Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2008
1. Для меня всегда “политическое” было частью “этического”, и в нашем мышлении о литературных произведениях эти сферы (воспринимаемые мною, повторю, как одна область действия, поступка), безусловно, должны быть иерархически соподчинены мышлению о художестве в литературном произведении. Мышление о литературных произведениях — это мышление о них как о художественных произведениях, все остальное вторично. Когда эта иерархия нарушается, лично мне делается неинтересно. Как помыслить художественное — отдельный разговор (художественное измерение всякий раз открывается по-новому и внешне, “материально” может принадлежать любой области практики), но мыслить об общественных процессах и о литературных произведениях — для меня совсем разные занятия. В мышлении об общественных процессах странно задумываться об эстетическом, тут как раз надо думать об этическом. Хотя как сферы практики мышление о литературных произведениях и мышление об общественных процессах принадлежат, конечно, одной области — области познания, в которой стремление к пониманию того, как все есть на самом деле, является этическим императивом.
2. Каждый, кто берется анализировать литературные произведения, в той или иной степени заново концептуализирует всю реальность, стоящую за любыми понятиями, поскольку каждый оперирует любыми понятиями лишь в большем или меньшем согласии с общепринятой концептуализацией, на которую тоже можно ссылаться лишь с оговорками. В любом случае не вижу необходимости переопределять какие бы то ни было понятия в отрыве от их конкретного употребления и уж тем более вводить новые понятия.
3. Думаю, новейшие произведения литературы следует анализировать точно так же, как старейшие, — выявляя и оценивая их художественное качество. Конечно, художественное качество не есть нечто, наличествующее в мире. Нельзя провести спектральный анализ произведения литературы имеющейся литературоведческой техникой и выявить некое заранее известное беспримесное “художественное качество”. Это качество всегда неизвестно, оно каждый раз создается заново, и чтобы его зарегистрировать, увидеть, каждый раз приходится перенастраивать нашу оптику, повышая ее чувствительность, разрешающую способность. Не потому что художество мельчает, но потому, что оно проникает все глубже в природу человека (как физика — в природу вообще), ко все более тонким слоям душевной материи. А только художеством сказывается (показывается) все самое существенное в человеке, его бытии. Показано ли что-то существенное в публикуемом тексте Фанайловой? Полагаю, что да. Приносится ли данным текстом в мир небывалое художественное качество? Это вопрос не к одному тексту, а к художественной системе поэта Фанайловой, к тому, что позволяет квалифицировать ее тексты как поэтические. На сей счет критики уже высказывались — в целом положительно, и пожалуй, по существу дела. Обсуждать в рамках анкеты возможности нового поэтического нарратива, демонстрируемые Фанайловой, я, понятно, не берусь, но, похоже, они не иллюзорны. “Это сложный текст, даже когда он притворяется простым” — сложность, в частности, и в том, что этот вроде бы врученный нам ключ к пониманию открывает не все двери, а может, и совсем не те двери, которые ведут к пониманию. В любом случае понимание художественных особенностей поэтического текста возникает из наблюдения за особенностями, сложностями (эстетическое всегда избыточно с точки зрения прагматики, функциональности) речевого поведения автора, способами, какими он обосновывается в языке, а способы эти при нынешней степени языковой отчужденности не могут не быть изощренными.
_________________________________
18) Цит. по: Делёз Ж. Переговоры. С. 222.