(Рец. на кн.: Таньшина Н.П. Княгиня Ливен: любовь, политика, дипломатия. М., 2009)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2009
Таньшина Н.П. КНЯГИНЯ ЛИВЕН: ЛЮБОВЬ, ПОЛИТИКА, ДИПЛОМАТИЯ. — М.: Товарищество научных изданий КМК, 2009. – 304 с. – 1000 экз.
В биографии Дарьи Христофоровны Ливен (1785—1857) почти все незаурядно. Приходиться сестрой знаменитому шефу жандармов Бенкендорфу, в 20 лет завести роман с великим князем Константином Павловичем, в 33 года вcелить страстную любовь в сердце австрийского канцлера Меттерниха, а в 52 года — в сердце французского политика Франсуа Гизо; быть на дружеской ноге и состоять в переписке едва ли не со всеми видными английскими политиками и дипломатами 1820—1850-х гг., а также с российской императрицей, до самой смерти оставаться авторитетом для европейских политических деятелей и даже монархов — мало кто из женщин в первой половине XIX века может похвастать таким “послужным списком”. Княгиня Ливен оставила огромное эпистолярное наследие, часть которого (переписка с графом Греем, лордом Абердином, Меттернихом, Гизо, Пальмерстоном и леди Холланд) опубликована, а другая часть (переписка с братом, А.Х. Бенкендорфом, и императрицей Александрой Федоровной), хранящаяся в Государственном архиве Российской Федерации, не издана и практически не введена в научный оборот. Освоение огромного рукописного наследия княгини Ливен (в которое, помимо писем, входят еще и воспоминания о Лондоне в 1814 г., о союзе с Англией в 1825—1830 гг. и о многих политических деятелях, с которыми княгине довелось быть знакомой) — несомненная заслуга московского историка Н.П. Таньшиной. Кроме того, если на английском и французском языках существуют несколько биографий княгини Ливен, на русском языке Дарья Христофоровна до сих пор не удостоилась отдельной монографии, и то, что Таньшина взялась заполнить этот пробел, — также большая ее заслуга.
Книга состоит из пяти глав, соответствующих пяти периодам жизни княгини. Первая — это рассказ о ее предках и предках ее мужа, дипломата Христофора Андреевича Ливена, о начале их совместной жизни и дипломатической карьеры; вторая — история существования четы Ливенов в Лондоне, где граф, а с 1826 г. князь Ливен в течение 22 лет (1812—1834) был официальным российским послом, а жена его постепенно сделалась послом неофициальным, но едва ли не более влиятельным (Дарья Христофоровна состояла в переписке с вице-канцлером Нессельроде, информировала его о происходящем в Англии и получала от него дипломатические поручения). Третья глава — короткий период жизни в России, куда чета Ливенов была вынуждена вернуться после отставки князя с поста посла в Лондоне и где муж занял пост попечителя цесаревича Александра Николаевича, а жене было поручено обучать наследника поведению в свете. Четвертая глава — отъезд княгини из России во Францию после безвременной смерти от болезни двух младших сыновей (1835), жизнь в Париже, создание там политического салона, союз с Гизо; наконец, пятая глава — возвращение в Париж из Англии, куда княгиню заставила бежать Февральская революция, жизнь в Париже накануне Крымской войны, в Бельгии во время Крымской войны, а затем очередное — и последнее — возвращение в Париж, где княгиня и скончалась в ночь с 26 на 27 января 1857 г. Это — внешняя канва событий, внутри же глав находится место и рассказу о личной жизни княгини (упомянутые выше любовные связи), и описанию ее обширных дипломатических и политических контактов, и — как было анонсировано в предисловии “От автора” — “контексту внутриполитического развития Англии и Франции, где жила Дарья Христофоровна, а также важнейших внешнеполитических событий, свидетелем и, зачастую, непосредственным участником которых она являлась” (с. 10).
В самом деле, хотя княгиня Ливен, разумеется, не занимала никаких официальных постов, она играла в русской дипломатии роль едва ли не более активную, чем иные кадровые дипломаты. В бытность свою в Англии она общалась не только с видными английскими политиками, но и с королями Георгом IV и Вильгельмом IV гораздо более тесно и непринужденно, чем ее мужпосол; больше того, она помогала мужу сочинять донесения, а порой писала их вместо него, и вице-канцлер Нессельроде, узнав об этом и оценив по достоинству стиль посланницы, вступил с ней в частную переписку (с. 45). Неофициальными дипломатическими донесениями были, в сущности, и письма Дарьи Христофоровны к брату Александру Христофоровичу и к императрице Александре Федоровне. Однако фигура княгини Ливен интересна не только для историков дипломатии, но и для историков культуры. Причем не только потому, что княгине случалось выступать своего рода культуртрегером: например, именно она в середине 1810-х гг. познакомила лондонских светских дам с вальсом, который в эту пору был уже моден на континенте, но еще неизвестен в Англии (с. 31). Гораздо важнее тот факт, что Ливен в совершенстве владела искусством ведéния светского салона — того места, где культура, политика и светская жизнь переплетались и сливались воедино. В реальности парижские салоны и в эпоху Реставрации, и при Июльской монархии были предприятиями отчетливо “партийными”: одни салоны слыли либеральными, другие — консервативными. Тем не менее идеальным светским салоном считался такой, где люди разных политических убеждений могут спокойно cойтись и мирно беседовать, не переходя на личности и не превращая гостиную в парламент. Так вот, когда в середине 1830-х гг. княгиня Ливен переселилась в Париж и стала принимать у себя едва ли не всю политическую элиту, внимательные наблюдатели сразу очень высоко оценили ее салон именно за то, что он представлял собой “нейтральную почву, где все идеи представлены в равной мере, где прошедшее растворяется в будущем, где старые системы еще пользуются уважением, а новые мысли уже находят понимание” (Дельфина де Жирарден, 1836). В круг знакомых княгини Ливен входили не только “чистые” политики, но и писатели, например, Шатобриан, но, разумеется, доминантой ее жизни была именно политика — однако политика, если можно так сказать, светская. Поэтому биография княгини — превосходный материал для анализа тех форм, в которых светская культура сопрягается с политикой (а в описываемый период эти две сферы были связаны между собой самым тесным образом).
Впрочем, такой анализ — дело будущего. Книга Таньшиной не идет дальше фактографического рассказа о жизни княгини и о том самом, анонсированном в предисловии, внутри-, а главное внешнеполитическом контексте. Последнее неудивительно, ведь предшествующая книга Таньшиной (Таньшина Н.П. Политическая борьба во Франции по вопросам внешней политики в годы Июльской монархии. М., 2005) посвящена внешней политике Франции в годы Июльской монархии, материал этот исследовательница хорошо знает и щедро пользуется своими наработками — включая досадные оплошности предыдущей книги, из которой в новую работу перебралось удивительное сообщение о том, что французский министр иностранных дел герцог де Брой якобы приказал французскому послу в Петербурге маршалу Мезону в том случае, если император Николай будет с ним недостаточно учтив, покинуть Петербург в течение восьми часов (с. 132). На самом деле речь, конечно, шла о восьми днях (пофранцузски “восемь дней” — huit jours — эквивалентны неделе); во французском оригинале, на который ссылается Таньшина, стоит именно эта цифра. Другое дело, что довольно часто этот самый контекст так увлекает Таньшину, что она на десятках страниц излагает перипетии взаимоотношений России с июльской Францией или характеризует позиции европейских кабинетов по восточному вопросу, совершенно забывая о княгине Ливен. Бесспорно, тот, например, факт, что в 1840 г. на устройство казарм и издержки по материальной части было израсходовано 18 986 000 франков, а на изготовление пороха выделен 8 336 381 франк, свидетельствует о милитаризации Франции в этот период. Непонятны только две вещи: во-первых, почему эти цифры исследовательница черпает из такого экзотического (для данной темы) источника, как журнал “Сын отечества” 1840 г., а во-вторых — так ли необходимы именно эти цифры и именно в таком количестве (полторы страницы армейской статистики) для изображения душевного состояния княгини Ливен в тот период.
Фактов разного рода в книге Таньшиной множество, однако функциональны далеко не все. Многие вещи, преподносимые исследовательницей как личные достижения героини, на самом деле не что иное, как приметы эпохи или черты определенного социального круга. Вот, например, в качестве доказательства “независимости княгини в суждениях по внешнеполитическим делам” приводится тот факт, что она “открыто выражала негативное отношение к Тильзитскому миру 1807 года” (с. 18). Но ведь для Ливен, с детства пользовавшейся покровительством императрицы Марии Федоровны, осуждение Тильзитского мира было скорее конформизмом, нежели вызовом: при “малом дворе”, в окружении вдовствующей императрицы, Тильзитскому миру отнюдь не сочувствовали. Другой пример: на одном из последних приемов в Лондоне княгиня Ливен “впервые за время своего пребывания в английской столице появилась в русском национальном костюме” (с. 111). Таньшина видит в этом доказательство ее преданности русским интересам; оно, конечно, так, но дело не в том, что Ливен вдруг по собственной инициативе решила из любви к отечеству нарядиться в сарафан, а в том, что 27 февраля 1834 г. Николай I официально ввел при своем дворе “дамские мундиры” в русском стиле и Ливен просто исполняла таким образом предписания своего государя. Это — тот самый функциональный контекст, которого книге зачастую недостает.
Контекста очень не хватает и во всех тех случаях, когда Таньшина приводит “интересные факты”, почерпнутые ею из неизданной переписки княгини. Факты в самом деле любопытные (например, для историков русской культуры большой интерес представляет рассказ о своенравном поведении великой княгини Екатерины Павловны в Лондоне весной 1814 г. или о том, как другая великая княгиня, Анна Павловна, в 1830 г. пыталась финансировать возведение ее мужа, принца Оранского, на бельгийский престол). Но в каждом случае хотелось бы знать, в самом ли деле информация княгини уникальна и ее нельзя почерпнуть ни из какого другого источника? Или же эти сведения лишь подтверждают то, что известно по другим мемуарным и эпистолярным текстам? Вот один из многочисленных примеров: вскоре после революции 1848 г. Луи Моле, бывший политический противник Гизо, предлагает ему забыть прежние обиды и объединить усилия (с. 246). Возникает вопрос: что же, ни биографы Гизо, ни биографы Моле об этом “весьма интересном факте” ничего не знают? Тогда это сведение должно преподноситься как маленькое, но открытие. Увы, открытия нет; этот отрывок из письма Моле опубликован в 1994 г.1, причем сопоставление французского текста с русским показывает, что Таньшина еще и неверно поняла его смысл: Моле пишет вовсе не о сближении всех тех, кто, “будучи согласными в принципах, привели, однако, Францию к войне”, а о “сближении тех, кто, будучи согласными в принципах, вели, однако, войну между собой, которая дорого стоила Франции” (“d’accord depuis longtemps sur les principes, se sont cependant fait une guerre…”). Сходным образом дело обстоит со многими другими “весьма интересными фактами”. Дарья Христофоровна была, конечно, женщина умная, но как, например, нам расценивать тот факт, что для нее “не явился неожиданностью государственный переворот” 2 декабря 1851 г. (с. 251)? Неужели для всех остальных завсегдатаев парижских политических салонов переворот стал неожиданностью? Или княгиня Ливен просто пересказывала в своих письмах то, о чем накануне переворота говорили все вокруг? (Замечу в скобках, что именно так дело и обстояло: французы самых разных убеждений предсказывали, что племянник великого Наполеона захватит единоличную власть, начиная как минимум с осени 1848 г.)
В описаниях контекста попадаются у Таньшиной и просто ошибки. Рассказывая о парижской жизни Ливен, она сообщает, что в июле 1838 г. княгиня переехала с улицы Риволи в предместье Сент-Оноре, — после чего приводит подробную характеристику этого квартала Парижа, почерпнутую из книги А. Мартен-Фюжье “Элегантная жизнь, или Как возник “весь Париж”” (с. 163). Человек, не знающий географии Парижа, может подумать, что княгиня в самом деле резко сменила район проживания. Ничего подобного: бывший особняк Талейрана, куда она переехала, располагается на углу улицы Сен-Флорантена и той же самой улицы Риволи, где княгиня жила раньше (заодно позволю себе исправить и другую неточность: посольство США, вопреки тому, что утверждает Таньшина, находится в наши дни вовсе не в бывшем особняке Талейрана, а в другом доме неподалеку: на углу площади Согласия и проспекта Габриэля). Кстати, непорядки обнаруживаются по части не только французской, но и русской топографии; Таньшина, например, сообщает, что в молодости княгиня Ливен “блистала на Гатчине”; по-видимому, Гатчина приравнена здесь к Псковщине или Полтавщине, но это напрасно: Гатчина — город и настоятельно требует предлога “в”.
Все эти соображения по поводу контекста, к сожалению, не единственная претензия, которую можно предъявить к работе Таньшиной. Другое мое сомнение связано с качеством перевода многочисленных цитат из писем княгини Ливен (кстати, жаль, что публикатор нигде не указывает, с какого языка — французского или английского — переведено то или иное письмо). Таньшина приводит многочисленные комплименты эпистолярному стилю Дарьи Христофоровны — остроумному, естественному, непринужденному. Своих многочисленных поклонников княгиня привлекала к себе не красотой, а именно обаянием острого ума2. В таком случае, чтобы мы, читатели, смогли ощутить хоть часть этого обаяния, биограф должен, полагаю, переводить цитируемые фрагменты из писем легко и блистательно. Между тем вот как выражается княгиня Ливен в рецензируемой книге: бельгийский король Леопольд “охотно променял бы свое нынешнее королевство на предложение пятилетней давности” (с. 139); изгнанный из Франции король Луи-Филипп “содрогается под своей печалью” (с. 241); президент Луи-Наполеон Бонапарт “совсем один со своим бедным умом, и может искать силы только во множестве и в борьбе партий” (с. 246). Конечно, в переводах писем своей героини Таньшина не допускает таких стилевых анахронизмов, как в собственном тексте, где Гизо 23 февраля 1848 г. “отправляется в МВД” (с. 238). Но когда в письме к императрице Александре Федоровне Ливен сообщает, что Наполеон III оставляет молодую жену “только из-за работы” (с. 255), — это тоже не слишком исторично (так и хочется сострить, что Наполеон III работал императором). Таньшина переводит в таком стиле не только княгиню Ливен, но и других цитируемых ею авторов; что, например, означает цитата из историка Темперли, гласящая, что княгиня “была крайне талантлива не только в музыке или в разговоре, но и в том маленьком искусстве, которое оживляло и делало запоминающимися ее визиты в графства” (с. 30)? Собственный текст исследовательницы выдержан в том же стиле: княгине Ливен, например, “были присущи психологические черты типичной пользующейся успехом посланницы” (с. 31). Но если в других места книги неуклюжие конструкции просто раздражают, то в переводах из писем и мемуаров княгини они губят книгу.
Стиль переводов мешает составить представление о личности княгини. Мешает этому и своего рода “стокгольмский синдром” биографа, заставляющий Таньшину при описании любых поступков Ливен непременно оправдывать героиню и прибавлять, что ею всегда двигала исключительно любовь к родине. Например, по Таньшиной, Ливен информировала брата (шефа жандармов), а через него и вице-канцлера Нессельроде о новейших политических событиях (причем письма подчас писались симпатическими чернилами) исключительно из патриотизма, а не потому, например, что хотела “выслужить” себе право жить за границей, которого император Николай I за ней официально признавать не хотел. Княгиня любила Россию и сообщала брату Бенкендорфу о содержании шифрованных депеш французского посла Баранта — при этом любила она также и французского министра иностранных дел Гизо, которому Барант слал эти депеши. Как все это сочеталось? Вопрос интересный, но вместо ответа мы в очередной раз слышим заверения, что княгиня была патриоткой, но при этом и “настоящим другом” Гизо (с. 206). Вообще все авторы, так или иначе касавшиеся судьбы княгини Ливен, были вынуждены давать свой ответ на сакраментальный вопрос: чем занималась Ливен за границей — шпионажем? Кем следует ее считать — резидентом? агентом влияния? Понятно, что эти определения анахронистичны и слишком грубы. Но, с другой стороны, симпатические чернила… Таньшина уходит от ответа, а между тем здесь хотелось бы большей четкости если не в оценках, то хотя бы в определениях.
Таньшина, как уже было сказано, проделала большую работу, изучила опубликованные и неопубликованные письма Д.Х. Ливен и, используя их, рассказала о ее жизненном пути. Рассказ вроде бы подробный, почти 300 страниц, но, парадоксальным образом, о внутреннем мире и побудительных мотивах княгини мы узнаем не так уж много. Возможно, причина в том, что у книги Таньшиной на самом деле две героини: княгиня Ливен и внешняя политика Европы 1820—1850-х гг. и вторая, пожалуй, интересует автора больше, чем первая. Потому что если бы главной и единоличной героиней книги была Дарья Христофоровна, цитаты из ее писем не были бы так коротки и отрывочны, а они таковы даже в тех случаях, когда на основе архивных изысканий Таньшина пересматривает устоявшиеся сведения (например, мнение о том, что именно под влиянием неверной информации, сообщаемой княгиней Ливен, император Николай ввязался в Крымскую войну). И уж конечно, если бы главной героиней была Ливен, анализ не только содержания, но и формы ее писем был бы куда подробнее. На с. 223 Таньшина сообщает, что, ведя одновременно переписку с самыми разными адресатами (Бенкендорф и Гизо, Абердин и Пальмерстон), княгиня “почти каждый день описывала одни и те же события, но немного по-разному, с разными оттенками, интонациями и деталями”. Тут бы и показать, как именно изменяла она интонации и детали в зависимости от разных адресатов! Однако этот тезис оставлен без какого бы то ни было разъяснения. Что же касается внешней политики, то для того, чтобы продемонстрировать, насколько по-новому можно взглянуть на нее с помощью писем и воспоминаний Ливен, Таньшиной следовало бы пояснять, какие сведения княгини уникальны, а какие общеизвестны, а этого, как уже было сказано, исследовательница почти нигде не делает.
Сказать, что Н.П. Таньшина разгадала загадку личности княгини Ливен, было бы преувеличением. Но тем не менее книга ее полезна как первый подступ к разгадке, как один из первый опытов освоения интереснейшего архивного материала.
_____________________________________
1) Cм.: Sédouy J.-A. de. Le Comte Molé ou La séduction du pouvoir. P., 1994. P. 229—230.
2) Кстати, о красоте; не могу не процитировать соответствующее рассуждение Таньшиной, вызывающее некоторое недоумение: “Э. Доде полагал, что Оноре де Бальзак взял княгиню Ливен за образец, создавая некоторых своих героинь. В его романах, как и в жизни, женщины эпохи Реставрации имели маленькую голову на длинной шее, прямой и длинный нос, большой рот…” (с. 27). Во-первых, хочется узнать, каких именно героинь. А во-вторых и в-главных, осведомиться: неужели все до одной женщины эпохи Реставрации были длинношеими и длинноносыми?