(Москва, 13—15 ноября 2008 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2009
Представители политологии и исторической науки создали за последнее время несколько конкурирующих представлений о ходе перестройки. На Западе этот период рассматривается, прежде всего, как эпизод в истории неудавшихся, с точки зрения политических деятелей, внутриполитических реформ. Причем ведущая роль в этом процессе отводится “фактору Горбачева” (Арчи Браун), а значение советской общественности в целом признается второстепенным. Исследователи в постсоветской России проявляют к общественности несколько больший интерес: изучается история отдельных общественных движений, публикуются воспоминания их участников, анализируются отдельные феномены неформальной субкультуры, предшествовавшей постсоветскому партийному ландшафту. Тем не менее ретроспективные научные исследования до сих пор остаются малочисленными и пока еще не дают полной картины процессов, механизмов становления и “эмансипации” критической советской общественности. Еще менее изучена ее роль как самостоятельного института, в процессе либерализации взаимодействующего с политическими институтами и структурами власти или даже влияющего на них.
С намерением восполнить эти пробелы и дать новые импульсы изучению советской общественности в эпоху перестройки Лоренцом Эрреном (Москва) была подготовлена международная конференция. Она проходила в Германском историческом институте 13—15 ноября 2008 года. Встреча стала интенсивным междисциплинарным диалогом российских и западных историков с представителями таких смежных дисциплин, как социология и политическая наука.
Конференция была открыта докладом Виктора Воронкова (Санкт-Петербург), выдвинувшего тезис о том, что особенности развития советского публичного пространства стали причиной изменений в обществе и таким образом привели к перестройке. На примере аналитической модели исследования советской публичной сферы Воронков показал, что — в отличие от западных обществ — советская действительность характеризовалась доминированием неписаных правовых норм (“правообычие”) наряду с нормами официальными, а также параллелизмом частной и официальной общественной сферы, что приводило к двойным стандартам. В литературе этот феномен описывается как “социальная шизофрения” homo soveticus. Только после десталинизации и преодоления границ дозволенного диссидентами, перенесшими часть приватного в публичную сферу, отобравшими у государства контроль над неофициальной сферой и таким образом сломавшими установленные им правила игры, кристаллизировалась приватно-публичная междусфера. С наступлением перестройки границы между приватной и официальной публичной сферами были стерты, однако в сознании советского человека они, по мнению Воронкова, по-прежнему сохранились.
Предложение Воронкова рассматривать перестройку как “смерть советской публичной сферы” вызвало критику Александра Шубина (Москва), возразившего, что критические дискуссии имели место и в советской публичной сфере, которая была даже перенасыщена разными мнениями. Представив историю политических неформалов в СССР начиная уже с музыкальных клубов 1950-х, Шубин указал на дессидентоцентризм как на недостаток современной историографии и выступил за более широкое рассмотрение неформальных движений доперестроечного периода. Непосредственно во время перестройки состоялась августовская конференция неформалов 1987 года, которая, по его мнению, уже маркировала возникновение гражданского общества, поскольку впервые появилась возможность создавать горизонтальную “сеть” контактов и союзов между различными равноправными группами.
Вторую секцию конференции, названную “О прошлом”, своим докладом открыла Изабель де Кегель (Констанц). Предметом интереса исследовательницы стал дискурс о прошлом в парламенте, в публичных СМИ и в профессиональной историографии. Он был рассмотрен на примере переоценки фигуры Столыпина, которая в советскую эпоху воспринималась негативно, но уже во второй половине 1980-х годов была инструментализирована для легитимации смены систем, а затем стала своеобразной опорой для формирования традиций Российской Федерации. Одновременно полемика вокруг Столыпина маскировала дебаты о недостатках советской экономической модели в аграрной сфере, в то время как его образ становился ориентиром в переломное время и дискредитировал догматизм исторической науки. Такой интерес к фигуре Столыпина докладчица охарактеризовала прежде всего как элемент ностальгии по царскому времени, проявившейся не только в вербальных, но и в визуальных формах. Поначалу в общем дискурсе доминировали публицисты и кинематографисты. Профессиональные же историки подступили к проблеме позже и демифологизировали публицистический образ Столыпина.
В секции “Политические темы” выступила Елена Здравомыслова (Санкт-Петербург). На примере феминистского движения она раскрыла механизмы массовой мобилизации во времена перестройки, понимаемой, прежде всего, как период массовых протестов и дискурсивной революции, как познание сексуальности и равноправия полов в Советском Союзе. Исследовательница обратила внимание на определенную цикличность: после реакции, вызванной реформами, обычно следуют политизация и радикализация масс, заканчивающиеся уличными демонстрациями. Интересным результатом анализа феминистского движения эпохи перестройки стала двойственность позиции его участниц: критическое отношение к системе сочеталось с членством и участием их в официальных структурах — например, в комсомоле или КПСС.
Политолог Ольга Малинова (Москва) рассмотрела изучаемый период с точки зрения конструирования социального. Она представила модель создания коллективной идентичности и ее переосмысления вследствие начатой либерализации как результат “долгого” диспута между западниками и славянофилами по отношению к третьему, то есть к “Западу”. В качестве инструмента анализа исследовательница использовала две идеально-типические модели политико-культурных сообществ, соответствующие двум типам мировоззрения: либерально-прогрессистскую и консервативно-славянофильскую. Обе они во второй половине восьмидесятых годов уже были в модифицированном виде противопоставлены друг другу в официальной публицистике.
Четвертая секция, “Политическая культура”, была открыта докладом директора ГИИ Бернда Бонвеча (Москва). Он дал обзор политического контекста общественных движений, которые в эпоху гласности перешли границы, предусмотренные властным аппаратом, и продемонстрировали собственную динамику развития. Заслуга Горбачева, по мнению Бонвеча, состояла в том, что он не остановил этот процесс, а это было возможно лишь с применением силы. Однако сегодня невозможно однозначно судить, в какой степени тогдашний генеральный секретарь действовал по убеждениям, а в какой из тактических соображений. Во время дискуссии были обсуждены противоречия в восприятии этой политической фигуры на Западе по сравнению с постсоветской Россией и констатирован тот факт, что в европейском сознании Горбачев занимает скорее место героя благодаря проведенным им реформам, в то время как в России его за последствия этих реформ едва ли не проклинают.
Достаточно амбивалентную оценку перестройка и ее отдельные деятели получили в докладе Галины Михалевой (Бремен — Москва), активной участницы общественного движения изучаемого периода. Реформы она охарактеризовала как неудавшуюся попытку Горбачева всего лишь подправить существовавший режим, сохранив при этом партийную монополию. Стимулирующей функцией докладчица наделила массовое движение, свободно развивавшееся снизу, и продемонстрировала свой тезис на материале избирательной кампании 1989— 1990 годов и первых полусвободных выборов, сопровождавшихся многочисленными митингами. Михалева назвала два центральных механизма массовой мобилизации: простота требований (например, лишение партии монополии), а также сама личность Ельцина, который, однако, лишь прагматически использовал демократическое движение, тем самым остановив процесс демократизации.
Альтернативное объяснение предложил Александр Лукин (Москва). Он представил результаты анализа политической культуры групп и движений, которые сами себя определяли как демократические. Исследование позиций этих групп по отношению к режиму и их представлений об идеальном демократическом обществе, а также принципов внешней политики и образа внешнего мира показало, что, несмотря на всеобщий отказ от существовавшего коммунистического режима и его идеологии, “демократы” продолжали находиться под их влиянием и потому искаженно интерпретировали западные демократические стандарты. Демократия была для них скорее абстрактным идеалом, а самому “демократическому” движению не хватало соответствующей политической культуры.
Владимир Капицын (Москва) прочел доклад об общественности и процессах идентификации в ней. В качестве инструментария исследования процесса изменений идентификации во время и после перестройки им была описана социально-когнитивная модель “идентификационной сети” с вертикальной и горизонтальной сферами самоорганизации и идентификации. Феномен активизации масс второй половины 1980-х годов Капицын объяснил как выраженную идентификацию с государством, описываемую формулой “государство — это мы”, которая в начале 1990-х годов была заменена деструктивной идентификацией вследствие негативного восприятия действительности на всех уровнях. По мнению Капицына, процессы идентификации в обществе позволяют на основании социологических опросов ВЦИОМ по-новому периодизировать перестройку. Докладчик выделил три ее фазы: первые два года после вступления в должность Горбачева отличаются позитивной верой в перемены, в последующие, 1988—1989 годы эта вера оборачивается нетерпимостью и антисистемными настроениями, а в 1990—1991-м, наконец, переходит в отчасти бессознательную переориентацию на либеральные ценности.
“Неформальная” общественность ученых и интеллектуалов была в центре внимания пятой секции третьего дня конференции. Секция была открыта докладом политолога Маргареты Моммзен (Мюнхен) о развитии и институционализации политологии как субъекта и объекта перестройки. Политическая наука, освобождаясь от марксизма-ленинизма, конституировалась в качестве продукта перестройки и в то же время, представленная известными советскими публицистами, сама поддерживала демократические реформы. Однако, несмотря на хорошие предпосылки, политология в России, по мнению Моммзен, не стала “оппозиционной дисциплиной” и хранительницей демократических ценностей (именно так она понимается на Западе). Напротив, говоря о наличии в современной России многочисленных “политтехнологов”, исследовательница поставила вопрос о том, не являются ли подобные феномены пережитками советской технократической политической культуры с ее безоговорочной верой в науку.
Алексис Берелович (Париж) анализировал эпоху перестройки как треугольник отношений между властным аппаратом, народом и интеллигенцией. Отношения аппарата и интеллигенции он представил как игру двух актеров с различными целями и ожиданиями. В то время как властный аппарат пытался инструментализировать интеллектуалов для имитации новой свободы мнений, при этом все более теряя контроль над нарастающей мобилизацией масс, интеллигенция использовала фигуру Бориса Ельцина для уничтожения старой системы, хотя стала, напротив, жертвой его политических амбиций (такое ретроспективное мнение весьма распространено в постсоветском демократическом лагере). Берелович охарактеризовал перестройку как попытку партийной элиты обновить социализм, освободив его от советского. Интеллигенция имела здесь лишь ограниченные возможности влияния, не в последнюю очередь от нехватки политической культуры: система разрушилась, а советское осталось.
Дискуссия о роли интеллигенции и неформалов продолжилась презентацией истории “Московского общественного бюро информационного обмена” (М-БИО) и ленинградского клуба “Перестройка” в докладах Вячеслава Игрунова (Москва) и Александра Сунгурова (Санкт-Петербург).
Игрунов напомнил об условиях и мотивах возникновения М-БИО в 1988 году, импульсом которому как раз был заказ НИИ культуры АН СССР на составление базы данных общественных движений. Новая организация развилась до самостоятельного координационного и информационного бюро неформалов, способствовала развитию общества “Мемориал”, однако не смогла подготовить новую политическую элиту к успешному процессу трансформации.
Опираясь на предыдущий доклад, Сунгуров рассказал о клубе “Перестройка”, который парадоксальным образом также был основан при содействии партийного органа — Ленинградского горкома КПСС — в 1987 году. Организуя публичные дискуссиии, этот клуб, подобно М-БИО, был нацелен на интеллектуальную деятельность, в нем было множество тематических секций. Клуб “Перестройка” инициировал новые движения (например, Ленинградский народный фронт) и группы, участвовал в выборной кампании 1989 года. Уже само участие во встречах или членство в клубе Сунгуров приравнивает к гражданскому мужеству. Значение деятельности клуба, по его мнению, заключалось, прежде всего, в интеллектуальной работе, в новом оживлении публичной сферы и социализации населения в условиях постепенно приобретаемой свободы, а также в подготовке элит. В заключение докладчик указал на высокую познавательную ценность сравнительной перспективы исследований общественных движений в трансформировавшихся государствах восточного блока.
Елена Струкова (Москва) из Фонда нетрадиционной печати ГПИБ рассказала о развитии и роли независимой альтернативной прессы, которая достигла, несмотря на ограниченные технические и финансовые возможности, широкого распространения и высокой степени известности как явление, сопровождающее неформальные движения после объявленной Горбачевым политики гласности. Общественным феноменом альтернативная периодика стала еще в 1987 году, когда появились два самых стабильных и читаемых издания: бюллетень “Экспресс-хроника” Александра Подрабинека и журнал “Гласность” Сергея Григорьянца. Неформальная периодика, очевидно, шла далеко впереди официальной в критических настроениях, что, по мнению докладчицы, дает право говорить о сосуществовании двух параллельных публичных сфер до выборов 1989 года. После этого события начался новый этап в развитии неформальной прессы, продолжившийся до развала СССР: она стала более профессиональной и более разветвленной, выросло количество упоминаний (1642 в 1989 году, по данным библиотеки) и самих изданий.
В последней секции обсуждались настроения и ожидания населения в новой политической ситуации. Алексей Левинсон из “Левада-центра” кратко описал важнейшие этапы возникновения социологии как науки, сформировавшейся только в эпоху перестройки под влиянием различных устремлений ее деятелей. “Старая гвардия” была настроена на блокаду свободного выражения мнений, либеральное партийное крыло уже соглашалось отдать свою монополию на общественное мнение как условие модернизации и “приспособления к западной цивилизации”, и только общественность хотела сама говорить полную правду и слышать ее. Первый опрос, проведенный “Литературной газетой” в 1988 году (19 000 присланных анкет и 10 000 писем), Левинсон назвал “сенсационной самоселекцией” политизирующихся масс, решившихся по доброй воле выразить свое мнение.
О том, как художественный плюрализм захватывал табуированные темы в кино, говорилось в докладе “Освобождение картин” Ларса Карла (Берлин), посвященном советскому игровому кино. Судьбоносный пятый съезд кинематографистов возвестил не только начало открытого процесса демократизации, но и парадоксальным образом закат советского кино. Демонтаж социалистической утопии на киноэкране ускорялся по мере становления нового выразительного средства кинематографа эпохи перестройки: антиутопии с пессимистическим и даже апокалипсическим ощущением конца.
В 1990 году две трети опрошенных ВЦИОМ сомневались в успешном результате перестройки, однако верили в целителей и инопланетян. Павел Романов (Саратов — Москва) дал политическую оценку феномену иррационального в общественности позднего СССР. Низкий образовательный уровень и социальный статус, по его мнению, не дают этому факту объяснения. На обсуждение была вынесена причинная связь подобных настроений и ожиданий с недостатками советской системы образования, которая оказалась неспособной дать навыки критической оценки информации, а также с ценностным вакуумом, возникшим вследствие крушения системы.
В заключительном слове Лоренц Эррен подвел итоги конференции, подчеркнув многослойность исследовательских методов и уровней изучения эпохи перестройки. Трехдневная междисциплинарная конференция стала тому наглядным свидетельством, так как она объединила западных наблюдателей и коллег из России, осмыслявших свой собственный опыт, зачастую связанный с фрустрацией, из сегодняшней перспективы. С другой стороны, очевидная неразрешенность многих вопросов показывает, насколько мало интереса вызывает этот революционный период как в современной российской гуманитарной науке, так и в самой общественности.
Несмотря на многочисленность источников, доступ к ним ограничен, а справочный аппарат находится в рудиментарном состоянии. Участниками конференции был выражен интерес к таким решениям, как визуализация источников и их объединение, что позволило бы более глубоко изучить эпоху перестройки с точки зрения советской общественности.
Доклады будут опубликованы в сборнике трудов конференции.
Юлия фон Зааль