Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2008
Книг “про пиратов” в Советском Союзе публиковалось мало, а потому были они все наперечет, и каждую новинку заинтересованные читатели встречали овациями и запоминали — в лицо и по именам. Памятливость эта, как всегда, когда речь идет о той или иной форме разбоя, могла стать причиной бедствий.
В 1976 году в сборнике “Мир приключений” (издательство “Детская литература”1) вышла повесть Юрия Папорова “Конец “Злого Джона””. Автор предварил ее кратким предисловием, в котором, в частности, указал: “Повесть эта построена на подлинном материале, она рассказывает о борьбе испанских корсаров с жестоким и неуловимым английским пиратом, наводившим ужас на поселения островов Карибского моря на рубеже XVII и XVIII веков”2.
Карибское море, золотой XVII век. С подлинным материалом, однако, с самого начала возникают затруднения. Ибо, согласно тексту Папорова, “жестокий и неуловимый английский пират” Джон Мэтьюз в начале своей карьеры честно служил “корсаром королю Эдуарду”. Но “на рубеже XVII и XVIII веков” Англией правили соответственно: Карл II Стюарт, Иаков II Стюарт, Вильгельм III Нассау совместно с Марией II Стюарт и Анна I — отыскать в этой цепочке короля Эдуарда не легче, чем обнаружить командарма Василия Блюхера в списке сражавшихся под Ватерлоо. Ближайший Эдуард, Эдуард VI, умер в 1553 году, следующий, Эдуард VII, взошел на престол в 1901-м. Если учитывать, что часть действия повести приурочена к Войне за Испанское наследство, расхождение с реальностью оказывается довольно значительным.
Однако существует подлинный материал, с которым книга Папорова действительно совпадает. Речь идет о написанной в 1932 году повести Рафаэля Сабатини “Черный лебедь”3. В обоих текстах романтический герой с флибустьерским прошлым временно становится союзником подлого пирата, дабы тем вернее заманить его в ловушку. В обоих текстах неизменен характер ловушки: воспользовавшись своей прежней репутацией, соблазнить пиратов шансом захватить серебряный конвой; уговорить их кренговать корабль, чтобы очистить дно от ракушек и улучшить ход; привести корабль для этого в тихое место, потихоньку затянуть с работой и посеять зерна розни — и дождаться появления “своих”. Точные соответствия имеет и построение любовной линии обеих книг: на борту судна, на котором следует герой, оказывается дочь губернатора с сопровождающим лицом, имеющим на нее виды (именно их оптика и определяет читательское восприятие происходящего). Едва ли не дословно воспроизводится описание поединка романтического героя с подлым пиратом, а также тот трюк, при помощи которого друзья героя вызволяют его из опасного положения. Совпадает, естественно, и финал, в котором вопреки условностям общества и проискам врагов соединяются любящие сердца.
Есть и отличия: у Сабатини главный герой — француз на английской службе, а прочие персонажи (пираты, их противники, их жертвы и прекрасные девушки) — англичане. Это естественно, ибо сюжет “Черного лебедя” построен вокруг конфликта сэра Генри Моргана с теми собратьями по ремеслу, которые не захотели сменить образ жизни, — и необходимости доказать его величеству, что Морган не потворствует бывшим коллегам. В повести Папорова подлые пираты остались англичанами, а вот положительные персонажи превратились в испанцев4. В результате из русского текста исчезает одна из пружин сюжета Сабатини — причина, по которой борцам с пиратами срочно потребовалась голова конкретного морского разбойника. (Голову ему тем не менее отрежут, хотя в папоровской повести оная голова, коль скоро уж она рассталась с телом, никому особенно не нужна.)
Обилие повторяющихся из текста в текст мелких — в том числе и излишних — подробностей исключает ситуацию, когда два разных автора в разное время пользуются одним и тем же первоисточником.
Однако, может быть, мы имеем дело с освященной “Детиздатом” традицией литературного пересказа?
Как известно, пират отличается от капера, корсара, флибустьера и приватира тем, что у всех перечисленных есть официально выданные им соответствующими властями свидетельства, поручения или предписания различного свойства, а пират просто грабит всех, кто ему подвернется, на свой страх и риск.
Некогда Алексей Толстой получил от С.Я. Маршака подобие каперского патента — в виде заказа на перевод, а потом и на переделку сказки Карло Коллоди “Приключения Пиноккио”. “Пиноккио” до этого неоднократно переводился на русский язык (Толстой был редактором и литературным обработчиком одного из переводов5), а потому публикация “Золотого ключика” на страницах “Пионерской правды” (1936) вызвала волну вопросов — почему эти книги так похожи? В результате вышедшая в том же, 1936 году книжка “Золотой ключик, или Приключения Буратино” была снабжена следующим предисловием:
“Когда я был маленький, — очень, очень давно, — я читал одну книжку: она называлась “Пиноккио, или Похождения деревянной куклы” (деревянная кукла по-итальянски — буратино). Я часто рассказывал моим товарищам, девочкам и мальчикам, занимательные приключения Буратино. Но так как книжка потерялась, то я рассказывал каждый раз по-разному, выдумывал такие похождения, каких в книге совсем и не было.
Теперь, через много-много лет, я припомнил моего старого друга Буратино и надумал рассказать вам, девочки и мальчики, необычайную историю про этого деревянного человечка”6.
В свое время Мирон Петровский убедительно доказал, что предисловие это является мистификацией — Толстой не знал итальянского, а первый русский перевод книги Коллоди появился в 1906 году, когда Толстому было двадцать три. Соответственно, ни читать, ни пересказывать книгу Коллоди в детстве Алексей Николаевич никак не мог.
Впрочем, толстовский способ легитимизировать захват понравившегося текста, при котором произведение подается как сделанный для собственного удовольствия пересказ некоего отсутствующего канона (“потерянной” книги), оказался удобным, вследствие чего и был немедленно освоен “Детиздатом”. Летом 1937 года С.Я. Маршак начинает редакторскую и издательскую работу с повестью А.М. Волкова “Волшебник Изумрудного города”, тоже представляющей собой переделку существующего иностранного текста. При этом, согласно переписке Маршака, то обстоятельство, что “в основу повести положена иностранная сказка”, смущало его ровно постольку, поскольку в результате сказочная повесть оказалась несколько “вневременной” (что, естественно, нуждалось в исправлении)7. В 1939 году повесть увидит свет с подзаголовком “переработки сказки американского писателя Ф.Л. Баума” и станет первой в серии книг, в большей или меньшей степени построенных на пересказе и заимствовании8.
Но если “Конец “Злого Джона”” обязан своим существованием и обстоятельствами публикации традициям “Детиздата”-“Детгиза” — в том виде, в котором они бытовали в 1970-е, — то придется признать, что за тридцать лет традиция эта успела характерным образом измениться. Если “люди Маршака”, как и положено каперам или корсарам, действовали открыто под флагом своей страны, соблюдали обычаи “морской войны” и признавали некие права за “противником”, то на смену им, по всей видимости, пришли “люди Флинта”. Ибо ни в предисловии, ни в самой повести Папорова отсылки к первоисточнику нет. Флаг над этим текстом — черный9.
Можно допустить, что фамилия Сабатини исчезла из текста по цензурным соображениям. Когда в конце 1950-х на русском языке вышла “Одиссея капитана Блада”, издатели и автор послесловия ожидали, что за этим последует волна публикаций. Но, несмотря на успех “Одиссеи” у читателей, дело ограничилось переводом и изданием следующей книги из той же серии. Сабатини оказался слишком “буржуазным” писателем — а потому лицом нежелательным.
Поэтому весьма вероятно, что любитель пиратской литературы, решивший познакомить читателей “Мира приключений” с пересказом книги любимого автора, мог быть на какой-то стадии вынужден скрыть имя этого автора — вполне в духе авантюрного романа. Но в таком случае с исчезновением цензурного давления ситуация должна была измениться. Этого тоже не произошло. Тридцать лет спустя, в 2007 году, Юрий Папоров включил повесть “Конец “Злого Джона”” в состав собственного пиратского романа — практически без изменений и по-прежнему обходя молчанием источник вдохновения10.
Остается проверить, носили ли внесенные Папоровым изменения системный и сюжетообразующий или полуслучайный характер.
Отследить смещения значений и их последствия, к счастью, достаточно несложно.
Например, в обоих текстах — и в “Черном лебеде”, и в “Конце “Злого Джона”” — присутствует эпизод, когда главный герой, бывший корсар, объясняет наивному и предвзятому колониальному чиновнику, чьими усилиями на самом деле обеспечивается относительная безопасность на морях. В обоих случаях речь идет о Береговом братстве. У Сабатини французский флибустьер Шарль де Берни в качестве примера приводит деятельность Моргана в бытность его корсаром. Слова “Морган” и “безопасность” на первый взгляд кажутся антонимами — однако на деле Сабатини воспроизводит английскую риторику XVII века вообще и позицию сэра Томаса Модифорда, губернатора Ямайки, активно поддерживавшего Моргана и считавшего Береговое братство первой линией обороны неиспанских колоний в Новом Свете в частности. Впоследствии эту позицию занял и Карл II, даровавший Моргану рыцарское звание. А вот у Папорова в роли санитара морских путей выступает адмирал Дюкасс. Это о нем папоровский персонаж-испанец Девото говорит: “Сейчас, однако, вам не лишне напомнить, что если “Ласточка” свободно плавает в этих водах и капитан Дюгард ведет ее без опасений, так этим в значительной мере мы обязаны Дюкассу и подобным ему смельчакам. Не королевские адмиралы очистили от пиратов Карибы” (с. 236).
И тут опять возникает сложность. Жан-Батист Дюкасс, французский губернатор Санто-Доминго, знаменит вовсе не борьбой с пиратами, а как раз своими рейдами на английские и испанские колонии. Собственно, налет на Картахену, описанный тем же Сабатини в “Одиссее капитана Блада”, в реальности осуществлял именно Дюкасс. Поэтому, когда испанец воспевает заслуги Дюкасса в деле поддержания спокойствия на морях, эта реплика звучит анекдотически.
Таким образом, там, где персонаж Сабатини говорит то, что и должен бы говорить в контексте места и времени, Папоров производит две механические замены — и получает абсурдную ситуацию.
Но самым странным для нас в данном тексте являются даже не фактические и сюжетные ошибки и нестыковки. Удивительным — для конца 1970-х — образом папоровский “Конец “Злого Джона”” не вполне корректен в области идеологии. При этом он, на первый взгляд, отклоняется от линии партии не меньше, но существенно больше, чем исходный текст Сабатини.
Сколь поразительным ни покажется читателю наличие в рамках советской детской литературы четкой позиции по такому важному и насущному вопросу, как расстановка сил в Карибском бассейне на исходе XVII века, но позиция такая существовала — и логически выводилась из теории общественных формаций, а следовательно, была частью общей теории и обладала соответственной значимостью.
Вот что, например, написал в послесловии к первому изданию той же “Одиссеи капитана Блада” И. Сергеев:
“Р. Сабатини не жалеет красок, повествуя о гнусных насилиях и бессмысленных жестокостях испанской военщины. Испанцы появляются на страницах романа не как представители цивилизованного мира, а как варвары, грабители и убийцы. И описания эти полностью соответствуют исторической достоверности… <…>
Стоит лишь вспомнить знаменитые крестовые походы, многовековой гнет Ватикана, крестьянские, или, как их прежде называли, религиозные войны, время реформации и жесточайшую борьбу католических пап с еретиками-протестантами за “чистоту веры”, создание мрачного ордена иезуитов, костры инквизиции и, наконец, светлую зарю эпохи Возрождения…”11
Таким образом, мы обнаруживаем в послесловии обширный и достаточно однозначный исторический экскурс, описывающий на материале английской истории победу более прогрессивной (хотя, несомненно, хищной и зловредной) буржуазии над темным и жестоким феодализмом. Антиэксплуататорский, антииспанский и антикатолический пафос послесловия заметен невооруженным глазом.
Подобные пассажи стабильно присутствуют в предисловиях, послесловиях и примечаниях к историко-приключенческим романам, создавая координатную сетку, в которой эти тексты полагалось рассматривать.
В рамках этого — общеобязательного — подхода герой “Черного лебедя” де Берни — веротерпимый француз-гугенот, перебравшийся в Новый Свет, потому что в Старом снова начались религиозные преследования, мирно живший в смешанном англо-французском поселении на Санта-Каталине, ушедший с Морганом после того, как испанцы разорили его дом и убили его дядю, а затем вместе с Морганом присоединившийся к королевскому флоту, — куда “прогрессивнее”, чем герой повести Папорова, волей автора фактически вынужденный защищать католическую веру и испанские порядки в Новом Свете. Собственно, положительный персонаж приключенческой книги для детей — испанец, католик и защитник существующего строя (пусть и критически настроенный) — эта ситуация в идеологически инфицированном мире советской детской литературы была до книги Папорова труднопредставима12.
Публикации повести подобное расхождение с “генеральной линией”, однако, не помешало. И это обстоятельство с вероятностью указывает на то, что издательство “Детская литература” было хотя бы частично осведомлено о происхождении текста — и рассматривало его как “трофейный”, то есть как нечто заведомо подлежащее символической перелицовке (пусть даже связанной с потерей смысловой и идеологической ценности, но зато с нежностью рисующей наших карибских друзей, в отличие от британских недругов) и только в этом, новом виде пригодное к утилизации.
Если это предположение верно, нам придется заключить, что пересказ, который в 1930-е и 1940-е был способом в первую очередь перевести “чужую” книгу на язык отечественной культуры, в 1970-е потерял инструментальное значение и сделался ярлыком, клеймом, знаком присвоения — и способом обозначить текущие политические интересы13. Нужда в каперских патентах отпала — отныне захват легитимизировался самим фактом захвата… и последующей сменой оснастки и порта приписки.
К сожалению, проследить эту тенденцию далее не представляется возможным в связи с тем, что в начале 1990-х годов пошли ко дну и традиции, и ограничения, и геополитические соображения, которыми руководствовались в советский период редакторы издательства “Детская литература”. В новых условиях литературный абордаж носит уже принципиально иной характер.
В заключение хотелось бы заметить, что роман Юрия Папорова был опубликован полностью в 2007 году в издательстве “Эксмо” под названием “Пираты Карибского моря: проклятие капитана” — в соответствующей обложке, прямо отсылающей к фильму Гора Вербински. Впрочем, плавание под чужим флагом — это тоже старинная пиратская традиция.
________________________________
1) В разные времена называвшегося “Детиздатом” и “Детгизом”.
2) Папоров Ю. Конец “Злого Джона” // Мир приключений. М.: Детская литература, 1976. С. 230. Далее ссылки на это издание даются непосредственно в тексте статьи.
3) В название книги также вынесено имя пиратского корабля.
4) Эта трансформация вполне закономерна, поскольку автор владеет испанским, хорошо знаком с современной Латинской Америкой, в соответствующие годы работал журналистом на Кубе, а в 1990-е — в музее Троцкого в Мексике.
5) История создания “Золотого ключика” подробно изложена Мироном Петровским в статье “Что отпирает “Золотой ключик”” (Петровский М. Книги нашего детства. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2006. С. 217—324).
6) Толстой А.Н. Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 12. М.: ОГИЗ; ГИХЛ, 1948. С. 59.
7) Маршак С.Я. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М.: Худож. лит., 1972. С. 155.
8) См. об этом: Петровский М. Книги нашего детства. С. 324— 394; Несбет Э. На чужом воздушном шаре: Вошебник страны Оз и советская история воздухоплавания // Веселые человечки: Культурные герои советского детства. М.: НЛО, 2008. С. 181—203.
9) Следует отметить, что и сам Сабатини многие ключевые эпизоды своих книг позаимствовал из “Пиратов Америки” А. Эксквемелина.
10) В предисловии к роману Папоров ссылается лишь на материалы, собранные им в бытность завбюро АПН на Кубе.
11) Сергеев И. Робин Гуд Карибского моря // Сабатини Р. Одиссея капитана Блада. М.: Гос. изд-во детской литературы, 1957. С. 330.
12) В романе эта проблема будет решена — положительные герои Папорова будут снабжены чрезвычайно прогрессивным анахронистическим мировоззрением.
13) Например, отражая противостояние испаноязычной Кубы и англоязычных США.