(Москва, ВГБИЛ, 21—22 апреля 2008 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2008
21—22 апреля 2008 года в Овальном зале Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы им. М.И. Рудомино состоялись историко-литературные чтения, посвященные жизни и творчеству Андрея Донатовича Синявского (1925—1997). Вторые московские терцины (первые, напомню, проводились 10—11 октября 2005 года там же), по мысли организаторов, стали конгениальны своему предмету. Во-первых, жанр “прогулок”, выбранный для Чтений-2008, то есть жанр свободного художественного странствия, был в свое время предложен самим Синявским в его знаменитой книге о Пушкине — в противовес магистральному линейному движению отечественного литературоведения. В Синявском-Терце, писателе, филологе, диссиденте, как подчеркнула генеральный директор ВГБИЛ Екатерина Гениева, свобода — коренное свойство и главное качество.
Обращение к творчеству Синявского, как кажется, сегодня актуально по нескольким причинам. Первая кроется в некоторой деформации восприятия литературного процесса, происходящей на наших глазах. Как и ранее в СССР, степень “общеизвестности” писателя в России определяется его наличием/ отсутствием в школьной и вузовской образовательных программах. Это обусловливает, прежде всего, постоянные тиражи и востребованность книг из библиотечных хранилищ. В качестве “потребителей” выступают молодые люди, которые в нынешней России живут в непростой культурной ситуации, чреватой слишком нестандартным пониманием, например, патриотизма и любви к родине. Меж тем “лагерная” литература в школах и даже многих вузах России представлена — практически во всех, в частности авторских, вариантах образовательных программ — почти исключительно прозой А.И. Солженицына (оговорюсь: в ряде вариантов присутствуют “Колымские рассказы” В.Т. Шаламова), автора, безусловно, репрезентативного, однако далеко не исчерпывающего художественную трактовку темы свободы в отечественной словесности середины столетия. При этом ни “Софьи Петровны” Л.К. Чуковской, ни “Крутого маршрута” Л.Я. Гинзбург, произведений, безусловно, “первого ряда” в отечественной словесности, школьник и даже студент-гуманитарий, как правило, так и не узнает. Вместе с этой суггестивной мемуарно-художественной прозой из поля зрения молодого читателя уходит эмоциональная компонента, необходимая для постижения словесности, созданной в острые для страны периоды: литература должна быть прежде всего эстетическим явлением, а затем уже являться полезной и информативной, иначе ее, а значит, и поднятую в том или ином тексте тему ожидает печальная участь приснопамятного романа Н.Г. Чернышевского. Когда же из круга актуального чтения поколений выпадает проза не только Чуковской и Гинзбург, но и их младшего современника и “соратника по судьбе” Синявского, человека, с которого начинается история советского диссидентства, это не может не беспокоить.
Вторая причина важности разговора о Синявском была затронута и раскрыта в докладе писателя, профессора факультета журналистики МГУ Владимира Новикова “Новые стилистические разногласия. Писатель, публика, власть в России начала XXI века”. Современность, как подчеркнул докладчик, чревата новым витком развития взаимоотношений писателя и власти, эволюционирующих в направлении, аналогичном ситуации 1960—1980-х годов. В этом сложном контексте провокативная по самому своему существу фигура Синявского-Терца, который во времена “застоя” был объявлен едва ли не “врагом народа”, представляет, безусловно, огромный интерес для филологовпрофессионалов.
Свободный жанр Чтений, с самого начала заданный их организаторами, послужил причиной и дискурсивной свободы выступающих. На конференции звучали выступления как научно-филологического, так и общекультурного или мемуарного плана. Среди последних — рассказ о Синявском как педагоге (в сообщениях писателя, критика Льва Аннинского “Несостоявшийся дипломник” и журналиста, филолога, редактора журнала “Библио-Глобус” Людмилы Сергеевой “Мой диплом. В.Д. Дувакин — научный руководитель, А.Д. Синявский — оппонент”). Все это позволяло увидеть и фигуру Синявского-Терца, и — сквозь призму его личности, его идиостиля и созданного им корпуса текстов — как современную ему, так и актуальную для нас историко-культурную ситуацию. Так, например, историк культуры, профессор Литературного института им. М. Горького Мариэтта Чудакова в докладе “Синдром “оставшихся” и мотив вины в литературе советского времени” анализировала литературную ситуацию в нашей стране в 1920-е годы, подчеркивая, что мировоззренчески определяющими в ней оказались вопросы, никем, в сущности, не артикулированные и приведшие к целому ряду тематических лакун в корпусе произведений эпохи. Своеобразным “эхом” послужил зачитанный редактором и издателем журнала “Синтаксис” Марией Розановой текст обращения Синявского к советскому правительству от 5 января 1973 года, служащий примером артикулирования важнейших моментов во взаимоотношении писателя и власти. В заявлении Синявского говорится, в частности: “Я писатель. И независимо от того, как расцениваются мои вещи, вижу в этом единственный смысл моей жизни. За это я был судим… отсидел шесть лет в лагере и не раскаялся, и если понадобится, готов за это же идти в тюрьму и в лагерь по новой. В настоящее время я не вижу возможности моего существования в России в этом качестве — писателя”.
Провокативность Синявского-Терца с неизбежностью проявляется в том, что разговор о его творчестве актуализирует важнейшие для русской ментальности и для отечественной литературы темы. Первая, разумеется, свобода — и как экзистенциальная, и как социальная, и как творческая категория. Причем наличие первого признака вовсе не ведет к автоматическому появлению второго и третьего: в докладе аспирантки МГУ Татьяны Ратькиной “Из Дубровлага на Елисейские поля. Фантастическое литературоведение в оценках западной и эмигрантской критики” было показано, насколько сходным образом интерпретировались новаторские “Прогулки с Пушкиным” в эмигрантской и советской прессе. Кстати, именно это произведение привело к появлению в России первого подлинно свободного “толстого” журнала — имеется в виду “Октябрь”. На чтениях был зачитан мемуар поэта и историка литературы Вадима Перельмутера, в котором рассказывалось о попытке Союза писателей сменить главного редактора “Октября” Анатолия Ананьева в связи с публикацией в 1989 году упомянутых “Прогулок…”. Благодаря вмешательству инициативной группы, в которую входили поэты Юнна Мориц и Юрий Голицын, журналист Владимир Чернов и другие, протестное письмо за пятью десятками подписей (в том числе и Д.С. Лихачева) было помещено в “Книжном обозрении” по личному распоряжению его главного редактора Евгения Аверина, вследствие чего карательные меры СП были отложены на некоторый срок. Меж тем редакция журнала не стала дожидаться истечения этого срока и приватизировала журнал.
Доклад Т. Ратькиной побудил собравшихся еще раз обратиться к природе “литературоведческих” сочинений Синявского: что в них превалирует — художественная или теоретико-литературная компонента? Историк литературы, главный научный сотрудник ИМЛИ РАН им. М. Горького Сергей Бочаров, в самом начале Чтений выступивший с докладом “Борьба Синявского как эстетический акт”, который был написан преимущественно на материале книги “Голос из хора”, подчеркнул, что литературоведение выполняет свою задачу — служить своеобразным мостом между автором и читателем — лишь постольку, поскольку само оно художественно. В этом контексте особенно интересно, что западное литературоведение прочитывало эссе Синявского только как литературоведческие, что и обусловливает, несомненно, целый ряд пороков восприятия: не случайно главным объектом нападок послужил авторский идиостиль Синявского-Терца.
Проблема восприятия художественного текста с неизбежностью ведет за собой проблему читателя, приобретающую в современном мире все большую важность. Корректному прочтению произведения, как и любой иной эстетической деятельности, тоже надо учить; иначе, как заметила в прениях журналист Русской службы Би-би-си Наталья Рубинштейн, даже от “подкованного” и “культурного” читателя автор может услышать вопрос, действительно ли тот повинен в смерти пятерых братьев (как это случилось с Синявским). Чтение, при котором воспринимается равно и эстетическая природа, и этический пафос того или иного сочинения, с неизбежностью приводит к формированию самостоятельного взгляда на происходящее. Так, например, критик, эссеист, обозреватель журнала “Огонек” Андрей Архангельский в докладе “Прогулки в свободу и обратно: журнал “Синтаксис” тридцать лет спустя” заострил внимание собравшихся на важности целого ряда статей “Синтаксиса” для личного духовного и профессионального опыта сегодняшнего гражданина России. В случае знакомства и с прозой Синявского, и со статьями из журнала разговор о свободе с неизбежностью выводит за границы привычных представлений и побуждает научиться самостоятельно размышлять, тем более в случае, когда эмигрантское издание — единственное в числе подобных — не просто реагирует на те или иные приметы эпохи, но рассуждает об абстрактных ценностях. Архангельский заострил внимание на номерах “Синтаксиса” за 1978— 1985 годы: “бессобытийное” семилетие, отчасти близкое сегодняшнему дню, позволило авторам углубиться в природу явления, общепринятое название которого — “русская интеллигенция” (термин Архангельского — “интеллектуальная прослойка”). Замечу кстати, что замена термина сама по себе симптоматична (третьим в этом ряду стоит, как известно, “образованщина”, пришедшая из названия знаменитой в свое время статьи Солженицына). Среди авторов “Синтаксиса” Архангельский выделил некоего Кленова (псевдоним), поместившего в разных номерах статьи “Пушкин без конца”, “Философия неуверенности” и другие тексты, в которых была констатирована несостоятельность интеллигентского мировоззрения.
Своеобразным ответом на выступление Архангельского явился доклад писателя, поэта, журналиста Дмитрия Быкова “Андрей Синявский как русский националист”. Огромная историческая роль Синявского, подчеркнул докладчик, двояка: с одной стороны, это реабилитация творчества В.В. Розанова, которого ранее считали “антихристианином”, с другой — реабилитация понимания русского национализма.
Русский национализм в его почвенническом изводе, считает Быков, есть проект антикультурный. Для него изначально подозрительны любые проявления образованности, милосердия, цивилизованности и собственного личного мнения, то есть проявления персонализма. В этом смысле характерна уже упомянутая статья Солженицына “Образованщина”, в которой, в частности, сказано, что увеличение числа образованных людей в России ведет к ее нравственной и культурной деградации. В любой исторической российской ситуации, когда носители идеологии апеллировали к некоему мифическому “архаическому” мировоззрению, это на практике оборачивалось культом нерассуждения среди граждан страны.
Именно против этого и восстает Синявский, предлагая свой вариант развития русской национальной идеи, не укладывающийся ни в почвенническую, ни в западническую парадигму. Настоящая русская культура всегда развивалась в некотором третьем направлении, предлагая синтетический путь в духе христианства и отказа от противопоставления закона и морали. Главной чертой национального характера, как утверждал Синявский, в частности, в “Мыслях врасплох”, являются бесстрашие и азарт перед лицом смерти как предельное выражение личностных возможностей (см. также рассказ “Цирк”). На другом полюсе находится любовь (“Любимов”), неотрывная от чувства красоты и тяготения к эстетике. Русскую душу, по Синявскому (“Иван-дурак”), ничто не интересует, кроме красоты. Национальный дух свои самые глубинные проявления выражает стихами. Все это расходится с почвенническими представлениями, согласно которым главной ценностью объявляется все мучительное и отвратительное. Таким образом, выдающаяся и самая радостная черта поэтики Синявского недаром трактуется его антагонистами как безнравственность и цинизм. Меж тем эстетическое начало обладает наибольшей достоверностью, особенно в сравнении с этикой, которая может оправдать, как показывает практика, любое извращение нравственности. Нищая старуха отвратительна — и это нельзя интерпретировать никаким иным образом. Именно поэтому, подчеркнул Быков, философия Синявского будет востребована, когда придет пора вести речь о выработке позитивного русского национального проекта.
Духовное содержание основных литературоведческих работ Синявского стало предметом выступления историка литературы, профессора РГГУ, главы отечественного научного гоголеведения Юрия Манна. В своем докладе “Над бездной Гоголя” он заметил, что и в гоголевскую эпоху все мимолетное, ускользающее, то есть собственно художественное, находилось “на подозрении” ряда критиков.
Роли Синявского в “открытии” творчества В.В. Розанова был специально посвящен доклад историка культуры, профессора Российско-американского учебно-научного центра библеистики и иудаики РГГУ Леонида Кациса “Прогулки Абрама Терца по “Опавшим листьям” Василия Розанова”. Докладчик отметил особенности композиции, замеченные Синявским в “Опавших листьях”.
В результате выявляется метатекстуальная и интертекстуальная природа розановского письма, в котором почти каждый отрывок отсылает к тому или иному важному тексту русской культуры. О том же самом, однако с другой стороны, говорил и историк, филолог Дмитрий Зубарев в докладе ““Голос из хора” как филологическая энциклопедия”. По мнению Зубарева, в этом лагерном тексте в зародыше, в “свернутом” виде заключается множество исследований, каждое из которых могло бы явиться самостоятельным. Это словари (лексический, ономастический, идиоматический, этимологический и др.), исследования отдельных жанров (сказка, духовный стих и др.), теоретико-литературные штудии в области базовых понятий литературоведения (знаки препинания, композиция, лексика, метафора, определение, пейзаж, поэзия, проза, речь художественная, роман, романтизм, слово, сюжет, содержание и форма, эпитет и др.).
Художественность слова в прозе Синявского, метафоричность как основной прием были рассмотрены композитором, эссеистом, критиком Ефимом Гофманом в докладе “Инобытие слова (К вопросу о метапоэтических особенностях стиля Синявского)”. Гофман показал, как в конкретных произведениях Синявского происходят “выход из обыденного языка” и преобразование общелитературного слова в индивидуально-художественное. Эти механизмы, по сути, и оказались основой явления, получившего название “стилистических разногласий писателя с властью”, о чем говорила поэт, критик, литературовед Вера Калмыкова в докладе “Проза Андрея Донатовича Синявского: стилистические разногласия с советской литературой”.
На чтениях также состоялись выступления in memoriam — памяти Георгия Гачева (выступал Сергей Бочаров) и Ираиды Усок (Людмила Сергеева). Также были показаны документальные записи, сделанные в разные годы для фильмов об Андрее Синявском.
Вера Калмыкова