Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2008
1. Для меня нерв первого вопроса — не столько, собственно, в “иерархии” (дескать, “кто у нас царь горы?”), сколько в том, что в российской реальности, и прежде всего на ее массмедиальной авансцене двух последних десятилетий, так и не ставшей театром публичности (хабермасовской “Öffentlichkeit”, или, как пишут в английских переводах Хабермаса, “public sphere”), сместились, а позднее практически стерлись границы, да что там — вообще какая бы то ни было о-предел-енность эстетического, этического и политического. Если говорить совсем коротко — и оттого, прошу простить, несколько дидактично, — все перечисленное (можно добавить еще и правовое, и религиозное…) — категории субъектные, немыслимые без самостоятельного и ответственного субъекта действия. Мы же сейчас говорим о ситуации, где субъект поступка, выбора, оценки, можно сказать, отсутствует: работают механизмы привычки, мимикрии, ускользания, лжи, надувательства, блефа и т.п., а само слово “субъект” — если не вовсе ругательное, то употребляется исключительно метафорически, с намеком на что-то совсем другое или, скорее, в память о нем (“фантомные боли”).
Не думаю, что сегодня — не здесь, у нас, а вообще сегодня — можно говорить об иерархии, поскольку не вижу инстанций, сил и средств ту или иную иерархию в сколько-нибудь широких пределах и с какой бы то ни было прочностью установить, даже если кто такого бы и захотел. Но о дифференциации этих сфер говорить можно и нужно. Однако в нашем случае, здесь и сейчас, мы имеем общую “смазь”, в которой не то что не разделены этическое, эстетическое и т.д., но неразделимы даже моральное и аморальное, — то есть ситуацию принципиально двусмысленную в любом из перечисленных планов. Как и когда это получилось, кем сделано, каким образом устроено, что значит в настоящем и что обещает в будущем — особый, долгий разговор, и вряд ли один. В качестве наметки к нему скажу, что деполитизация собственно политической сферы — исчезновение или дискредитация институтов, программ, лидеров, партий, коалиций, механизмов влияния, проведения решений и т.д. — в нашей нынешней ситуации выразилось в аморфном распространении, растекании политического едва ли не на все сферы и уровни существования (такова, конечно, лишь претензия, и все же). С другой стороны, политика заметно ритуализировалась, церемониализировалась, сделавшись не только “зрелищной”, но и виртуальной, массмедийной. Видимо, отчасти сходный феномен массовизации и массмедиализации фиксировал в свое время Вальтер Беньямин, когда писал об “эстетизации политики”5.
Мне кажется, далее, что в сформулированном редакцией вопросе с известной опаской подразумевается, будто некая иерархия, в которой политическое, а вернее, властное, а еще точнее — связанное с первым лицом или, несколько шире, с Кремлем, в любом случае однозначное и “внешнее” окажется на первом месте и во главе угла — что это сегодня навязывается или будет навязано завтра. И тогда заданный первым вопрос означает примерно вот что: где мы и как быть? Это тоже — для особого и опять-таки долгого разговора, но в любом случае я не думаю, что “я”, “мы” — просто где-то вне: такие категории тут не подходят. А если думать о том, “как быть”, то я, если предельно коротко, сказал бы так: увеличивать субъектность происходящего. Наращивать самостоятельность, разнообразие и вместе с тем — как ни дико это соединение звучит на русский слух — солидарность, заинтересованность в другом (Другом), доверии к нему. Политика — синоним не “насилия” (изнасилования), не “грязи” (“alles Scheise!”), а выбора и взаимодействия.
- Теперь — к прояснению терминов. Политика “…означает стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти, будь то между государствами, будь то внутри государства между группами людей, которые оно в себе заключает”6. Если следовать этому веберовскому определению, то, говоря о литературе (а именно о ней и речь, не так ли?), я бы типологически выделил две разновидности политического. Это, вопервых, ангажированное и, еще сильнее, мобилизационное искусство, которое воплощает (или, как стали теперь говорить вслед за функционерами КПСС, “озвучивает”) программу тех или иных сил, стремящихся участвовать во власти или поддерживать собственную власть — например: “Я всю свою звонкую силу поэта…” Либо это, во-вторых, критически дистанцированное искусство, сознательно и последовательно работающее с политическими фигурами, риториками, символами, мифами, разбирающее их, показывая, как это сделано, и тем самым дающее возможность в той или иной мере освободиться от их магии и фасцинации (если только само не переходит в обсессию). Так, скажем, работает с германскими паранойями немецкий, живущий сегодня во Франции художник Ансельм Кифер, да и вообще “новые дикие”, из которых он генетически вышел. И это уже — к разговору о стихотворении Елены Фанайловой.
- Я бы сказал, что установка Фанайловой — в данном произведении и, может быть, вообще — как раз антиполитическая. Ход здесь, по-моему, такой: от политического к социальному, а от него — к антропологическому. Отсюда — “люди”, отсюда — “другим, другой, другими”. Стихотворение разворачивается как попытка общения = установления общности. И это не просто его “сюжет”: так действует само его языковое устройство, “работа родной речи” — глаголы, но особенно местоимения (“я”, “мы”, “они”, “собой”, “это”…), имена собственные, больше того — кавычки или их отсутствие, раскавыченные цитаты, указывающие на принципиальное отсутствие “чужих” слов (еще раз — “родная речь”, со сложной отсылкой, конечно, также и к школьному учебнику). В борьбе с “притворством”, на узком лезвии между “стремлением нравиться” и “ледяной ненавистью”7, речь тут строится на напряжении различий и сходств, начиная с тавтологического “Елене, пишу, от Елены”. Место поэта находится “В поезде москва-воронеж / С китайскими рабочими”8. Это — родовое место современного поэта, отсюда новейшая поэзия началась: еще раз отошлю к цитировавшемуся выше бодлеровскому “Лебедю” с его “maigres orphelins”, “matelots oubliés”, “captifs”, “vaincus”; к “Infames”, “Forçats” и “Maudits” у Рембо. Поэт (поэт) отказывается от маски Поэта (ср. “пианист Воденников” и “поэтесса Джохан Поллыева” или иронический комментарий по поводу рифмы, которая “уже появилась”). Отказывается от власти Поэта, его избранничества, его (по заглавию давней книги Леопольда Стаффа) “снов о могуществе”. Он — “провинциальный подросток” (напомню из прежних стихов Фанайловой: “даун и левша”).
Перед нами, я бы рискнул сказать с некоторым нажимом, развоплощение, разоблачение политического; из других недавних примеров у Фанайловой укажу “У меня в обоих руках по два астральных пулемета…” или “Отступление 2: Первомай и День Победы 2007” (вошли в сборник “Черные костюмы” — М.: Новое издательство, 2008). Политическое как исключительное уничтожается социальным, которое ищется в буквальном смысле слова как общее и выражается, наряду с только что названным другим, в смертном (см. в разбираемом стихотворении “Сашину см-ть”) или в женском9. Сила той поэзии, которую сегодня в России пишут женщины10, мне кажется, именно в этой отсылке к символу “женского”, своего рода антропологическому пределу, где как бы кончаются различия, но царит поддержание — удержание? — общего… Бастовавшие парижские студенты сорок лет назад в ответ на выпады консервативных властей, что волнениями руководят немецкие евреи (имелся в виду Даниэль Кон-Бендит), вышли с плакатами “Мы все — немецкие евреи”. Место поэзии, думаю, здесь.
_________________________________________
5) Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости // Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избранные эссе / Пер. с нем. С. Ромашко. М.: Медиум, 1996. С. 65.
6) Вебер М. Политика как призвание и профессия / Пер. с нем. А.Ф. Филиппова // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 646.
7) Ср.: “Меня волнует чистая ненависть, / Ее лезвие” (Фанайлова Е. Черные костюмы. М.: Новое издательство, 2008. С. 46).
8) А время — ключевой пункт, поворотная точка, Новый год с его мнимо-домашней символикой и вполне парадной эмблематикой, в который автор-персонаж (вместе с китайскими рабочими и их “годом крысы”)… попросту спит.