связанного с репрессией (в психоаналитическом смысле)? Каковы были механизмы и пути распространения смеховых версий социализма, получившие известность в самых широких кругах? Наконец, какого рода удовольствие обещает, а может быть, даже доставляет тоталитарный смех?” Участники конференции не смогли дать исчерпывающие ответы на все поставленные вопросы, но некоторые решения следует признать весьма убедительными.
Хотя в анонсе ничего специально не говорилось об историческом развитии социалистической смеховой культуры, в течение трех дней был заслушан десяток докладов, благодаря которым стала выявляться ее общая историческая траектория. Так, сообщение Анны Нишневич (Университет Питсбурга) “Смех в опере: случай “Любви к трем апельсинам” С.С. Прокофьева” было посвящено самому раннему периоду развития тоталитарного смеха — первым послереволюционным годам. Нишневич блестяще продемонстрировала, что смех, который появляется в кульминационный момент оперы Прокофьева, полностью соответствует принципам модернистской эстетики — перед нами вид остранения, приковывающего внимание к разоблаченному языку прошлого и возвеличивающего свежий и непредвзятый взгляд на мир. Денис Иоффе (Мемориальный университет Ньюфаундленда, Канада) уточнил близкое понятие смеха, проанализировав эксцентричное повседневное поведение Алексея Крученых как вариант модернистского выстраивания собственной биографии. Модернистский смех, однако, никогда не доминировал в социалистической смеховой культуре, поэтому в сообщениях и в обсуждениях ему не уделялось большого внимания. В завершение своего доклада Нишневич процитировала Сергея Радлова, первого постановщика оперы Прокофьева в Ленинграде, который, превознося опус выдающегося композитора, заявлял: “К сожалению, НОТ [наука о театре] — слишком молодая и неразработанная наука, чтобы мы могли сейчас уже в полную меру оценить колоссальное влияние на человеческую машину таких смазывающих веществ, как смех и ритм. <…> Недалеко то время, когда вводить в человека определенный минимум смеха будет требованием общественной гигиены”2. Пророчество Радлова, знаменующее переход от концепции смеха-освобождения к пониманию смеха как одного из компонентов общественной дисциплины, действительно стало предвестием дальнейшего развития социалистической культуры смеха.
Два доклада, посвященные тридцатым годам, очень близко подошли к научному описанию и теоретическому обсуждению специфики тоталитарного смеха, реализовавшим предвидение Радлова в такой степени, какая ему не могла даже представиться. Доклад Ильи Калинина (Смольный институт, СПб.) был посвящен антропологическим теориям смеха у советских мыслителей: в докладе рассматривалась не только широко известная концепция М.М. Бахтина, но и современные ей концепции О.М. Фрейденберг и В.Я. Проппа. Калинин заявил, что эти теории, возникшие примерно в одно время, могут помочь нам лучше понять смеховую культуру сталинского времени, явленную во всей красе в фильме Григория Александрова “Веселые ребята”. В этой кинокартине насилие и смерть соседствуют с образами изобилия и возрождения в ритуализированном изображении социальных трансформаций и развития производства. В противовес явной тенденции последнего времени рассматривать М.М. Бахтина как ни на кого не похожего теоретика и ниспровергателя основ Калинин заметил, что необходимо учитывать и такой контекст бахтинских идей, как усвоение мыслителем общей культуры тоталитарного смеха. В докладе Наталии Скрадол (Еврейский университет в Иерусалиме) было представлено другое теоретическое осмысление связи действий власти и смеха в сталинском СССР. Наталия Скрадол проанализировала отмеченный в стенограмме “смех” участников пленума ВКП(б) 1937 года, на котором был приговорен к расстрелу Н. Бухарин. По мнению докладчицы, этот смех должен рассматриваться как пример “чрезвычайного положения”, используя термин Джорджо Агамбена. Такой смех становится пограничной территорией, конституирующей и закон, и язык через отделение зоны, в которой эти категории отсутствуют. В обоих докладах смех в СССР тридцатых годов был представлен исключительно как инструмент социального дисциплинирования.
Несколько других докладов были посвящены различным аспектам вышеупомянутого дициплинарного смеха “сверху”. Драган Куюнджич (Университет Флориды, Гейнсвиль) проанализировал скрытые цитаты из “Спящей красавицы” У. Диснея в фильме С.М. Эйзенштейна “Иван Грозный” и пришел к выводу, что шутка режиссера намеренно разоблачает прямую зависимость сталинизма от культуры авангарда. Сталинизм заимствовал идею бегства от неподлинного (через инстанции остранения и смеха), но превратил эту мечту в страшную пародию, требующую массового насилия для осуществления утопии. Стефен Норрис (Университет Майами, Огайо) подробно рассмотрел жизненный путь карикатуриста Бориса Ефимова. Карикатуры и плакаты Ефимова были и орудием политической борьбы, и формой социальной “медицины”, излечивающей пороки общества, а также способом совладания с травматическими аспектами советской социальной и исторической жизни. Ольга Бессмертная (РГГУ, Москва) выступила с докладом о фильме “Веселые ребята”, но пришла к другим выводам, чем анализировавший тот же сюжет Илья Калинин. Для нее фильм Александрова — образцовый пример перехода от комических эффектов модернистского искусства к сталинскому типу комизма. Доклад Ольги Бессмертной вызвал большую продуктивную дискуссию об аксиологии и риторике советских фильмов. Ивана Добривоевич (Белградский институт современной истории, Сербия) поделилась результатом исследования о пропагандистских карикатурах в Югославии после Второй мировой войны и отметила иронию плавного перехода приемов из карикатур против Запада в карикатуры, клеймящие социалистический лагерь. Неринда Кламбите (Университет Майами, Огайо) рассмотрела конструирование “нравственности советского гражданина” в сатирических журналах и газетных карикатурах Литвы позднесоветского времени. Докладчица доказала, что сатира была “мягким” способом пропаганды социалистических моральных ценностей и гражданских норм.
По контрасту с вышеописанной работой над смехом “сверху” другая серия докладов касалась смеха “снизу” — смеха над социализмом. Александра Архипова (РГГУ) рассмотрела эволюцию советских анекдотов о Сталине, задействовав большой круг источников. Докладчица указала на исторические прообразы (иногда уходящие в глубь веков) этих анекдотов и проследила путь развития насмешек над вождем с самого начала, через все годы культа личности, включая послесталинскую эпоху, когда обозначились различные традиции анекдотов в СССР и в эмиграции. Борис Брикер (Университет Вилланова) проанализировал тему “жизни-смерти” в анекдотах о Сталине, сосредоточивших в себе предельные экзистенциальные категории. Сообщение Лауры Ольсон Остерман (Университет Колорадо, Булдер) было посвящено политическим частушкам. Исследовательница представила примеры частушек, записанных во время экспедиций от деревенских жительниц, и отметила, что этот вид фольклора давал самым бесправным членам советского общества хотя бы толику мнимой власти в виде бунта и протеста. Сибелан Форрестер (Суортмор-колледж, Пенсильвания) рассмотрела употребление черного юмора в романах Данило Киша, в которых нашел отражение личный и семейный опыт автора, пережившего репрессии и Холокост. Ироническая неопределенность черного юмора позволила Кишу совершить работу памяти и скорби, при этом не давая окончательных исторических интерпретаций и не претендуя на вынесение однозначных суждений. Параллельно рассуждениям Форрестер Эндрю Хортон (Университет Оклахомы) рассказал в своем докладе об особенностях современного балканского кинематографа — массовое насилие изображается в фильмах последних лет в духе “комической трагедии”, которая становится шагом к будущему социальному примирению. Мариа Ионита (Университет Торонто) проанализировала сатирическую научную фантастику последних лет социализма в Румынии. Докладчица представила расшифровку эзопова языка этих романов: иные миры в ней не так уж далеки от советской Румынии, техника в будущем постоянно ломается, главенствует абсурд, а завышенные планы развития сельского хозяйства вытесняют мысль о действительном социальном процветании: “Репа до горизонта, куда ни простираешь взор!” Джастин Гилл (Университет Альберты, Канада) представила исследование анекдотов, осуждавших советскую политику после вторжения в Афганистан. Эти анекдоты пересекали границы и находили аудиторию в Афганистане и Пакистане, в лагерях беженцев и в среде дипломатов, как бы формируя новый тип сообщества смеющихся. Все эти доклады продемонстрировали, каким образом низовая культура отвечает на тоталитарный смех “сверху”.
Другая группа докладчиков отвергла жесткое противопоставление враждебных друг другу видов политического и социального смеха. Марк Липовецкий (Университет Колорадо, Булдер) представил самый полный теоретический подход к “средней” позиции между официальным и диссидентским смехом. Он проанализировал типаж трикстера в советской литературе, от Остапа Бендера до Винни-Пуха (в интерпретации Б. Заходера), и доказал, что столь частое появление трикстеров — свидетельство широко распространенного цинического отношения к официальным ценностям. Липовецкий заявил, что литературные трикстеры были киниками, в противоположность советским циникам, которые определяли социальный порядок (и его пороки, от мелкого воровства до коррупции и лицемерия официальных заявлений). Киник, как и циник, действует вне принятых норм поведения, предавая официальную культуру, но, в отличие от циника, он не преследует личной выгоды, а пытается превозмочь рутину повседневности, при этом часто разоблачая ложь цинизма. Поэтому трикстер “одновременно подрывает и воплощает советский социальный порядок”. Не стоит и говорить о том, что циничное отношение к официально исповедуемым ценностям социалистической культуры успело достичь за семьдесят лет небывалых масштабов. В докладе Липовецкого речь шла о неуклонном росте кинического смеха в социалистической культуре; более же подробно исторические пути советского кинизма и цинизма были рассмотрены в других докладах.
Жесткое и непримиримое противостояние тоталитарного и диссидентского смеха в ранний советский период завершилось диффузией социальных и культурных принципов в период позднего социализма, относительно более богатый примерами смеха, в которых трудно с точностью определить политическое и социальное значение. Этот компонент работы конференции приобщается к недавним исследованиям дискурсивных структур времен оттепели и застоя. Алексей Юрчак и Олег Хархордин показали, как суровое принуждение к социальной дисциплине в сталинскую эпоху сменилось рассредоточенными механизмами поддержания нормы — коллективная самопроверка, контроль и “социалистическая законность”. Одним из результатов этого общественного развития явилось распространение альтернативных и неофициальных семантических областей, социальных практик и сообществ3. Ранний пример потенциала смеха в таких общественных обстоятельствах был продемонстрирован в докладе Юрия Левинга (Университет Дэлхаузи, Канада), исследовавшего длительную судьбу стихотворения Самуила Маршака “Мистер Твистер” в свете трансформации советского идеологического контекста. В своем подробном анализе Левинг среди прочего показал, что иллюстрации к стихотворению передают юмористический подтекст, известный только самому Маршаку, иллюстратору Владимиру Лебедеву и, возможно, еще нескольким знакомым. Говоря о более позднем периоде, Белла Остроумова (Школа высших социальных исследований, Париж) рассмотрела студенческую юмористическую театральную самодеятельность и игру КВН, существовавшие во времена оттепели и раннего застоя. Остроумова доказала, что эта молодежная сатира, с одной стороны, обслуживала официально одобряемые общественные программы, а с другой, создавала сферы приватных смыслов путем обобщения иронического отношения вузовских выпускников к социальной реальности. Энтони Квэлин (Техасский технический университет) проанализировал амплуа Владимира Высоцкого как социального сатирика, поставив вопрос, каким образом самоопределение поэта как “бунтаря” и “голоса протестующих” функционально увязывалось с его благополучным положением в официальной культурной жизни СССР. Алена Леденева (Университетский колледж, Лондон), опираясь на публикации в позднесоветских сатирических журналах, проанализировала отношение советского общества к таким явлениям, как блат и кумовство. Эти явления были “открытыми секретами”, поэтому они становились не только мишенью сатиры, но и частью обыденности: к ним относились со снисходительным юмором и обезоруживающей улыбкой.
Смех позднего социализма рассматривался как точка смягчения противоречий и социальной непредугаданности также и в докладе Дмитрия Голынко (Российский институт истории искусств, СПб.). Голынко проанализировал необычные и гротескные произведения Дмитрия Александровича Пригова как особый вид юмора: пародию на официальную советскую мифологию и одновременно заявку на создание новых альтернативных мифов. Хорошей иллюстрацией мог бы послужить здесь предложенный Липовецким концепт “кенотического” трикстера, хотя Голынко придерживался иного языка описания. Уильям Мартин (Университет Чикаго) проанализировал последний, незавершенный фильм Слатана Дудова “Кристина” как своеобразную реалистическую комедию, перекликающуюся с магистральными традициями европейского кинематографа. Разрыв героини фильма с официально рекомендуемыми нормами поведения открывал перед зрителями неожиданные возможности социального нонконформизма. Лила Теке (Нью-Йоркский университет в Стони-Брук) представила результаты своего исследования восточноевропейских кинокомедий шестидесятых годов, сосредоточив внимание на фильме Иржи Менцеля “Поезда под особым наблюдением” (1966, по роману Б. Грабала). Докладчица показала, как изложение официальной версии истории может неожиданно утвердить альтернативную коллективную память, которая всплывает на поверхности кинообразов как значимое отсутствие. Анна Ольдфильд (Гамильтон-колледж) проанализировала образ новой кавказской женщины в кинокомедии Л. Гайдая “Кавказская пленница” (1967) и кинодраме Хусейна Сейижаде “Каинана” (1978), показав, как межэтнические и межнациональные границы становятся областью возникновения альтернативного поведения на стыках несовместимых социальных кодов. Наконец, Александр Ламазарес (Колледж общины Бронкса в Городском университете Нью-Йорка) завершил конференцию своеобразным постскриптумом. Его доклад был посвящен искусству “тропической перестройки” — произведениям современных кубинских художников, которые глумятся над официальным символическим арсеналом последней страны советского блока в Западном полушарии. В случае этих коммерчески востребованных произведений искусства невозможно определить, что перед нами: переворачивание всех смыслов и ценностей, как в соц-арте, или же, напротив, весьма последовательная стратегия кубинского арт-истеблишмента, стремящегося капитализироваться на мировом рынке под маркой бунтарского искусства.
Участники конференции просмотрели и обсудили документальный фильм Бена Льюиса “Молот и щекотка: история политической системы, которую засмеяли до смерти” (2006) — легкомысленный, но занимательный рассказ о советской культуре анекдотов. Главный приз за остроумное высказывание на конференции должен был бы достаться Энтони Квэлину, заметившему, что “если ты не знаешь никого из теоретиков, кроме Бахтина, то все вокруг будет казаться тебе карнавалом”. Однако опасение, что смех может пасть жертвой оскудения теоретической мысли, оказалось беспочвенным: участники конференции продемонстрировали широту и продуманность теоретических суждений. Наилучшим примером теоретического размаха конференции стал пленарный доклад Кэрил Эмерсон ““Мы все умерли от смеха”, и другие теории комического в темные века”. Эмерсон рассмотрела теории смеха, от Аристотеля до Канта и Фрейда, кончая книгой Л.В. Карасева “Философия смеха” (1996)4. Работа Карасева дала повод докладчице поставить чрезвычайно уместный вопрос: можно ли вывести этику из комедии и смеха (как ее выводят из горя и трагедии)? Если требуется проследить, в каких случаях смех не только укрепляет социальную дисциплину, но и создает возможности для социальных инноваций и альтернатив, то доклады и дискуссии о “тоталитарном смехе” показывают, что на этот вопрос нужно ответить положительно. Конечно, на конференции, как и на любом научном собрании, было поставлено больше вопросов, чем дано ответов. Но всякий, кто теперь возьмется за изучение культуры смеха в социалистической цивилизации, не сможет пройти мимо форума, состоявшегося в Принстоне: он с благодарностью будет вспоминать найденные удачные формулировки и с еще большей благодарностью — обозначенные пути дальнейших исследований.
Кевин М.Ф. Платт
Пер. с англ. А. Маркова
_______________________________________________
1) slavic.princeton.edu/events/calendar/detail.php?ID=1921
2) См.: С. Прокофьев и его опера “Любовь к трем апельсинам” / Ред. Игорь Глебов (Б.А. Асафьев). Л.: Академия, 1926. С. 34.
3) Kharkhordin O. The Collective and the Individual in Russia: A Study of Practices // Studies On the History of Society and Culture 32. Berkeley, Calif.: University of California Press, 1999; Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More: the Last Soviet Generation. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2006.
4) Карасев Л.В. Философия смеха. М.: Изд-во РГГУ, 1996.