(Москва, РГГУ, 16-17 ноября 2007 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2008
Международные научные конференции “Творчество Генриха Сапгира и русская поэзия конца XX века”, известные еще и как Сапгировские чтения, стали в РГГУ традиционными: в ноябре 2007 года мероприятие проводилось в пятый раз. В обстановке перманентной переоценки всяческих ценностей, которая с удивительной последовательностью проводится в нашей литературе (между прочим, ныне “классический” характер поэзии Сапгира ставится под вопрос целым рядом ученых), само наличие “чтений” как некоторой культурной константы не может не радовать, а постоянство Ю.Б. Орлицкого в плане выбора профессиональных привязанностей — не впечатлять. Двухчастная структура конференции (сначала заслушиваются доклады, посвященные собственно творчеству героя торжества, затем — те, в которых говорится о современной ситуации в литературе) так же традиционна, как и выступления на чтениях композитора Юрия Евграфова, который ежегодно предоставляет исследователям возможность ознакомиться со своими “опытами музыкального воплощения” сапгировских текстов.
Выступивший с воспоминаниями о Сапгире Владимир Ломазов (Франкфурт — Москва) отметил невнимание научного сообщества к сбору конкретного материала не только о самом Сапгире, но и о поэтах его круга. С годами будет все труднее составить летопись их жизни, которая окажется важной для читателей, исследователей и комментаторов, — подчеркнул В. Ломазов. Требуется отметить, что год от года на Сапгировских чтениях число докладов, посвященных поэтике Сапгира, уменьшается, а количество работ о том, что происходит в родной словесности сегодня, соответственно, растет (на конференции 2007 года соотношение составило 1:3). Разумеется, такой подход позволяет лишний раз говорить о творчестве “непрочитанных” и малоизвестных поэтов второй половины XX столетия, которых — по целому ряду причин — в литературе достаточно много. Особенностью конференций является и то, что ряд исследователей (Данила Давыдов, Дарья Суховей) в своей поэтической ипостаси становятся объектами изучения других ученых.
На каждых чтениях образуется проблемное поле, захватывающее круг вопросов, актуальных для различных исследователей. Недаром Массимо Маурицио (Милан), открывший конференцию докладом “О влиянии творчества поэтов-лианозовцев на современную русскую поэзию”, назвал целый ряд ключевых моментов, которые определяют поэтику “первого постсоветского поколения” (Д. Давыдов, А. Сен-Сеньков, А. Родионов, Ф. Сваровский). Литературную деятельность лианозовцев, с точки зрения докладчика, можно определить как “деэстетизирующую” или антиартистическую. Среди важнейших приемов лианозовцев — активизация слова, клиширование казенного языка, “магический реализм”, игра с видимым миром, обращение к неодушевленным предметам, в том числе к “кукле” (что значимо для самого Сапгира), “инфантильный”, “примитивный” стих (И. Холин) и др.
При ретроспективном же взгляде оказывается, что многие из особенностей поэтики Сапгира в частности, “лианозовской школы” вообще и так называемой “неофициальной поэзии” (равно, впрочем, как и “официальной”) в СССР берут начало в русском авангарде. Поэты “неофициальные” зачастую играют по отношению к официальной культуре роль своеобразных “скоморохов”, о чем говорила Наталья Черных (Москва) в докладе ““Сказ о женах скоморошьих” А. Миронова как выражение общей идеи неофициальной культуры 1970-х и 1980-х”. В ряде случаев обращение к традиции является и расширением сегодняшних возможностей русского языка. Об этом речь шла в докладах Ивана Чудасова (Астрахань) “Палиндромические сонеты В.И. Пальчикова (Элистинского): опыт анализа”; Татьяны Бонч-Осмоловской (Москва — Сидней) “Поэтические эксперименты в новых стихотворениях Бориса Гринберга (из книги “АРС РЕВЕРСА”)”; Анны Голубковой (Москва) “Тематическое своеобразие поэзии Валерия Нугатова (сборник “Фриланс”)”.
Особенно тесно поэзия “лианозовцев” связана с творчеством обэриутов — этому было посвящено выступление Марии Двойнишниковой (Челябинск) “Традиции ОБЭРИУ в лирике Г. Сапгира”. М. Двойнишникова привела целый ряд общих черт для обеих поэтик, среди которых: 1) минимализм (предельное сокращение текста за счет отказа от целых слов и их частей, использование “пустот”); 2) творческий экстремизм; 3) “атакующий стиль”, шокирующий читателя (включение в текст ругательств, просторечной, вульгарной лексики и др.); 4) перенесение акцента с описания события на само событие, то есть констатация события; 5) актуальность традиции русской литературы XVIII— XIX вв., поэтики символизма, В. Хлебникова; 6) нарушение причинно-следственных связей между явлениями; 7) абсурдизм. При этом “категория абсурда в стихах Г. Сапгира становится концептуально важным и функционально значимым стилеобразующим моментом, определяющим специфику поэтики произведений и создающим гротесковую модель мира”. Отсюда — часто встречающийся мотив абсурдного сна, на лексическом уровне — образование окказионализмов, “автосемантичность текста” и др. Преемственность ОБЭРИУ и лианозовцев отметила и Наталия Азарова (Москва) в докладе “Местоименная поэтика у Г. Сапгира и Л. Аронзона (традиции обэриутов?)”, анализировавшая местоимение “ты” в текстах Я.С. Друскина, Л.Л. Аронзона, Сапгира.
Выделенные М. Двойнишниковой черты поэтики ОБЭРИУ и лианозовской группы оказались в известном смысле базовыми для участников конференции, которые интерпретировали те или иные из указанных позиций. Специфическое проявление “минимализма” исследовала Дарья Суховей (Санкт-Петербург) (“Интерактив в поэзии как текстологическая проблема (Две поэмы Генриха Сапгира)”), предложившая определение “пустотного текста” в поэзии Сапгира (поэмы “Быть — может!” и “МКХ — Мушиный след”). Важным в творчестве современников Сапгира оказывается “молчание”, понимаемое и как поэтическая фигура, и как явление картины мира (доклад Алены Махониновой (Чехия) “Молчание минималистических поэтов: Всеволод Некрасов и Герман Лукомников”). “Молчание” в литературе второй половины XX в., в таком контексте оказывающееся “слышимым”, воспринимаемым читателем, является не отсутствием звука (слова), но наличием “тишины” как своего рода высказывания.
Еще одна категория поэтики Сапгира и лианозовской школы, абсурдизм, была рассмотрена в докладе Веры Калмыковой (Москва) “Генрих Сапгир и Елена Шварц: некоторые особенности поэтики”. Абсурдизм может пониматься не только как реакция на события в социуме, но и как первоначальный импульс миросозерцания. Эстетика абсурда в таком контексте — основа и возможность бытия в мире, где каждый смертен, а значит, все изначально обречено на утрату смысла. Поэт, наделенный “вечным детством”, способен, будучи свободным от конвенционально устойчивых представлений об этих связях, непосредственно оценивать не только предметы и явления, но и связи между ними. “Детское начало” свойственно еще одному поэту второй половины XX века — Геннадию Айги. В докладе “Сцена: говорит некто в образе Поэзии” Татьяна Грауз (Москва) показала, насколько близко для Айги понимание детской и театральной актерской игры и как своеобразно в этом контексте может быть переосмыслена метафора “жизнь — театр”. Причем отсутствие конвенциональных связей в этом случае может быть компенсировано за счет актуализации ритуалов, которым привержен лирический субъект, или того, что каждое высказывание или стих оказываются в итоге словесным жестом. “Детство” как особый концепт, связанный с “Раем” (Элизий, Эдем, “Райский сад”, “Райский двор”), важно и для поэтов А. Тарковского и Б. Окуджавы, по-своему осмысливавших связь “идеального пейзажа”, “страны блаженных” с ее мифопоэтическим потенциалом и идеального времени жизни, то есть детства (Мария Александрова (Нижний Новгород), ““Райский сад” Тарковского и “Райский двор” Окуджавы”).
Что же касается “творческого экстремизма”, который, согласно М. Двойнишниковой, проявляется в “экспериментах с традиционными жанрами, в создании новаторских форм стихотворений, в синтезе в рамках поэтического текста прозаических, драматургических и лирических приемов”, то о нем шла речь в докладе Юрия Орлицкого (Москва) “О поэтике ремарки у Сапгира (сборник “Дыхание ангела”)”. Ю. Орлицкий пришел к выводу о связи ремарок у Сапгира с пушкинской традицией (как известно, в “Борисе Годунове” ремарки за счет расширения их объема превращаются в непосредственную составляющую текста) и об их самодостаточности, приближенности к нарративу. Важно, что при авторском чтении вслух тексты Сапгира приобретали облик своеобразной “партитуры дыхания”. В цикле “Дыхание ангела” по ходу развития действия вербальный компонент последовательно нарастает, происходит своеобразное поглощение текста ремаркой. Сходную роль, как подчеркнула Т. Грауз, играют ремарки в “театральных” стихотворениях Г. Айги. Своеобразным проявлением “творческого экстремизма” можно считать трансформацию жанра баллады в творчестве А. Родионова, которую отметила Елена Куранда (Остров) в докладе “Гигиена письма в поэзии Андрея Родионова”.
Среди элементов текста, которые ранее являлись “маргинальными” и получили статус самостоятельных в поэтике рубежа XX—XXI вв., важную роль играют авторские примечания к стихотворному тексту, становящиеся характерными приметами идиостиля. Примечаниям — прозаическим, стихотворным и “стихопрозаическим”, внутритекстовым, данным в виде сноски и др. — был посвящен доклад Натальи Кузьминой (Омск) “Поэтика примечаний в современной поэзии”. Обогащение поэтического репертуара, как показал Юрий Орлицкий в другом своем докладе под названием “Еще раз о стиховом репертуаре русской поэзии последних десятилетий”, происходит и в области метрики: здесь имеют место обновление и воскрешение прежних форм, ушедших из советской литературы, — полиметрия, развитие дольника, акцентного стиха, тактовика, возрождение силлабики, обращение к гекзаметру и пентаметру, логаэды, свободный и гетероморфный стих и многое другое. В современной поэзии намечается появление новой разновидности “твердых форм” — “восьмистиший” (Данила Давыдов (Москва), “Восьмистишия в русской поэзии XX века как попытка твердой формы”).
Ольга Северская (Москва) считает характерной чертой современной поэтики различную трактовку одного и того же сюжета в поэзии и прозе (““Где проза, где поэзия” (о том, как один и тот же сюжет трактуется в прозаической и поэтической форме одним автором)”). Целый ряд линейных связей между явлениями “не попадает” в стихи из-за специфики поэтической речи, и поэт (например, И. Жданов) восстанавливает их в прозе.
Трансформация жанровых форм и узнаваемых литературных ситуаций (ср. “чужое слово в авторской речи”) стала темой доклада Светланы Константиновой (Псков) “Механизмы трансформации литературного сюжета в “Азбуке” Дмитрия А. Пригова”. Анна Анисова (Москва) предложила набросок типологии “форм присутствия” одного поэта в творчестве другого. В ее докладе “Формы присутствия Пастернака в поэзии А. Цветкова” была подчеркнута плотность отсылок у современного автора к пастернаковской поэзии. Сегодняшняя литературная ситуация порождает особенную манеру художественного перевода (Александр Мурашов (Москва), “Сергей Шестаков — переводчик поэзии английского Ренессанса и барокко”). Существуют и синтетические по своей природе образования — в частности, “визуальная поэзия”, — разговор о которых затруднен отсутствием конкретных устоявшихся определений того или иного явления данного типа, как подчеркнул Александр Федулов (Москва) в докладе “Пластическая анатомия визуальной поэзии. Наброски введения (на основе текстов Ю. Мориц)”.
При всей разработанности отдельных методологических аспектов и богатстве научного инструментария современное состояние теоретического аппарата филологии нельзя признать совершенным, как было показано в докладе Александра Житенева (Воронеж) “Художественная реальность и художественная интенция в поэзии М. Еремина”. Исследователь предлагал осмыслить термин “интенция”, зародившийся в рамках феноменологии и ныне широко используемый в искусствознании. Благодаря введению этого понятия становится возможным отразить “представление о языковой деятельности как действительности мысли”, корреляцию слова и мышления: “…вариативность художественного мышления, оперирующего нечеткими смыслами, в эстетической теории соотносится с категорией “художественной интенции””. Важно, что художественная интенция — способ интерпретации того предмета мышления, который до определенного момента лишь “мнится”, находится в процессе становления и не является “данным”. Термин необходим при изучении русского литературного андеграунда, один из представителей которого — поэт М. Еремин.
Целому ряду исследователей представлялись важными реконструкция и изучение поэтической картины мира в произведениях Сапгира и его современников. Так, с точки зрения Светланы Артемовой (Тверь), выступившей с докладом “Коммуникативные особенности поэзии Г. Сапгира и И. Бродского”, картина мира Сапгира целостна и объективна, несмотря на то что “его стихи изобилуют разрозненными фразами, цитатами, отрывками, которые могут дополнять друг друга или взаимоисключаться, но при этом образуют модель мира, составленную из разрозненных частей”. Здесь важно читательское сотворчество, при котором в сознании читателя из набора фраз, множества точек зрения, каждая из которых представляет собой попытку номинации некоторой “истины”, складывается целостный текст. Однако этот прием играет в поэзии Бродского и Сапгира не одну и ту же роль: для Бродского это путь к сложению и постижению целого, для Сапгира же понимание героем самого себя и мира (то есть “целостная картина”) возможно лишь в случае неполноты высказывания, его принципиальной разложимости на составные части. Ситуация, при которой поэтический прием акцентирует внимание на особенностях картины мира, была продемонстрирована и Татьяной Нешумовой (Москва) (“Принцип параллелизма и циклического повтора в “Мартовском диптихе” Евгения Хорвата”). Указанные поэтические приемы и композиционный принцип, согласно которому оба стихотворения диптиха зеркально отображают друг друга, последовательно раскрывают смысловую доминанту: это трансформация комплекса, связанного с мучительной смертью (“терна”), в комплекс “славы” (“лавр”), причем в подтексте стихотворного диптиха возникает поэзия Пушкина. Эта знаковая смена имеет циклический характер и постоянно повторяется в жизни и культуре. Так же семиотизированы в поэзии оказываются, например, паронимические ряды и — шире — противопоставление “мужского” и “женского” начал (Александр Степанов (Тверь), “Мужское и женское в поэзии Веры Павловой”), глагольные формы, в которых категория времени специально устраняется (Анна Орлицкая (Москва), “Из наблюдений над синтаксисом современной русской поэзии”).
Не однажды поднимался на конференции вопрос о различии поэтических поколений второй половины XX в. (Людмила Вязмитинова (Москва), “Замкнутость и разомкнутость авторского пространства в текстах Данилы Давыдова и Федора Сваровского”; Владимир Шадурский (Новгород), “Литературная жизнь поэтов Великого Новгорода”; Арсен Мирзаев ““Сумерки” — журнал петербургского самиздата. 13 лет спустя”).
Регулярность форумов под предводительством Ю.Б. Орлицкого внушает надежду, что и в следующем году ученые соберутся в РГГУ на конференцию, посвященную творчеству Генриха Сапгира. Хочется надеяться, что исследователи обратят больше внимания не только на процессы, инициированные в отечественной словесности сапгировским творчеством, но и на само его творчество.
Вера Калмыкова