(Москва, МГПУ, 7 апреля 2008 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2008
Прошедший 7 апреля 2008 года на кафедре русской литературы XX века филологического факультета Московского педагогического университета семинар из цикла “Москва и “московский текст”…” был пятым по счету, то есть в некоторой степени юбилейным. Участники семинара сконцентрировали внимание на рабочем обсуждении различных аспектов проблемы “московского текста” в соотнесении с конкретными эпизодами биографии писателей.
Сам этот термин, как известно, является потенциально дискуссионным. Поэтому неудивительно, что терминологическая дискуссия не замедлила возникнуть вскоре после открытия семинара. Ее зачинщиком выступил А.П. Ауэр (Коломна). Во вступительном слове к своему докладу “Структура “московского текста” А.И. Герцена” он отметил, что само понятие “московский текст”, возникшее в свое время как параллель к введенному В.Н. Топоровым понятиютермину “петербургский текст русской литературы”, переживает в настоящий момент кризис, который выражается в очевидном “мельчании темы”. Наблюдается “отрыв от первоисточника”. Исследования, проходящие под грифом изучения городского текста, все больше и больше смещаются из области филологии в область краеведения. А само слово “текст” становится модным прибавлять к географическим названиям по принципу “нужное подчеркнуть”.
В процессе обсуждения этого достаточно резкого высказывания, не лишенного, впрочем, рационального зерна, участники семинара после продолжительных споров пришли к общему мнению, что для обоснования релевантности разговора о том или ином “городском” или “провинциальном” тексте необходимо выяснить, лежит ли в основе корпуса произведений, объединенных принадлежностью к определенному локусу, некоторый обобщающий концепт, константа (“код” — по выражению Ауэра). В случае с Первопрестольной наличие такого концепта — точнее даже, совокупности концептов — представляется очевидным. Это 1) наличие исходного мифа, лежащего в основе дальнейших художественных построений; 2) структурная важность места действия, единственно возможного для развертывания описанных событий и становящегося одним из “героев” литературного произведения; 3) “особый отпечаток”, который носят на себе москвичи — литературные герои; 4) особые художественные характеристики городского пространства. Есть и еще одна особенность — связанность произведений о Москве с уже существующим “предтекстом”, к которому в равной степени можно отнести и московскую поэзию XVIII в., и “Бедную Лизу” Н.М. Карамзина, и московские легенды, фольклор, широко бытовавший как в простонародье, так и в литературном быту интеллектуальной элиты. В итоге, как было показано В.В. Калмыковой (Москва) в докладе “Основные темы и мотивы “московского текста” в прозе первой половины ХХ века”, “город” в значении “жители” получает из городского текста как совокупности произведений конкретных авторов знания о самом себе, то есть о “москвичах”, принадлежащих к городу-тексту, а “город” как социокультурное явление порождает и тексты, и “текст”.
Прозвучавшие на семинаре выступления были в массе своей посвящены осмыслению основных концептов, отразившихся в сочинениях различных “московских” авторов — от А.И. Герцена и И.С. Тургенева через С.Д. Кржижановского и А.П. Платонова до Ю.В. Мамлеева.
Давно стало общим местом, что “московский текст” принципиально противопоставлен тексту “петербургскому”. Однако, как было показано И.А. Беляевой (Москва) в докладе “Москва в письмах и творчестве И.С. Тургенева”, А.П. Ауэром и И.Б. Делекторской (Москва) в докладе “Разговор “привозного” человека с “московским” (Сигизмунд Кржижановский и Андрей Белый)”, наряду с этой всем известной антиномией можно говорить также о соположенности московского и петербургского текстов и в большой степени — о невозможности существования одного из них в отрыве от другого. Как показала Беляева, для Тургенева Москва и Петербург — не две противоположности, а две стороны одной медали. В выступлении Делекторской было акцентировано то, что писатель Кржижановский, никогда не бывший в Петербурге, находясь в Москве и основываясь исключительно на литературных источниках, создавал произведения “петербургского текста”, вполне соответствующие духу оформившейся к 1920-м годам литературной традиции.
Со-противоположенность Москвы как культурно-литературного феномена другим явлениям, созвучным или антиномичным, в зависимости от контекста, направлена не только вовне. Во внутренней структуре “московского текста” она также имеет место. Н.Н. Комлик (Елец), анализируя сочинения Е.И. Замятина в докладе “Московский текст в творчестве Е.И. Замятина”, отметила, что Москва, обогатившаяся с течением веков университетской ученостью, существовала по отношению к русской провинции в состоянии “культурной разомкнутости”. Это позволило, в частности, Замятину ассоциировать с Москвой судьбу и ментальность “глубинной” России. В данной системе координат революция есть не что иное, как проявление амбивалентной “западно-восточной” ментальности: ведь в нашей культуре всегда соседствовали архаическая “дикость”, укоренившаяся со времен монголо-татарского ига, и стремление к европейски-ясному знанию. По мысли А.И. Смирновой (Москва), выступившей с докладом “Москва в публицистике И.А. Бунина”, революция может восприниматься и как “безумие, противостоящее исконной московской жизни”, — так, собственно, обозначается еще одно противоречие.
Если говорить об университетской жизни города, и в частности о становлении в ее рамках литературоведения как самостоятельной науки (1840-е гг.), то нельзя обойти вниманием деятельность А.Н. Афанасьева, анализу которой был посвящен доклад М.Б. Лоскутниковой (Москва) “Русская академическая наука XIX века и деятельность А.Н. Афанасьева”. Афанасьев, сторонник теории сравнительного анализа текстов, является в известном смысле методологически знаковой фигурой в “московском тексте”, для изучения которого основным средством оказываются компаративистские методы.
“Московский текст” является проблемой столь же теоретической, сколь и историко-литературной. Биография писателя есть такая же его составляющая, как анализ писательской референции городского пространства или — шире — семиозиса в целом, системы персонажей или структуры произведения. Ряд докладов был посвящен отдельным “московским” моментам жизни того или иного литератора. “Московский период в творчестве А. Платонова” был раскрыт Н.М. Малыгиной (Москва). С древней российской и молодой советской столицей были связаны ключевые эпизоды биографии Платонова. Здесь он познакомился с Б.А. Пильняком, пережил сочувственное, а затем и враждебное внимание критики, работал над своими основными произведениями, печатался в журналах “Красная новь”, “Новый мир”. В докладе были отмечены интертекстуальные переклички сочинений Платонова и Замятина. Художественное описание русского провинциального города, данное Платоновым в “Котловане”, имеет параллели в реальной московской градостроительной ситуации предвоенной эпохи: так, в провинциальном городе строят грандиозный дом, но все начинается и заканчивается лишь громадным котлованом, как в случае с Дворцом Советов, который планировалось построить на месте взорванного храма Христа Спасителя. С фигурой Платонова в русской литературе связано творчество забытого русского писателя “второго ряда” — Андрея Новикова, о котором рассказала И.И. Матвеева (Москва) в докладе “Москва в судьбе и творчестве А. Новикова”. Контекст московской литературы 1930-х годов был углублен благодаря выступлению Т.Т. Давыдовой (Москва) “Драматургия Е.И. Замятина на московской сцене”, посвященному главным образом постановке пьесы “Блоха” в МХТ-2 (режиссер А.Д. Дикий).
Анализ соотношений реального и художественного городского пространства, начатый Н.М. Малыгиной, был продолжен на другом материале М.Н. Яковлевым (Орехово-Зуево) в докладе ““Московская” симфония А. Белого”. Выступавший отметил, что “московская” симфония Белого выражает стремление возродить древний жанр литературного апокалипсиса. Именно как писательапокалиптик Белый создает особые образы “арбатской ночи”, “града Москвы”, показывая преображение физической реальности в метафизическую. Традиция, заложенная Белым, своеобразно преломляется в творчестве Б.К. Зайцева, которому было посвящено выступление А.В. Громовой (Москва) “Москва в судьбе и творчестве Б.К. Зайцева”. Здесь анализировались в основном важнейшие эпизоды жизни писателя, связанные с Обществом любителей русской словесности (ОЛРС).
Еще один писательский мир, в котором биографическое и художественное начала сплавляются в единый комплекс “городского текста”, представлен в творчестве М.А. Булгакова, которому посвятил свое выступление “Диалектика московского быта и бытия” И.С. Урюпин (Елец). Докладчик сконцентрировался в основном на рассказах писателя, а не на его романе “Мастер и Маргарита”, показав, как система лейтмотивов и узловых проблем (диалектика “быта” и “бытия”, образ “вечного города”, сорок сороков и шире — тема внешнего и внутреннего преображения), возникающая в произведениях различных жанров, пронизывает весь корпус булгаковских сочинений.
С.М. Телегин (Москва), регулярно выступающий на семинарах “Москва и “московский текст” в русской литературе…”, показал, как формируется “московский текст” в сочинениях писателя Ю.В. Мамлеева. Мамлеев не идет за мифологией Москвы, созданной в конце XIX — XX веке. Он хочет создать новую мифологию. К примеру, Москвы как “Третьего Рима” для него не существует. Впрочем, не существует ее и для целого ряда других современных прозаиков. В прозе Мамлеева возникает некая анонимная пустая улица, не маркированный принадлежностью к художественному локусу одинокий человек, даже глубже — первобытная пещера, в которой творятся архетипы. В результате возникает кафкианская логика, коренным образом отличная от кафкианства Кржижановского или Булгакова.
Таким образом, проблема “московского текста” оказывается разомкнутой в литературную перспективу. Как выясняется, исходный концепт, о котором говорил А.П. Ауэр, может оказаться нерелевантен для анализа новейшего периода отечественной словесности. Этот факт, безусловно, обеспечивает проблемное поле дальнейшим семинарам “Москва и “московский текст” в русской литературе…”.
Иоанна Делекторская, Вера Калмыкова