Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2009
С Всеволодом Некрасовым мы познакомились в 1983 году у него на квартире в Сокольниках, где он жил со своей женой Анной Журавлевой. Там, в этой квартире, предстал перед нами новый, неведомый нам космос “другой” русской культуры: на стенах — произведения из коллекции Некрасова, среди них живописные полотна Оскара Рабина, запечатлевшие барачный мир Лианозова, и рисунки Эрика Булатова со строками некрасовских стихов; переполненные книжные шкафы и полки жены-литературоведа. И повсюду, куда ни глянь, кусочки бумаги — поэтические записки.
Творчество Всеволода Некрасова, как никого другого, являет собою связь между ранней и поздней вершинами “другой” русской культуры, и сам Некрасов как личность был живым мостом между поэзией устной повседневной речи лианозовского периода и концептуализмом 1970-х и 1980-х годов. Благодаря ему мы смогли открыть для себя поэзию, не укладывавшуюся в знакомые схемы (поэты официоза, диссиденты, либералы), а также целую культурную среду, с ее собственными традициями, формами общения, своими внутренними связями и противоречиями, влияниями и размежеваниями.
После того как первые ростки хрущевской “оттепели” были растоптаны и многие художники распрощались с надеждой на либерализацию в культуре, в конце 1950-х годов в Лианозово, барачном поселке на окраине Москвы, образовался круг поэтов и художников, устраивавших квартирные выставки и домашние чтения стихов, — так зародилась и стала развиваться альтернативная культурная среда. Для разрыва с советским истеблишментом ей нужно было не только отказаться от официальных эстетических норм, но еще и создать собственную социальную инфраструктуру.
В этой ситуации такие “нормальные” явления, как встречи в кругу друзей, выставки и чтения в приватной обстановке, уже сами по себе становились значимыми, манифестировали поиск “других” форм коммуникации. Описание Некрасовым этой атмосферы представляет собой своего рода программу: “Свобода выбора на самом малом участке — уже свобода. Как живая клетка — уже организм. Новое качество — 60-е годы. И вот первоклеткой этой самой свободы явилось именно Лианозово: частное помещение с беспримерным для 58 года режимом общедоступной картинной галереи. Комната в бараке, открыто объявленная свободной для посещения. Хотите — посетите”1.
Молодой Всеволод Некрасов начал посещать Лианозово в 1959 году, после выхода первого самиздатского журнала “Синтаксис”. Алик Гинзбург, будущий составитель “белой книги” о процессе над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, напечатал в “Синтаксисе” стихи Игоря Холина, Генриха Сапгира и Всеволода Некрасова. С этого времени Лианозово, семья Кропивницких, их гости — все это стало для поэзии Некрасова неким пространством разговора, перекрещивающихся, заводящих друг друга, выясняющих отношения голосов.
Евгению Леонидовичу Кропивницкому
Тут и ель
И сосна
И береза сама
Тут и куст
тут и лес
Тут и хвоя и лист
Тут и зим
Тут и лет
И — чудак человек —
И чего только нет…
А чего
Только
Нет —
Нету тут
Чинары
Если тут
Чего нет
Значит и не надо2
Наряду с Евгением Кропивницким, которого художники лианозовской группы считали своим учителем, и его женой Ольгой Потаповой, особенно близкими по духу Некрасову были Оскар Рабин (как художник) и Ян Сатуновский (как поэт). То, что Некрасов в своей “Объяснительной записке”3 пишет о поэзии Сатуновского — о выхватывании “события” речи, о мгновении непосредственного осознания и возникновения высказывания из потока внутренней речи, — можно отнести и к поэзии самого Некрасова. Другим постоянным партнером его поэтического диалога был Михаил Соковнин, с которым он разделял восприимчивость к случайным, мимолетным фрагментам речи. Сатуновский, Соковнин и Некрасов стали зачинателями минимализма в поэзии, направления, которое на крайне ограниченном пространстве, чрезвычайно экономно, посредством мельчайших вариаций — или даже просто повторов — открыло поэтическое измерение незаметности. В своих речевых композициях Некрасов радикализировал принцип недоговаривания и “проглатывания” слов, вплоть до редукции к наименее значимым частицам речи, таким как вспомогательные слова и междометия.
В 1970-е годы у Некрасова устанавливаются самые тесные отношения с двумя художниками из круга концептуалистов — с Эриком Булатовым и Олегом Васильевым. Подобно тому как они, цитируя готовые идеологические клише, по-новому раскрывают пространство картины, заглядывают через перегораживающие буквы и эмблемы в романтическое глубинное пространство “живой картины”, — так же и Некрасов посредством риторических шаблонных конструкций, как эхолотом, по-новому промеряет “живущее” пространство языка. Картина художника и текст поэта вступают в диалог. Строки стиха цитируются в картине как шрифтовые элементы, а стихи становятся поэтическими репликами в сторону картин.
Эрику Булатову
вот
и весь белый свет без секретов
либо
либо весь этот свет
белый
сплошной
и целый
большой белый секрет
и все так интересно4
Экзистенциальная непримиримость к любой риторике, политической или литературной, проступает в интонации каждой строки, написанной Некрасовым. Это особенно заметно в “Ленинградских стихах”, где он сводит вместе слова-монстры идеологического жаргона, пустопорожние понятия и наименования напыщенно-назидательной культуры и фрагменты бытовой речи:
|
Петербург Петербург Петроград Петроград Ленинград Ленинград правда и я так рад все так рады сразу раз раз раз паровоз паровоз пароход пароход телеграф телефон футуризм футуризм аппарат аппарат переплет переплет бутерброд бутерброд лабардан лабардан Аполлон Алконост шоколад мармелад а народ-то народ авангард авангард кавардак кавардак парадокс парадокс вот фрукт вот продукт |
|||
|
И Мандельштам |
сам |
||
|
Мандельштам |
объект |
||
|
и Пастернак |
сам |
да брат Петроград |
|
|
Пастернак |
субъект |
а брат Арбат-то |
|
|
просто так |
вот |
не тот брат стал |
|
|
парадный подъезд |
не свой теперь брат |
||
|
Пастернак |
не суй теперь нос |
||
|
Мандельштам |
— ъ — ъ!.. |
||
|
Спартак Динамо |
|||
|
Санктъ |
и все равно-с |
||
|
и даже так |
Петербургъ |
||
|
весь |
|||
|
Мандельштам |
Твердый |
||
|
и Пастернак |
Знакъ |
ужас |
|
|
Мейерхольд |
Александр |
||
|
и Моссельпром |
Блок |
и все равно все равно-с 5 |
|
Занимая позицию между Лианозово и концептуализмом, Некрасов олицетворяет собой поэтическую установку, которую можно определить как речь против речи. Своим инакоговорением эта традиция московской поэзии выделяется на громогласном фоне пропагандистского стихопроизводства и патетической лирики (как официозной, так и “трибунной”, у Ев. Евтушенко или А. Вознесенского). Можно предположить, что поэзия Некрасова имеет голосовое происхождение. Она не “переходит” от написанного текста к его последующему устному произнесению, но возникает в самом ходе говорения. Некрасов реагирует на простейшие, чаще всего машинальные проявления окружающей его речевой действительности. Его лирическое говорение становится полемичным, зачастую достигая остроты эпиграммы, когда он улавливает на слух и обнажает, выставляет напоказ интонационные и смысловые жесты, претендующие на непререкаемую правоту авторитетного слова. В еле различимых голосовых пересечениях, в постоянном “колебании” между внутренней речью (еще лишь назревающей, дограмматической) и речью внешней (объективированной, отчужденной и омертвевшей) как раз и заключается уникальность этой поэзии.
Некрасов не занимается мифологизацией “элементарной субстанции” поэзии. С одной стороны, он хочет прорваться к “молекулам” языка, обнаружить, за всеми завалами дискурсов, есть ли еще “кто живой”: “Не сотворять — творцы вон чего натворили — открыть, понять, что на самом деле. Отрыть, отвалить — остался там еще кто живой, хоть из междометий”6. С другой стороны, ему чужды демиургические утопии языка, как их формулировали поэты авангарда, мечтавшие построить на развалинах отживших языков, из их элементарных составляющих, из звуков и букв, новый язык (и, в конечном счете, новый мир). В отличие от этих устремлений лирическое внимание Некрасова сосредоточено на почти незамечаемых моментах обыденной речи. Как раз в этом можно увидеть и сходство, и различие между некрасовской поэзией и современной ему западной конкретной поэзией (в особенности немецкой). С образцами немецкой конкретной поэзии Некрасов познакомился в 1964 году по статье Льва Гинзбурга в “Литературной газете”. Особенно понравилось ему “Молчание” Ойгена Гомрингера. В своих воспоминаниях он утверждает, что пришел к похожим опытам своим собственным путем: “Но к тому времени были у меня уже те же “Рост”, “Вода”, “Свобода”, кое-что Броусек даже успел напечатать в чешском “Тваж”… До конкретности и до кому чего надо доходили больше порознь и никак не в подражание немцам, а в свой момент по схожим причинам. Этот приоритет каждый бы уступил, думаю”7.
Семиотическая ориентация некрасовских стихов всегда является “конкретной” в том смысле, что она связана с какими-то реальными повседневными речевыми ситуациями и не сводится к абстрактной критике языка. Его “визуальная” поэзия — это поэзия речи, ставшей зримой. Разыгрываются все возможности, имеющиеся на плоскости листа, и тем самым отменяется установленная линейная и временная последовательность строк. Текст “ветвится”, движется в различных направлениях, размножается в параллельные тексты, сноски, заключенные в скобки части — превращается в плюралистическую шрифтовую композицию.
Текст уже не представляет собой предельно “сконденсированное” или “зашифрованное” выражение какой-то лирической ситуации, а выявляет дистанцию, несовпадение с этой ситуацией. Ситуация не содержится в тексте и не может быть посредством него вызвана в воображении. Ситуация внеположна тексту, предшествует ему. Текст может лишь к ней отсылать. Подобно записке, он предъявляет скоропись для припоминания, чья настоящая артикуляция отсрочена. Это свойство объединяет стихи Некрасова с концептуализмом, произведения которого в той же мере обладают двойным — ретроспективным и проективным — статусом неприсутствия: как реликты прошлых событий и как проекты будущих реализаций.
Перевод с нем. Ольги Денисовой
__________________________________________________
1) Некрасов Вс. Обязанность знать // Журавлева А., Некрасов Вс. Пакет
. М., 1996. С. 356—357.2) Hirt Günter und Wonders Sascha (Hg.). Lianosowo. Gedichte und Bilder aus Moskau. Mit Tonkassette und Fotosammlung / München, 1992. S. 162 (
Аудиозапись на звуковой кассете).3) Некрасов Вс. Объяснительная записка // Журавлева А., Некрасов Вс. Пакет. С. 303.
4) Некрасов Вс. Живу вижу. М., 2002. С. 95. 198)
5)
Hirt Günter und Wonders Sascha (Hg.). Kulturpalast. Neue Moskauer Poesie und Aktionskunst. Mit Tonkassette und Gedichtkartensammlung / Wuppertal: S-Press, 1984. S. 44 (Аудиозапись на звуковой кассете).6) Некрасов Вс. Объяснительная записка // Журавлева А., Некрасов Вс. Пакет. С. 300.
7) Там же. С. 300. Личная встреча с Францем Моном и Герхардом Рюмом состоялась в 1992 году в связи с совместным чтением стихов в рамках выставочного турне некрасовской коллекции по нескольким городам Германии. О впечатлениях Некрасова во время его “германского путешествия”, а также о его оценке русско-немецких отношений в области культуры см.: Некрасов Вс. Дойче бух. М.: Век ХХ и мир, 1998; Nekrasov Vsevolod: Dojcˇe Buch.
Der Eifer der Kunst des Nichtseins oder Chronik meindeutscher Beziehungen der Reihe nach / Hg. von Günter Hirt und Sascha Wonders, übers. aus dem Russ. von Wolfram Eggeling, Umschlaggestaltung von Erik Bulatov. Bochum: aspei, 2002. В следующем году в Мюнстере выйдет двуязычный сборник избранных стихотворений Всеволода Некрасова: Wsewolod Nekrassow. Ich lebe — ich sehe. Ausgewählte Gedichte (russisch/deutsch) / Hg. und übersetzt von Günter Hirt und Sascha Wonders. Münster: Verlag Helmut Lang, 2010.