(Лос-Анджелес, 19-20 октября 2007 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2007
В 135-летнюю годовщину (плюс один день) со дня рождения Михаила Кузмина — петербургского поэта, прозаика, драматурга, композитора, автора нашумевших дневников и первого открытого гомосексуалиста в писательской среде — Университет Южной Калифорнии (USC) при участии Калифорнийского университета, Лос-Анджелес (UCLA), провел посвященную ему международную научную конференцию. Выбранный организаторами, Александром Жолковским и Ладой Пановой, формат — научные секции с тридцатиминутными докладами и общей дискуссией, “круглый стол” вокруг одного произведения и художественная часть — должен был представить творчество и личность Кузмина максимально широко. Интердисциплинарный характер конференции, продиктованный спонсорами, оказался весьма кстати[1].
Теплым и прозрачным лос-анджелесским утром 19 октября, передававшим как нельзя лучше концепт “прекрасной ясности”, конференцию открыли декан Колледжа искусств и наук Университета Южной Калифорнии Майкл Квик и профессор кафедры славянских языков и литератур Александр Жолковский. Последнему как раз и принадлежала погодная метафора. Еще Александр Жолковский напомнил об американских (и — уже — калифорнийских) традициях кузминистики. Затем Павел Дмитриев (Санкт-Петербургская государственная театральная библиотека) и Марина Кучинская (Хельсинки) предоставили собравшимся возможность услышать три стихотворения Кузмина, “Какая-то лень недели кроет…”, “Озерный ветер пронзителен…” и “Мы в слепоте как будто не знаем…”, в авторском исполнении и рассказали историю этих уникальных записей.
Первая секция, “Поэтика”, состояла из четырех докладов. Джон Барнстед (Университет Дальхаузи) в сообщении “Занимаясь Кузминым: к поэтике эрудированности” от калейдоскопа разнообразных примеров (“Александрийские песни” на музыку Анатолия Александрова; “Фаустина” и сапфическая строфа; “Фузий в блюдечке” и японские рисунки-прототипы и др.) перебросил мост к определению поэтики Кузмина, в том числе как плеромы. Евгений Берштейн (Рид-колледж) в докладе “Отчего Ларион Штруп — англичанин? “Крылья” Кузмина и европейский декаданс” рассмотрел европейские параллели к идеологии однополой любви, сформулированной в “Крыльях”, выявив черты сходства между программой штруповского кружка и теоретическими постулатами оксфордского эстетизма — реальной школы, призывавшей к интенсификации и разнообразию чувственного опыта и воскрешению античных эстетических принципов и эротических практик. Обратившись далее к поэтике “Крыльев”, выступавший выделил в романе Кузмина совмещение физиологического дискурса (бани как “чрева” гомосексуального Петербурга) с социальной и эстетической утопией, указал на связь этого жанрово-стилистического смешения с эстетической программой романа и отметил, что именно это смешение критиковал в “Крыльях” Василий Розанов. Доклад заканчивался тем, как Розанов, разрабатывавший позже тему банного эротизма, опирался на приемы Кузмина, причем радикализованные. Лада Панова (ИРЯ РАН/ Университет Южной Калифорнии) свое выступление “Толстой, спрятанный на виду: ключи к рассказам Кузмина “Кушетка тети Сони” и “Лекция Достоевского”” открыла цитатой из Бориса Эйхенбаума: “Когда кажется, что Кузмин “изображает”, — не верьте ему: он загадывает ребус из современности”. Такими ребусами, составленными из русской классики (и, в первую очередь, Толстого), оказались два разбираемых рассказа. Их металитературный план, прикрытый изображением жизни, являет собой полемику, отчасти игровую, отчасти серьезную, с прославленными русскими авторами и выработанными ими канонами. Доклад сопровождался фотографиями яснополянской обстановки Толстого и записями его голоса. Николай Богомолов (МГУ) выступил на тему “Литературные подтексты в пьесе М. Кузмина “Смерть Нерона””. Он предложил совершенно новое прочтение лучшего драматического произведения Кузмина. Рассматривая его “современный” пласт на фоне русской прозы XIX века, советской лирики и текстов Кузмина, синхронных пьесе, Николай Богомолов показал, что судьба Павла после пожара и пребывания в сумасшедшем доме представляет собою не пародийно преломленное (в том числе и через судьбу Нерона) воскресение Христа, а вполне серьезный аналог воскресения Лазаря.
Вторая секция, “Жизнь, дневники, гомосексуализм”, также состояла из четырех докладов. Майкл Грин (Университет Калифорнии, Ирвайн), особой заслугой которого стали многочисленные переводы Кузмина на английский язык, сделал сообщение на тему “Михаил Кузмин как автор дневников: рождение русского Пипса”. В лице Кузмина русская литература обретает своего Самюэля Пипса (1633—1703), чьи дневники после расшифровок и первых публикаций (начиная с 1825 года) стали эталоном дневниковой прозы в английской литературе и чье имя превратилось в нарицательное наименование целого культурного института. Указав на ряд различий и параллелей между Пипсом и Кузминым, Майкл Грин выразил уверенность в том, что растущее понимание значения Кузмина как автора дневников приведет в конечном итоге к более глубокому осмыслению этого феномена на русской почве. Брюс Смит (Университет Южной Калифорнии), профессор английской литературы, в своем докладе, названном непереводимо идиоматически “Clothes in the Queer Closet, 1906” (“Что хранилось в голубом подполье в 1906 году”), рассмотрел выход Кузмина и созданных им героев к открытому гомосексуализму при помощи выработанного в западном литературоведении аппарата. В частности, выступавший задал вопрос: почему до того, как Ваня Смуров, герой “Крыльев”, открывает в себе гомосексуальные наклонности, о них уже догадались другие? Елена Толстая (Иерусалимский университет) докладом “Михаил Кузмин и Алексей Толстой: литературные пересечения” ввела много новых данных, которые кузминистике еще предстоит осмыслить. Знакомство Кузмина и А.Н. Толстого, вошедших в редакцию “Аполлона”, состоялось в 1909 году. Кузмин, приветствовавший литературный дебют А.Н. Толстого, к его дальнейшему творчеству отнесся критически. Отношения писателей чуть не прервались в 1912 году из-за связи возлюбленного Кузмина, Всеволода Князева, с женой А.Н. Толстого, художницей Софьей Дымшиц (по гипотезе Елены Толстой, именно из-за этого романа семья ее деда перебралась из Петербурга в Москву). В 1915—1919 годах А.Н. Толстой иронически изображал Кузмина в своих произведениях, Кузмин же вывел Софью Дымшиц в “Плавающих-путешествующих” в виде Ираиды Львовны. Гетеросексуальный (и притом весьма любвеобильный) А.Н. Толстой перенял у Кузмина освобождающее отношение к любви, а заодно и гомосексуальные мотивы. Еще одно заимствование — идиллическое описание русских немцев — Елена Толстая обнаружила в “Петре I”. Джон Боулт (Университет Южной Калифорнии) свое сообщение “Горько-сладкое: Михаил Кузмин и Константин Сомов” открыл галереей портретов Кузмина, а затем подробно остановился на двух, принадлежащих кисти Сомова и отразивших сложные романные отношения между писателем и художником.
Вечером был показан экспрессионистский фильм немецкого режиссера Роберта Винера “Кабинет профессора Калигари” (1919), когда-то сильно повлиявший на творческие искания Кузмина. С видеокомментариями к этому и другим любимым фильмам Кузмина под заголовком “Кузмин и кино: опыт обратного экфрасиса” выступил Юрий Цивьян (Университет Чикаго). Он сначала проиллюстрировал, как приемы раннего кино (к примеру, на экране телефонный разговор представлен тремя планами сразу, с фокусом на двух говорящих и улицы между ними) переносятся Кузминым в театр (в данном случае в пьесу “Вторник Мэри”), а затем предложил ряд киноподтекстов к Кузмину из “Кабинета профессора Калигари” и “Доктора Мабузе — игрока”.
Второй день конференции, 20 октября, начался с секции “Поэзия”. В докладе Фариды Черкасовой (Университет Чикаго) “Лестница и кристалл: о повествовательной структуре “Сетей”” речь шла о любовных перипетиях в первой части “Сетей” с выходом на метафору кристалла. Станислав Швабрин (Калифорнийский университет, Лос-Анджелес) сообщением ““Бремя памяти”: Михаил Кузмин, мастер поэтического каталога” открыл особый прием Кузмина — поэтический каталог, на примере “Хождения Богородицы по мукам”, “Моих предков” и “А это — “хулиганская”, сказала…”. Обращаясь и возвращаясь к поэтическому каталогу — одному из самых архаичных фольклорных и литературных приемов и композиционных принципов, известных со времен Гомера и Гесиода, Кузмин заставляет читателя увидеть в поэте хранителя родовой и национальной памяти. В то же время “память жанра” позволяет говорить о Кузмине как восприемнике своеобразной традиции, возрожденной им в русской поэзии подобно тому, как в англоязычной поэзии ее возродил Уолт Уитмен. Александр Жолковский (Университет Южной Калифорнии) в докладе “Темы, структуры и интертексты в инфинитивном стихотворении Михаила Кузмина “Сладко умереть…”” рассмотрел знаменитое стихотворение цикла “Александрийские песни”. Он ввел ряд новых подтекстов, выявил структуры (в том числе инфинитивные) и композиционные симметрии и подчеркнул новаторство в изображении самоубийства, как в рамках традиции (от Тацита до Анатоля Франса), так и в рамках русской инфинитивной поэзии. Доклады Станислава Швабрина и Александра Жолковского, посвященные виртуозной поэтической технике Кузмина, вызвали самую оживленную за время конференции дискуссию.
Последняя секция, “Музыка, искусство, Интернет”, состояла из трех докладов. Музыковед Митчелл Моррис (Калифорнийский университет, Лос-Анджелес) свое сообщение “Звуковой эксперимент в песнях Михаила Кузмина” начал с того, что Кузмин не значится ни в одной музыкальной энциклопедии, а закончил профессиональной оценкой композиторского искусства, проявленного в “Александрийских песнях”: музыка Кузмина — полупрофессиональная, в отличие от музыки Стравинского — это музыка в традициях XIX века, рассчитанная скорее на передачу слов и написанная скорее для поющих актеров, чем для оперных певцов. Павел Дмитриев (Санкт-Петербургская государственная театральная библиотека) в докладе “Один разговор и шесть случаев” от теоретического положения о том, что для художественного мира Кузмина существенны тематические повторы, осуществляемые через границы жанров, перешел к шести примерам, по большей части неизвестным кузминистике. Выступавший сделал попытку восстановить содержание не дошедших до нас пьес Кузмина, сравнивая их с теми, которые сохранились. В докладе “Два кузминских журнала” Ирина Паперно (Беркли) обыграла термин “journal” — одновременно “журнал” (в том числе ныне модный “Живой журнал”, или “ЖЖ”) и “дневник”. Кузмин, писавший дневник для открытого чтения в кругу близких людей, фактически задал направление живых журналов, которые как раз ведутся в расчете на аудиторию. “Живые журналы”, как утверждала Ирина Паперно, реализуют основной парадокс дневника как жанра: сосуществование презумпции интимности и потенциала публичности. Как же устроены “Живые журналы”, посвященные Кузмину? Ответом на этот вопрос стал богатый видеоряд, демонстрировавший содержание двух блогов: “Кузмин и Нечто” (принадлежащий Alessio Barbarussa) и “Михаил Кузмин и окрестности” (принадлежащий Eugene Eu[2]). Ирина Паперно обсуждала любопытные записи владельцев журналов и реакции на них невидимой аудитории, что каждый раз вызывало сильное оживление в зале.
“Круглый стол” вокруг загадочного поэтического цикла “Форель разбивает лед” вел Джон Малмстад, один из пионеров кузминистики. Первое пятнадцатиминутное сообщение Лады Пановой “Еще раз о любовной метафизике в цикле Михаила Кузмина “Форель разбивает лед”: интертексты, сюжет, лейтмотивы” встретило протесты классиков форелеведения. Ирина Паперно предлагала отказаться от интертекстов в изучении Кузмина, а Николай Богомолов — оставить “Форель разбивает лед” загадочным. Второе сообщение, о пасторальности цикла, с параллелями из “Нежного Иосифа” и мировой литературы, принадлежало Джону Барнстеду. Третьим выступил Павел Дмитриев с идеей о том, что “Первое вступление” — ключевое для всего цикла. Среди прочего Павел Дмитриев предложил две метрические идентификации первой строки “Первого вступления” “Ручей стал лаком до льда” либо как дольника, либо как четырехстопного хорея (с проклитикой — ударением на предлоге). Он также обратил внимание на звуковые цепочки, построенные на чрезвычайно любимом Кузминым согласном “л”. Николай Богомолов, поддержавший взятый Павлом Дмитриевым курс исследования, внес метрическую поправку: “Первое вступление” — аналог логаэда. Дискуссия развивалась и в других направлениях. Так, Евгений Берштейн высказался о философской основе понимания Кузминым любовного порыва как состояния безволия и преддверья высшей воли, увидев источник такого понимания в шопенгауэровской метафизике воли (и, в частности, в его метафизике сексуальности). Указал он и на то, что в своем шопенгауэровском субстрате кузминская концепция половой любви позитивно соотносится с вагнеровской и негативно — с толстовской.
Следующим пунктом программы был концерт в двух отделениях. Первое отделение было призвано репрезентировать Кузмина как автора не только слов, но и музыки “Александрийских песен”. В наши дни этот вокальный цикл незаслуженно забыт, а его исполнения можно пересчитать по пальцам одной руки. Эрика Таннен (сопрано) и Валерия Морговская (фортепьяно) представили на суд собравшихся шесть номеров: “Вечерний сумрак над теплым морем…”, “Когда мне говорят: “Александрия”…”, “Когда утром выхожу из дома…”, “Ты — как у гадателя отрок…”, “Я спрашивал мудрецов вселенной…” и “Нас было четыре сестры, четыре сестры нас было…”. Поскольку неизвестно, как звучали эти и другие песни в исполнении Кузмина, а традиции их исполнения не существует, Эрика Таннен на свой страх и риск предложила им оперную трактовку. В беседе с автором этих строк она обосновала свое решение тем, что в музыке “Александрийских песен” сильно чувствуется русская оперная классика, в том числе Римский-Корсаков. Во втором отделении концерта Кузмин предстал как драматург, созвучный современным театральным исканиям. “Комедия об Алексее, человеке Божьем” в переводе Майкла Грина была поставлена профессором театрального факультета Университета Южной Калифорнии Шерон Карнике, при участии аспиранта кафедры славянских языков и литератур Уильяма Ганна (также сыгравшего роль отца Алексия). Спектакль был решен в элегантном минималистском стиле. Режиссура Шерон Карнике подчеркнула религиозно-мистериальный характер пьесы (в том числе “мягкое” христианство Кузмина) и прекрасно обыграла сценическое пространство церкви, где проходил концерт.
Завершил конференцию прием в доме профессора Маркуса Левитта (Университет Южной Калифорнии), на котором Псой Короленко, бард-шансоньевагант, дал часовой концерт под открытым небом. Его программа была составлена из изысканных литературоцентрических произведений. Первой прозвучала песня “Картонный домик” на стихи Кузмина. Далее следовали как уже полюбившиеся международному славистическому сообществу композиции, включая “Невский проспект” и “Мой дядя”, так и совсем новые, включая “Эротическую утопию” для немого фильма “Третья мещанская”, пародийно обыгравшую одноименную монографию профессора Ольги Матич (Беркли), присутствовавшей тут же. Эти и другие песни были встречены на “ура”.
Конференция ставила перед собой две задачи — прежде всего, привлечь внимание широкого круга исследователей к выдающейся (хотя бы уже по своему ренессансному разнообразию) фигуре Кузмина (или, как писал сам поэт в “Картонном домике”: “Что же это может значить другое,/ Как не то, что пришлют нам денег, достигнем любви, славы всемирной?”). Второй целью было собрать вместе интеллектуальные силы, необходимые для прорыва в осмыслении творчества Кузмина, которое традиционно считается крепким орешком. Удалось ли осуществить эти задачи — покажет будущее. Во всяком случае, по общему мнению, на конференции было весело, в согласии с заповедью Кузмина: истинное искусство — то, которое развлекает.
Лада Панова
______________________________________
1) С программой конференции и рефератами докладов можно ознакомиться на веб-сайте Университета Южной Калифорнии http://www.usc.edu/schools/college/ sll/events/Kuzmin.html.
2) В докладе речь шла не о конкретных личностях, а о виртуальных жж-персонажах.