Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2008
Газета на французском языке “Le Furet” (“Хорек”, “Проныра”, “Пролаз”) выходила в Петербурге с середины 1829 г. Издателем и редактором ее был Шарль де Сен-Жюльен (Saint-Julien, 1802—1869), служивший секретарем и библиотекарем у графа И.С. Лаваля c конца 1826 или начала 1827 г.
О Шарле де Сен-Жюльене до его приезда в Россию известно немного. В 1820 г. он жил в Швейцарии, а в 1826-м — в Италии, где близко познакомился с Ламартином. В апреле 1829 г. в Париже вышел его сборник “Premiers chants d’un poète” (“Первые песни поэта”).
От начала выхода газеты (июль 1829 г.) до конца 1830 г. она имела подзаголовок “Journal de littérature et des théâtres” (ñ эпиграфом: “Il furète partout” — “Он вынюхивает повсюду”) и выходила дважды в неделю, по средам и воскресеньям. В программе “Le Furet” говорилось: “Полностью посвященная французской литературе, газета будет печатать разборы новых сочинений, выходящих в Париже, по крайней мере тех, которые могут быть интересны здешним читателям; а также самые интересные отрывки из французских литературных журналов, касающиеся новостей сцены, новых пьес; объявления, анекдоты и проч.”1. Далее сообщалось, что обзоры спектаклей петербургских французской и итальянской трупп будут помещаться каждую неделю, чередуясь, но этот пункт был соблюден не вполне: статьи о театре печатались почти в каждом номере и почти все были посвящены французскому театру.
В том, что безвестный француз, недавно приехавший в Россию, получил разрешение издавать газету, да еще и печатать в ней суждения об императорской французской театральной труппе, несомненно, сыграла роль рекомендация графа Лаваля, в течение долгих лет возглавлявшего третью экспедицию Министерства иностранных дел, занимавшуюся выписками из европейских газет для императора, и имевшего надзор за выпуском официальной газеты министерства “Journal de St. Pétersbourg”. Дом Лавалей был одним из самых блестящих домов петербургской аристократии. Александра Григорьевна Лаваль, урожденная Козицкая, держала артистический салон, сама страстно интересовалась литературой, музыкой и живописью. На деньги Лавалей, вероятно, и начала печататься газета.
“Le Furet” заимствовал свои материалы из парижских журналов и газет. Заканчивая первое полугодие своего существования, накануне нового, 1830 г. газета писала, что “число ее корреспондентов и непосредственных сотрудников увеличилось”, и здесь же добавляла: “…парижские журналы отличают легкий петербургский листок, перепечатывая из него целые колонки”. В конце номера — ссылка на газету “Le Courrier des theatres” от 10 декабря 1829 г., позаимствовавшую из “Le Furet” статью о Россини (1829. № 51. 22 дек.). Ранее, в середине ноября, газета сообщала, что имеет подписчиков в разных городах России. В том же номере указывалось, что материалы черпаются из более чем тридцати литературных периодических изданий (1829. № 40. 13 нояб.). В сентябре 1830 г. “Le Furet” упоминал о том, что для сбора материалов имеет корреспондента в Париже (1830. № 78. 28 сент.).
Газета перепечатывала новинки французской литературы. В 1829—1831 гг. были опубликованы “Матео Фальконе” Мериме (без подписи), выдержки из лекций Вильмена, отрывки из романов Эжена Сю, Бальзака, Ш. Нодье, репортаж о первом представлении “Эрнани” Гюго, разбор нового романа Ж. Жанена “Исповедь” и два отрывка из него, статьи Сен-Жюльена о Ламартине и большое число неподписанных очерков и статей о событиях французской литературной и театральной жизни.
“Le Furet” стал первым периодическим изданием в России, напечатавшим отрывок из романа В. Гюго “Собор Парижской Богоматери”, приобретшего затем огромную популярность. Роман вышел в Париже в марте 1831 г.; “Le Furet” напечатал отрывок 1 апреля и рецензию 12 апреля (первые сообщения в русской периодике появились спустя несколько месяцев)2.
Русские журналисты иногда заимствовали литературные новости со страниц “Le Furet”. Так, в 1830 г. “Северная пчела” перепечатала статью “Мнение Виктора Гюго об Альфонсе де Ламартине”, в 1831 г. “Литературная газета” — заметку “Новости литературные”3.
В третьем номере “Le Furet” (7 июля 1829 г.) было напечатано письмо за подписью “A.Y.” с пожеланием, чтобы газета уделяла внимание русской литературе и русским нравам. В своем ответе Сен-Жюльен указал, что в письме “легко узнать слог остроумного автора музыкальных обзоров “Journal de Saint-Pétersbourg””. Музыкальные обзоры в официальной гaзете Министерства иностранных дел помещал сотрудничавший с ней А.Д. Улыбышев, которому, несомненно, и принадлежит указанный криптоним4.
Хотя на этот призыв последовал уклончивый ответ (“…мы, иностранцы, можем лишь с осторожностью касаться того, что не наше”), редактор объявлял, что уже заручился поддержкой “национальных сотрудников”, и с течением времени “Le Furet” действительно все больше места стал уделять петербургским новостям и русской теме в целом. С осени 1829 г. стали появляться новости русской литературы.
С конца августа 1830 г. материалы о русской словесности начинает регулярно помещать в “Le Furet”5 тогда еще совсем юный Владимир Петрович Бурнашев (1812—1888), сотрудничавший также в “Северном Меркурии” (1830— 1831) и в “Северной пчеле” (1831—1834). Позднее автор детских книг и сочинений по сельскому хозяйству, больше всего Бурнашев известен своими воспоминаниями о петербургских литературных кругах 1830—1840-х гг., опубликованными в 1870-х гг.6 Его очерки “Мое знакомство с А.Ф. Воейковым и его пятничные литературные собрания” (Русский вестник. 1871. № 9—11) и “Мой литературный формуляр”, напечатанный Н.С. Лесковым (с сокращениями) в статье “Первенец богемы в России” (Исторический вестник. 1888. № 6), — единственные известные нам мемуарные источники о газете “Le Furet”.
О других сотрудниках газеты, кроме А.Д. Улыбышева и В.П. Бурнашева, нам ничего не известно. За исключением редактора газеты и Бурнашева, выставлявших под своими статьями инициалы или неполную подпись, другие постоянные сотрудники подписывались криптонимами. В 1829 г. несколько обзоров спектаклей французского театра подписаны инициалами Т.С.; музыкальные обзоры — F.—B. Самая частая подпись, после подписи издателя, — криптоним Е.—Т. До марта 1830 г. так подписаны преимущественно сценки из светской жизни, однако в 22-м номере за 1830 г. (16 марта) с этой подписью появилась статья “Литературные наброски (Франция). Виктор Гюго”. По свежим следам “литературной революции, произведенной во Франции оглушительным успехом “Эрнани””, автор предлагал читателям несколько штрихов к портрету “главного двигателя романтического заговора”. Журналист утверждал, что имел “ежедневные встречи с г. Виктором Гюго, в ту прекрасную пору жизни, когда самые задушевные мысли вырываются наружу, а главную прелесть разговора <…> составляет взаимное доверие собеседников”. Через две недели в газете появилось письмо от “одной из усердных подписчиц газеты”, которая спрашивала у редактора, кто такой загадочный Е.—Т., “который находится, кажется, повсюду и нигде”, — брюнет он или блондин, молод или стар, наконец, мужчина он или женщина. Владелец загадочной подписи отвечал в следующем номере, что “не имеет несчастья быть женщиной”, принадлежит к эгоистическому мужскому полу и, хотя польщен вниманием любезной читательницы, сохранит свое инкогнито и впредь.
Единственный комментарий к этой загадке мы находим в майской книжке журнала “Гирланда” за 1831 г., посвященной смене редактора газеты: “Г. СентЖюльен, молодой французский литератор новейшей школы, ученик знаменитого Ламартина, совоспитанник Казимира Де ла Виня, пламенный последователь Виктора Гюго, — два года издавал газету, коей название мы означили в виде заглавия сей статьи. Кто из петербургских жителей, знающих французский язык, не читал с удовольствием этого милого журнала, в котором участвовали многие хорошие французские литераторы, находившие особое удовольствие быть в сношениях с северным журналистом. Юмористические статьи Е.—Т. были по большей части очень милы, и должны быть для нас тем занимательнее, что писаны — дамою”7.
Помимо новостей французской литературы и рецензий на спектакли французского театра основное содержание газеты составляла, если воспользоваться выражением П.А. Вяземского, “невинная уличная и салонная жизнь”8. Отдельные статьи представляют собой общие описания двух российских столиц, зарисовки мест публичных гуляний. Печатались городские новости, отчеты о публичных экзаменах в учебных заведениях, зарисовки светских нравов и описания народных обычаев; сцены городской жизни с элементами “физиологического очерка”: ряд материалов посвящен жизни простого населения столицы.
Публикация политических новостей, как известно, являлась прерогативой официальных газет, из частных это право имела только “Северная пчела”. Однако некоторые материалы “Le Furet” о французской жизни выглядели прямым нарушением этого правила, хотя полушутливый тон и придавал им вид невинных анекдотов.
Регулярным насмешкам подвергалась здесь “Gazette de France”, главный орган французской легитимистской партии, так же как и другие парижские газеты этого направления — “La Quotidienne” или “Le Drapeau Blanc”. В конце сентября цензурным комитетом был запрещен очерк, в художественной форме изображавший события революционных июльских дней9, но материалы, прямо или косвенно связанные с политикой, все же появлялись на страницах газеты. Больше всего их было в разделе “Смесь” — небольшие заметки, например, о том, что при Карле Х содержание королевских конюшен с 1300 лошадей обходилось в огромную сумму, тогда как “король Филипп” сократил на три четверти число и лошадей, и экипажей двора (1830. № 82. 12 окт.). Другие материалы — например, статья “О смертной казни” (1830. № 63. 6 авг.) — приобретали совершенно особое звучание в контексте споров о судьбе арестованных министров свергнутого короля.
Именно статьи августа 1830 г., то есть одновременные революционным событиям во Франции, отличаются особенной смелостью, если не сказать — дерзостью. Например, такая заметка в “Смеси” от 13 августа, следовавшая за несколькими новостями о русской литературе и явно относившаяся уже не к Франции: “Говорят, будет учреждена новая политическая и литературная газета. Политические статьи будут почерпаться из “Древней истории”, а литературные — из “Доброго садовника””.
Совсем не удивительно поэтому, что именно сентябрем 1830 г. датирован донос на “Le Furet”, обнаруженный нами в делах III Отделения. Как явствует из сопроводительного письма статс-секретаря Николая I Н.Н. Муравьева от 4 сентября 1830 г., записка эта, подписанная “Бехтеев”, была передана государю. В ней приводились цитаты из “Le Furet”, осмеивающие французские легитимистские издания и содержащие скрытые комплименты по адресу Луи-Филиппа. Не без оснований автор записки указывал на “двусмысленные выражения <…> под личиною шуточного слога” и сетовал на то, что издатель, “усердный подражатель парижских журналов”, как будто желает поселить в читателях “дух вольности и мысли, не соответствующие чувствам сердца истинно верноподанного”10.
И все же главная причина неприятностей, постигших газету через полтора года после ее возникновения, заключалась в театральной критике.
Рецензии на постановки французской труппы принадлежат перу Сен-Жюльена. Его позиция заявлена в первом же номере: “Что можно сделать против всеобщей апатии и лени? против актеров, которые принимают как должное аплодисменты, зачастую относящиеся не в первую очередь к ним, и уверены, что не встретят ни малейшего знака неодобрения? Пожалуй, свистеть в императорском театре было бы неуместно, но, с грустью должно сознаться, иногда приходится об этом чуть ли не сожалеть” (1829. № 1. 30 июня).
Французская труппа находилась в ведении Дирекции императорских театров. Представления ее посещались в первую очередь высшим обществом и часто императорской фамилией. До постройки Михайловского театра, открывшегося в 1833 г., она играла на деревянном Малом театре, располагавшемся возле Аничкова дворца. По большей части настроенный доброжелательно, издатель “Le Fu-ret” все же нередко критиковал игру Женьеса, Альфонс-Атрюкса, Дюфура, Шардона, Монталана, г-жи Бра, г-жи Майо, самой Виржини Бурбье, звезды парижской сцены, приехавшей в Петербург в 1830 г., — актеров французской труппы, основной репертуар которой составляли современные комедии и водевили.
Публикация рецензий на спектакли императорских театров в течение долгих лет была фактически под запретом: в газетах они почти не появлялись, а для публикации в журналах издатели каждый раз должны были испрашивать особое позволение Министерства полиции. Разрешение свободно печатать статьи о театрах было дано только цензурным уставом 22 апреля 1828 г.11 Впрочем, уже в феврале 1830 г. последовал циркуляр Министерства народного просвещения, требовавший, чтобы “статьи об императорских театрах не иначе были печатаемы в журналах и газетах, как по предварительном рассмотрении и одобрении их министром двора”12.
Французским театром живо интересовался Николай I. Император лично следил за репертуаром и корректировал его: читал пьесы перед постановкой и вносил в них изменения, требовал поручить те или иные роли определенным актерам. Когда был построен Михайловский театр, императорская ложа имела выход за кулисы: отсюда государь отдавал распоряжения для передачи актерам и вызывал их, чтобы высказать свое мнение об их игре13.
И вот, в 1829 г., всего через год с небольшим после введения нового цензурного устава, появился журналист, который начал высказывать о таком театре свое мнение, печатая критики из номера в номер… По всей видимости, стоит доверять словам Бурнашева о том, что “Le Furet” “имел счастье быть читаемым постоянно государыней императрицей”14.
В декабре 1830 г. начальник III Отделения направил министру народного просвещения К.А. Ливену письмо, “покорнейше прося” запретить издателю газеты “Le Furet” помещать в ней статьи об императорских театрах. Ливен отвечал, что, согласно цензурному уставу, “суждения о представлениях на публичных театрах и других зрелищах дозволяются ценсурою, если только сии суждения не противны общим правилам <…>. Если же есть Высочайшая Государя Императора воля, либо ваше Высокопревосходительство находить изволите нужным, чтоб во всех журналах вообще, или только в Le Furet, по причине какого-либо с его стороны упущения, не печатались суждения о театрах; то для узаконения надлежащего распоряжения я должен иметь Высочайшее о том повеление, которым отменялось бы прежде данное Его Величеством узаконение”. Бенкендорф сообщил на это: “…само собою разумеется, что таковые запрещения делаются не мною, а Государем”. Бумага о запрещении театральных рецензий в “Le Furet”, направленная попечителю Петербургского учебного округа, имеет помету: “Г. министр [народного просвещения], объявив словесно приказание цензору, не подписал предложение”15.
Выдержки из этой переписки опубликованы М.К. Лемке16. Комментируя директиву Бенкендорфа “Северной пчеле” — помету на полях корректуры одного из номеров 1828 г.: “Позволяется печатать и впредь можно писать о театрах, показывая мне”, Лемке указывал, что таким образом, во-первых, утверждалось главенство III Отделения над недавно принятым цензурным уставом, а во-вторых — “получалась возможность оказывать благоволение его всегдашним фавориткам — актрисам…”17
О покровительстве Бенкендорфа актрисам известно из отзывов современников18. Это обстоятельство, можно не сомневаться, сыграло свою роль в судьбе газеты Сен-Жюльена.
В деле “О газете Le Furet” в материалах III Отделения19, помимо отпусков приведенных выше документов, хранится экземпляр “Le Furet” от 14 декабря 1830 г. (№ 100). В одной из заметок раздела “Смесь” этого номера сообщалось: “Зрелище, которое можно было наблюдать в пятницу вечером у дверей Малого театра, стоило иного спектакля. Экипажи подъезжали один за другим, разворачивались, и уезжали, откуда прибыли. Подобное разочарование постигает публику, если память нам не изменяет, уже второй раз с тех пор, как у нас играет г-жа Бурбье. Потому что именно из-за нездоровья этой актрисы, по всей видимости внезапного, был отменен спектакль”.
Эта заметка отчеркнута жирной карандашной чертой, и сверху рукой Бенкендорфа приписано: “Lui défendre d’écrire sur les théâtres” (“Çапретить ему писать о театрах”)20.
По всей видимости, Сен-Жюльен не оценил влиятельности г-жи Бурбье, которая, если верить “Хронике Петербургских театров” А.И. Вольфа, была велика: “[В сезон 1829—1830 годов] во французскую труппу поступила знаменитая Виргиния Бурбье. Для дебюта она выбрала “Школу стариков” Казимира Делавиня, а потом принялась за драмы Дюма и компании. Она была в полном смысле красавица, брюнетка, высокого роста, великолепно сложенная, с роскошными формами. Несмотря на свою знаменитость, она была актриса далеко не первоклассная. Игра ее не отличалась естественностью, и потому ей лучше шли роли кокеток, чем драматические. Тем не менее она производила в свое время страшный фурор и число поклонников ее, более или менее счастливых, было не мало. В числе их конечно самым счастливым был и сам князь Петр Михайлович Волконский, министр двора, через что Бурбье и пользовалась огромным влиянием на весь театральный мир”21.
Другое свидетельство о запрещении Сен-Жюльену писать о театре (а фактически — редактировать газету) оставил Ипполит Оже, сотрудничавший в 1840-х гг. в качестве театрального критика в газете “Messager de Saint-Pétersbourg” (ãазета выходила в 1841—1850 гг. как “культурное приложение” к “Journal de Saint-Pétersbourg”), а затем в самой “Journal de Saint-Pétersbourg”. 2 ноября 1856 г. в качестве ответа на какую-то представленную на одобрение рецензию Оже получил записку за подписью директора театров А.М. Гедеонова: “Напоминаем, что несколько лет назад французская газета, издаваемая г. Сен-Жюльеном, была закрыта за подобное”22.
Впрочем, если Бенкендорф и был инициатором запрета, формально он исходил все же от Николая I (см. об этом далее).
С 1831 г. из названия газеты исчезло упоминание театра, и она стала называться просто “Le Le Furet de Saint-Pétersbourg”. В декабре 1830 г. Сен-Жюльен получил место лектора французского языка в Петербургском университете. Должность предусматривала преподавание французского языка и литературы. Лекции “поклонника Ламартина и Виктора Гюго, почитателя Огюстена Тьерри, слушавшего лекции Гизо и Вильмэна” поражали своей новостью “слушателей Толмачева и Бутырского”23 и пользовались большим успехом, так что скоро Сен-Жюльен вынес их за рамки университета и стал регулярно выступать с публичными чтениями. Университетские обязанности, а в не меньшей мере, наверное, запрещение его колонки в газете заставили его весной 1831 г. отказаться от редактирования “Le Furet”.
В 1834 г. Сен-Жюльен выпустил в Петербурге описание поездки в Финляндию — “Impressions et souvenirs de Finlande”, а в 1840 г. — “Guide du voyageur à Saint-Pétersbourg” (“Ïутеводитель путешественника по Санкт-Петербургу”).
В Петербургском университете Сен-Жюльен преподавал до 1846 г., когда вышел в отставку с чином надворного советника, получил пенсию и уехал во Францию. В 1847 г. он напечатал в “Revue des Deux Mondes” (1 окт.) обстоятельную статью о Пушкине “Pouchkine et le mouvement littéraire en Russie de-puis quarante ans” (“Ïушкин и литературное движение в России за сорок лет”) и поместил в том же журнале еще несколько публикаций о русской литературе: статью “Le comte W. Solohoupe” (“Граф В. Сологуб”; 1 окт. 1851 г.); в 1852 г., по случаю выхода в Петербурге “Собрания сочинений” И.А. Крылова — очерк “La littérature en Russie. Ivan Andréevitch Kriloff” (“Ëитература в России. Иван Андреевич Крылов”); 1 марта 1856 г. — перевод “Муму” Тургенева.
В 1852 г. он вернулся в Россию, совершил путешествие по Волге, посетил Кавказ, Крым, Украину, Москву, Архангельск и описал свои впечатления в книге “Voyage pittoresque en Russie” (“Живописное путешествие по России”), вышедшей в Париже двумя изданиями (1853 и 1854 гг.). В 1853—1855 гг. СенЖюльен сотрудничает в “Journal de Sain-Pétersbourg” (статьи о театре), около 1857 г. является русским корреспондентом бельгийской газеты “Indépendance Belge”24. В 1858—1859 гг., когда в России было разрешено издание частных газет, Сен-Жюльен снова издает в Петербурге газету на французском языке: “Le Dimanche”. В 1859 г., вместе с П.С. Усовым и Н.И. Тарасенко-Отрешковым, он ходатайствовал об издании новой ежедневной газеты “Нева”, с параллельным русским и французским текстом, с политическими новостями, но получил отказ. В документах заседания Комитета министров значится, что причиной отказа были, во-первых, невыгодные отзывы членов комитета о Тарасенко-Отрешкове, а во-вторых — “неблагонадежность приглашаемого Тарасенко-Отрешковым в редакторы <…> надворного советника Сен-Жюльена”25.
Умер Сен-Жюльен в Париже 4 апреля 1869 г.26
Новый редактор и издатель газеты Огюст Сен-Тома (Saint-Thomas, 1781 или 1782 — 1857) известен как переводчик на французский язык “Истории государства Российского” Карамзина (перевод восьми томов вышел в Париже в 1819 г.).
Время приезда Сен-Тома в Россию нам неизвестно. Сотрудничавший с ним в переводе 9-го тома “Истории” Карамзина О.М. Сомов упоминал его устные рассказы о каких-то “приключениях в Италии и в Испании”27. В 1821 г. в Париже вышел его роман “Huits jours d’absence, ou L’hospice Mont-Cenis” (“Разлука на неделю, или Приют Мон-Сени”). Избранный в 1822 г. по предложению Сомова членом Вольного общества словесности, наук и художеств, Сен-Тома был гувернером (в доме генерала Н.М. Бороздина в 1817-м, генерала П.А. Чичерина в 1831 г.), в 1822 г. служил недолгое время секретарем у графа Лаваля. Перед этим, в начале 1822 г., он просил Н.М. Карамзина помочь ему найти место в Москве через И.И. Дмитриева. Карамзин писал Дмитриеву, рекомендуя Сен-Тома: “Я желал, чтобы ему поручили издание здешнего Консерватёра; но это не исполнилось”28. Дмитриев отвечал вежливым отказом, однако изданные в Москве в 1827 г. “Trois odes” свидетельствуют о том, что позже Сен-Тома какое-то время жил в Москве и посещал салон З.А. Волконской. В том же году в Петербурге вышли “Новые французские и российские разговоры, составленные по образцам, находившимся в сочинениях лучших новейших писателей <…>, пересмотренные и исправленные Авг. де СенТомом и О. Сомовым” (до 1844 г. пособие выдержало пять переизданий). В 1829 г. за поднесение императору оды, посвященной подвигу капитана брига “Меркурий” А.И. Казарского, Сен-Тома получил бриллиантовый перстень — и в том же году собирался открыть частное коммерческое училище29. С марта 1829-го по октябрь 1830 г. преподавал французский язык и словесность в Петербургском университете, откуда “был уволен по прошению”, в связи с определением библиотекарем в Румянцевский музей30. В 1830 г. он выпустил в Париже еще одно сочинение — любовно-авантюрный роман “Les Compagnons de Schall noir” (в 1832 г. в Москве вышел русский перевод — “Товарищи Черной шали”). В 1836 г. Сен-Тома получил чин титулярного советника. В 1835— 1837 гг. он хлопотал об изобретенном им “новом способе лужения посуды, называемом Полихрон”, для “использования” которого испрашивал отпуск в Финляндию, а в 1838 г. собирался издать в Париже двухтомную историю этой страны “с древнейших времен до 1838 года” (замысел не осуществился)31. Умер Сен-Тома в 1857 г., занимая должность библиотекаря тифлисской публичной библиотеки32.
С передачей газеты от одного редактора другому связана переписка между Ливеном, Бенкендорфом, попечителем Петербургского учебного округа К.М. Бороздиным и ректором университета А.А. Дюгуровым с целью выяснить благонадежность кандидата. Бороздин сообщал Ливену, что “г. Сен-Тома, в продолжении недолговременного служения своего в звании университетского лектора, читал лекции весьма редко, что и было причиною его увольнения. А посему он, г. ректор, и не имел никакой возможности заметить его образ мыслей, тем более, что никогда не имел с ним продолжительных личных сношений”33. В конце концов кандидат направил два письма, одно Бороздину, другое Ливену. Министру народного просвещения будущий журналист рекомендовал себя следующим образом: “…поскольку я, Ваша светлость, не имею других взглядов, кроме тех, что мне приписывает долг; поскольку я не занимаюсь ни политикой, ни тем, что меня не касается; поскольку я не читаю газет и никогда о них не рассуждаю, взгляды мои можно узнать только из моих сочинений и из благодеяний, которые они снискали мне со стороны августейшей фамилии”34.
В номере от 26 апреля Сен-Жюльен попрощался с читателями и предупредил о предстоящей смене названия листка. Начиная со следующего номера (№ 32 за 29 апреля 1831 г.) в конце газеты появилась подпись нового редактора: “С.-Тома”. До конца июня листок продолжал выходить под прежним названием “Le Furet”, а с 1 июля 1831 г. вышел первый номер “Le Miroir” (“Зеркало”, с эпиграфом: “Il ne flatte ni ne brûle” — “Íе льстит и не обжигает”); был восстановлен и подзаголовок: “Journal de littérature et des théâtres”.
C января 1832 г. газета стала выходить три раза в неделю вместо двух. Несмотря на подзаголовок — “Газета литературы и театров”, — театральные известия в “Le Miroir” ограничивались новостями парижской сцены. Новости же русской литературы продолжали печататься в прежнем объеме, в той же колонке Бурнашева “Эхо русской литературы” и в разделе “Смесь”.
В начале февраля 1832 г. “Северная пчела” писала: “Французский журнал le Miroir, издаваемый переводчиком Истории Государства Российского соч. Карамзина, г. Сен-Тома, в нынешнем 1832 году приметно улучшился. В нем помещаются весьма занимательные небольшие статьи из всех европейских литератур, равно как и переводы с русского языка. Весьма часто, пред представлением новой пьесы на здешнем французском театре в Miroir находится изложение содержания сей пьесы и суждение об оной парижской критики. В Смеси (bariolage) находим нередко известия о новостях русской литературы. <…> Мы уверены, что иногородние любители французского языка найдут приятное развлечение в чтении небольших статей литературных, выбираемых из лучших французских журналов, которые получать весьма затруднительно”35. В самом деле, несмотря на упоминание театра в подзаголовке, газета печатала критики только парижских постановок. Иногда помещался краткий разбор пьесы, игранной на французском театре, выдержки из французских книг о театре. Петербургская же театральная тема покрывалась анекдотами вроде следующего:
“Недавно один мужик, слуга лавочника, явился в контору русского театра: Вот, — говорит он, — три рубля с полтиной, мне нужно кресло для моего хозяина. Ему дают билет. — Что? — переспрашивает он и бросает билет. Ему пытаются объяснить… Он не желает ничего слышать <…> ему нужно кресло, настоящее, деревянное, потому что хозяин приказал ему: “Иван, поди возьми мне кресло в театре”. (Быль)” (Le Miroir. 1831. № 42. 22 нояб.)36.
Число подписчиков снижалось, и в начале 1832 г. издатель “Le Miroir” обратился с прошением на высочайшее имя:
“Его Величеству Императору всея Руси
Государь!
Я осмеливаюсь обратить свою нижайшую просьбу к Вашему монаршему правосудию.
Особенные соображения заставили лишить газету “Le Furet” права помещать статьи о театрах, права, которым пользуются все другие журналисты.
Эта газета прекратила существование в апреле 1831 года. Получив разрешение издавать “Le Miroir”, газету литературы и театров, я полагал, что могу пользоваться установлениями закона, и позволил себе обратиться за соответствующим разрешением к его сиятельству г. князю Волконскому, министру императорского двора.
Его сиятельство оказал мне честь ответить, что запрещение французским газетам писать о французской труппе было сделано по приказу Вашего Величества37, и я осмеливаюсь нижайше ходатайствовать перед Вашим Величеством о благодетельном изменении Вашей Высочайшей воли.
Убежденный в том, что, несмотря на все заботы театрального правления, французская труппа не может быть полностью укомплектована, а посему артисты, вынужденные подчас исполнять роли, не соответствующие их амплуа, опасаются, что их усилия подвергнутся несправедливой критике, я почитаю долгом поощрять их усердие и писать о драматическом искусстве с умеренностью и осторожностью, каких требует эта деликатная область.
Ваше Величество! к пятидесяти годам опыт формирует способность к суждению, а мое положение на службе является залогом осторожности, с какой будут составлены литературные статьи, которые, льстя самолюбию артистов, или вежливо предлагая им некоторые замечания, будут только полезны искусству и публичным увеселениям.
“Зеркало”, чуждое политике, погибнет без театров, а я, не имея возможности продолжать его, за отсутствием подписчиков, окажусь в самом ужасном положении, не в состоянии выполнить обязательства, которые взял на себя, пребывая в уверенности, что буду пользоваться всеобщим правом.
Вот почему неоценимо было бы благодеяние, о котором я осмеливаюсь просить Ваше Императорское Величество, умоляя позволить мне писать о французском театре, по крайней мере в литературном отношении, а также о театре русском и немецком. Благоволите, Ваше Величество, дать мне таковое разрешение хотя бы в виде опыта, на три месяца и под особой цензурой его сиятельства г. князя Волконского. Если же по прошествии этого времени меня сочтут недостойным сего благодеяния, я откажусь от него, не жалуясь.
С глубочайшим благоговением пребываю Вашего Императорского Величества нижайший и покорнейший слуга Огюст де Сен-Тома, младший библиотекарь Румянцевского музея.
С.-Петербург, 16 января 1832 г.”38
Письмо для передачи императору Сен-Тома отправил К.А. Ливену. Неудивительно, что министр просвещения, как явствует из последующей переписки Сен-Тома, не дал ход этому письму. Ходатайство на высочайшее имя составлено крайне бестактно, во всяком случае по российским меркам: обращаясь к самодержцу, издатель газеты напоминает ему о правах журналистов и об общем для всех законе.
Оказавшись перед необходимостью продолжать журнал в сугубо литературном духе, Сен-Тома просил изменить периодичность газеты (“выдавать сей журнал не отдельными листами, но тетрадью в 8 долю листа по одному разу в неделю вместо три [так]”) и разрешить ему “печатать в своем журнале статьи о русском и немецком театрах, сочиненные им или по крайней мере переведенные из русских журналов”39.
Ответ на запросы Сен-Тома был дан после 1 апреля 1832 г., когда председатель Петербургского цензурного комитета К.М. Бороздин получил письмо К.А. Ливена: “Вследствие представления вашего превосходительства о просимом г. Сен-Тома позволении помещать в изменяемом им в форме издания журнале: Le Miroir, статьи о театрах, русском и немецком, я сносился с г. министром императорского двора, который ныне уведомил меня, что как рассуждения об императорских театрах высочайше запрещено было печатать в издаваемых здесь иностранных журналах, то за сим и нельзя и г. Сен-Тома дозволить помещать в журнале его статей о русском и немецком театрах”40.
Здесь стоит отметить, что суждения о театрах запрещались в газетах, читаемых в высшем обществе (собственно, газет на французском языке было две: “Le Furet” / “Le Miroir” и “Journal de St. Pétersbourg”), тогда как, например, в “Северной пчеле” или в “Гирланде”, читаемых средним сословием, в 1831— 1832 гг. встречаются весьма нелицеприятные суждения о французских актерах — правда, только о мужчинах. Заметим также, что в “Гирланде” эти обзоры помещал уже знакомый нам В.П. Бурнашев.
В марте 1832 г. подпись “St.-Thomas, rédacteur” исчезла с последней страницы “Le Miroir” и появилось объявление о том, что “единственным местом редакции этого листка” является отныне “литературный салон г-жи вдовы Плюшар”. Можно предположить, что запрет на помещение статей о театрах снова, как и в случае с “Le Furet”, отбил у издателя охоту продолжать газету или что “Le Miroir” не выдержал конкуренции с начавшим выходить с 1832 г. “Revue Etrangère” (“Иностранным обозрением”) — солидным предприятием придворных книгопродавцев Ф. Беллизара и С. Дюфура. Прочное положение издателей, возможность получать быструю и обильную информацию о новинках парижского книжного рынка ставили их предприятие на прочную основу (журнал просуществовал до 1865 г.) и делали конкуренцию с ними нелегкой для Сен-Тома.
Почти сразу после перехода журнала к г-же Плюшар и ее сыну, в 35-м номере (22 марта 1832 г.) была напечатана статья Сен-Жюльена “Несколько слов о “Miroir” от бывшего редактора “Furet””. “Появилось новое издание, — писал он о “Revue Etrangère”, — возглавляемое сведущими людьми. <…> Они ведут свое дело хорошо, [“Miroir”] должен вести его еще лучше. Они дважды в месяц предлагают публике разнообразное чтение <…> “Miroir” будет представлять полную коллекцию всего, что выходит в Париже нового, умного и стоящего”. Из заметки Сен-Жюльена можно было заключить, что он возвращается на пост редактора газеты, поэтому во избежание недоразумений 27 марта было помещено сообщение о том, что “должность редактора “Miroir” прекращает существовать. Газетой руководит теперь владелец-издатель”, задача которого — извлекать из французских литературных журналов фрагменты для перепечатки, а “оригинальные статьи будут представлять собой сообщения, присланные в журнал”.
В плюшаровском “Le Miroir” прекратились обзоры Бурнашева, раздел “Смесь” перепечатывал в основном анекдоты из европейских газет; иногда давались объявления о столичных концертах. Вместе с тем были опубликованы переводы больших фрагментов из исторических романов К.П. Масальского и повести А.А. Бестужева, заметка об А.С. Пушкине из журнала “Revue de Paris” и перевод повести В.Ф. Одоевского из альманаха “Новоселье”.
В ноябре 1832 г. г-жа Плюшар с сыном ходатайствовали о разрешении изменить название газеты на “Courrier de Saint-Pétersbourg” и снова о позволении помещать статьи о русском и немецком театре, но получили отказ41. В середине следующего года газета прекратилась. Последний номер вышел 30 июня 1833 г.
* * *
Эпизод из истории издания газеты “Le Furet”, благодаря которому она и осталась известна в истории русской литературы, — это публикация заметок по поводу пришедшего из Москвы слуха о том, что Н.А. Полевой был побит по приказанию князя Н.Б. Юсупова.
Слух возник летом 1830 г., после того как Полевой напечатал в “Новом живописце общества и литературы”, в приложении к 10-му номеру “Московского телеграфа”, памфлет “Утро в кабинете знатного барина”, в котором высмеивал А.С. Пушкина и адресата его послания “К вельможе” — Н.Б. Юсупова. Юсупов жаловался московскому генерал-губернатору, цензор С.Н. Глинка за пропуск памфлета был отстранен от должности. Вскоре распространился слух об избиении Полевого по приказанию Юсупова.
В 62-м номере (3 августа) в “Le Furet” появилась заметка:
“Словесность в почете в Нанкине, древней столице Поднебесной империи. Мандарины, однако, ее не жалуют, и недавно один из них, наняв десять или двенадцать человек, приказал жестоко избить уважаемого в империи сочинителя. Первый должен умереть от стыда, тогда как последний прославится через низость своего недруга”.
Вот как рассказывал об этом эпизоде в своих воспоминаниях В.П. Бурнашев:
“— На что это похоже? [ — спрашивал Бурнашева Воейков. — ] Находитесь в таких близких отношениях с издателем французской газетки “Le Furet”, читаемой в наших аристократических гостиных, а между тем допустили его напечатать в его листочке статейку о китайском журналисте, битом палками по приказанию разбесившегося на этого журналиста китайского же мандарина. Ведь всем в городе известно, что богатейший и самодурнейший старец, проживающий в Москве белокаменной, князь, этот аристократический обломок чуть ли не до-Екатерининских времен, разгневался на Полевого за то, что тот в своем “Телеграфе”, под рубрикой “Живописец русской жизни”, изобразил его сиятельство в крайне непривлекательной картине, конечно псевдонимно, но прозрачно-псевдонимно, среди его крепостного гарема. Гнев вельможного старца, как не только слышно, но официально под сурдинкой известно, разразился на раменах нашего знаменитого публициста-историка-романиста и юмориста, при содействии наемных палок и батогов. Этого рода случаи надо стараться всегда позамять и в гласность не пускать; а теперь ваш “французик, подбитый ветерком”, обрадовался скандалу между un boyard russe, которого он назвал мандарином, и русским литератором, причем французик вздумал еще доказывать, что эти палочные удары лестны и блистательны для литератора, на стороне которого будет общественное мнение. Нет, как хотите, юный наш парнасский камрад, а вам грех, великий грех было не остановить пера мусье Сен-Жюльена в этом случае.
По выслушании всей речи Воейкова <…> я объяснил <…>, что я не нахожусь в достаточно близких отношениях к издателю “Le Furet”, чтобы иметь влияние на напечатание в его газетке тех или других, им или его сотрудниками сочиняемых статей. Что же касается до статьи в № 62 о кантонском журналисте, <…> то прочитав ее в воскресном листке и не понимая апологического ее смысла, я при свидании вчера с г. Сен-Жюльеном узнал от него очень просто, что он, встретясь на Невском с Булгариным, узнал от последнего о происшествии, бывшем будто бы в Москве с Н.А. Полевым, и настрочил нелепую эту статейку по совету и наставлению Фаддея Венедиктовича.
Тогда тотчас посыпались и ругательства <…> на Булгарина <…>. Замечательно однако, что Воейков, упрекавший меня <…> за напечатание этой статьи, поистине столь неуместной и бестактной, сам чрез свой орган [журнал “Славянин”] дал ей большую гласность <…>.
Прямодушный барон Розен, постоянно воевавший с Полевым, хотя когдато был его сотрудником, в этот вечер выразил благородное сомнение насчет достоверности слуха о побитии палками Полевого, так как слух этот вышел из грязного источника, от Фаддея Булгарина, ненавидящего и Полевого, и Россию.
На это Карлгоф сказал, что он действительно имеет известия из Москвы о том, что Николай Алексеевич болен и не выходит из комнат; но причина его болезни неизвестна. <…>
Снова кто-то выразил сомнение <…>, но Воейков, подняв очки и вперив глаза в сомневавшегося, сказал с обычным своим завыванием и как-то особенно позитивно:
— Я видел официальную бумагу у благодетеля моего Л.В. Дубельта. Приказано Полевому быть в статьях осторожнее и не задевать знатных богачей, много жертвовавших на государство; а Крезу конфиденциально дано знать, чтоб он не самоуправничал”42.
Через несколько дней после публикации “Le Furet”, в 45-м номере “Литературной газеты” (9 августа 1830 г., цензурное разрешение дано 8 августа) появилась следующая заметка (впоследствии она вошла в Большое и Малое академические собрания сочинений Пушкина): “В газете Le Furet напечатано известие из Пекина, что некоторый мандарин приказал побить палками некоторого журналиста. Издатель замечает, что мандарину это стыдно, а журналисту здорово”.
Этот журнальный эпизод кратко прокомментирован В.Н. Орловым в книге “Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов” (Л., 1934), Ю.Г. Оксманом в подготовленных им к изданию в начале 1930-х годов воспоминаниях Бурнашева (РГАЛИ. Ф. 2567. Оп. 1. Д. 20) и В.Э. Вацуро в статье “К Вельможе” (Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., Наука, 1974. С. 177—212). В.Э. Вацуро ссылался на 62-й номер “Le Furet”; В.Н. Орлов отмечал следующие публикации, составившие обсуждение слуха: Le Furet. 1830. № 62; Славянин. 1830. Ч. XV. № 16. С. 334; № 18. С. 475—481; № 19. С. 85—8743; Литературная газета. 1830. № 45.
Перечень этот, однако, не полон. Не учтен отклик газеты М.А. БестужеваРюмина “Северный Меркурий” (№ 100. 20 августа)44. Что же касается “Le Furet”, то не учтен ряд публикаций.
Прежде всего, неясно, учитывается ли еще одна заметка в 62-м номере “Le Furet”, следующая сразу за приведенной выше и существенная для уяснения позиции редактора:
“Литераторам Нанкина посоветовали носить платье наподобие кирасы. — Они отвечали, что мудрец, побитый безумцем, никак не обесчещен. — Речь, однако же, не о чести: писателям Пекина, Нанкина и всех прочих китайских городов на “-ин”, следует вооружиться увесистой палкой и заставить уважать свои перья своей смелостью”.
В следующем, 63-м номере “Le Furet”, вышедшем 6 августа, то есть еще до отзыва “Литературной газеты”, в том же разделе “Смесь” помещены еще две, так же следующие одна за другой заметки, в которых журналист, пострадавший от побоев, почти назван по имени:
“— Издатель Телеграфа, один из самых уважаемых в России литераторов, последние несколько дней тяжко недомогает. — Горячее участие, которое принимают в г. Полевом все честные люди и о котором мы спешим сообщить, послужит значительным облегчением страданиям почтенного литератора.
— Говорят, что враг московского журналиста страдает в последнее время сильными коликами, причиняющими ему беспокойство в ногах”.
9 августа последовала приведенная выше реплика “Литературной газеты”, а на нее — ответ “Le Furet” 17 августа в 66-м номере:
“45-й номер “Литературной газеты” воспроизводит следующим образом одну из наших статей: “В газете под названием Le Furet помещено следующие известие, полученное из Пекина: “Некоторый мандарин задал взбучку некоторому журналисту”. — Издатель замечает, что действие это постыдно для мандарина. Что же касается журналиста, ему это только на пользу <благотворно, целительно>…” (Соображение русской газеты).
Мы слишком уважаем издателя цитированного нами листка, чтобы воспользоваться здесь правом, которое, кажется, дает нам его мысль: спросить его, прибегал ли он когда-нибудь сам к гигиеническому средству, которое он полагает столь полезным для китайского журналиста. Ограничимся лишь тем, что скажем ему со всей серьезностью, что просто шутить недостаточно — шутить надобно кстати. А литератор, с которым обошлись недостойным образом, будь то и в Пекине, имеет право на уважение писателей любой страны”.
В самом ли деле Шарль де Сен-Жюльен допустил серьезную бестактность? Конечно, разглашение скандального эпизода было невыгодно для репутации Н.А. Полевого. Однако издатель “Le Furet”, возвращаясь к этой теме трижды, каждый раз настаивал на том, что факт грубого произвола в отношении журналиста должен быть предан гласности, то есть выражал, в отличие от Воейкова, свое искреннее негодование45.
45-й номер “Литературной газеты” известен тем, что здесь в начале раздела “Смесь” и перед интересующей нас заметкой помещена статья “Новые выходки противу так называемой литературной нашей аристократии…”, в которой выпады Булгарина и Полевого против дворянской литературы сравниваются с “эпиграммами французских демократических писателей XVIII-го столетия”, приготовивших крики “Аристократов на фонарь!” во время революции. А.И. Дельвиг вспоминал, что заметка “Новые выходки…”, так же как “С некоторых пор журналисты наши…” (1830. № 36. 25 июня), была написана совместно Пушкиным и Дельвигом46.
Б.Л. Модзалевский в статье ““Послание к вельможе” (историческая справка)” (Художественные сокровища России. 1907. № 6. С. XXII—XXVI) указал на одно эпистолярное свидетельство о циркуляции слухов о Полевом — письмо А.Д. Киреева к Н.И. Розанову из Петербурга в Москву от 24 июля 1830 г. Интересующий нас фрагмент письма выглядит так: “Живем мы по-прежнему, так что и написать нечего. На прошедшей недели я встретил у Барона Дельвига А.С. Пушкина. Скажи, правда ли, что Князь Юсупов велел прибить Полевого? Естьли это не вздор, то старого подлеца надобно убить: вот те просвещение XIX Столетия! <…>”47
Итак, А.Д. Киреев слышал разговор о Полевом и “вельможе” не от кого-нибудь, а от Дельвига и Пушкина, в чьей газете и появилась спустя две недели “перепечатка” из “Le Furet”.
В академические собрания сочинений Пушкина заметка “В газете Le Fu-ret…” помещена на основании высказанного В.В. Виноградовым мнения, что она “является ироническим итогом толков, вызванных статьей Пушкина о сочинениях Видока”48. Незнакомый с воспоминаниями Бурнашева об этом эпизоде, Виноградов рассматривал ссылку на “Le Furet” как мнимую, как игровой прием, а саму заметку — как “пародию на “китайский анекдот””, направленную против Булгарина49.
Упреки в передергивании, высказанные Сен-Жюльеном в адрес “Литературной газеты”, нельзя не признать обоснованными. Абстрактно говоря, справедливы и упреки в некорректности шутки о “здоровом” действии палки, — но редактор “Le Furet” не был посвящен в подробности российской литературной полемики.
Кто бы из издателей “Литературной газеты” ни был автором упомянутой статьи, его жесткая ирония была спровоцирована агрессивной кампанией против “литературных аристократов”, “знаменитых писателей”, которую вел журнал Полевого с самого начала 1830 г. и кульминацией которой стал к середине июня пасквиль “Утро в кабинете знатного барина”.
* * *
Русская литература была представлена на страницах “Le Furet” / “Le Miroir”, во-первых, переводами русских сочинений на французский язык; во-вторых, очерками о творчестве русских писателей, помещавшимися под рубрикой “Литературные наброски” (“Esquisses littéraires”; правда, таких эссе появилось только три); и, наконец, краткими разборами новых русских книг и аннотированными объявлениями. Большая часть этих материалов помещалась в рубрике “Эхо русской литературы”. Аннотации “Эха” имели преимущественно рекламный и рекомендательный смысл: главным адресатом газеты была не литературная, а салонная публика столицы, и прежде всего “прекрасные читательницы”, которые могли почерпнуть из новых книг и альманахов новые впечатления. И все же в череде комплиментарных отзывов присутствовала вполне устойчивая система эстетических представлений и предпочтений: постоянное соизмерение достоинств русских и европейских писателей, демонстрация оригинальности и национальной самобытности лучших отечественных сочинений и заявления о растущих успехах словесности в России. Кроме того, издатель-иностранец настаивал на том, что занимает позицию беспристрастного и стороннего наблюдателя, и подтверждал это печатанием противоположных мнений или переводов сочинителей из враждующих партий. Так, несомненно, неслучайной была публикация в двух последующих номерах отрывков из романа Булгарина “Димитрий Самозванец” и отрывка из исторического романа о Петре I (пушкинского “<Арапа Петра Великого>”) из “Литературной газеты”50 в начале апреля 1830 г., в самый разгар противостояния между “Северной пчелой” и “Литературной газетой”.
Описанная выше полемика с газетой Пушкина—Дельвига была не единственным фактом диалога “Le Furet” с русскими журналами. Почти постоянным оппонентом его выступал “Северный Меркурий”. Эти взаимные реплики не носили серьезного характера и со стороны газеты Сен-Жюльена представляли собой ответы на беспредметные, но язвительные выпады, какими славилась газета М.А. Бестужева-Рюмина. Другим оппонентом “Le Furet”, хотя и непродолжительное время, был листок, о существовании которого могут знать только внимательные читатели “Северной пчелы” за 1830 г. Это приложение на французском языке (судя по упоминанию в “Литературное газете” от 11 апреля этого года, оно так и называлось, “Supplément à l’Abeille du Nord”), òакже посвященное петербургскому французскому театру и выходившее с января по апрель 1830 г.
_____________________________________________
1) РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 960. Л. 1. Здесь и далее материалы газеты “Le Furet” / “Le Miroir” цитируются в переводе с французского языка.
2) Таким образом, может быть скорректировано сообщение М.П. Алексеева, датировавшего первые отклики на роман в русской печати июлем—сентябрем 1831 г. (Московский телеграф. 1831. № 9, 14, 15). См.: Алексеев М.П. Виктор Гюго и его русские знакомства // Алексеев М.П. Русская культура и романский мир. Л., 1985. С. 371—391.
3) Le Furet. 1830. № 57. 16 июля — Северная пчела. 1830. № 93. 5 августа; Le Furet. 1831. № 27. 8 апреля — Литературная газета. 1831. № 22. 16 апр.
4) Из биографического очерка А. Гациского “Александр Дмитриевич Улыбышев” (Нижегородские губ. ведомости. 1884. № 28—29; то же: РА. 1886. № 1. С. 55—68) в словарь Брокгауза—Ефрона попало ошибочное утверждение, что Улыбышев являлся редактором “Journal de Saint-Pétersbourg”. Дело об издании органа Министерства иностранных дел (“Journal du Nord” — “Conservateur Impartial” — “Journal de St.-Pétersbourg”; АВПРИ. Ф. 1. 1806. Д. 1. Ч. 1—2) показывает, что Улыбышев сотрудничал в “Journal de St.-Pétersbourg” в 1825—1829 гг.
5) С сентября колонка получает название “Echo de la littérature russe” (“Эхо русской литературы”).
6) См. о нем: Лепехин М.П. Бурнашев В.П. // Русские писатели: 1800—1917: Биографич. словарь. М., 1989. Т. 1; Летописец слухов: Неопубликованные воспоминания В.П. Бурнашева / Предисл., публ. и коммент. А.И. Рейтблата // НЛО. 1993. № 4. С. 162—174.
7) Гирланда. 1831. № 9 (ценз. разр. 4 мая).
8) Письмо П.А. Вяземского А.И. Тургеневу 8 апреля 1836 г. с просьбой о парижских корреспонденциях для “Современника” (Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1889. Т. 3. С. 312).
9) РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1054. Л. 1.
10) ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 1. Д. 1895. Л. 2.
11) См.: Сухомлинов М.И. Исследования и статьи по русской литературе. СПб., 1889. Т. 1. С. 425; История русского драматического театра. М., 1977. Т. 2. С. 239; Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III Отделение / Изд. подготовил А.И. Рейтблат. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 47— 48, 133—134, 151, 245, 250.
12) Скабичевский А.М. Очерки истории русской цензуры. СПб., 1892. С. 223.
13) См.: Laferrière А. Memoires. P., 1886. T. 2. P. 2—15.
14) Бурнашев В.П. Мое знакомство с А.Ф. Воейковым и его пятничные литературные собрания // Русский вестник. 1871. № 9. С. 256.
15) РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 287. Л. 2—5.
16) См.: Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг.: По подлинным делам Третьего отделения Собств. Е.И.В. канцелярии. М., 1908. С. 56—57.
17) Там же. С. 46.
18) См., например: Вяземский П.А. Старая записная книжка // Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб., 1883. Т. 8. С. 252); воспоминания А.Я. Булгакова (Независимая газета. 2000. 13 янв. Публ. С.В. Шумихина).
19) ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1830 г. Оп. 5. Д. 446. Ч. 5.
20) Помета сделана той же рукой, что и помета на письме Ливена от 23 декабря — краткое содержание ответа Бенкендорфа: “Издателю Le Furet запрещается по высочайшему повелению печатать таковые известия; я полагал что оно само собою разумеется, что не я запрещаю, а государь, чье имя мне кажется нам надо употреблять как можно реже” (ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1830 г. Оп. 5. № 446. Ч. 5. Л. 2).
21) Вольф А.И. Хроника петербургских театров с конца 1826 до начала 1855 года. Ч. I. Годовые обозрения русской и французской драматической сцены, оперы и балета. СПб., 1877. С. 27.
22) Auger H. Mémoires. Paris, 1891. P. 656.
23) Григорьев В.В. Имп. Санкт-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870. С. 77.
24) В августе 1857 г. автор анонимной записки в III Отделение сообщал, что, сотрудничая в “Indépendance Belge”, Сен-Жюльен позволяет себе недопустимые вольности в суждении о российских государственных делах (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 1а. Д. 1798. Л. 2—3).
25) РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 4561. Л. 73 (Выписка из журнала Комитета министров 23 декабря 1858 и 6 генваря 1859 г.).
26) См.: Cadot M. L’Image de la Russie dans la vie intellectuelle française. 1839—1856. P., 1968. P. 401.
27) Вацуро В.Э. С.Д.П.: Из истории литературного быта пушкинской поры. М., 1989. С. 154 (пер. с фр.).
28) Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 322. “Консерватёр” — “Conservateur Impartial” (“Беспристрастный консерватор”); так в 1813—1824 гг. называлась газета Министерства иностранных дел (с 1825 г. — “Journal de Saint-Pétersbourg”).
29) Н.А. Полевой посвятил этому проекту подробный разбор: Московский телеграф. 1829. № 18. С. 218—240; № 19. С. 349—363.
30) См.: Григорьев В.В. Указ. соч. С. 58.
31) РГИА. Ф. 472. Оп. 16/850. Д. 15/34 (1835 г.); Ф. 733. Оп. 17. Д. 61457 (1837 г.).
32) Барамидзе А.А., Вайтешвили Д.Л. П.И. Иоселиани: Очерк жизни и научно-общественной деятельности. Тбилиси, 1978. С. 50.
33) РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 322. Л. 5 (7 апреля 1831 г.).
34) РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 322. Л. 6—7. Оригинал по-французски.
35) Северная пчела. 1832. № 26. 2 февраля.
36) Выделенные курсивом слова приведены по-русски. В архиве III Отделения хранятся несколько статей Сен-Тома о спектаклях петербургской французской труппы от мая 1831 г., когда он только что вступил в должность редактора. На первом листе помета неизвестной рукой: “Поскольку Император вовсе запретил писать о спектаклях во французских газетах, я нахожу, что прилагаемые статьи совершенно не нужны” (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3а. Д. 2264. Л. 1. Оригинал по-французски).
37) Оригинал по-французски. Первоначально вместо: “что запрещение французским газетам писать о французской труппе было сделано по приказу Вашего Величества” — было: “что Ваше Императорское Величество определенно запретили французским газетам писать о французской труппе” (правка в письмо Сен-Тома внесена другой рукой).
38) ГАРФ. Ф. 109. 1 экс. 1830 г. Оп. 5. № 446. Ч. 5. Л. 11.
39) РГИА. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1149. Л. 1.
40) Там же. Л. 3.
41) РГИА. Ф. 772. Оп. 1. Д. 484. Л. 1—2.
42) Бурнашев В.П. Мое знакомство с А.Ф. Воейковым в 1830 году и его пятничные литературные собрания // Рус. вестник. 1871. № 11. С. 144—147.
43) Сначала Воейков напечатал перевод заметки из 62-го номера “Le Furet” с уточняющими примечаниями: к слову “мандарин” — “князья, бояра”, а к фразе “поколотить наемным людям одного почтенного китайского писателя” — “Не издателя ли журнала” (Славянин. 1830. Ч. XV. № 16. С. 334). В другой раз он поместил перевод статьи из “Le Furet” “Исторический, политический и философический опыт о палке”, в примечании к которому заметил: “И у нас на святой Руси есть палки знаменитые <…>. Уверяют, что в Москве у одного князя есть палка отменной доброты; она снаружи проста… А свойство чудное имеет!” (Славянин. 1830. Ч. XV. № 18. С. 481). И, наконец, уже в октябре Воейков напечатал заметку “О том, что если бы какой писатель за дерзость был побит и княжескою палкою, то сие не придало бы ему ни блеска, ни сияния”, где повторял перевод заметки из “Le Furet” и прибавлял вопросы, “сами собой возникшие при чтении”: “1-е, почему издатель газеты le Furet ведает, что битый литератор достоин уважения? Вить для него сочинения сего писателя настоящая китайская грамота! — 2-е, почему полагает он, что битый китаец, после батог, заблещет лучезарнее? Вить заподлинно неизвестно: князь ли был сей мандарин, да еслиб и было это ведомо, то сиятельство не передается с палочными ударами, а татарка (плеть монголо-татар), проводя рубцы по спине, есть худой проводник для почестей!” (Славянин. 1830. Ч. XVI. № 19. С. 86).
44) Не упускавший повода кольнуть франкоязычный листок, к которому относился с гораздо большей антипатией, чем к “Литературной газете”, Бестужев-Рюмин извещал читателей: ““Литературная газета” (№ 45) пишет о сообщаемом газетою: “Le Furet” известии из Пекина, что будто бы некоторый журналист побит палками по приказанию некоторого мандарина. Издатель “Le Furet”, по словам “Лит. газеты”, замечает, что мандарину это стыдно, а Журналисту — здорово. Не имея теперь у себя перед глазами того № “Le Furet”, в котором напечатано это известие, и ленясь его отыскивать, мы в этом случае верим на слово Лит. Газете. В отношении же того обстоятельства, здоровы ли журналисту палочные побои или нет, мы, как люди неопытные в этом предмете, и зная, что издатель “Le Furet” о некоторых вещах судит здраво и основательно, — мы, повторяем, в справедливости сего замечания сомневаться не смеем” (Северный Меркурий. 1830. № 100. 20 авг.).
45) Вероятно, московская история вызывала у Сен-Жюльена и ассоциации с инцидентом, пережитым некогда Вольтером: в 1726 г. он, литератор незнатного происхождения, был побит палками по приказу представителя именитого рода Роганов за насмешку в его адрес.
46) А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974. Т. 2. С. 125—127.
47) Щукинский сборник. М., 1902. Вып. I. С. 128—129.
48) Виноградов В.В. Неизвестные заметки Пушкина в “Литературной газете” 1830 г. // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1939. Вып. 4/5. С. 474.
49) На некорректность такого обоснования атрибутирования заметки Пушкину В.Э. Вацуро указывал в уже упоминавшейся статье “К Вельможе” (Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974. С. 178).
50) Этот перевод не отмечен ни в одной из существующих библиографий переводов Пушкина на французский язык, не упомянут в “Летописи жизни и творчества Пушкина” (М., 1999), где указаны почти все публикации о поэте в “Le Furet”.