(по документам 1830– 1840-х годов из усадебного архива)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2008
Предлагаемая читательскому вниманию статья основывается на документах 1830—1840-х гг. из чудом уцелевшего усадебного архива1. Это письма и дневники помещика сельца Дорожаево Ковровского уезда Владимирской губернии Андрея Ивановича Чихачева (1798—1868), его жены Наталии Ивановны (? — 1866), их сына Алексея (1826 — после 1874) и брата Н.И. Чихачевой Якова Ивановича Чернавина (1804—1845) — владельца села Березовик того же уезда2. Чихачевы и Чернавин были помещиками средней руки, почти не выезжавшими из своих имений. Они относились к той категории потребителей печатной продукции, которая, как утверждал знаток книжного рынка Ф.В. Булгарин, была в то время “самой многочисленной <…> составляла так называемую русскую публику”3.
Сохранившиеся в этом архиве документы дают ценный материал для решения двух взаимосвязанных задач: во-первых, понять миро- и самоощущение среднепоместных дворян и, во-вторых, реконструировать круг их чтения.
В дневниках и письмах Чихачевых и Чернавина упоминаются сотни книг, газет и журналов, охарактеризовать которые в одной статье невозможно. Поэтому внимание будет сосредоточено на книгах исторической тематики и описаниях путешествий, вызывавших в 1830—1840-е гг. наибольший интерес помещиков. Кроме того, попытаюсь передать то особое “усадебное” восприятие времени и пространства, которое довелось испытать при работе с усадебным архивом и при посещении Дорожаева и Березовика.
- ИСТОРИЧЕСКИЕ КНИГИ
Какое место занимали исторические труды, биографии замечательных людей, мемуары и историческая беллетристика в круге чтения поместных дворян? Как они оценивали прочитанное? Какое влияние оказывали эти книги на строй мыслей и чувств своих читателей?
Прежде чем ответить на эти вопросы, определим особенности “усадебного” ощущения истории. Будучи “земледельцами” (Чихачев настаивал, что землевладельцы должны быть земледельцами4), помещики имели общее с крестьянами представление о времени как о бесконечном круговороте5. Вместе с тем они обладали присущей просвещенным людям своей эпохи верой в прогресс, в развитие человека и человечества.
Двойственное восприятие времени (как циклического и как линейного) порождало противоречивые душевные состояния. Наслаждение стабильностью мироздания, удовлетворение прочностью житейского уклада и блаженство от гармонии с природой сменялись совсем иными настроениями — досадой на однообразное существование и скукой. Жалобы на скуку нередко встречаются в дневниках и переписке помещиков: “Я сегодня чувствовал себя во весь день негладко: ужасная скука и тоска” (Ед. хр. 57. Л. 10 об.); “Давно уже я не проводил времечко так скучно, как сегодня! Целый день один, и что еще скучнее, и читать нечего!” (Там же. Л. 41).
В такие минуты “обитатели самых глухих мест” (Там же. С. 41 об.) осознавали себя как бы выпавшими из поступательного хода истории. Любые свидетельства прогресса приводили их в восторг: “Эдакое просвещение, эдакая быстрота, эдакое соревнование. Ведь это рекой льется, птицей несется! Право, я не налюбуюсь на наш век” (Ед. хр. 66. Л. 19). Но к радости от успехов науки и техники зачастую примешивалась горечь от своей непричастности к ним: “Ай да век Николая! Ведь это не ходит и не едет, а летит. Да ведь как? С тою быстротою, с которою распространяются свет, звук! Ежели бы я был хорошим ученым, мог бы в это время сделать большое открытие, предать его тиснению. Вот польза, вот живой памятник по себе” (Ед. хр. 58. Л. 83 об.); “Чугунные дороги занимают меня удивительно как, и ежели бы я был чуть сведущ в механике, физике, натуральной истории, я, право бы, чудес наделал!” (Там же. Л. 78).
Не имея возможности жить “исторически” в настоящем, помещики вспоминали свое прошлое, когда они были если не участниками, то свидетелями исторических событий. Для Чихачева это был период пребывания в московском пансионе И.Я. Грешищева и учебы в Академической гимназии (1806—1812), который закончился бегством от французов. Для отставного капитан-лейтенанта Чернавина — годы службы на фрегате “Княгиня Лович” (1828—1833), участие в войне с Турцией в 1828—1829 гг. и в других кампаниях6.
Продлить временную ось еще дальше в глубь истории помогали книги. В 1830-е гг. в Дорожаеве и Березовике, как и повсюду в России, наблюдался настоящий “исторический бум”7.
Чихачев и Чернавин штудировали научные труды: “Историю государства Российского” (СПб., 18188) Н.М. Карамзина, “Историю русского народа” (М., 1829— 1833) Н.А. Полевого, “Россию в историческом, статистическом, географическом и литературном отношении” (СПб., 1837) Ф.В. Булгарина и Н.А. Иванова. В них были представлены различные (порою противоречащие друг другу) концепции русской истории. Но ковровские помещики, кажется, об этом не задумывались. По крайней мере, ни в дневниках, ни в письмах нет суждений на этот счет.
Тем не менее труды историков были в глазах Чихачева и Чернавина отнюдь не равноценны. Явное предпочтение они отдавали “Истории” Карамзина. Но не потому, что понимали и принимали научные взгляды историографа, а потому, что разделяли его чувства: “Это второй я” (Ед. хр. 59. Л. 42); “Его чувства — суть мои собственные” (Ед. хр. 54. Л. 43). Чихачев приобрел многотомный труд Карамзина для домашней библиотеки, неоднократно про себя и вслух для всей семьи его перечитывал. Встречая в нем “весьма много (знакомых. — Т.Г.) фамилий, в том числе Чихачевых и Замыцких (близких родственников Андрея Ивановича. — Т.Г.)” (Ед. хр. 95. Л. 26), он остро ощущал принадлежность к роду, история которого неотделима от истории Отечества. Позднее у разносчика была куплена подборка афоризмов и фрагментов сочинений любимого автора, подготовленная Н.Д. Иванчиным-Писаревым, — “Дух Карамзина, или Избранные мысли и чувствования сего писателя” (М., 1827).
Обитатели усадеб с большим интересом читали сборники исторических анекдотов и биографии выдающихся лиц: “Подлинные анекдоты о Петре Великом” (СПб., 1786) Я.Я. Штелина, “Жизнь графа Миниха, императорского российского генерал-фельдмаршала” Г.А. Галема (М., 1802), “Жизнь и военные деяния генералиссимуса, князя Италийского, графа Суворова-Рымникского” (СПб., 1804) Ф. Антинга, “Жизнь Наполеона Бонапарта, императора французов” (СПб., 1831—1832) В. Скотта, “История Иоахима Мюрата, зятя Наполеона, бывшего короля Неаполитанского” (М., 1830) Л. Галлуа, “Избранные черты достопамятнейших изречений и анекдоты августейшего императора Александра I-го, миротворца Европы” (М., 1826—1827).
С особым вниманием Чихачев и Чернавин прочли воспоминания участников недавних военных событий: “Походные записки артиллериста с 1812 по 1816 год” (М., 1835) И.Т. Радожицкого, “Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции с подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806 годах, а также Отечественной и заграничных войн с 1812 по 1815 год” (М., 1815) Ф.Н. Глинки, а также воспоминания Л.-А.-Ф. де Бурьенна “Записки о Наполеоне, Директории, Консульстве, Империи и восшествии Бурбонов” (СПб., 1831—1836)9. Почти одновременное прочтение нескольких мемуаров об одном и том же периоде истории позволяло взглянуть на него с точек зрения генерал-майора Радожицкого, адъютанта генерала М.А. Милорадовича Глинки и секретаря Наполеона Бурьенна. “Пламенное воображение” (Ед. хр. 66. Л. 141 об.) переносило читателей и на поле брани, и в штаб военачальника, и в ставку императора. Печатные мемуары о русско-французских войнах вкупе с устными рассказами их участников, которых было немало среди родственников и знакомых Чихачева и Чернавина, рождали искреннее чувство любви к Отечеству и гордости за него.
Если свидетельства соотечественников пользовались полным доверием, то объективность французского мемуариста поначалу вызывала сомнения. Однако вскоре они были рассеяны: “Кажется, г-ну Бурьенну надобно верить на слово, что он пишет истину. Он вовсе не скрывает ни ошибок, ни слабостей Наполеона, напротив, отдавая ему всю должную справедливость, он их выставляет; и при каждом случае опровергает как отрицательные известия, писанные против Бонапарте, так и тех господчиков, которые хотели ему льстить, и судили и писали пристрастно” (Ед. хр. 66. Л. 79 об.). Подобно настоящим ученым, любители истории сличали ретроспективные рассказы о событиях с их описаниями в русских газетах 1812—1814 гг.
В 1838 г. Чернавин приобрел у книжного разносчика книгу Н.Д. Иванчина-Писарева, в которой русская история была представлена в виде сюжетов для живописных полотен: “Отечественная галерея, или Предметы для картин, извлеченные из российской истории от начала нашей монархии до позднейших времен” (М., 1832).
Обладая весьма обширными для дилетантов познаниями в области истории, помещики не пренебрегали и учебными книгами. О “Русской истории для первоначального чтения” (М., 1836) Н.А. Полевого Чернавин отозвался так: “Читать “Историю” Полевого весьма полезно и занимательно, даром, что для первоначального чтения она сочинена” (Ед. хр. 66. Л. 64)10. В его библиотеке имелись составленное И.К. Кайдановым “Начертание истории государства Российского” (СПб., 1829), “Русская история в пользу семейного воспитания” (М., 1816) С.Н. Глинки и одно из многочисленных русских изданий “Древней и новой истории” (СПб., 1785) аббата Милота.
Большим вниманием, причем не только мужским, но и женским, пользовались переводные исторические романы и повести. Среди них — “Госпожа Ментенон” (Орел, 1806) и “Девица де ла Файет, или Век Людовика XIII” (М., 1815—1816) М.-Ф. Жанлис, “Товарищи Черной шали” (М., 1832) О. Сен-Тома, “Богемские амазонки” (М., 1830) К.-Ф. Фан-дер-Фельде, “Гонзальв Кордуанский, или Обратно завоеванная Гренада” (СПб., 1793) Ж.-П.-К. Флориана, повесть А. де Виньи “Жильберт и Людовик XV”, опубликованная в “Московском телеграфе” (1833. № 13), а также сочинения из сборника “Библиотека романов и исторических записок, издаваемых книгопродавцем Ф. Ротганом” (СПб., 1835), в частности роман “Альбигойцы” Ч.-Р. Метьюрина.
Из иностранных авторов самым любимым был, конечно, В. Скотт. Дорожаевский архив позволяет дополнить приведенные в работе Ю.Д. Левина многочисленные доказательства популярности английского романиста в России11. Все эти свидетельства, по собственному признанию автора статьи, “относятся к высшему слою читательской публики”12, еще в 1820-е гг. познакомившемуся с сочинениями Скотта в оригинале или в переводах на французский язык. По нашим наблюдениям, в среднем — самом широком — слое читателей, к которому принадлежали Чихачевы и Чернавин, Скотт стал известен позднее, после появления его произведений на русском языке. В 1831 г. Чихачев прочитал роман “Вудсток, или Всадник” (М., 1829), в 1835 г. вместе с Чернавиным — “Маннеринг, или Астролог” (М., 1824), “Опасный замок” (СПб., 1833) и “Роб-Рой” (М., 1829) и в 1837 г. — “Монастырь” (М., 1829). Эти книги прошли через множество рук, прежде чем попали в Дорожаево и Березовик. Предвкушая удовольствие от чтения “Роб-Роя”, Чернавин писал Чихачеву: “…должно ожидать очень и очень интересного. Порукою достоинства сего романа служит то жалкое положение, в котором он находится, видно, что многие удостаивали его своим вниманием” (Ед. хр. 59. Л. 26 об.).
Еще больший успех выпал на долю отечественных авторов. Из 93 русских исторических романов, опубликованных в 1830-е гг.13, 22 были незамедлительно прочитаны в Дорожаеве (для сравнения: из 66 названий прочей романной продукции того времени только 6 упоминаются в дневниках и переписке Чихачевых и Чернавина).
Причину такого предпочтения раскрывает отзыв Чихачева о нравоописательном романе А.П. Степанова “Постоялый двор” (СПб., 1835): “Книга славная <…> а впечатления на меня такого не сделала, как “Леонид” (исторический роман Р.М. Зотова “Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона” (СПб., 1832). — Т.Г.). Да и немудрено, ибо в сущности предметов той и другой книги великая разница” (Ед. хр. 66. Л. 127).
Однако историческая тема сама по себе не гарантировала книге одобрительную оценку. У провинциальных читателей для исторических романов существовала своего рода “табель о рангах”.
Продукция “низовых” литераторов14 — лубочные исторические романы — оставалась за пределами круга чтения образованных помещиков. Однажды все же Чернавину попалась книжка “фризурного”, по выражению Белинского, сочинителя И.Г. Гурьянова “Марина Мнишех, княжна Сендомирская, жена Димитрия Самозванца” (М., 1831) и немедленно подверглась суровой критике за пустоту содержания и неправдоподобие: “Рассказы разных разностей — сказка и больше ничего!” (Там же. Л. 130). Возможно, Чернавин помнил многочисленные резкие отзывы об этом и других сочинениях Гурьянова в любимой газете “Северная пчела”15.
Сочинения “дюжинных” (определение Чихачева) авторов хотя и читали, но не одобряли. В романе П.П. Свиньина “Шемякин суд, или Последнее междоусобие князей русских” (М., 1832) Чернавина возмутили неестественность фабулы, отсутствие занимательности и тяжелый слог: “…творение господина Свиньина мне показалось за хрюканье его соименных зверьков. Напряжка, утомительный рассказ, коего строчка весом в сто пудов” (Ед. хр. 57. Л. 40).
Скверное владение языком отмечено также у С.М. Любецкого в “Падении Великого Новгорода” (М., 1833), у Н.М. Коншина в романе “Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году” (СПб., 1834) и у неустановленного автора книги “Малюта Скуратов, или Тридцать лет царствования Царя Иоанна Васильевича Грозного” (М., 1833). Приговор роману П.П. Зубова “Карабахский астролог, или Основание крепости Шуши в 1752 году” (М., 1834) Чихачев вынес, не утруждая себя доказательствами: “Сегодня я откачал “Карабахского астролога” <…> убитое даром время” (Там же. Л. 92).
Романы “Гаральд и Елизавета, или Век Иоанна Грозного” (СПб., 1831) В.Ф. Эртеля, “Падение Шуйских, или Времена бедствий России” (СПб., 1836) А.С. Кислова, “Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия” (СПб., 1835) О.П. Шишкиной, “Привидение, или Событие XVIII века” (СПб., 1837) и “Цыган, или Ужасная месть” (СПб., 1838) И.П. Штевена, очевидно, не произвели на разборчивых читателей яркого впечатления, а потому остались без оценок.
Сочинение К.П. Масальского “Регентство Бирона” (СПб., 1834) удостоилось похвал Чернавина за “препорядочный слог и занимательный предмет” (Там же. Л. 90 об.) и критических замечаний Чихачева: “Будь я grand commandant [большой начальник. — фр.], я бы позвал Булгарина и приказал ему под эгидою моего отличного благоволения и, натурально, денежного положения в 30000 ассигнациями сделать выправочки, подмалевочки и тому подобное, и тогда книгою “Бирон” я бы столько же наслаждался, сколько на существование его негодую” (Там же. Л. 89 об.).
Ф.В. Булгарин, М.Н. Загоскин, Р.М. Зотов и И.И. Лажечников были бесспорными и постоянными фаворитами. Немалые усилия прилагались к тому, чтобы заполучить в Дорожаево и Березовик популярные романы “Дмитрий Самозванец” (СПб., 1830) и “Мазепа” (СПб., 1833—1834) Булгарина, “Юрий Милославский, или Русские в 1612 году” (М., 1829), “Рославлев, или Русские в 1812 году” (М., 1831) и “Аскольдова могила. Повесть из времен Владимира” (М., 1833) Загоскина, “Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона” (СПб., 1832), “Таинственный монах” (СПб., 1834), “Николас, Медвежья лапа, или Некоторые черты из жизни Фридриха II” (СПб., 1837) и “ФраДиаволо, или Последние годы Венеции” (СПб., 1839) Зотова, “Ледяной дом” (М., 1835) и “Последний Новик, или Завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого” (М., 1831—1833) Лажечникова. Эти произведения читали по нескольку раз с неизменным удовольствием. К примеру, Чихачев роман “Леонид” прочел четырежды, а Чернавин роман “Мазепа” — трижды. “Юрий Милославский” и “Дмитрий Самозванец” от неоднократного перечитывания так хорошо “в памяти сохранились” (Там же. Л. 46), что Чернавин желал приобрести их французские переводы, чтобы практиковаться в языке.
Любимые книги было принято читать вслух в домашнем кругу. Их внимательно слушали и маленькие дети Чихачева — Алексей и Александра. В дневнике корнета Алексея Чихачева за 1848 г. есть трогательные записи о чтении знакомых с детства романов Загоскина и Зотова и повести Пушкина “Капитанская дочка”.
Заметим, что провинциальные книгочеи отдавали предпочтение тем же историческим романам, которые получали благожелательные оценки в “Северной пчеле”, “Библиотеке для чтения”, “Московском телеграфе” и “Сыне Отечества”. Помещаемые в них рецензии на новые книги Чихачев и его шурин не пропускали. “Я люблю читать в журналах Критики и Антикритики <…>. Открываются новые красоты, новые достоинства и недостатки сочинения, которые более или менее, но всегда ускользают от самого наблюдательного читателя” (Там же. Л. 7 об.), — признавался Чернавин.
Впрочем, несмотря на доверие провинциалов к “Пчелке”, опубликованный в ней отрицательный отзыв о “Юрии Милославском” не помешал им оценить роман по достоинству. Не принимались во внимание и насмешки любимого журнала “Библиотека для чтения” над В. Скоттом и некоторыми из его русских последователей.
Дневниковые заметки о понравившихся книгах немногословны и однотипны: “Книга очень хорошая” (Чернавин о “Мазепе”. — Ед. хр. 60. Л. 14); “Очень хорошая книга” (он же о “Ледяном доме”. — Там же. Л. 91 об.); “Чудесная книга” (Чихачева об “Аскольдовой могиле”. — Ед. хр. 63. Л. 103 об.); “Книжка прекрасная” (Чернавин о ней же. — Ед. хр. 60. Л. 85 об.); “Любопытная книга” (Чихачев о “Фра-Диаволо”. — Ед. хр. 95. Л. 43); “Прекрасный роман” (он же о “Леониде”. — Там же. Л. 3); “Прелестная книга” (Чернавин о нем же. — Ед. хр. 60. Л. 71); “Книга бесподобная” (Алексей Чихачев о нем же. — Ед. хр. 83. Л. 107).
В переписке помещиков встречаются развернутые суждения о прочитанном. О том, что больше всего ценилось в исторических романах, можно узнать из письма Чихачева Чернавину: “Господин Леонид так меня заинтересовал собой, что я не только всю дорогу беспрерывно с ним беседовал, но и приехавши домой, двои сутки ровно с места не сходил, пока всего романа не прочитал до конца. Ай да книжица! Она тебе чрезвычайно будет кстати. Прочитав недавно Бурьенна (“Записки о Наполеоне”. — Т.Г.), ты можешь делать свои замечания: Близко ли обрисовал Зилов (правильно: Зотов. — Т.Г.) характер Наполеона?” (Ед. хр. 58. Л. 60). Как видим, читателей интересовала не столько авантюрно-любовная фабула романа, сколько историческая личность, в нем изображенная. Требуя от автора прежде всего достоверности, они сравнивали художественный образ со свидетельством мемуариста.
Далее Чихачев отметил, что “слог сочинения очень чист, план отменно хорош, свежих рассуждений очень много <…>”. И в заключение еще раз похвалил Зотова за обстоятельный и, как он полагал, точный рассказ о политических и военных событиях: “…из множества картин дипломатические меня всего более занимали. Г-н Зилов (Зотов. — Т.Г.), видно, не неосновательный писатель подобных сцен. Все, относящееся до Наполеона и военных действий и переговоров, отлично любопытно” (Там же).
Это и ряд подобных суждений свидетельствуют о своеобразной перестановке акцентов, производимой читателями. В исторических романах 1830-х гг. на первом плане находились вымышленные персонажи и их приключения. Однако не они, а занимавшие периферийное положение реальные лица и подлинные происшествия привлекали наибольшее внимание обитателей усадеб. Так, обсуждение романа “Регентство Бирона” свелось к обмену мнениями о характерах исторических деятелей и этической оценке их поступков.
Нравственный смысл исторических коллизий весьма волновал читателей 1830-х гг. Чернавина, к примеру, поразили “все ужасы царствования Грозного и все мерзости злодея Скуратова” (Ед. хр. 66. Л. 30), описанные в романе “Малюта Скуратов”.
С особой похвалой отмечалось верное воссоздание национального колорита. “Тебе праздники в деревне кажутся незанимательны? Эх, братец, следовательно, ты чуждаешься национальности? — укорял Чихачев шурина. — Знаешь ли ты, что Загоскин не написал бы столь удачно “Юрия Милославского” <…> ежели бы не наблюдал внимательно конструкцию всех разрядов простолюдинства нашего” (Ед. хр. 57. Л. 39 об.). Примечательно, что в этой незатейливой, пришедшейся к слову похвале роману Загоскина отмечено одно из главных его достоинств, на которое указывали критики, — “народная физиономия: характеры, обычаи, нравы, костюм, язык”16, “живые картины простонародного быта”17.
Немаловажное значение, как видно из уже приведенных отзывов, придавалось языку произведений. Споры литераторов об уместности или неуместности архаизмов в речи исторических персонажей18 помещики-книгочеи разрешили так: писатель вправе отступать от исторического правдоподобия ради “гладкости слога”. Стилизованная под старину речь, например, героев романа Любецкого “Падение Новгорода” казалась им “тягостной” (Ед. хр. 58. Л. 144 об.). В одном из писем к зятю Чернавин с легкой иронией пародировал вычурный слог Мариорицы из романа “Ледяной дом” (Ед. хр. 60. Л. 91 об.).
Как мы убедились, в 1830-е гг. исторические книги — научные, мемуарные и беллетристические — были необычайно популярны. А среди них именно русские исторические романы вызывали наибольший интерес у среднепоместных дворян. По утверждению Д. Ребеккини, “этот новый читатель, провинциальный и простоватый, и обеспечил успех историческому роману”19.
В чем же заключалась привлекательность этого жанра для обитателей усадеб? Благодаря Загоскину, Лажечникову, Зотову и другим историческим романистам они получали возможность проводить долгие (учитывая объем книг) часы досуга приятно и с пользой. Из исторических романов узнавали о событиях далекого и недавнего прошлого, о характерах исторических лиц. Из них же извлекали нравственные уроки мужества, чести, преданности Отечеству. И все это — в форме занимательного рассказа о приключениях и любовных переживаниях вымышленных героев. Эти персонажи — обыкновенные люди — оказывались в центре великих событий и даже влияли на их исход. Простодушные читатели, отождествляя себя с литературными героями, получали возможность ощутить свою причастность к истории. Таким образом, исторические романы соответствовали тем требованиям, которые предъявлялись помещиками-книгочеями к изящной словесности: просвещали, воспитывали и при этом доставляли удовольствие.
В последующие годы в круге чтения помещиков важное место по-прежнему занимали научные труды по истории и мемуары, а среди них все так же преобладали книги о войнах с Наполеоном. Из Петербурга были выписаны книги мемуариста и военного историка А.И. Михайловского-Данилевского “Описание Отечественной войны 1812 года” (СПб., 1839), “Записки 1814 и 1815 годов” (СПб., 1841), “Император Александр I и его сподвижники в 1812, 1813, 1814, 1815 годах. Военная галерея Зимнего дворца” (СПб., 1845—1849) и др. Семейную библиотеку пополнили произведения Н.А. Полевого “История князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса Российского” (СПб., 1843), “Повесть о великой битве Бородинской, бывшей 26 августа 1812 года” (СПб., 1844), “История Наполеона” (СПб., 1844—1845) и “Русские полководцы, или Жизнь и подвиги российских полководцев от времен императора Петра Великого до царствования императора Николая Первого” (СПб., 1845). Были прочитаны “Записки дюка Лирийского, посла короля испанского, 1727—1730 годов” (СПб., 1847), “История императора Наполеона” (СПб., 1840) П.-М.-Л. де Лардеша, “История Петра Великого” (СПб., 1843) Н.П. Ламбина, “Жизнь, военные и политические деяния его светлости генерал-фельдмаршала князя М.И. Кутузова-Смоленского” (СПб., 1813—1814) Ф.М. Синельникова. Чернавин хотел приобрести “Описание турецкой войны в 1828 и 1829 годах” (СПб., 1844) Н.А. Лукьяновича, поскольку сам участвовал в этой кампании.
Но при этом заметно снизился интерес к исторической беллетристике. Перемена во вкусах провинциальных читателей произошла не случайно, она явилась отражением литературной ситуации 1840-х гг., когда, согласно наблюдениям С.А. Венгерова, исторический роман “совсем было заглох”20. Лишь изредка Чихачевы и Чернавин перечитывали наиболее полюбившиеся художественные произведения о прошлом: “Капитанскую дочку”, “Рославлева”, “Леонида”, “Регентство Бирона”. В библиотеке Чернавина в 1840-е гг. появился только один новый исторический роман, точнее, пародия на этот популярный в предыдущее десятилетие жанр — “Генерал Каломерос” (М., 1840) А.Ф. Вельтмана. В нем автор с присущими ему иронией и озорством сочетал несочетаемое: историческую реальность и фантастику.
Дело здесь не только в преимуществе одних жанров перед другими. Провинциальные читатели, идя в ногу со временем, предпочитали представителей натуральной школы А.П. Башуцкого, Е.П. Гребенку, В.А. Соллогуба писателям-романтикам. В 1840-е гг. они читали периодические издания, которые представляли новое направление: альманахи “Наши, списанные с натуры русскими” (СПб., 1841), “Петербургский сборник” (СПб., 1846), журналы “Отечественные записки” и “Финский вестник”. Теперь помещиков привлекали картины текущей действительности, зарисовки современных нравов, обсуждение злободневных проблем в таких произведениях, как роман Башуцкого “Мещанин” (СПб., 1840), его же очерк “Водовоз”, опубликованный в сборнике “Наши, списанные с натуры русскими”, аллегорическая повесть Гребенки “Путевые записки зайца” (СПб., 1844), книга путевых очерков Соллогуба “Тарантас” (СПб., 1845) и др. Знаменательно, что только в 1840-е гг. Чихачев узнал своих любимых исторических беллетристов В.А. Ушакова и Загоскина с новой стороны — как авторов сочинений о современной жизни, хотя повесть первого “Киргиз-кайсак” была напечатана в 1830 г., а роман второго “Искуситель” — в 1838-м.
Главная причина изменения читательских интересов заключалась, конечно, не в развитии эстетических вкусов (предпочтении одних жанров другим, одного литературного направления другому). Гораздо важнее, что изменилось направление взгляда на исторический процесс. Если в 1830-е гг. он был обращен к славному прошлому, то в последующее десятилетие прикован к настоящему и устремлен в будущее. В дневниковых записях Чихачева 1840-х гг. (Чернавин перестал вести дневник в 1842 г.) содержатся критические оценки современного состояния экономики, образования, нравственности и выражается надежда на благотворные перемены.
Желая в меру сил содействовать прогрессу, дорожаевский помещик начал в 1845 г. публиковать в “Земледельческой газете” и “Владимирских губернских ведомостях” статьи об управлении имением, домоводстве, воспитании детей, распространении грамотности в народе и проч. Он не только на словах, но и на деле стремился содействовать “преуспеянию драгоценнейшего Отечества нашего”21: хлопотал об открытии школ и библиотек, строил и украшал храмы22. “Деятелем, исполненным энергии” (Ед. хр. 103. Л. 312 об.), назвал Чихачева в письме к нему публицист Н.Б. Герсеванов.
Людям, живущим в другую эпоху, когда, по точному выражению А.Г. Битова, “отдельна жизнь от истории, наследник от рода, гражданин от человека”23, естественное переживание кровной связи с историей представляется чем-то уникальным, присущим только исключительной личности: “Мне всегда казалось, что для Пушкина русская история и Россия были как бы своей семьей, своим домом, по-семейному родным. И история для него была чем-то вроде расширенной их, Пушкиных, семейной хроники. Они сливались у него так естественно, что даже удивляешься, когда сталкиваешься с его — таким совершенно необычным — подходом к историческим событиям”24. Между тем ощущение “историчности частного своего существования”25 испытывали, и в этом убеждают документы из усадебного архива, самые обыкновенные современники Пушкина. Важную роль в становлении их исторического самосознания играли книги.
2. КНИГИ О ПУТЕШЕСТВИЯХ
Усадебный мир воспринимался его обитателями как пространство замкнутое и удаленное от центра. “Живем в самом глухом месте, где ни птичка, ни человечек не проезживают, не пролетывают” (Ед. хр. 57. Л. 41 об.), — жаловалась жена Чихачева Наталия Ивановна.
Привыкший к морским просторам капитан-лейтенант Чернавин сетовал на судьбу, “которая определила жить в лесу и быть окруженным горами” (Там же. Л. 15). “Командиру Березовской Ескадры” (домашнее прозвище Чернавина) оставалось вспоминать и перечислять те города, которые он посетил в 1828—1833 гг., служа на фрегате “Княгиня Лович”: Копенгаген, Портсмут, Бристоль, Неаполь, Рим, Афины, Фивы, Константинополь и еще 25 городов. Примечательно, что этот список помещен в “Хозяйственной книге” (Ед. хр. 61. Л. 112 об.). Она предназначалась для записей о состоянии имения, но постепенно стала заполняться обрывками воспоминаний, пересказами сновидений, выписками из газет, названиями книг, которые имел или хотел приобрести Чернавин, и другой выходящей за пределы Березовика информацией. Здесь же (Л. 136 об.) указано “расстояние от села Березовик до столиц и других знатнейших городов по дуге Великого круга” в верстах: до Санкт-Петербурга — 665, до Москвы — 200, до Берлина — 1708, до Вены — 1785, до Парижа — 2541, до Лондона — 2534, до Мадрида — 3449, до Калькутты — 5101, до Пекина — 5421.
Глобус, географические карты, корабельные песочные часы и навигационные приборы делали кабинет Чернавина похожим на каюту. О службе в военном флоте хозяину Березовика напоминали находившиеся в саду четыре пушечки. Свою бричку Чернавин сравнивал с “фрегатом, лавирующим при свежем рифмарсельном ветре” (Ед. хр. 59. Л. 31 об.). Перед его домом было установлено подобие корабельной мачты, на которую водружались флаги разных морских держав, сшитые из “пожилых салфеток” (Там же. Л. 23). По примеру шурина Чихачев приказал поставить такую же мачту у себя в Бордуках и сшить “адмиральский белый флаг с Андреевским крестом” (Ед. хр. 60. Л. 99) из дочкиной простынки. В этих забавных сооружениях воплотилась (впрочем, с изрядной долей иронии) “охота к перемене мест”, которая порой овладевала “безвыездными деревенскими жителями” (Ед. хр. 57. Л. 78 об.).
Чихачев испытывал страстное желание побывать хотя бы в первопрестольной, где прошло его детство: “Хочу на Пресню, хочу в Лафертово, хочу под Девичье, хочу на Кузнецкий мост, хочу в Кремль, хочу на Арбат!” (Ед. хр. 58. Л. 70 об.).
Но даже в близлежащих уездных городах Шуе и Коврове, не говоря о губернском Владимире, Чихачев и Чернавин бывали редко — по делам либо для участия в семейных торжествах родных и знакомых. Выезжали по очереди, поскольку у них был один фрак на двоих. Наталия Ивановна за неимением модного туалета оставалась дома и гневалась на мужа за шутливый совет: “Надень чепец задом наперед, шаль наизнанку — вот и по моде!” (Ед. хр. 59. Л. 62).
Дальние путешествия были совсем не по карману. И все же у помещиков было средство для преодоления замкнутости и периферийности своего мира — произведения искусства, которые оживляли воспоминания и будили фантазию. “А я теперь все любуюсь каменной Москвой <…>. Я у разносчика подхватил 13 гравюр по гривне меди и вот, укрепив их воском ярым над диваном, подхожу к ним и поглядываю. И так живо переселяюсь в престольный град своим воображением, что точно не имею надобности делать издержек и принимать беспокойства для переезду. Лишь захотел в Москву — шаг, два, три — на четвертом я уже там. Иду в Гостиный двор, оттуда в Опекунский совет. Обхожу весь Кремль <…>” (Ед. хр. 57. Л. 51 об.), — сообщал Чихачев Чернавину. В его “Эрмитаже” имелись также виды Рима, Венеции и Лондона (Ед. хр. 58. Л. 101).
Воображение позволяло вырваться из своего глухого уголка, оно же помогало преобразить сам этот уголок. Достаточно было его переименовать. В переписке Чихачева и Чернавина Дорожаево называется Парижем, другое поместье Чихачева, Бордуки, — Фернеем и Бор-д’Уками, Березовик — Наполи-ди-Романией26.
Как видим, жизнь обитателей усадеб протекала в двух пространствах одновременно: реальном — уютном, обжитом, однако обыденном, тесном и оторванном от большого мира, и воображаемом — безграничном, притягательном, но доступном только в фантазиях и воспоминаниях. Этот большой мир помещикам открывали книги о путешествиях (Наталия Ивановна этих книг не читала).
С отроческих лет Чихачеву и Чернавину полюбилась книга Ф. Фенелона “Приключения Телемака, сына Улиссова” (СПб., 1747). Вслед за А.Т. Болотовым они могли сказать, что “книга сия служила первым камнем, положенным в фундамент всей <…> будущей учености”27. В 1835 г. Чихачев и Чернавин вновь прочли ее вместе с девятилетним сыном Андрея Ивановича Алешей. Роман увлек мальчика занимательными описаниями путешествий и приключений. А его отец и дядя следили за странствиями человеческой души в поисках истины. В круг их чтения входили и другие “путешествия”, в аллегорической форме излагавшие масонское учение: “Нума, или Процветающий Рим” М., 1768), “Кадм и Гармония” (М., 1786) М.М. Хераскова, “Душенька” (М., 1778) И.Ф. Богдановича28.
Еще Чихачеву очень нравились “Письма русского путешественника” (М., 1801) Н.М. Карамзина. Важно отметить, что помещик-книгочей вполне адекватно воспринял авторский замысел этой книги. Как указал А. Шенле, новаторство Карамзина заключалось в том, что его герой не преследовал никаких прагматических целей, а искал новых приятных ощущений29. Дорожаевского обитателя “Письма” очаровали не столько подробными описаниями заморских стран, сколько тонкой передачей эмоций путешественника: “Его штиль так мне нравится, простое какое-нибудь ощущение так мило выражено, что я хотел бы его самого знать — быть его другом <…>. Я восхищен, очарован его “Путешествием” <…> За 8 лет до моего появления на свет (1790) Карамзин был в Женеве, а через 41 год существо, в чувствительности ему подобное, восхищается пером его” (Ед. хр. 54. Л. 43).
Не удивительно, что книга родоначальника жанра “сентиментального путешествия” Л. Стерна, вышедшая в Москве в 1804 г. под названием “Путешествие Йорика по Франции” и попавшая в Дорожаево только в 1835 г., была воспринята с большим восторгом (Ед. хр. 54. Л. 76).
Путевые записки, не претендующие ни на что, кроме достоверности, тоже вызывали интерес. “Довольно, предовольно и раздовольно хороши” (Ед. хр. 58. Л. 179) оказались “Путешествие от Триеста до Санкт-Петербурга в 1810 году” (М., 1828) и “Записки морского офицера в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д.Н. Сенявина от 1805 по 1810 год” (СПб., 1818—1819) В.Б. Броневского. Одобрительные оценки получили “Морские сцены” (СПб., 1836) Н. Давыдова, “Путешествие вокруг света на военном шлюпе “Сенявин” в 1826—1829 годах” (СПб., 1834—1835) Ф.Б. Литке, “Путешествие в Италию” (СПб., 1800—1801) Ш.-М. Дюпати, а также “Всеобщее путешествие вокруг света” (М., 1835), составленное из сочинений известных путешественников Дюмон-Дюрвилем.
Книги своего “хорошего знакомца и сослуживца” (Ед. хр. 66. Л. 130 об.) К.М. Базили30 “Архипелаг и Греция в 1830 и 1831 годах” (СПб., 1834), “Очерки Константинополя” (СПб., 1835) и “Босфор и Новые очерки Константинополя” (СПб., 1836), подаренные автором, Чернавин прочел с особым удовольствием, потому что “подлинники” у него были “еще в свежей памяти” (Ед. хр. 59. Л. 25).
В библиотеке Чернавина имелись два путеводителя: переведенная С.Н. Волчковым с немецкого языка книга “Достопамятное в Европе” (СПб., 1761) и “Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского” (М., 1827—1831) И.Г. Гурьянова31, а также несколько учебных пособий по географии: “Учебная всеобщая география” (СПб., 1838—1844) Н.И. Греча, “Краткая всеобщая география Константина Арсеньева” (СПб., 1829) и “Атлас, или Собрание карт всего земного шара, изданный для юношества” (СПб., 1834).
Помещики читали описания паломничеств к Святым местам. В 1837 г. Чернавин приобрел “Путешествие по Святым местам русским” (СПб., 1836) А.Н. Муравьева и неоднократно вместе с зятем перечитывал эту “прекрасную книжку” (Ед. хр. 95. Л. 54). “Манера Муравьева напоминала <…> Карамзина”32, поэтому она так нравилась Чихачеву: “Сладко пишет Андрей Николаевич” (Там же. С. 46). С наслаждением были прочитаны “Римские письма” (СПб., 1846) того же автора — “книга, удачно знакомящая со всеми римскими достопримечательностями” (Там же. Л. 41). В 1846 г., приехав с семьей на богомолье в Киев, Чихачев купил второе издание книги И.П. Максимовича33 “Паломник Киевский, или Путеводитель по монастырям и церквам киевским” (Киев, 1845). Это и другие “книжные руководства” он рекомендовал “всем желающим помолиться в Киеве”34.
Чихачев и Чернавин не пропускали статьи о различных странах, публикуемые в “Северной пчеле”, “Библиотеке для чтения” и других периодических изданиях. С восторгом было встречено известие о выходе энциклопедического иллюстрированного альманаха “Картины света” (1836—1837) А.Ф. Вельтмана: “Любопытно и то, что “Картины света” в 20 рублей ассигнациями. <…> Много ли мы с тобой живем на свете, а вспомнишь годы 1809, 1810, 1811, 1812 да даже до восшествия Николая — литературные товары были не в таком количестве и не в таком качестве” (Ед. хр. 66. Л. 19). Другое периодическое издание подобного рода — “Живописное обозрение” (1835—1844) А. Семена — пользовалось неизменным вниманием помещиков.
Помещикам был знаком один из первых опытов в жанре этнографического романа — “Камчадалка” (СПб., 1833) И.Т. Калашникова. Прочитав его, Чихачев воскликнул: “Молодец г. Автор! Молодец!” (Ед. хр. 57. Л. 29). Чернавин согласился с такой оценкой, но неясно, что ему понравилось больше — авантюрно-любовная фабула или подробный рассказ об истории, культуре, природе Сибири и нравах ее обитателей.
Нет ничего удивительного в том, что такие большие любители литературы путешествий, какими были ковровские помещики, и сами пробовали свои силы в этом виде словесности. Отставной капитан-лейтенант не один год трудился над мемуарами о своих заграничных походах (пока не обнаружены).
И даже Чихачев, с двадцати лет постоянно живший в имении, для литературного дебюта (правда, несостоявшегося) хотел избрать форму путевых заметок по образцу “Поездки в Парголово 21 июня 1825 года” Ф.В. Булгарина: “Нет, без шуток, я делаюсь автором! <…> Я решился с 13 февраля пополудни. И что же меня решило? Булгаринская “Поездка в Парголово”. Статейка эта написана чисто, как все булгаринское. Но тут ничего больше, как поехал, ехал, доехал и назад приехал. Конечно, рассказывает он и что видел, слышал. Но ведь и я буду делать то же” (Ед. хр. 59. Л. 43 об.).
В ответном послании Чернавин посоветовал зятю написать ироническую имитацию путевых записок, взяв за образец, возможно, книгу К. де Местра “Путешествие вокруг моей комнаты” либо пародии на жанр романа-путешествия О.И. Сенковского и А.Ф. Вельтмана: “До действительных путешествий ты, кажется, не охотник — по гостям ездить не любишь, по делам приходится, благодаря Бога, еще не так часто. Итак, сочинения твои будут наиболее по части фантазии. Например, “Фантастическое путешествие господ NN, PP, SS, YY и проч.”, “Путешествие знаменитого Сельского хозяина из мельницы в амбар, etc., etc., etc.”” (Ед. хр. 57. Л. 78). Литературная игра должна была превратить известное до мельчайших подробностей пространство усадьбы в необычное и заманчивое.
Так общение с книгами размыкало временные и пространственные границы усадебного мира.
__________________________________________
1) Государственный архив Ивановской области. Ф. 107. Далее ссылки на документы из этого фонда приводятся в тексте статьи с указанием единицы хранения и листа.
2) Дневник А.И. Чихачева 1831 г. (ед. хр. 54), 1842—1847 гг. (ед. хр. 95), дневник Н.И. Чихачевой 1835 г. (ед. хр. 63), 1836—1837 гг. (ед. хр. 67) и 1837 г. (ед. хр. 69), дневник А.А. Чихачева 1842 г. (ед. хр. 83), дневник Я.И. Чернавина 1834—1841 гг. (ед. хр. 60), его же хозяйственная книга 1834—1845 гг. (ед. хр. 61), четыре тетради переписки А.И. Чихачева с Я.И. Чернавиным 1834—1837 гг. (ед. хр. 57—59, 66).
3) Булгарин Ф.В. О цензуре в России и книгопечатании вообще // Рус. старина. 1900. № 9. С. 581.
4) См.: Чихачев А.И. Патриотическое сочувствие к училищу сельского хозяйства для потомственных дворян // Владимирские губернские ведомости. 1849. № 52.
5) Подробнее см.: Головина Т.Н. Образы времени и пространства в домашней литературе // Потаенная литература: исследования и материалы. Иваново, 2002. Вып. 3. С. 11—18.
6) См.: Веселаго Ф.Ф. Общий морской список. СПб., 1894. Ч. 8. С. 441.
7) См., напр.: Альтшуллер М.Г. Эпоха Вальтера Скотта в России: исторический роман 1830-х годов. СПб., 1996.
8) В дневниках и письмах Чихачевых и Чернавина сведения о прочитанных книгах часто неполны и неточны. Нередко упоминается только фамилия автора или только название сочинения, причем иногда с ошибками. Сведения о месте и времени выхода книг отсутствуют. В статье дается уточненная библиографическая информация с указанием выходных данных первого издания.
9) Любопытно отметить, что, по наблюдениям Д. Ребеккини, именно мемуары Бурьенна “пользовались особенным успехом при дворе Николая I”, потому что “живо представляли не только жизнь и карьеру императора, но и особенности его личности”, причем “акцентировались слабости его характера” (Ребеккини Д. В.А. Жуковский и французские мемуары при дворе Николая I (1828— 1837): контекст чтения и его интерпретация // Пушкинские чтения в Тарту — 3. Тарту, 2004. С. 229—253).
10) Оценка провинциального читателя совпала с оценкой знаменитого критика: “Это уже не просто чтение для детей, это уже книга для всех” (Белинский В.Г. Русская история для первоначального чтения. Сочинение Николая Полевого // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976. Т. 1. С. 478.
11) См.: Левин Ю.Д. Прижизненная слава Вальтера Скотта в России // Эпоха романтизма в России: из истории международных связей русской литературы. Л., 1975. С. 5—67.
12) Там же. С. 15.
13) Ребеккини Д. Русские исторические романы 30-х годов XIX века: (библиографический указатель) // Новое литературное обозрение. 1998. № 34. С. 416—433.
14) См.: Рейтблат А.И. Московская низовая книжность // Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре пушкинской эпохи. М., 2001. С. 157—181.
15) См., например: Ф.Б. [Булгарин Ф.В.] [Рец. на: Ив. Грьн. Марина Мнишех, княжна Сендомирская] // Северная пчела. 1832. № 48. Булгарин уличил Гурьянова в невежестве и плагиате.
16) Аксаков С.Т. Юрий Милославский, или Русские в 1612 году. Исторический роман в трех частях. Сочинение М.Н. Загоскина // Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 3 т. М., 1986. Т. 3. С. 353.
17) Белинский В.Г. Литературные мечтания // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976. Т. 1. С. 118.
18) См.: Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 550.
19) Ребеккини Д. Русские исторические романы 30-х годов XIX века. С. 426.
20) Венгеров С.А. Очерки по истории русской литературы. СПб., 1907. С. 120.
21) Чихачев А.И. Вызов к соревнованию // Земледельческая газета. 1848. № 99.
22) О деятельности Чихачева см.: Головина Т.Н. “Подвигом добрым подвизахся” // Краеведческие записки. Иваново, 2005. Вып. 8. С. 169—175.
23) Битов А.Г. Пушкинский дом. М., 1989. С. 113.
24) Тарле Е.В. Пушкин как историк // Новый мир. 1963. № 3. С. 211—212.
25) Чудакова М.О. Беседы об архивах. М., 1980. С. 11.
26) Во время военных действий в Греции фрегат “Княгиня Лович” в составе русской эскадры под командованием вице-адмирала П.И. Рикорда базировался в Наполи-ди-Романье.
27) Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Т. 1. М., 1993. С. 90.
28) Подробнее см.: Головина Т.Н. Читательская культура провинциальных масонов (в печати).
29) См.: Шенле А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. 1790— 1840. СПб., 2004. С. 15 и след.
30) В 1830—1833 гг. Базили служил секретарем по дипломатической части при русской эскадре в греческих водах.
31) См.: Рейтблат А.И. “Фризурный литератор” Иван Гурьянов и его книги // Лица: Биографич. альманах. М.; СПб., 1993. Вып. 2. С. 24—38.
32) Хохлова Н.А. Муравьев Андрей Николаевич // Русские писатели 1800—1917: Биографич. словарь. М., 1999. Т. 4. С. 158.
33) Обоснование атрибуции см.: Шоломова С.Б. Из глубины времен // Мир библиографии. 2005. № 6. С. 56—60.
34) Чихачев А.И. Несколько слов для желающих помолиться в Киеве // Владимирские губернские ведомости.