(Библиотека-фонд «Русское зарубежье», 18-19 июня 2007 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2007
Он говорил: “Я состою из осколков, на которые меня разбила Колымская Республика”. На прошедшей 18—19 июня в Библиотеке-фонде “Русское зарубежье” Международной конференции, посвященной столетию со дня рождения Варлама Шаламова, исследователи стремились воссоздать из этих осколков целостный образ писателя и поэта, найти его место в литературном и историческом контексте.
Многие зарубежные ученые рассматривали творчество автора “Колымских рассказов” в ряду европейских свидетельств, свидетельств “после Аушвица”. Например, такой взгляд предложила немецкая исследовательница Франциска Тун-Хоенштейн. Концептуально ей был близок швейцарский ученый Альфред Галл, который сравнил опыт пребывания в коммунистических концлагерях русского и европейца, Варлама Шаламова и Густава Херлинг-Грудзинского, автора знаменитых воспоминаний “Иной мир” (1953).
Одновременно прослеживались и параллели с предшествующими периодами советского террора. Отечественный исследователь Лариса Жаравина соотнесла творчество Шаламова с “Солнцем мертвых” Ивана Шмелева, описавшего массовые расстрелы сдавшихся белогвардейцев в Крыму в 1920 году.
Тему сопоставления творчества автора “Вишеры” с другими отечественными и зарубежными писателями продолжили Валерий Есипов в докладе “Шаламов и Достоевский” и Юрий Друми (США). Друми провел параллель между Шаламовым и Сартром. Они мыслились ученым и богословом как некие архетипы ХХ века. В качестве background’а была рассмотрена трагедия Холокоста. Другой российский ученый, Николай Ганущак, сравнил (в основном в биографическом контексте) отношения Шаламова и Солженицына, видя в них “взаимосвязь и противостояние”. Ганущак провел параллели с другими знаменитыми “литературными войнами” (Бунин — Маяковский, Набоков — Пастернак). Шаламов и Солженицын, утверждал докладчик, представляют собой противоположные психологические типы. Шаламов открыт, что явствует из их переписки. Он сообщает свои воспоминания о Колыме, разбирает солженицынскую прозу. Напротив, автор “Архипелага ГУЛАГ” более сдержанный, деловой. Исследователь усмотрел в отношениях Шаламова и Солженицына противостояние “поэта и философа” с одной стороны и “публициста и общественного деятеля” — с другой. Не удивительно поэтому, что Солженицына “художественно не удовлетворили рассказы” Шаламова, что, впрочем, не помешало Александру Исаевичу предложить Варламу Тихоновичу стать соавтором “Архипелага”. От психологических контрастов и непримиримость оценок. Солженицын в глазах Шаламова — “делец”. Солженицын не столь резок, но Шаламов у него “умер” после отречения от “Колымских рассказов” в печально знаменитом письме в “Литературную газету” в 1972 году. (Отметим от себя, вслед за И. Сиротинской, что Солженицын забывает при этом “собственные многочисленные тактические “облегчения” своих произведений, свое письмо в “ЛГ” в 1968 году с протестом против зарубежных публикаций”.) Впрочем, без знания полного корпуса источников и всех деталей биографий писателей, подчеркнул Ганущак, давать какие-либо оценки в данном споре было бы преждевременно.
О художественных особенностях творчества писателя сообщила переводчик и исследователь творчества Шаламова Любовь Юргенсон (Франция), отметив сложную систему двойничества в его рассказах. По мнению Юргенсон, это “очень важный корпус текстов ХХ века, потому что его значение выходит за рамки лагерной темы. Это просто замечательный литературный текст”. Интертекстуальный анализ прозы Шаламова предприняла австралийская исследовательница Елена Михайлик. Она обратила внимание на скрытые цитаты из Гоголя, Гёте и ряда других классиков в “Колымских рассказах”, и в частности в новелле “На представку”. В качестве таких бродячих сюжетов или “блуждающих снов” Михайлик выделила, в числе прочих, мотив карточной игры, в которой ставкой становится жизнь/душа, а также союз с чертом.
Последнее сообщение вызвало невольные возражения у следующего докладчика, известного переводчика, который кроме Шаламова познакомил читателей с творчеством Бабеля и Довлатова, Рикардо Сан Висенте (Испания). По мнению Рикардо, полемизировавшего с Юргенсон и Михайлик, “сила шаламовского текста в изображении действительности”, когда “не хватает слов, чтобы передать ад” лагерей.
Думается, что название доклада одного из организаторов конференции, друга и публикатора наследия писателя Ирины Сиротинской, “Горящая память”, наиболее точно передает смысл книг Шаламова. Он, как отметила Сиротинская, “дошел в своем максимализме до самого края”.
Может быть, именно поэтому в творчестве Шаламова органично сочетаются и переплавляются интертекстуальные цитации и человеческий документ, сила свидетельства и экспрессия художника.
Любезно отвечая на вопрос о том, как Шаламов соединял в себе писание “Колымских рассказов” и признание, “что лагерный опыт… человеку не надо видеть и даже знать”, Сиротинская ответила, что, по утверждению писателя, для человека, не прошедшего лагерей, подобная тема должна быть табуирована. Однако для выжившего она превращается в долг свидетельства.
И это действительно так. Ведь первоначально слово “свидетель” было синонимом мученика (человека, свидетельствовавшего жизнью):
“Я вроде тех окаменелостей, / Что появляются случайно, / Чтобы доставить миру в целости / Геологическую тайну”.
Андрей Мартынов