(Рец. на кн.: Аксенов В. Край недоступных Фудзиям: Стихи с объяснениями. М., 2007)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2008
Аксенов Василий. Край недоступных Фудзиям. Стихи с объяснениями. — М.: Вагриус, 2007. — 304 с.
По всем признакам это одна из самых странных книг, вышедших в России за последние несколько лет. В общий контекст отечественного поэтического книгоиздания она не укладывается: ни к современной русской поэзии, ни к корпусу сколько-нибудь мейнстримных поэтических текстов в диапазоне от классиков “золотого века” до старинной приятельницы автора книги Беллы Ахмадулиной стихи Аксенова никакого отношения не имеют. Вообще один тот факт, что на книге стихов в 2007 году обозначен тираж в семь тысяч экземпляров, говорит нам о том, что дело не чисто. Несмотря на то что книга построена на комментариях к поэтическим текстам, собственно авторефлексии в ней немного. Так что же это? Мемуар о собственной писательской биографии, проиллюстрированный поэзией? Отчасти — да. Попытка вычленить некую гипотетическую “аксеновскую риторику”, собрав под одной обложкой бо´льшую часть ее образцов? Можно, наверное, сказать и так. Не будь Аксенов прекрасным рассказчиком per se, можно было бы уподобить “Край недоступных Фудзиям” выходящим время от времени сборникам рассказов, написанных авторами, которые обычно специализируются на больших романах: обычно такие книги представляют собой коллекции более или менее самостоятельных эскизов и набросков (такие книги собирает время от времени, например, Стивен Кинг). Но и это явно не наш случай. Издательству “Вагриус” удалось, кажется, придумать книгу, которая ускользает вообще ото всех попыток как-то разместить ее в существующих классификациях.
С формальной точки зрения “Край недоступных Фудзиям” — сборник стихотворений, написанных самим Аксеновым и разными его персонажами в очень разное время: книга начинается со стихотворения “В столовке” из давней повести “Коллеги”, а заканчивается посвящениями химическим элементам из нового, 2007 года, романа “Редкие земли”. Собственно стихи находятся внутри довольно лаконичных автокомментариев, основной смысл которых в том, чтобы, с одной стороны, обозначить историю написания того или иного романа, а с другой — восстановить подробности контекста, которые нынешнему читателю неочевидны. Ну, и немного сетований: например, на то, что пьеса “Цапля” так и не была поставлена в России, или на критиков, холодно принявших очередной роман. На самом деле и стихи в книге — не совсем стихи, и автокомментарий — не совсем автокомментарий.
Стилистический диапазон текстов поражает воображение — от вполне велюровских куплетов (“Я, профессор Виллингтон, / Презираю Пентагон / За набитую суму / И бубонную чуму…” — из рассказа “Рандеву”) до настоящей зауми (“Монолог Лоренцо Мгбеки” из романа “Кесарево свечение”). Между этими двумя условными полюсами размещаются “частушки”, “тексты фольклорных песен”, “сказы”, “лирическая поэзия” и многое другое, вплоть до прямых отсылок к поэзии битников в “Ожоге”:
В ту ночь на Невском возле газировки
мы кантовались
автомат урчал
в обмен на медяки струилось пиво
струился квас
лимонная урина
струилась также
Автомат пенял
на злую участь — отпускай мол пойло бродячим алкоголикам и шлюхам
подыгрывай страстям
рядись в личину дешевой липкой горе-газировки
хотя задуман был ты при рожденье
как вдохновенный гибкий леопард
Такой широкий жанровый и стилистический диапазон внутри одной книги для современной поэзии, в общем, немыслим, — зато мыслим для прозы. Это первое обстоятельство, наводящее на мысль, что “край недоступных Фудзиям” вовсе не представляет читателю Аксенова-поэта, как об этом говорят аннотации. Напротив, книга представляет читателю (пусть и под необычным углом) Аксенова-прозаика.
“Край недоступных Фудзиям” в концентрированном виде демонстрирует нам все привычные черты аксеновской прозы: рваный синтаксис иллюстрирует неравномерно, как бы толчками развивающееся действие, характерное почти для всей крупной прозы Аксенова, кроме, может быть, самой ранней. Немногочисленные стихи, написанные регулярным размером, представительствуют как раз за строго выверенные ранние рассказы, проникновенные лирические монологи из “Цапли” — за Аксенова времен “Ожога” и “Острова Крым”, оказавшегося, кстати говоря, единственным романом, в котором стихов почти нет, — не считая четырех строчек выдуманной попсовой песенки. Гротескные пародии на революционные баллады и раблезианские застольные песни легко перетекают из поэзии в прозу и обратно.
Собранные в книге тексты потому так разнородны, что “писатель Василий Аксенов” — авторская инстанция очень малой их части. Большинство включенных в “Край…” стихотворений написаны самыми разнообразными, зачастую проходными героями, во множестве населяющими его романы. Отсюда и очень заметный в книге крен в сторону ритмизованной прозы. В стихи превращаются прозаические монологи персонажей, которые Аксенову частично тоже приходится включать в этот как бы поэтический сборник — иначе во многих местах просто непонятно будет, о чем идет речь. Немаловажно, конечно, что ритмизованная проза и расшатанные, многословные верлибры вообще очень органичны для поэтики Аксенова, во многом ориентированной на американские пятидесятые годы. Недаром в последнее время писатель несколько раз выступал с чтениями под музыкальное сопровождение — не только с джазовым музыкантом Алексеем Козловым, но и с известным мультиинструменталистом Олегом Сакмаровым, игравшим в разные годы, в частности, с “Аквариумом” или с Вячеславом Бутусовым. Помимо естественного желания разомкнуть привычную аудиторию в этом жесте видится еще и намерение вернуться к истокам: такая практика была повсеместно распространена среди поэтов и прозаиков beat generation, под музыку читали и Аллен Гинсберг, и Лоренс Ферлингетти, и Джек Керуак. Именно к Гинсбергу и Ферлингетти отсылают читателя монологи свободным стихом из “Ожога”, и, возможно, именно опыт Керуака, более известного как прозаик, но все-таки еще и заметного поэта, вдохновил Василия Аксенова на то, чтобы собрать свои стихи под одну обложку. Точности ради следует, впрочем, заметить, что есть и более близкий пример такого рода: Андрей Битов дважды выпускал стихи из своих романов — в виде сборников “В четверг после дождя” (СПб.: Пушкинский фонд, 1997) и “Дерево” (СПб.: Пушкинский фонд, 1998) — и читал свою прозу под джазовую импровизацию.
Но вернемся к “Краю недоступных Фудзиям”. Книга вышла очень странная еще и потому, что, по признанию самого Аксенова, вынесенном даже на обложку, он обращается к стихам тогда, когда в романном развитии наступает торможение. По сути, поэтическое для Аксенова не самоценно, а инструментально. В этот способ письма он входит, когда что-то не ладится с прозой. В отличие от квазипоэтической риторики, скажем, Томаса Вулфа, “стихи внутри романа” Аксенова не являются органическим продолжением прозы, на которое выводит общий высокий градус речи, а чаще представляют собой что-то вроде музыкальных пауз. Оттого так странно читать “Край недоступных Фудзиям”: тех фрагментов контекста, которыми автор (в ипостаси составителя) снабжает стихи, оказывается недостаточно, чтобы они звучали точно так же, как внутри прозы, — а сами по себе они звучат глухо и невнятно. Оказывается, что прозаическое окружение эти фрагменты проявляет, эксплицирует, — а в его отсутствие они снова сворачиваются, выставляя наружу если не иголки, то, по крайней мере, непрозрачную поверхность.
Правда, правил без исключений не бывает:
Чай на двоих. Почти отчаянье. Вот глухомании плоды: окаменелость, одичанье… Но словно крапинки слюды, в камнях живёт очарованье. Круженье мыслящей воды в прибрежных валунах, ворчание “Спидолы” старой… спят сады, стареют сливы… прозябанье… терпенье или умолчанье? Всё ждёт беды.
В лучшие моменты эти тексты вдруг сбрасывают с себя маски кроликов, слонов и алкоголиков, оказываясь тем, чем быть, в общем, не предназначены, — чистой лирикой, написанной одним из самых пронзительных прозаиков своего поколения — не с целью переждать паузу в развитии романа, а так — неизвестно почему, неизвестно зачем, неизвестно как. Фудзияма, возможно, и недоступна, но вид на нее все же иногда открывается.