(СПб., 25-27 октября 2007 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2008
Малые Банные чтения — это ежегодная конференция, которая организуется издательством “Новое литературное обозрение” под эгидой журнала “Неприкосновенный запас” и по сложившейся традиции уже третий раз проводится именно в Петербурге. В отличие от Больших Банных чтений, в рамках которых вот уже 15 лет обсуждаются теоретические и методологические проблемы развития гуманитарной науки, Малые Банные чтения — это площадка для дебатов по самым актуальным вопросам общественного развития. Наверное, основным и несомненным достоинством этого мероприятия можно считать попытку создания нейтральной полосы для свободного диалога целого спектра политических и методологических позиций, представляемых интеллектуалами двух столиц. При этом политическая вовлеченность и увлеченность выступающих ничуть не превращает дебаты в спор по “понятиям” — как это часто происходит на телевидении, — поскольку в данном случае задача состоит как раз в том, чтобы выяснить, полностью отдавая отчет своей “интеллектуальной совести”, что за этими самыми понятиями стоит.
На этот раз конференция длилась три дня. Накануне открытия основной части в арт-центре “Пушкинская, 10” состоялась дискуссия “Субъекты и объекты истории: аналитическая оптика в спецпроектах журналов “Новое литературное обозрение” и “Неприкосновенный запас””. Для участия в дискуссии были приглашены главный редактор “НЛО” Ирина Прохорова, директор Музея нонконформистского искусства Евгений Орлов, президент арт-центра “Пушкинская, 10” Сергей Ковальский, социолог Виктор Воронков, историк Михаил Долбилов, редакторы журнала “НЗ” Илья Калинин и Кирилл Кобрин, редакторы журнала “НЛО” Александр Дмитриев и Илья Кукулин.
Дискуссия была приурочена к выходу в 2007 году специального выпуска “НЛО” “1990 год: опыт исследования недавней истории”, а также специального номера “НЗ” “Régime nouveau: Россия в 1998—2006 годах”. В этих проектах сделана попытка анализа и создания целостного портрета двух периодов, один из которых (1990 год) “вписался в историю” совсем недавно, а другой (для которого редакция “НЗ” предложила название “Regime nouveau”) продолжается по сей день.
Дискуссию открыл Илья Калинин (Москва, “НЗ”), рассказав о некоторых сложностях, которые возникали при подготовке юбилейного (50-го) номера “НЗ”. Нужно было найти какую-то глобальную тему, которая могла отразить существующий общественно-политический режим. На протяжении всей работы авторы номера пытались оценивать современность как историки. И здесь центром изучения стала идея 1990-х годов как некого переломного этапа в истории современной России, а также те проблемы, которые возникли перед историком культуры в связи со сложившейся ситуацией. В ходе дискуссии была выдвинута гипотеза, что именно 1990 год стал точкой отсчета “Нового времени” в исторических процессах.
По словам Ильи Кукулина (Москва, “НЛО”), смысл создания “Régime nouveau” — дать наиболее точное определение исторической ситуации, заключить ее в концептуальные рамки. Но можем ли мы это сделать? Завершились ли 1990-е? Мы можем скорее предпринять попытку описания, нежели предложить само описание. Александр Дмитриев (Москва, “НЛО”) добавил, что эпоха 1990-х — это “слепое пятно” в идеологии, серая зона стыда и смущения. Последствия ее мы осмысливаем и ощущаем до сих пор.
Резюмируя общий ход дискуссии, можно отметить, что одной из центральных проблем понимания развития общества является проблема возможности исторического сознания. Кем являемся мы сейчас — субъектами истории или объектами чужих манипуляций? Наша эпоха — это столкновение двух совершенно разных поколений, разных взглядов. Что представляет собой динамика России “Нового времени”? Кто мы в сегодняшнем мире — субъекты или объекты? В любом случае мы можем почувствовать собственную историческую значимость, субъектность, слушая доклады в рамках конференции и таким образом принимая живое участие в интеллектуальной жизни страны.
Основную часть конференции открывал доклад петербуржца Виктора Каплуна (СПбФ ГУ-ВШЭ, Смольный институт свободных наук и искусств) “Между Горацием и Хабермасом: Проект Просвещения в России конца XVIII — начала XIX века”. В соответствии с пунктуацией своего заглавия, доклад был разбит на две части — первую, формулировавшую понятия и подходы, и вторую, примерявшую сконструированные схемы к российской действительности конца XVIII — начала XIX века. Основной тезис, связывавший между собой эти две части, состоял в констатации типичности реализации проекта Просвещения как формирования сферы публичности. Формулируя понятие публичности как новой реальности публичной сферы и новой социальной силы общественного мнения, докладчик опирался на Канта и Горация, отличая публичную сферу (ученых, интеллектуалов, литераторов и читающей публики) от частной (корпораций, государства, церкви). В плане методологии докладчик опирался на Ю. Хабермаса как главного современного теоретика публичной сферы, выделяющего антропологический (нормы, правила, ценности) и структурный (институты публичной сферы) уровни анализа. Взятое в кантовском смысле понятие публичности В. Каплун применил к российскому варианту Просвещения и, проанализировав его по схеме, предложенной Хабермасом, пришел к ряду констатаций. Во-первых, появление, расцвет и закат первой сферы публичности — а значит, Просвещение — в России следует датировать концом XVIII — первой третью XIX века. Во-вторых, на структурном уровне этот феномен связан с увеличением количества негосударственных институтов и возрастанием циркуляции печатной продукции. В-третьих, что касается антропологического уровня формирования этико-политической культуры российской образованной публики, он связан с идеалом гражданского республиканизма, ключевой моделью которого стала модель “горацианского выбора” (гражданин, поэт, политический деятель, живущий в эпоху гибели республики). Реплики, замечания и вопросы докладчику касались сомнительности наличия публичной сферы в то время и того, что скорее следует говорить о ее зачатках, с чем докладчик, в общем, не спорил, но лишь уточнял свою позицию.
Далее выступил Борис Кагарлицкий (Москва, Институт проблем глобализации), в своем докладе “Собеседник для единственного европейца” обратившийся не к актуальному политическому комментарию и критике слева, как того могли бы ожидать слушатели, а к западной периодике XVIII—XIX вв., за анализом которой его застали Малые Банные. Что касается темы доклада, то она была связана с отношениями между Россией и Западом (преимущественно Англией и Францией). Для анализа этих отношений докладчик предложил четыре возможные схемы: отношение Запада к самому себе, отношение Запада к России, отношение России к Западу и отношение России к самой себе. Причем основной интерес был сосредоточен именно на двух последних аспектах. Под Россией и русскими в данном случае, что существенно, понимался круг образованных, просвещенных вельмож, тех самых пресловутых публичных интеллектуалов, таких как, например, Фонвизин, который отрицательно высказывался о своем опыте пребывания за границей, аргументируя эту негативную оценку отсутствием на Западе свободы слова (Руссо и Дидро, свободно обсуждаемые в России, на Западе были под запретом). Вместе с тем, Запад видел Россию двойственно. С одной стороны, режим оценивался почти как “тоталитарный” в духе риторики холодной войны, а с другой, слышались призывы понять русское самодержавие, которое вынуждено сдерживать народные массы, не готовые к принятию свобод. Эта оценка удивительным образом совпадает с самооценкой российской просвещенной публики того времени, которую можно резюмировать формулой Пушкина: “Правительство у нас — единственный европеец”. Таков диагноз разрыва между массами и просвещенной публикой, порожденной государством. Однако устранение этого разрыва чревато: в России возможно было читать и обсуждать Руссо и Дидро именно потому, что их идеи не могли дойти до масс из-за тотальной безграмотности, в то время как объединение просветительских идей (Радищев) и силы масс (Пугачев) могло привести к якобинству. Таким образом, Россию можно понимать как колониальное государство, причем колонизатором оказывается само государство. Российское государство колонизирует само себя. Но самым травматичным здесь становится положение интеллектуала, зависшего между массами и породившим его государством, положение, которое, по мнению докладчика, остается таковым и по сей день. Что касается дискуссии, то наибольшее количество реплик спровоцировал сюжет свободы слова в России. Так, ничего удивительного, что Руссо был запрещен во Франции и доступен в России, поскольку он критиковал политику Франции, а не России, и к тому же институт цензуры в России появился лишь при Павле I. Еще одной точкой пересечения нескольких реплик был заинтересованный отклик на идею рассматривать Россию не как исключение из правил, а как участницу общего европейского процесса.
В продолжение наметившейся линии разговора о проекте Просвещения в России выступил историк, исследователь идей общинного социализма и анархизма Александр Шубин (Москва, Институт всеобщей истории РАН) с докладом “Проблема прогресса в дискуссиях российских социалистов конца XIX — начала XX века”. Докладчик расширил контекст дискуссии и в пику предыдущим выступавшим указал на то, что Просвещение представляет собой лишь один из элементов индустриального перехода, условно обозначаемого термином “прогресс”, и говорить о специфике этого перехода имеет смысл на примере дискуссий, которые разворачивались в то время между либералами, марксистами и народниками. Оставляя в стороне либеральный (прогресс как “поступательное движение к звездам” и демократия для элиты, для салонов) и марксистский (прогресс как “движение к звездам через тернии” и авторитарное всеобщее просвещение капиталистической мегамашиной) проекты, основное внимание докладчик сосредоточил на народничестве, которое стремилось “обойти тернии” и осуществить кантовский просветительский проект пользования собственным разумом в пределах общины. В отношении самого понятия прогресса здесь принципиальной оказывается точка зрения Н. Михайловского: то, что нечто происходит, еще не значит, что это должно происходить; необходимо разделять закономерные и желательные явления. В отношении же реализации идей Просвещения и прогресса в России были приведены рассуждения В. Чернова о неоднородности капитализма, а значит, о невозможности одинакового сценария развития капитализма в различных регионах. Из сказанного докладчик сделал выводы, что, во-первых, народничество предвосхитило постиндустриальные, сетевые теории, во-вторых, хотя смягчения индустриального перехода в России, как того хотели народники, не произошло, но и о реализации чисто марксистской схемы говорить не приходится и, в-третьих, кто проиграл, а кто победил в теоретическом споре, также говорить сложно, поскольку все дебаты в конце концов были завершены по сценарию “Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер”. В рамках дискуссии была высказана мысль (Б. Кагарлицкий), что спор народников, социалистов и либералов касался вовсе не идеи прогресса, а той позиции — активной или пассивной, — которую можно занимать в ходе развертывания определенных исторических событий. В ответ докладчик согласился, что, действительно, в том, что касается констатации наличия исторической закономерности и возможности светлого будущего, между этими проектами разницы нет, но зато во всем остальном такая разница определенно есть и его задачей было на нее указать.
Вечернее заседание докладом “Демократия, суверенитет и интервенция: есть ли границы у публичного пространства” открыл Вячеслав Морозов (СанктПетербург, СПбГУ, Смольный институт свободных наук и искусств), переведя русло дискуссии от исторических аналогий к аналитике актуальных политических процессов. Заявив в начале доклада свое политическое кредо (либерал), докладчик сразу же сделал оговорку, что такая позиция ничуть не исключает и даже, наоборот, предполагает имманентную критику в адрес данного политического проекта. В основании этой критики лежала проблематизация постулирования очевидных границ общества, связанная с дилеммой между универсализмом и локальностью. Докладчик выдвинул следующие тезисы. Во-первых, либеральный универсалистский проект претендует на стирание границ посредством выведения некоего общечеловеческого критерия, таким образом вытесняя то, что не соответствует данному критерию, за рамки человечности. Во-вторых, отношение к демократии является двойственным: ее ценности принимаются на декларативном уровне, однако подвергаются корректировке на местах. В-третьих, принуждение к демократии ведет к ситуации, когда вместо решения проблем конкретного сообщества на повестку дня выносятся абстрактные идеи. Таким образом, главными проблемами на сегодня становятся понятие “суверенной демократии”, а также связь демократических ценностей с их локализацией. Как и следовало ожидать, обращение к актуальным проблемам спровоцировало массу полемических реплик, касавшихся универсальности деления Запад/не Запад и необходимости четче сформулировать понятие демократии. Докладчик ответил, что для него на самом высоком уровне обобщения демократия есть “пустое означающее”, которое обеспечивает идентичность западного демократического проекта. Наряду с имманентной критикой либерализма прозвучала и не имманентная критика, заключавшаяся в том, что либерализм как “демократия для элиты” не в состоянии решить проблему мультикультурализма, а значит, и национализма.
Завершал первый день конференции Денис Драгунский (Москва, журнал “Космополис”) докладом “Строение публичной сферы”. Продолжая ход мыслей предыдущего докладчика, указавшего на проблемы публичной сферы с точки зрения ее границ, Драгунский указал на трудности, возникающие при описании этой сферы, языковые трудности, когда применение старых категорий к новым реалиям вызывает искажения в понимании ситуации. Так, устаревшие оппозиции Россия/Запад, левые/правые не способны описывать ситуацию массового погружения в виртуальный мир реалити-шоу и Интернета. Вместе с тем виртуальность размывает границы приватного и публичного и смягчает жесткость социальных запретов: то, что ранее было табуировано, скрыто или относилось к частной жизни, теперь выставлено на всеобщее обозрение. Если раньше мы могли говорить о так называемых великих бесстыдниках (Сад), то теперь таких миллионы, если раньше народу требовалось представительство, то теперь он может изъявлять свою волю сам. Вместе с тем, сама идея народа как единого тела перед лицом локальных оппозиций оказывается неадекватным популистским идеологизмом. Если предельно обобщать возражения участников дискуссии, то можно выделить несколько моментов: во-первых, абстрактность категории “народ”; во-вторых, приватная сфера — это нечто иное, нежели “постель”; в-третьих, нормы никуда не исчезают, они просто подвергаются трансформации.
Второй день конференции открыл Александр Филиппов (Москва, Центр фундаментальной социологии ИГИТИ ГУ-ВШЭ) докладом “Техника управления как трансцендентальное условие политики”. По его словам, вопрос о возможности и условиях политической деятельности, а также связанные с этим технические задачи должны решаться бесперебойно и не должны становиться предметом политической борьбы. Если политика нарушает процесс управления, то она нарушает условия своей собственной возможности. Политика — искусство управления (М. Вебер). И в таком случае на антропологическом уровне одни оказываются управляющими, а другие — управляемыми, причем свободной является только деятельность управляющего субъекта. Объект управленческой деятельности свободным быть не может. Включение гуманистического пафоса в рассмотрение этой проблемы не выдерживает критики в силу того, что в ситуации профессионализации и предельного усложнения управленческой деятельности большинство оказывается изначально и совершенно оправданно отстраненным как некомпетентное. Тем не менее этот тезис при всей его простоте ставится под сомнение — во-первых, в век революций, в социалистической доктрине и в идеологии современной демократии, отрицающих наличие некоего особого профессионального знания, необходимого для управления (однако, по мнению докладчика, практика показывает, что слом государственной машины всегда заканчивается ее реставрацией); во-вторых, в теориях, оставляющих политической машине роль средства, в то время как дискурс целей принадлежит большинству. В заключение Филиппов указал на ловушку, в которую попадает большинство рассуждений о машине политики: невозможно “выскочить из клетки государства”, принимая его как само собой разумеющееся средство; необходимо ставить под вопрос всю эту машину в целом. Однако то, что говорил докладчик, резонировало с контекстом, в котором звучал доклад (рефлексия политического, а значит, отрицание его механической несомненности). И “контекст” не замедлил парировать, развенчивая демонический образ государства, ремарками о том, что оно уже не ставит радикальных вопросов, а занимается достижением своих частных целей, и что вопросы, которые раньше составляли суть политики, теперь ушли в тень консенсуса, в то время как сегодняшняя государственная политика стремится заполнить эту пустоту за счет обращения к “смешным” вопросам о наркомании, ожирении, ТВ-шоу и т.д.
Выступление Виталия Куренного (Москва ГУ-ВШЭ, РГГУ) называлось “Политический национализм: российские метаморфозы. Имперская модернизация в России”. Куренной отрекомендовал свой доклад как критический комментарий к фигуре оппозиции (противопоставление народа как исключающего иное целого и народа как публичной гражданской сферы), вынесенной в заглавие чтений, — и реакцию на выступление предыдущего докладчика. Помимо уже проделанной в ходе дебатов работы, расшатывавшей основы этой оппозиции, Куренной добавил, что сам жанр диспута, выстроенного на противоречии, порочен, поскольку зачастую превращается в “борьбу слов”. Борьба должна идти не за слова, а за определения (“за” демократию — не должно автоматически значить “против” представлений о нации как едином теле). И, определяя народ как исключающее целое, важно не противопоставлять его идеалу публичной сферы, а увидеть в нем предпосылку существования государства как такового, без которого невозможно никакое демократическое состязание. Современная ситуация показывает, что процессы глобализации влекут за собой восстановление и актуализацию роли национальных государств. Беглый исторический анализ показывает, что только благодаря укреплению национальных государств в Европе стало возможным преодоление средневекового религиозного кризиса. Это значит, что две схемы представления народа необходимо рассматривать не как взаимоисключающую оппозицию, но в терминах условий возможности и продуктов осуществления этих условий. Что касается обещанной ремарки в адрес Филиппова, то Политика (с большой буквы) — это, конечно, вопрос существования замкнутых национальных единиц, а на языке предыдущего доклада — механизмов, но политическое этим не исчерпывается; а если исчерпывается, то такая ситуация чревата монополией вопроса, превращением условий политического в вопрос. В такой ситуации локус политики может быть найден только тогда, когда мы не будем искать его вне механизма, поскольку сам механизм состоит из человеческих тел.
Кирилл Кобрин (Прага, “НЗ”, радио “Свобода”) в докладе “От патерналистского проекта власти к шизофрении: “Ориентализм” как российская проблема (на полях Эдварда Саида)” провел параллель между отраженной в вышеупомянутой книге21 идеей ограниченности европейских представлений о Востоке и взглядом того же европейского сообщества на культуру России. Кобрин заявил о том, что настоящий ориентализм существует именно в нашей стране. Экзотический образ русского мужика, широкой души, тотальной лени создает в глазах западных “наблюдателей” абсолютно шизофренический характер российского народа. Мы являемся ориенталистами не внешне, а внутренне. По словам докладчика, весь проект модерна имеет шизофренический характер, так как мы “рефлексируем над самими собой нерефлексирующими”. Кобрин предполагает, что сегодняшний идеологический вакуум — это следствие опустошения, наступившего после ухода КПСС. В глазах Запада Россия — это неизменно “другое”, которое нужно описать, приручить и, может быть, даже сокрушить. Наше общество и по сей день остается советским, пребывая в вечно длящемся прошлом. Поскольку в докладе воспроизводились темы, уже затронутые другими выступавшими (разделение на Запад/не Запад, саморефлексия России), то вопросы больше касались частностей: обязательно ли европеец, принимающий ислам, становится ориенталистом, справедливо ли говорить о взгляде Запада на Россию как на неподвижную и застывшую цивилизацию, если в начале XX века Россия была местом стремительных перемен.
После небольшого кофе-брейка конференция продолжилась докладом Ирины Бусыгиной (Москва, МГИМО) “Институциональный выбор России: что он означает для нас и как его воспринимает Запад”. Необходимость рассмотрения современных политических процессов в России именно в таком ракурсе докладчица обосновала, указав на то, что эту тему актуализирует очередная предвыборная ситуация, провоцирующая вопрос генеалогии сложившихся институтов. Позиция Бусыгиной заключалась в том, что мы живем в мире институтов, которые были созданы в 1993 году, году принципиальной смены парадигм российской политической истории. Причем вопрос о факторах, влияющих на специфику этого перехода, решался исходя из того, каким политическим институтам было отдано предпочтение, почему это случилось и к чему привело. Необходимо отметить, что речь шла только о двух институтах: о конституции и о федерализме. Конституция 1993 года с точки зрения ее принятия не являлась предметом консенсуса; базовое положение о главенствующей роли президента, а также наличие множества лакун объясняет то, что Конституцию до сих пор не меняют. Более частный институт федерализма требует иного подхода: единовременное принятие соглашения, учитывающего все тонкости взаимодействия субъектов федерации, невозможно, для этого процесса необходимы годы. Федерализм в России не прошел необходимого процесса формирования, наталкиваясь на противоречия типа “вертикаль власти”. Что касается заявленного в теме доклада внешнеполитического контекста, Бусыгина указала на то, что Россия в данный момент провоцирует единодушное и резко отрицательное отношение со стороны европейских стран. Возражение слушателей вызвала, прежде всего, позиция абстрагирования от менталитета в пользу анализа институтов. Докладчица парировала, что ссылки на менталитет, то есть политическую культуру, как правило, ничего не объясняют. На замечание, относившееся к прозвучавшей в докладе интерпретации конституции, текста, как института, И. Бусыгина ответила, что Конституция — это не текст, а свод принципов. Кроме того, в ходе дискуссии была подвергнута сомнению датировка институционального выбора России 1993 годом, поскольку институт — это то, что функционирует, а функционировать Конституция начала лишь в 1999 году. В ответ на него докладчица пояснила, что в 1999 году произошла окончательная смена политического режима, а перелом в системе наметился уже в 1993 году.
В заключение на Малых Банных чтениях прозвучал доклад Дины Хапаевой (Санкт-Петербург, Смольный институт свободных наук и искусств) “Круговая порука: общество и власть в современной России”, воспроизводящий генеалогическую схему вскрытия истоков “нечистой совести” современной политики. Однако основное внимание было акцентировано не на том, как власть манипулирует обществом, а на том, почему обществу это нравится. В общем, идея плохого правительства и хорошего народа достаточно традиционна, в том числе и для демократии, а противоположная идея о разрушительной воле большинства оказывается маргинальной, хотя в действительности и то и другое — лишь крайние точки процесса напряженного диалога между народом и властью. Обращаясь к российской политической действительности, мы обнаруживаем, что провал демократии оказывается заслугой широких масс. Такой вывод можно сформулировать, если обратиться к представлениям этих самых масс о ближайшем прошлом: сталинизм как прекрасное время — устойчивый образ в сознании россиян, что было продемонстрировано на примере результатов социологических опросов. Отношение к эпохе беспрецедентных преступлений против человечества вызывает почти у всех россиян, вне зависимости от их партийной принадлежности, сдержанное чувство одобрения и нескрываемое чувство гордости. Поскольку доклад носил характер скорее описательный, нежели объясняющий, то вопросы в основном касались этой лакуны, причинности. Среди предложенных присутствующими вариантов ответа были и экономический детерминизм, и модель навязчивости архетипов, и констатация дискурсивного программирования со стороны оппозиций, задаваемых вопросниками в ходе социологических исследований. Отвечая на вопрос об архетипах, Хапаева указала на то, что “Сталин — не архетип, а преступник, которого почему-то любят”. Однако главный вопрос как раз и заключается в этом “почему-то”, вопрос, на который так или иначе отвечал каждый из участников Банных чтений.
Если поддаться искушению обобщений и подведения итогов, то в центре внимания вышеизложенного пересказа дебатов оказывается проблема специфики коммуникации как между обществом и государством, так и внутри самого общества. Гипотеза организаторов состояла в том, что ход общественнополитических процессов в истории России во многом определяется противоборством двух традиций. Первая традиция, связанная с проектом Просвещения, рассматривает общество как автономную сферу, внутри которой разворачивается дискуссия вокруг актуальных для общества вопросов. Государство здесь является лишь одним из участников дискуссии. Вторая традиция уходит корнями в консервативную идею народа как коллективного политического тела. В этом контексте любого рода дискуссия рассматривается как пришедшая извне инфекция, поражающая народное единство: публичное обсуждение уступает место закрытому принятию решения. Общество, таким образом, выступает как пассивный потребитель, усваивающий предлагаемый государством идеологический продукт, и в результате превращается в целевую аудиторию, как она понимается в современном маркетинге и пиаре. Однако говорить о единодушном принятии участниками конференции этого разделения не приходится: их стратегии состояли скорее в том, чтобы проблематизировать, расшатать эту устойчивую оппозицию. Конечно, с точки зрения академического дискурса данные дебаты, где вопросов и проблемных зон оказалось больше, чем ответов и векторов проясненности, могли показаться не вполне продуктивными, но как интеллектуальная практика осмысления современности и вовлечения широкого круга исследователей в актуальную социополитическую проблематику они, без сомнения, успешны.
Диана Цимошка, Дария Мишина
___________________
21) Саид Э. Ориентализм: Западные концепции Востока. СПб.: Русский Миръ, 2006.