Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2008
Вл. Ходасевич как поэт и мемуарист прочно вписан в историю русской литературы 1900—1930-х годов. Как историк литературы и автор тонких статей о писателях прошлого он также обрел заслуженную известность. Все более очевидным становится его значение для истории русской критики, особенно с середины 1920-х годов, когда он получает трибуну в различных эмигрантских газетах. Однако до сих пор остается в тени его роль как активного деятеля эмигрантской журналистики в широком смысле этого слова: не только остававшегося в своем углу литературного критика и обозревателя, но и человека, пытавшегося в какой-то степени оказать влияние на ход исторического процесса. Особенно насыщенной в этом отношении была для него вторая половина 1920-х годов, к которой относится наиболее содержательная часть публикуемых далее писем.
Оказавшись в 1922 году вне пределов советской России, Ходасевич старался печататься в сравнительно “левых” эмигрантских газетах, да и то делать это как можно осторожнее, не давая воли публицистическому темпераменту. Не случайно первая его статья на литературно-общественную тему — “Все — на писателей!” — была опубликована в правоэсеровском “Голосе России” под специально для этого случая придуманным псевдонимом Л. Боровиковский. После закрытия “Голоса России” он печатается в эсеровских “Днях” и “Последних новостях”, принадлежавших Республиканско-демократическому объединению и выходивших под редакцией П.Н. Милюкова. Все это были издания отчетливо “левого” по меркам эмиграции направления. Но сотрудничество с ними продолжилось лишь до осени 1926 года: в “Последних новостях” 28 октября он напечатал статью “О кинематографе”, а 24 ноября записал в “Камер-фурьерском журнале”: “В Посл.<дние> Нов.<ости> (Милюков возвр.<ат> статьи)”1. По воспоминаниям Н. Берберовой, Милюков сказал Ходасевичу, что тот газете “совершенно не нужен”. Сотрудничество с “Днями” прекратилось даже несколько ранее.
24 февраля 1927 года Ходасевич дебютировал в газете совсем иного направления — в издававшемся А.О. Гукасовым под редакцией П.Б. Струве “Возрождении”. Встречи с деятелями этой газеты (С.К. Маковским, Ю.Ф. Семеновым) “Камер-фурьерский журнал” фиксирует с 25 января. 4 февраля впервые появляется запись: “В Возрождение”. Краткость этой хроники не дает возможности понять, на каких условиях Ходасевич оказался среди сотрудников этой газеты, но для нас существенно, что по крайней мере на протяжении 1927 года он был в ней очень активен не только как литературный критик и хроникер, но и как автор политических статей, даже передовиц. И вряд ли случайно Д.С. Мережковский, решив перебраться в “Возрождение”, избирает Ходасевича как для того, чтобы решить с его помощью практические вопросы, так и для того, чтобы обсудить общую свою тактику в проблемах политики, религии, литературы (литературы в последнюю очередь).
Но темперамент Ходасевича проявлялся не только в прямых суждениях на общественные темы и некоторых действиях на этом поприще. Не менее существенно для него было желание понять саму литературу и журналистику (прежде всего литературную) как проявление общественной жизни. Говоря в одном из печатаемых ниже писем: “…литература у нас в руках политиков”, он не только констатировал безотрадную ситуацию, на которую был готов жаловаться, но и почитал своим долгом прояснять тот или иной литературный ход как проявление общественной позиции писателя. Долгая “война”, которую он вел с Георгием Ивановым, во многом была основана именно на взаимных упреках — лишь отчасти выразившихся печатно — в недостойном литературном поведении, большевизанстве, сомнительных с точки зрения морали поступках. Таким образом литература в восприятии Ходасевича соединялась с человеческим и общественным обликом автора.
Надо сказать, что такая линия поведения была эффективна не только в эмиграции, но и при полемике с советскими деятелями. Напомним только, что окончательный отказ от надежды на возвращение в СССР был у Ходасевича теснейшим образом связан с публикацией статей и мемуаров, обнажающих сомнительное с точки зрения советских инстанций поведение сперва Валерия Брюсова, а затем одного из видных деятелей “пролетарской культуры” Семена Родова. Напоминание об антисемитизме и потребности в “крепкой руке” у первого, былых сионизме и антибольшевизме у второго действовали сильнее, чем просто разборы текстов и полемика, которую можно было списать на принципиальную враждебность двух станов.
Стоит, пожалуй, отметить еще одну существенную сторону публикуемых писем: почти все они свидетельствуют о том, что для Ходасевича течение времени было теснейшим образом связано с современной, ежедневной литературой и политикой. Отчетливее всего это видно не по его собственным письмам, но по письмам, которые адресовал ему Мережковский. Писать так можно было только человеку, который столь же пристально следит за свежими газетами, как и пишущий. То “вечное”, о котором писал Мережковский свои обширные повествования (скажем, “Мессия” или “Наполеон”, обсуждаемые в письмах), росло из самого внимательного наблюдения за сиюминутным, и потому комментировать приходится каждый намек, каждую незначительную фразу, за которой чаще всего кроется большая тема, ныне совершенно забытая, но важная для понимания эпохи. Общие слова тут перестают быть объяснением.
Ну и, наконец, не в последнюю очередь следует сказать о том, что, как и в подавляющем большинстве случаев, эпистолярная проза Ходасевича замечательна сама по себе, а выразительные контрасты ее с другими образцами, которые воспроизводятся в основном тексте или в примечаниях, подчеркивают своеобразие, а во многих случаях и неповторимость его стиля.
Н.А. Богомолов
___________________________________________
1) Ходасевич Владислав. Камер-фурьерский журнал. М., 2002. С. 96. Кажется, сокращение “возвр.” точнее было бы восполнить как “возвр<атил>”.