Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2008
Уважаемая редакция!
В 88-м номере “НЛО” в составе продолжающейся серии статей, посвященных переосмыслению интеллектуального наследия советского времени, опубликована интересная работа Ильи Кукулина “Альтернативное социальное проектирование в советском обществе 1960—1970-х годов, или Почему в современной России не прижились левые политические практики”. Мы прочли ее с тем бóльшим вниманием, что работа эта в значительной части посвящена наследию нашего покойного учителя Г.П. Щедровицкого и возглавлявшегося им Московского методологического кружка (далее — ММК). Статья Кукулина хороша, и чем больше будет таких статей, тем лучше: так ведь и происходит “естественное” (извне) вписывание в социокультурное пространство методологии Г.П. Щедровицкого (далее — ГПЩ), пока еще, с нашей точки зрения, не занявшей там места, соответствующего ее значению и содержанию. Но представить релевантную картину методологии из внешней позиции — дело проблематичное и, как минимум, очень сложное. Тем более, что в данном случае речь идет о позиции внешней не только по отношению к ММК, но и по отношению к философско-методологическому сообществу в целом. Поэтому, наверное, естественно, что общее представление о работе ГПЩ и ММК читатель получает превратное. Это было бы терпимо, если бы таких смещенных оценок было много, они были бы смещены в разные стороны и потому уравновешивали бы друг друга. Но поскольку это одна из первых серьезных и добросовестных статей такого рода (если не первая)1, то в данном случае чем лучше, тем хуже. По идее Кукулина, слабость “левой” мысли в современной России объясняется тем, что ее место в общественном сознании и в политическом спектре заняли политтехнологи, ориентация которых близка к политическому вектору Кремля. Это спорная, но понятная точка зрения. Развивая ее, естественно апеллировать как к традиции марксизма, так и к феномену “альтернативного социального проектирования” — в частности, к материалу советской научно-фантастической литературы. Однако когда Кукулин пытается встроить в эту логику ГПЩ, приходится возражать. При этом мы видим свою задачу в том, чтобы противодействовать мифологизации идей ГПЩ, квалификации его как сторонника “тотального социального проектирования” и как марксиста. Здесь есть свои объективные трудности, связанные, во-первых, с тем, что представления ГПЩ прошли длительную эволюцию, в ходе которой некоторые его позиции менялись достаточно сильно; во-вторых, его высказывания носили, как правило, ситуативный характер, так что цитировать его — дело рискованное. Но в целом, прежде всего, надо подчеркнуть, что ГПЩ не был социально-политическим мыслителем в привычном смысле этих слов: вектор его интересов был “перпендикулярен” к таким смысловым растяжкам, как “левый” — “правый”, “советский” — “антисоветский”, и ориентирован был на методологию, понимаемую как учение о мышлении и деятельности. Главной для него была установка на перемены в мышлении, в интеллектуальном обеспечении и организации деятельности, а не напрямую в социуме. Недаром одним из важнейших итогов его работы стало понятие мыследеятельности как особой формы совместной организации основных интеллектуальных функций: мышления, понимания, рефлексии. На протяжении десятилетий он и его ученики работали над совершенствованием и развитием средств интеллектуальной деятельности. Это было движение не столько вперед, сколько вглубь. Смысл своей работы он видел в том, “чтобы всячески… способствовать восстановлению интеллигенции”: “…я для себя решил, что остальное, включая вариации, коллизии социально-политической жизни, никогда не должно меня интересовать, и я никогда не должен выходить на уровень прямого участия в этом…” (Щедровицкий Г.П. Я всегда был идеалистом… М., 2001. С. 301).
Среди прочего обсуждались и приложения методологии к социально-политическим преобразованиям, но это была не более чем одна, к тому же далеко не самая важная сторона дела. ГПЩ отчетливо понимал цену социализму, но сообразно сказанному выше никогда не ставил своей целью прямую борьбу с ним. У Маркса им была взята идея деятельностного подхода (еще двадцать лет назад ГПЩ говорил, что “у нас нет будущего, поскольку никто идеологии и программ развития не формулирует”). Но при этом речь шла, во-первых, не о глобальных преобразованиях вроде революций, а о развитии крупных предприятий, конкретных регионов страны и сфер деятельности — будь то дизайн, педагогика или градостроительство. Во-вторых, глубокая проработка особенностей проектного мышления привела ГПЩ к выводу о его ограниченных возможностях, поэтому применительно к масштабным переменам, особенно социальным, упор делался не на проектную, а на альтернативную ей программную форму организации, не на “строительство”, а на выращивание, культивирование желательных перемен. Точно так же, в-третьих, говоря об управлении как важнейшем для нашего времени типе мыследеятельности, ГПЩ подчеркивал необходимость основывать его на естественных тенденциях жизни объекта. Вообще ГПЩ была чужда патетика всякой “борьбы”, неприятие которой выразилось в мысли о строительстве нового не на месте разрушаемого (“до основанья”) старого, а рядом с ним: пусть старое умирает естественной смертью.
В целом нет ничего более далекого от правды, чем тезис Кукулина о якобы имевшей место презумпции, что “группа особым образом обученных и организованных интеллектуалов может разрабатывать и последовательно осуществлять по выработанным алгоритмам сколь угодно масштабное преобразование социальной среды”. Во-первых, преобразования такого рода принципиально ситуативны, а потому нет и не может быть никаких заранее подготовленных алгоритмов: за отсутствием дороги здесь приходится прокладывать путь по целине (в связи с чем, кстати, ГПЩ вспоминал “зону” Стругацких). Во-вторых, масштабы преобразований как раз ограничены: чем они крупнее, тем больше шансов наломать дров, поэтому действовать предпочтительно “на расстоянии вытянутой руки”.
Все эти пункты как раз раскрывают технологическую ориентацию ГПЩ, о которой говорится в статье Кукулина. Эта ориентация особенно актуальна для современной России, но характерна не для марксизма, а для его оппонентов, от Бернштейна до Поппера с его “частичной социальной инженерией”. Вообще нам трудно смириться с квалификацией ГПЩ как марксиста: в современном мире такая оценка имеет особый вкус и совершенно искажает представление о месте ГПЩ в истории мысли. Вне всякого сомнения, он испытал на себе мощное влияние Маркса (а кто в ХХ веке избежал его?!), никогда не скрывал этого и очень любил цитировать знаменитые тезисы о Фейербахе, однако мы поостереглись бы относить его к марксистам, к “левым” или еще к каким-нибудь привычным направлениям мысли: слишком крупная была фигура.
Еще раз подчеркнем, что общественно-политическая аспектизация была отнюдь не единственной и не главной в работе ГПЩ и ММК, а из статьи Кукулина складывается именно такое впечатление. Чересчур тесную связь он усматривает между мифологией “прогрессорства” и методологией Щедровицкого. Дальше эта линия рассуждений приводит его к совсем уж фантастическим выводам. Утверждения о том, что методология и мифология прогрессорства “потенциально могли быть синтезированы в любой момент, начиная с 1960-х годов”, что “они и были синтезированы — сперва в 1980-х, а затем и в 1990-х годах — в самосознании и самоопределении сперва негласных советских экспертов, работавших на партийные структуры, а затем и российских политтехнологов, вышедших из младшего поколения школы Щедровицкого”, — не выдерживают критики. Тем паче, что едва ли не в “ученики” ГПЩ Кукулин зачисляет С. Чернышева и Е. Островского, не имевших к ММК никакого отношения: мало ли кто сотрудничал с Петром Щедровицким, ссылается теперь на работы ГПЩ и даже испытал влияние его идей.
Заметим, что методология не могла быть “синтезирована” ни в какой “момент”, потому что формировалась и формируется (этот процесс отнюдь не закончен) в ходе сложнейшей коллективной работы на протяжении уже более полувека: продолжается наращивание арсенала новых средств, осваиваются все новые регионы мысли. Ничего экстраординарного не произошло с методологией в 1980-х, а затем и в 1990-х годах, тем более в головах указанных Кукулиным уважаемых политтехнологов. Для полноты картины стóит заметить, что, как и следует из всего сказанного, сама по себе школа ММК вовсе не предопределяет политической позиции методологов. Даже среди прямых учеников и последователей ГПЩ есть сторонники самых разных политических взглядов, в том числе и реализующие публичную миссию интеллектуалов во вполне европейской традиции, которую Кукулин резонно противопоставляет нынешней российской “схватке бульдогов под ковром”, — но ведь эта миссия, по существу, отнюдь не противоречит метафоре прогрессорства. Другое дело, что публичная политика плохо вписывается в нашу “управляемую демократию”, но это тема отдельного разговора.
Вообще, если уж говорить именно об этих аспектах, то надо заметить, что Кукулин не артикулирует главный момент, объединяющий Стругацких с ГПЩ: субъективацию, персонализацию будущего, полагание его как в значительной мере искусственного. Будущее при этом оказывается “зависящим от нас”, от политических субъектов, что принципиально отличает его от бессубъектного будущего футурологии и “светлого будущего всего человечества”. (Об этом, кстати, говорит Ирина Каспэ во второй статье посвященного Стругацким блока в “НЛО” № 88.) И наоборот: за метафорой “прогрессорства” (которая и встречается в текстах ГПЩ едва ли не единожды) у него стоит принципиально новое содержание, которого нет у Стругацких, — оно особенно актуализируется в современной России: ценность и рамка развития. Но об этом в статье тоже не говорится ни слова.
Что касается литературы, то мы вполне согласны с И. Кукулиным: Г.П. Щедровицкому было чуждо понимание ее “как пропагандистской “технологии” или “тренинга предназначения” — в духе, скажем, нейролингвистического программирования”. Это, между прочим, такая же вульгаризация методологической мысли, как и обсуждение — в контексте идей ММК — пусть даже провокационного вопроса о “человеке как инженерном сооружении”.
_____________________________________
1) До сих пор с более или менее серьезным обсуждением идей ММК выступали либо прямые ученики и последователи Г.П. Щедровицкого (см. журнал “Вопросы методологии”, выходивший с 1991 по 1999 год, альманах “Кентавр” — с 1999 года по настоящее время), либо представители других направлений философско-методологической мысли. Библиография (которой, правда, пока никто не занимался) насчитывает, наверное, уже тысячи наименований, в том числе десятки монографий и тематических сборников.