(Рец. на кн.: Вяткин Г.А. Собр. соч.: В 5 т. Омск, 2005-2006)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2007
Вяткин Г.А. Собр. соч.: В 5 т. / Гл. ред. М.С. Штерн;
Сост. Т.Г. Зубарева, А.Е. Зубарев; [Примеч. Л.Г. Понома
ревой]. — Омск: Омское кн. изд-во. — 1000 экз.
Т. 1: Стихотворения, поэмы. — 2005. — 383 с.
Т. 2: Рассказы, очерки, лирические миниатюры. —
2006. — 464 с.
Т. 3: Проза. — 2006. — 426 с.
При изучении откликов читателей на произведения ведущих литераторов Серебряного века неизбежно наступает тяжелый момент, когда от изданий обеих столиц и крупных культурных центров вроде Киева, Одессы или Харькова необходимо переходить к обследованию глубоко провинциальных изданий. Выражение “глубоко провинциальные” не несет здесь отрицательной оценки, но характеризует — в первую очередь — удаленность от литературных центров, даже если речь идет о таких известных губернских городах, как Самара, Саратов и Нижний Новгород или Омск, Томск и Иркутск. Среди имен, которые постоянно встречались нам на страницах дореволюционных сибирских газет, было имя Георгия Андреевича Вяткина.
Современному российскому культурному читателю это имя ничего сказать не должно. Пожалуй, только специалисты могут припомнить Георгия Вяткина в связи с В. Анучиным, М. Горьким, И. Буниным или П. Якубовичем.
Иное дело — Сибирь. Там имя писателя известно уже второе столетие. Ведущий журналист, поэт и прозаик дореволюционной Сибири, ведущий литератор белого Омска, один из основоположников советской сибирской литературы, репрессированный, посмертно реабилитированный, — вот краткая сумма знаний культурного сибирского читателя о Г. Вяткине. Возвращение его произведений к читателю началось еще в 1950-е гг. (разумеется, речь не могла тогда идти о его стихах и рассказах 1918—1919 гг.), имя его встречалось в историях литературы Сибири, а в наши дни ему ставят памятники, его именем называют библиотеки, проводятся посвященные ему научные конференции. Но все это события локальные, ограниченные — по большей части — Омском, Томском, Новосибирском. По сю сторону Уральского хребта Г. Вяткин по-прежнему остается фигурой неизвестной.
Поправить это положение должно было издание его собрания сочинений, начатое в Омске в 2005 г.
Казалось, что условия для этого начинания сложились самые благоприятные. Чего стоит одна поддержка издания губернатором Омской области Л.К. Полежаевым! Увы, при детальном знакомстве с изданием растет печаль, растет и укоризна.
Чего ждет культурный читатель от культурного издания, когда имя автора книги ему совершенно незнакомо?
Он ждет обстоятельной вступительной статьи, где ему “вкусно” изложат и биографию, и основные этапы творчества. От собрания сочинений он ждет, по возможности, всех текстов, а если этих текстов вдруг оказывается неожиданно много, то ждет четких разъяснений, как проводилась селекция. От комментариев он ждет и ссылок на первые публикации, и указаний на автографы и выявленные варианты, желает цитат из рецензий и исследований, наконец, реального комментария. От иллюстраций он ждет качества. От указателей он ждет удобства.
Увы, всех этих ожиданий рецензируемое издание не оправдало. По каждому из упомянутых выше пунктов есть кое-что, но именно это “кое-что” имеет мало общего с тем, что понимают в России специалисты под “научным из
данием”, как его характеризуют сами публикаторы (т. 1, с. 297).
Итак, перейдем к рассмотрению отдельных томов.
В первом мы находим достаточно обширную вступительную статью.
Уже второй раз за последнее время мы встречаемся со случаем, когда биография автора может быть для читателя книги столь же интересной, если не более интересной, чем его произведения, и когда это “предвкушение” оказывается не вполне оправданным1.
Издание сочинений Г. Вяткина готовили дочь и внук писателя, поэтому мы не найдем заметных ошибок в изложении фактов, но вот неточности как в отборе материала, так и в его интерпретации, к сожалению, имеются. И чем ближе рассказ о писателе приближается к событиям революции, Гражданской войны и злосчастным 1930-м гг., тем таких неточностей становится больше.
Из семьи казака, закончивший церковно-учительскую школу, учившийся, но недоучившийся в Казанском учительском институте — вот каким был Г. Вяткин в начале 1900-х гг. Кажется, что нет здесь места для будущих литературных занятий, знакомств с Буниным, Горьким, Блоком, но… Отец Вяткина, старший урядник, не вполне соответствует нашим представлениям о “настоящем” казаке: он играл на кларнете, сочинял музыку (т. 1, с. 8). Очевидно, что и круг чтения будущего писателя выходил за рамки церковно-учительской школы. Правда, здесь следует сказать, что круг этот не мог быть уж слишком широким. Хотя Омск и был в начале XX в. крупнейшим губернским центром Сибири, но читали в нем, как и по всей России, преимущественно толстые журналы, отклики на толстые журналы в местных газетах, а представления о новейших литературных течениях складывались на основании тех сведений, которые можно было почерпнуть из все тех же толстых журналов или рецензий на них. В 1908 г., когда в столицах символизм был уже далеко не нов, на страницах “Сибирской жизни” все еще обозревались новинки из “Русского богатства”, “Современного мира”, “Вестника Европы”, “Русской мысли”. Никаких “Весов”, “Золотых рун” и прочих “Грифов”, “Ор” и “Скорпионов”! Вот это, вполне объективное обстоятельство повлияло на становление Г. Вяткина и как поэта, и как литературного критика. Кроме того, не следует забывать и о том, что Сибирь — страна ссыльных. И это обстоятельство сильнейшим образом сказалось на формировании поэта Вяткина как эпигона народнической поэзии 1880-х гг.
Все это — объективные факторы, избежать влияния которых Вяткин не мог, но они же — столь же объективно — не способствовали и появлению интереса к творчеству молодого сибирского дарования за Уралом.
Вот что писал, например, Блок: “Несмотря на то, что лирическим поэтам этого года я посвятил целый очерк, — я далеко не исчерпал всего материала. Впрочем, нет не только возможности, но и особенной необходимости рассуждать о творчестве нижеследующих авторов: Федорова, Юрия Гончаренки (“Вечерние огни”), Вяткина, Николая Николаева (“На старый лад”), Т. Ардова (“Вечерний свет”), Евгения Чернобаева, Н. Попова”2.
Увы, этой цитаты мы не найдем ни во вступительной статье, ни в комментариях. Признаемся, ничего предосудительного в высказывании мэтра мы не видим, но оно могло бы помочь лучше понять сообщаемые нам факты общения Г. Вяткина и А. Блока (т. 1, с. 13). Так, мы бы не стали из одного факта их личного знакомства делать далеко идущих выводов. Судя по записным книжкам Блока, контактов двух литераторов было всего два, а встреча между ними состоялась только одна, 30 января 1915 г.3 Вся остальная известная информация об их отношениях касается лишь откликов Г. Вяткина на творчество Блока4.
Вообще, интересно наблюдать со стороны, как публикаторы стремятся включить сибиряка Вяткина в контекст “большой” русской литературы. И во вступительной статье, и в примечаниях мы часто находим упоминания тех из “великих”, кто печатался рядом с Вяткиным в одних и тех же альманахах, сборниках или журналах. Но какой вывод можно сделать, например, из факта участия Г. Вяткина в сборнике “Клич” (1915) рядом с Вяч. Ивановым, И. Буниным, Ф. Сологубом, А. Блоком и В. Брюсовым? Сборник был чисто благотворительным предприятием, это отмечали все рецензенты, а наличие известных имен — российских и сибирских — обеспечило ему финансовый успех.
Гораздо больший интерес для российского читателя может представлять рассказ о литературной жизни дореволюционной Сибири. Что было там, кроме редких литературных отделов в газетах? И были ли в тамошних газетах такие отделы? Вообще, какой была литературная жизнь?
Вот об этом мы не найдем в рассматриваемых томах никакой информации. Да, в глубине комментариев запрятано упоминание о томском Художественномузыкальном и литературном кружке, который посещал Г. Вяткин (т. 1, с. 345). Но был ли этот кружок единственным и что было еще кроме него в том же Томске? А в других городах? Или же на сотни верст простиралась литературная пустыня, а оживление началось лишь с пришествием “полчищ” Колчака? Была ли литературная борьба в Сибири? Увы, на эти вполне очевидные вопросы ответов мы так и не найдем.
Кое-что о литературной жизни в Сибири мы можем уже сказать и сами.
Такой борьбы, какая была в Москве и Петербурге, между Москвой и Петербургом, в Сибири, разумеется, не было, но вот столкновения литературных амбиций бывали и за Уралом.
Как свидетельствует в своих путевых очерках 1913 г. В. Шишков, “местная интеллигенция в притрактовых селениях знает и Георгия Гребенщикова и Георгия Вяткина”5. Соперничество двух Георгиев за право быть первым писателем в Сибири было ожесточенным. Острые рецензии одного на книги другого, вызывавшие столь же нелицеприятные ответные рецензии6, отнюдь не способствовали процветанию местного литературного сообщества. Дело доходило до того, что оба литератора даже спустя несколько лет отказывались печататься рядом в проектируемом “Сибирском сборнике” и призывали в арбитры самого Горького. На что тот сердито ответствовал: “Мне нет никакого дела до ваших сибироязвенных отношений”7.
Чем еще, кроме литературной поденщины, занимался в те годы Г. Вяткин? Во вступительной статье об этом сказано мимоходом, но из статей самого писателя мы можем узнать, что он часто бывал в России. Так, его этюд “Белые ночи” был написан в Петербурге в 1908 г., во время четвертой его поездки за Урал. Со временем эти поездки становились все более продолжительными, а несколько лет спустя Вяткина уже можно было по праву назвать сибирским корреспондентом в обеих столицах. Постепенно молодой литератор вживался в местную литературную среду, оставаясь, впрочем, далеким от модернистских кругов. Его стихи и рассказы все чаще попадают на страницы столичных журналов, но он и там все равно остается сибирским “экзотом”. Немного представляя себе литературную ситуацию тех лет, мы бы не стали — вслед за авторами вступительной статьи — утверждать, что Г. Вяткина в Москве “считают многообещающим автором с большим будущим” (т. 1, с. 10), хотя и совсем незначительным персонажем литературной Москвы мы тоже считать его не будем. Подтверждением этому служит участие Г. Вяткина в деятельности “Молодой Среды” (см. там же). В обстоятельном словаре литературных объединений обеих столиц имя литератора не встречается8, и поэтому для читателей, как сибирских, так и столичных, было бы весьма полезно подробнее узнать об этом эпизоде московской литературной жизни из нового источника. Все предпосылки к этому у публикаторов имелись: сохранились и архивные документы тех лет, и корреспонденции самого Вяткина. А ведь еще можно было бы просмотреть и мемуары, например Н.Д. Телешова или И.А. Белоусова. Увы, всему эпизоду во вступительной статье отведен лишь один скромный абзац. Это тем более прискорбно, что именно участием в “Молодой Среде” и было вызвано, как нам представляется, приглашение Г. Вяткина к сотрудничеству в харьковской газете “Утро”.
В краткой, но весьма содержательной характеристике деятельности писателя в Харькове (т. 1, с. 12—13) не хватает, как нам кажется, одной яркой детали: там не перечислены его коллеги по редакции. А ведь состав был впечатляющим! Кроме Г. Вяткина, на страницах харьковского “Утра” в 1914 г. мы можем встретить Ю. Стеклова и Вл. Бонч-Бруевича, В. Брусянина и С. Губера, наконец, там же печатал свои басни Демьян Бедный! Традиционный распорядок газеты — по вторникам библиографические заметки, по воскресеньям проза или стихи — с началом Первой мировой войны круто изменился. Появляются корреспонденции на военные темы; автором некоторых из них был Г. Вяткин. Сначала это были репортажи из госпиталей, но уже в следующем году он по линии Всероссийского союза городов в составе санитарного батальона отправляется на фронт. О деятельности названной организации современный читатель знает мало, поэтому было весьма полезно рассказать об этом подробнее. Вот как сам Вяткин описывал эту деятельность: “Широкая сеть бань, прачешных, чайных и питательных пунктов, приемных покоев и больниц, ряд врачебно-питательных, эпидемических и дезинфекционных отрядов и транспортов, питание десятков тысяч окопных рабочих, организация и развитие самостоятельных производств — такова наша работа за истекший год”9.
Исчерпывающими данными о деятельности Г. Вяткина в конце 1915 — начале 1918 гг. авторы вступительной статьи, кажется, не располагают (этим месяцам они отвели всего несколько абзацев). И у нас пока нет подробной летописи жизни писателя в этот период, но некоторыми фактами мы готовы поделиться уже сейчас.
15 октября 1915 г. Вяткин извещал в почтовой открытке Е.А. Ляцкого о своем новом петроградском адресе, а уже 20 ноября сообщал тому же адресату новости из 9-го сибирского передового отряда имени Богучарского: “Шлю Вам привет из действующей армии. Вот уже неделя, как работаю в передовом врачебно-питательном отряде, в качестве товарища уполномоченного. На нашем фронте пока сравнительно тихо, идет только артиллерийская перестрелка”10.
В мае 1916 г. на Северный фронт прибыли “два больших [конных] транспорта: 28-й и 29-й. Оба они были сформированы Главным Комитетом совместно с Сибирским обществом, причем недостающие по смете деньги были пожертвованы служащими Томской железной дороги. Обоими транспортами, согласно желанию Сибирского общества, заведовали сибиряки: 28-м Г.Д. Гребенщиков, 29-м Г.А. Вяткин”11. Официально 29-й санитарный транспорт начал свою деятельность на фронте 19 июня 1916 г., и Г. Вяткин оставался во главе него, по крайней мере, до начала сентября того же года12.
Очевидно, что работа во Всероссийском союзе городов не только оставляла Вяткину возможность заниматься литературной деятельностью, но и позволяла отлучаться в столицы России и Сибири. Так, в феврале 1916 г. он посетил Горького, обитавшего в Мустамяки13, а 2 ноября был уже в Томске14. (Вполне возможно, что последняя поездка была связана со служебными обязанностями писателя.)
Вероятно, обе революции 1917 г. Вяткин встретил на фронте или в прифронтовой полосе, и увиденное и пережитое контрастировало с теми ожиданиями от революции, какие у него были в годы “борьбы и страданий”. Об этом, в частности, свидетельствуют стихи Г. Вяткина, в изобилии появившиеся на страницах петроградской газеты “Земля” летом и осенью 1917 г.
20 октября 1917 г. писатель запрашивал из Пскова петроградское издательство “Огни” о судьбе своих книг, но уже 15 (28) февраля 1918 г. в томской газете “Путь народа” появляются точные сведения об этих книгах15. Вероятно, в родной город их доставил сам писатель.
2 (15) марта 1918 г. он писал К.В. Вяткиной о своей жизни уже в Томске: “В Томске сравнительно тихо и спокойно. Город в руках большевиков, но в то же время здесь выходит ежедневная газета правых соц.-рев. “Путь народа”, куда перекочевала половина подписчиков и часть сотрудников “Сиб. жизни”. Кое-что напечатал и я: две статьи о войне, пару стихов. Заработал рублей 100 — единственный заработок за все это время. Омская газета “Вольный Казак” приглашает меня в редакторы, с жалованьем 400 р., но я не согласился, ибо — по нынешнему смутному времени — не могу взять на себя политической ответственности за направление газеты. Закончил свой очерк о культурно-просветительной работе на фронте, строк на тысячу. Пошлю, вероятно, в “Вестник Европы” (если он еще жив); на днях буду читать его, как доклад, в томском Учительском обществе. Спрос на исполнителей и докладчиков значителен и меня теребят: выступал на вечере томского землячества, послезавтра читаю стихи на вечеринке студентов-трудовиков. Кстати, об “Опечаленной радости” Бахметьев напечатал в большевистском “Знамени Революции” очень хороший отзыв — целый фельетон”16.
Очевидно, что до лета 1918 г. писатель оставался в родном городе. Так, еще в мае в Томском политехническом училище он сделал доклад о сибирской художественной литературе17.
Причины, побудившие писателя затем перебраться в Омск, нам пока неизвестны. Впервые имя Г. Вяткина на страницах омских газет встречается еще до прихода к власти Колчака: “Столетняя годовщина со дня рождения Тургенева не прошла в Омске незамеченной. Инициатором в деле чествования памяти великого писателя явился Омский отдел Союза Возрождения России. Он устроил в городском театре торжественный утренний спектакль, в программу коего были включены Тургеневские пьесы “Нахлебник” и “Завтрак у предводителя”, а также литературно-музыкальное отделение и доклад Г.А. Вяткина о Тургеневе, как гражданине и художнике <…>”18.
Всю деятельность Г. Вяткина в белом Омске можно разделить на три части: официальная служба; работа в газетах и журналах; участие в культурных мероприятиях. Каждая из этих “ипостасей” писателя известна достаточно хорошо, но во вступительной статье основной упор сделан не на конкретных фактах, а на их последующей интерпретации советской юстицией.
Что же делал Вяткин-чиновник? В июне 1918 г. он руководил деятельностью Информационного бюро при Управлении делами Западно-Сибирского комиссариата, с 10 июля стал помощником управляющего Информационным бюро Временного сибирского правительства19, затем — руководил Бюро обзоров Отдела печати Управления делами Верховного правителя и Совета министров20. В задачи последнего входило реферирование сибирской (а по мере возможности и большевистской) прессы для членов правительства и высших чиновников21. Кроме того, велись и хранились для справок систематические альбомы газетных вырезок, число которых к концу 1918 г. достигло десяти тысяч в 150 альбомах. Уже одна эта деятельность должна была в 1937 г. привести к трагической развязке, и от расстрела Г. Вяткина не спасло бы даже то обстоятельство, что в свои обзоры он включал не только славословия в адрес Верховного правителя, но и критические “шпильки”22.
Культурная жизнь в белом Омске была, несомненно, более яркой, чем до революции. В городе вынужденно собрались и местные сибирские силы, и беженцы из “Совдепии”, и гастролеры из Америки и Японии. Там выступала “царица” цыганского жанра М. Каринская, И. Шадру вполне серьезно предлагали заняться работой над памятником Л. Корнилову, Д. Бурлюк будоражил умы юных художников лекцией “Вечер Грандиозар”. Увы, отец русских футуристов не смог увидеть Вяткина, потому что тот “занимал крупный административный пост”23.
После колчаковского переворота в Омске стала налаживаться литературная жизнь. Советское литературоведение упорно проводило мысль, что главным центром литературной жизни Омска тех лет был дом Антона Сорокина, но изучение периодики показывает, что эта жизнь тогда была полицентрична. Так, регулярно проходили заседания Литературно-художественного кружка, где Г. Вяткин говорил о С. Кондурушкине и его дневнике, А. Булдеев рассказывал о поэзии Тютчева, а В. Кирьяков сообщал о связи романа Достоевского “Бесы” и русской революции, что вызывало самую оживленную дискуссию не только на заседаниях кружка, но и на страницах омских газет. Мерное течение заседаний изредка нарушалось появлением шумного А. Сорокина, скандалившего не только с Колчаком, но и с братьями-писателями.
Жизнь литераторов не замыкалась только в стенах Литературно-художественного кружка. Так, в январе и марте 1919 г. Вяткин принимал участие в “Вечерах о России”, где читал не только свои стихи, но и произведения Андрея Белого и Блока24.
Главным же литературным делом Г. Вяткина оставалась работа в газетах. Их в столице Сибири выходило достаточно много, и каждая была с “направлением”. Пожалуй, за исключением коммунистов и левых эсеров, все другие политические течения так или иначе представлены в периодике, так что каждый мог найти себе издание, близкое идейно. Эти политические симпатии отражались и в составе постоянных авторов газет. В “Заре” сотрудничали Г. Маслов, Г. Вяткин и Ю. Сопов; в “Сибирской речи” — С. Ауслендер, Г. Маслов и гр. Н. Подгоричани; в “Руси” — Г. Вяткин; в “Русской армии” — Вл. Юнусов, А. Болховский и Б. Денике; в “Русском деле” — Н. Устрялов, Л. Лесная и С. Ауслендер; в “Нашей газете” — Г. Маслов, вездесущий С. Ауслендер и Г. Вяткин.
Мы думаем, что Г. Вяткин прекрасно отдавал себе отчет в том, что Колчак и его режим — меньшее зло, чем режим большевиков, и его выбор в пользу первого был вполне осознанным: “Русским писателям с большевиками не по дороге, как не было по дороге со старым режимом. Свободы слова красные дикари не допускают <…>”25. Он надеялся, что после всех потрясений революции наступит лучшее будущее: “Я понимаю большевиков. Со своей точки зрения они правы, ибо их хамство не уживется с культурой, а их “культура” не что иное, как идейное хамство. Они задушили мысль, обрезали крылья у искусства, насадили всюду чудовищный звериный быт, — они сделали свое дело и могут уходить. Но на смену ему идем мы, молодая, здоровая, возрождающаяся из пепла Россия. Наше дело — идти вслед за доблестной армией и жуткую большевистскую пустыню превращать в цветущий сад. И нашей единственной внутренней ориентацией да будет ориентация на культуру — в самом широком смысле этого слова”26. К чести Г. Вяткина надо сказать, что во время допросов после своего ареста в 1937 г. он от этих своих слов не отказался (см. т. 1, с. 23).
Был ли Вяткин защитником Колчака, каким его впоследствии представляли большевики? Отчасти они были правы. Да, он совершил с Колчаком поездку на Тобольский фронт, которую в достаточно теплых тонах и описал в статье27. Но статья эта не только не была столь восторженной, как рассказы С. Ауслендера о своей поездке с Колчаком, но и не могла использоваться как агитационный материал. Примечательно, что поездку Вяткин совершил перед очевидным, ожидаемым, неотвратимым падением белого Омска, когда некоторые из его коллег по цеху (но не Вяткин!) уже начинали подписывать свои публикации не полными фамилиями, а псевдонимами. Причины же, толкнувшие его на эту поездку, остаются для нас пока неясными.
Да, Вяткин писал и пропагандистские стихи, вроде:
Нет, не словом, а делом
Помогайте отважным и смелым!
Как о них рассказать?
Рассказать о суровых бойцах
И лихих молодцах,
Что, завидя святыни Кремля,
За тебя погибают, родная земля. <…>28
Но таких стихов было немного, хотя в них отчетливо просматривается усиление антибольшевистского начала к осени 1919 г.
С именем Г. Вяткина связана еще одна подзабытая история, которая одна могла бы служить обвинением в контрреволюционной деятельности. Речь идет о проекте национального гимна. Поэт считал, что нужно сохранить музыку за ее “непререкаемую красоту”, а текст предложил, “по форме соответствующий прежнему и вполне удобный для пения:
Боже, народ храни!
Слава России.
Ныне свободной, сильной вновь,
Миру несущей любовь.
Слава России!
Боже, народ храни! <…>29
Омская публика живо подхватила идею Вяткина, и несколько недель спустя казак А.Г. Чириков предложил свой вариант:
Боже, Ты Русь Храни,
Сильной, Державной,
Мощною, Славной!
На Славу нам.
Сильной на страх врагам!
Ввек православной!
Боже, Ты Русь Храни!30
На следующий год идею гимнотворчества поддержали официально, и был объявлен конкурс на создание текста национального гимна. В составе жюри можно было встретить и Г. Вяткина31. Впрочем, ни один текст не был признан удачным. А вскоре стало и не до конкурсов и литературной жизни: фронт неумолимо приближался к Омску.
Предвидя неизбежное падение сибирской столицы, Колчак принял решение о разгрузке Омска, и Г. Вяткин, как сотрудник Русского бюро печати, был вывезен в Иркутск. Там Вяткина настигла наконец советская власть: во время восстания против Колчака 25 декабря 1919 г. он был в городе32.
Как показали дальнейшие события, решение Колчака о разгрузке Омска было для Вяткина спасительным.
Омск был не первым городом, очищенным от Колчака, поэтому новая власть уже вполне умело строила новую жизнь и ликвидировала прежнюю. Вторым приказом, изданным Омским ревкомом после вступления красных войск в Омск, был приказ, где предписывалось “всем учреждениям и частным лицам доставить в помещение Р. К-та все приказы и листовки, изданные колчаковскими бандами”33. На следующий день Ревком уточнил, что в приказе № 2 имелись в виду брошюры, листовки, плакаты, воззвания и т. п.34 Многие публицистические работы Г. Вяткина прямо подпадали под этот приказ. Так, брошюра “Раненая Россия” издавалась колчаковским Правительственным прессбюро именно как агитационная литература35. Кроме того, в городе начались и первые расправы над сторонниками Колчака. Так, до 12 января 1920 г. был расстрелян В.И. Ильин — главный редактор омских газет “Заря” и “Сибирский казак”, газет, “которые занимались исключительно затемнением классового самосознания рабочих, крестьян и казаков”36, а ведь Вяткин пусть и не так страстно, как С. Ауслендер, но занимался этим “классовым затемнением” именно на страницах “Зари”.
Что же делал Г. Вяткин в первые месяцы 1920 г.? И снова во вступительной статье об этом мы не найдем никаких подробностей. По сведениям современных исследователей, Вяткин не прятался по глухим углам Сибири, как это делал (?), например, С. Ауслендер, а “сначала служил заведующим обзорами повременной печати Иркутского Политического центра, затем заведовал информационным подотделом Иркутского губернского продовольственного комитета, сотрудничал в ряде местных газет разного направления”37. Нам удалось найти одну из первых статей Вяткина советского периода — развернутую рецензию на роман А. Барбюса “В огне”38.
А что же оставленный Омск? Нет, там Вяткина не забыли ни общественность, ни ее новые пастыри. Общественность доносила: “Некоторые из писателей, имевшие в прошлом приблизительно безупречные в гражданском отношении реноме, как, например, революционер 1905 года поэт Г. Вяткин, из “стана погибающих за великое дело любви” перешли в “стан ликующих, праздно болтающих”. Г. Вяткин, давший России немного хороших революционных песен в пору реакции, последовавшей за революцией пятого года, даже он перешел в каркающий стан реакционного воронья. Притянуло ли его и ему подобных мещанское благополучие, теплое местечко (Вяткин был заведующим Инфбюро при Совмине Колчака, неофициальным редактором покойницы “Зари” кооператорской, воскресшей под заголовком “Русь”, полуофициальным редактором журнала “Отечество”, ближайшим сотрудником всех полуофициозов, официозов и т. д.), притянуло ли их теплое местечко, трудно сказать, но многие продали свои скромные дарования неудавшемуся диктатору “всея Руси”. <…> Тут явно сказалась натура хамелеона, мещанина и карьериста. Молодость была идейной, но полуголодной, старость должна быть сытой, хотя бы безыдейной. И для сытости они жертвуют убеждениями, свободой инициативы и становятся бездумными инструментами, настройщиками которых являются “власти предержащие”. “Властители дум” становятся “рабами властителей”. Это весьма характерно для всей нашей прогнившей беспочвенной, безыдейной, “свободомыслящей” интеллигенции <…>”39. Собственно, это было вполне подготовленное обвинительное заключение.
И развязка наступила очень скоро: 22 мая 1920 г. писатель был арестован Особым отделом 5-й советской армии. Дальнейший ход следствия и суда вполне точно изложен публикаторами по материалам следственного дела, но мы бы снова хотели добавить несколько штрихов, оставшихся за пределами вступительной статьи.
Во-первых, именно в это время проходил суд над колчаковскими министрами, и вот 23 мая, на четвертом заседании, при допросе А.К. Клафтона, директора-распорядителя Русского бюро печати, всплыло имя Вяткина:
“Обвинитель Гойхбарг: А насчет того, чтобы в самой Красной армии произвести развал? Печатать соответственные плакаты, сообщать ей заведомо ложные сведения, издавать образцы плакатов, листовок и воззваний — это входило в задачу Бюро печати?
Клафтон: Нет.
Обвинитель Гойхбарг: А не объявляли ли конкурс на такие листовки и не был ли единственным лицом, получившим эту премию, Вяткин?
Клафтон: Конкурс был объявлен. Но я не знаю, единственная ли была премия.
Обвинитель Гойхбарг: А вы знаете, что листовка, вами распространявшаяся, была озаглавлена “Что большевики обещали народу и что дали”?
Клафтон: Я не могу сказать, что автором этой листовки был Вяткин. <…>”40
Как мы видим, шансов попасть под расстрел у Г. Вяткина было предостаточно, ведь в распоряжении следователей вполне могла оказаться и сама злополучная листовка, и белогвардейская пресса, всю вторую половину лета 1919 г. размещавшая следующее объявление: “Русское Бюро Печати объявляет конкурс на лубки, плакаты и карикатуры. Общая сумма премий 25000 руб. Задача рисунков — борьба с большевизмом и возрождение Великой России <…>. Срок предоставления на конкурс 1 сентября”41. (Отметим, что параллельно шел подобный конкурс, организованный Комиссией Осведверха, не принесший, правда, удовлетворительных результатов.) Как мы уже показали выше, материалы такого рода собирались с первых же дней занятия Омска красными. Более того, листовка, за которую Г. Вяткина премировали, была не только напечатана в газете42 и издана отдельно в Омске и других городах массовым тиражом, но и прекрасно сохранилась до наших дней в фондах РНБ! Вот ее текст:
“Что большевики обещали и что дали.
|
ОБЕЩАЛИ: |
ДАЛИ: |
|
Мир |
Такую войну, какая никому и не снилась. |
|
Хлеб |
Картофельную шелуху, гнилую овсянку, конину, собачину, говядину с сапом, да пулеметный горох. |
|
Волю |
Тюрьму, виселицу, расстрелы без всякого суда, повсеместный грабеж и мордобойство. |
|
Крестьянам — землю |
По три аршина в вечное владение. Ложись в нее и владей. |
|
Рабочим — фабрики и заводы |
Безработицу, голод, холод да комиссарский кулак под нос, да пару мадьяр или китайцев по бокам. |
Как видите, большевики дали много, гораздо больше, чем обещали. Кланяйся им, народ русский, поблагодари за угощение, да хорошенько, пулеметного гороха им в глотку.
РУССКОЕ БЮРО ПЕЧАТИ”43
Сам Вяткин отдавал себе отчет в возможном исходе предстоящего процесса. В записке К.В. Вяткиной 8 июня 1920 г. он писал: “…сегодня из этапного пункта перевожусь в чрезв. Комиссию. Вероятно, что дело будет раздуто и придется отбывать многолетнее наказание в тюрьме или на принудительных работах. Надежды на освобождение мало”44.
В тот раз советская власть обошлась с ним исключительно гуманно: “5 августа в Омском губревтрибунале слушалось дело известного сибирского поэта Георгия Андреевича Вяткина, обвиняемого в контрреволюционной агитации в печати при Колчаке. <…> В своих показаниях Вяткин не отрицает приписываемой ему вины и называет свои прежние взгляды заблуждением в результате доверия лживым правительственным информационным сообщениям, о зверствах, творимых колчаковцами, он знал, но писать о них не смел, сознается обвиняемый. Сознаваясь в сделанном, Вяткин приносит перед Трибуналом публичное раскаяние. Принимая во внимание чистосердечное осознание и публичное раскаяние и применив первомайскую амнистию, Трибунал приговорил Вяткина лишить на три года прав выборов и быть избранным и выразить ему за прошлую работу общественное презрение, из-под стражи освободить. По окончании слушания председатель выражает Вяткину от Трибунала презрение”45. Причины этого совсем не пролетарского гуманизма требуют дополнительного исследования.
Дальше началось “врастание” Г. Вяткина в советскую действительность, но оно не было простым. Сначала он пытался продолжить свою дореволюционную журналистскую деятельность — поденщина в газетах, теперь уже советских, лекции и т.п., — но удовлетворения эта работа не приносила: “Работы у меня много, и — чтобы частично разгрузиться — бросаю с 1 сентября постоянную работу в “Раб. Пути”, тем более, что взял еще преподавание русского языка в раб.-крестьян. университете. Будет больше свободного времени. Работаю, главным образом, над Ницше и Ибсеном, о которых недели через две думаю прочесть пару публичных лекций, — может быть, даже заработаю на этом деле несколько десятков лимонов”46.
Были у него и попытки ведения литературных кружков. И тут нам встретился совсем неожиданный сюжет, которого мы снова не найдем во вступительной статье. В 1908 г. Г. Вяткин писал о “Кузьмине, Зиновьевой-Аннибал, Федоре Сологубе и К╟”: “Культ похоти и болезненно повышенной животности провозгласили гг. крайние модернисты, но недолговечен этот культ, как и слава его творцов, а справедливое время развенчает их скоро и жестоко”47. Спустя полтора десятка лет жизнь развенчала скоро и жестоко его воззрения, и имя М. Кузмина снова возникло на страницах сибирской печати, но уже в рассказе о работе омской лито-артели, где главным действующим лицом был Вяткин: “В минувшее воскресенье, 11 июня, омская литературная артель прекратила свою деятельности до осени. Как никак, а в жизни Омска эта артель является значительным культурным фактором, и следует подвести итоги ее годовой работы. <…> Небезынтересные доклады были даны на темы: о футуризме, о лишних словах, о творчестве М. Кузьмина, “Стихотворение как художественная теорема” и т.д.”48.
Далеко не всем подобная литературная активность Г. Вяткина в Сибири советской была по нраву, и уже в 1923 г. в столицу полетел первый донос классово чуткого читателя: “Получилось любопытное явление: Сибгосиздат, издающий “Сибирские огни”, большинство коммунистов в редакционной коллегии, а издают отдельные книжки стихов: Ерошина, Вяткина, Драверта, Итина, в которых с микроскопом не найдешь ничего революционного и созвучного революции; сплошное интеллигентское и народническое нытье. В последних книжках журнала, в отделе беллетристики такое же уныние и почти ни одного имени писателя-коммуниста”49.
Пока что подобные обвинения не оказывали влияния на положение одного из старейших писателей Сибири, но уже в середине 1920-х гг. Вяткин начинает терять свой статус ведущего сибирского писателя.
Хотя Г. Вяткин и был одним из инициаторов созыва Съезда сибирских писателей, но на самом съезде он присутствовал только с правом совещательного голоса и не был избран в члены Правления Сибирского союза писателей. На съезде прозвучал доклад о современной сибирской литературе, где имя Вяткина не упоминалось — пока еще — в “колчаковском” контексте: “В колчаковщину в Омске появилась группа поэтов с “направлением”. Группа воспевала белое движение. Во главе ее стояли поэты: Ю. Сопов, Г. Маслов, Шестаков и др. Эти поэты писали о Ленине, как о горилле, Колчака же воспевали, как спасителя отчества. Время последнего прихода в Сибирь Советской власти надо характеризовать как время бурного литературного подъема. <…> Старые писатели начинают оживать”50.
Съезд был торжеством “зазубринцев”, к которым — с некоторой натяжкой — можно отнести и Вяткина, но именно после этого съезда на ведущие роли в литературе Сибири выдвинулись СибАПП и группа журнала “Настоящее”, с которыми Георгию Вяткину, конечно, было не по пути. Тогда же заметно меньше становится публикаций писателя в сибирской литературной периодике и нарастает количество очерков на злободневные темы, особенно к началу 1930-х гг.51 Но даже в этих, заказных и проходных работах Вяткин продолжал быть по-своему оригинальным. Так, рассказу о женской консультации он предпослал эпиграф из В. Брюсова52.
В это же время в Сибири происходили и другие процессы, ни малейших следов которых мы снова не найдем во вступительной статье. Речь идет об окончательном разгроме сибирского краеведения в конце 1920-х — начале 1930-х гг. Эти события непосредственно касались и Г. Вяткина, являвшегося членом Западно-Сибирского отдела РГО и членом Общества изучения Сибири и ее производительных сил.
Все чаще начинало выплывать из небытия “колчаковское” прошлое Вяткина: “После Октября — один из ярых противников большевиков. Работал в Сибири при правительстве Колчака: вел широкую агитационную работу в пользу белогвардейцев”53; “во время колчаковщины принимал участие в колчаковских изданиях”54.
Вяткин пытался “исправиться”, писал пьесы вроде “Зерносовхоза” (1931), сотрудничал с пионерскими журналами, наконец, в его поэзии появляются и совершенно советские строки:
Поэтических грез голубая волна
Туманила голову — ядом скрытым…
… … … … … … … … … … … … …
А мир — насиловала Война,
В нем командовали паразиты.
<…>
Было жаль их кому-то… Чей-то взор
Молил о пощаде слезою чистой.
Но стало мне ясно
навеки с тех пор:
— Дезокамера —
вот что такое террор,
Красный террор,
господа гуманисты! <…>55.
Но ни подобные строки, ни поездки “с целью изучения общественной деятельности жен инженерно-технических работников”56, ни участие в митингах и собраниях, где сибирские советские писатели заявляли, что “с чувством глубокого гнева и омерзения узнали о новой цепи злодейств, совершенных троцкистско-фашистской бандой террористов и диверсантов по прямым заданиям трижды презренного предателя и слуги фашистов иудушки Троцкого”57, не могли вычеркнуть из биографии Г. Вяткина событий 1918 и 1919 гг.
Наконец наступил давно ожидаемый финал: арест, суд, расстрел. Книги писателя, естественно, помещаются в спецхран58, имя вычеркивается из истории сибирской литературы. Правда, местные цензоры в 1949 г. утратили классовую бдительность, и имя Г. Вяткина появилось на страницах библиографического указателя, который тоже был убран в спецхран59. После посмертной реабилитации в 1956 г. произведения Вяткина стали возвращаться к читателям, но процесс этот не закончился и в наши дни.
Что же из его произведений может встретить читатель на страницах собрания сочинений? В том стихов вошли: поэтические сборники, стихотворения 1902—1925 гг., в сборники не вошедшие, поэмы, стихотворения для детей и шуточные стихотворения, общим числом 294. В том рассказов — книги прозы и произведения 1903—1912 гг. из сборников и периодических изданий, общим числом 58, а в том прозы (не путать с рассказами!) — рассказы, роман, лирические миниатюры и произведения для детей, общим числом 33.
При беглом взгляде на три тома кажется, что в них попали все книги стихов и прозы писателя. В действительности все три первые книги стихов Вяткина являются вариантами одной и той же книги. Мы полагаем, что это обстоятельство не должно было создать у специалистов особых затруднений. Достаточно было взять за основу книгу 1907 г. и опубликовать ее целиком, а из второй и третьей книг — те произведения, которые появились именно в этих изданиях. Публикаторы так и поступили, за одним “маленьким” исключением: они и из первой книги стихов опубликовали далеко не все стихи, причем критерии отбора не подвластны нашему пониманию.
Из двух стихотворений цикла “Из новых песен” книги 1907 г. только первое — “Уходит день. В моей душе — тревога…” — вошло и в книгу 1909 г. и в том 2005 г., а второе — “Незакатными огнями…” — так и осталось навеки в 1907 г. Стихотворение “Голод” было только в книге 1907 г., в 2005 г. его нет. Такая же ситуация и со стихотворениями “Гимн юности”, “Побежденные”, “Подгнившие грязные стены…”, “Я грущу не о том, что погибла любовь…”, “Яд”. Не слишком ли много пропусков?! Возможно, этот вопрос мы бы не задавали, если бы хоть где-нибудь встретили объяснение критериев этого своеобразного отбора.
Может, ситуация лучше с произведениями, рассеянными по страницам периодической печати?
Исследователям творчества Г. Вяткина “повезло”, так как большая часть архива писателя пропала в Пскове в 1918 г. при наступлении германских войск и при его аресте в 1937 г., а в государственных архивах сохранилось крайне незначительное число его рукописей, преимущественно писем. В результате почти нет материала для текстологов. Зато есть широкий простор для просмотра сибирской и столичной периодики, поскольку значительная часть произведений при жизни писателя так и не была собрана в книги.
Очевидно, что подобную задачу публикаторы перед собой ставили, так как во всех томах есть соответствующие разделы. Если же мы внимательнее посмотрим на временные границы несобранной поэзии (1902—1925) и прозы (1903—1912) из первых двух томов, у нас снова возникнут безответные вопросы. Чем занимался поэт Вяткин после 1925 г.? Стал “подземным” классиком? Ушел из литературы? А были ли у него рассказы времен Гражданской войны? А позднее? Ответы на некоторые вопросы появляются… в третьем томе, где есть и последнее крупное произведение писателя — роман “Открытыми глазами”, и пять рассказов 1918—1919 гг. Но тут же есть и рассказы 1907—1914 гг., и года 1923-го. Нам кажется, что логичней было бы всю прозу Г. Вяткина распределить в хронологическом порядке, а стихотворения и рассказы для детей выделить в отдельный том.
Публикаторы проделали большую работу, собрав сведения о перепечатке произведений Георгия Вяткина в современных изданиях, но вот внимания прижизненным публикациям они уделили заметно меньше. Не ставя перед собой задачу составления исчерпывающей библиографии писателя, мы готовы поделиться с читателями некоторыми своими находками “упущенных” произведений.
Вот очень небольшой список дореволюционных стихов: “Было утро, было солнце, — солнце в небе голубом…” (Томский театрал (Томск). 1906. № 3/4. С. 2); “В тяжелые годы борьбы и печали…” (Сибирская жизнь (Томск). 1908. № 277. 28 дек.); “Ветерану” (Григ. Никол. Потанину) (“Могучий жрец труда и знанья…”) (Обская жизнь (Ново-Николаевск). 1911. № 6. 9 янв.); “Встречи” (Г. С.) (“Мы встретимся снова, я верю…”) (Там же. 1911. № 188. 28 авг.); “К родине” (“Мне больно за тебя, страна моя родная…”) (Там же. 1911. № 177. 14 авг.); “Мне холодно здесь, в этих сумрачных храмах…” (Жизнь Алтая (Барнаул). 1913. № 40. 17 февр.); “Романтическая песенка” (“Ночь сошла, воздушно-лунная…”) (Сибирская жизнь. 1908. № 158. 28 июля); “У моря” (“У синего моря…”) (Сибирская жизнь. 1908. № 141. 6 июля); “Элегия” (“Ты приходишь с задумчивым взором…”) (Обская жизнь. 1911. № 166. 31 июля).
Наконец, совершенно необходимо добавить к двум давно и хорошо известным поэмам Г. Вяткина третью, совершенно забытую, — “Легенда. О царе Басандае, дочери его Томи и князе Ушае” (Осы (Томск). 1906. № 26. С. 2—3).
Несобранные стихи времен революции и Гражданской войны более многочисленны: “Боже всесильный! Во имя любви…” (Из Ф. Петрарки) (Заря (Омск). 1918. № 94. 8 окт.); “В годины бурь, печали и тревоги…” (Заря. 1918. № 44. 4 авг.); “В красных масках” (“Эх ты, сильная Русь! В красных масках ползут…”) (Наша газета (Омск). 1919. № 36. 25 сент.); “В непоющие дни холодов и дождей…” (Пермские стрелки (Пермь). 1919. № 111. 3 июня); “В эти дни” (“Быть может, мы уже не живы…”) (Земля (Пг.). 1917. № 2, 16 (29) июня (под загл. “Из песен о родине”); перепеч.: Сельская жизнь (Красноярск). 1919. № 51. 18 сент. (1 окт.); Надежда России (Ново-Николаевск). 1910. № 42. 17 окт.); “Девушкой поруганной вижу я свободу…” (Наша газета. 1919 № 39. 28 сент.); “Завет” (“На распутьи земном…”) (Земля. 1917. № 10. 1 (14) июля; перепеч.: Дело (Иркутск). 1918. № 42. 29 сент.); “Защитникам Родины…” (“Нет сил дышать и жить, как прежде…”) (Сибирский казак (Омск). 1919. № 3. 12 сент.); “Из звучных слов, пустых, но громких…” (Из Ф. Петрарки) (Заря. 1918. № 94. 8 окт.); “Из книги жизни” (“Объятый скорбью и тревогой…”) (Дело. 1918. № 41. 27 сент.); “Из книги жизни” (“Одни равнодушно и тупо молчат…”) (Голос народа (Томск). 1918. № 8. 9 июня; перепеч.: Сибирь (Иркутск). 1918. № 26. 13 авг.); “Из книги настроений” (Сибирский рассвет (Барнаул). 1919. № 2. Янв. С. 3); “Из новых песен” (“Люди горькие, охочие…”) (Земля. 1917. № 36. 1 (14) авг.; перепеч.: Народная Сибирь (Ново-Николаевск). 1918. № 31. 12 июля); “К оружию!” (“Страна в опасности! Ты слышишь этот крик…”) (Наша газета. 1919. № 3. 19 авг. Подп.: В-ин); “Наши знамена” (“Бело-зеленое над красным…”) (Сибирские записки (Красноярск). 1918. № 4. С. 1—2); “Нет, не словом, а делом…” (День солдата (Омск). 1919. 4 авг.; перепеч.: Сельская жизнь. 1919. № 41. 27 (14) авг.); “О родине забытой” (“В тяжких ранах, в рубище убогом…”) (Земля. 1917. № 19. 1 (14) июля (под загл. “Без заглавия”); перепеч.: Родина (Омск). 1919. № 1. 16 окт.); “Они уйдут, но в злобе дикой…” (Атбасарская жизнь (Атбасар). 1919. № 192. 1 авг.); “Осенние зовы” (“Осенние зовы… зловещие зовы…”) (Народная Сибирь (Ново-Николаевск). 1918. № 101. 3 нояб.); “Провокаторы” (“Гей ты, Русь, берегись!..”) (Земля. 1917. № 32. 27 июля (9 августа)); “Сибирь” (1. “Нет им конца, белоснежным снегам…”; 2. “Ходит-гудит вековая тайга…”) (Дело. 1918. № 69. 3 нояб. Первое стихотворение вошло в книгу стихов “Чаша любви” и в настоящее издание (т. 1, с. 186)); “Страна моя, страна моя родная!.. (Из Ф. Петрарки) (Заря. 1918. № 94. 8 окт.); “Ялуторовцам” (“По дороге обозы тянулись…”) (Наша армия (Омск). 1919. № 11. 7 окт.).
Безусловно, кроме этих, новонайденных стихов Георгия Вяткина, в периодике должны быть и другие публикации (см., например, сообщение о содержании журнала “Отечество” (В-ий В. “Отечество” // Заря. 1919. № 52. 11 марта)).
Стихи советские: “Алтайские песни” (1. “Река и дни” (“Всегдашняя, неиссякаемая…”); 2. “Пленник” (“Перед быстрым и шумным потоком дней…”)) (Сибирские огни. 1926. № 3. С. 80); “Аэроплан” (“Сквозь клочковатый утренний туман…”) (Журнал для всех. 1929. № 1. Стб. 23—24); “В плену” (“Они сошлись и обступили…”) (Журнал для всех. 1929. № 2. Стб. 39—40); Из цикла “Стихи о трудовой интеллигенции” (“Мы шли как в тумане…”) (Сибирские огни. 1932. № 5. С. 48—49); “О поэзии и паразитах” (“Я в оркестре поэзии долго звучал…”) (Сибирские огни. 1933. № 5/6. С. 63—64); [Стихи]: (“Песня” (“Он с нами, родной, на великой трибуне…”); “Аэроплан” (“Сквозь клочковатый утренний туман…”); “Мальчик с книжкой” (“Упираясь пальцем в бровь…”); “Весна” (“И тебе, мое сердце усталое…”)) (Солнечные дни: Сб. Новосибирск, 1937. С. 23—30); “Сибирь” (“Бродит хмель, темно-зеленый, древний…”) (Сибирь (Новониколаевск). 1925. № 3. С. 4); Степная весна (1. “Скачи, мой конь, играя и звеня!..”; 2. “Человек без седла — нищий днем…”; 3. “Рожденные под ветром кони”; 4. “Небо синее”) (Журнал для всех. 1929. № 4. Стб. 24—25); “Страна поет” (“Страна поет. Прислушайся, любимая…”) (Сибирские огни. 1935. № 5. С. 117).
Как мы видим, сибирская периодика обследована составителями неудовлетворительно, и вне собрания сочинений осталось много опубликованных стихотворений Г. Вяткина. Если современный читатель и без новонайденных дореволюционных произведений может получить вполне адекватное представление о дореволюционном творчестве поэта, то отсутствие в книге стихов времен Гражданской войны и стихов советских не позволяет проследить развитие его творчества на сломе эпох. Конечно, некоторые стихи 1930-х гг. по современным меркам одиозны, но решение не включать их в научное издание именно по этой причине нам кажется ошибочным. Любопытно, что в списке сокращений сборник “Солнечные дни” присутствует (т. 1. с. 360), но тексты из него нигде не используются. Аналогичная история приключилась и с книгой (!) “Ребятам о Сибири” (т. 1, с. 359)!
Все, сказанное выше о “пропущенных” стихах, к нашему глубокому сожалению, в полной мере справедливо и для “пропущенной” прозы.
Вот небольшой список дореволюционной несобранной прозы: “В святую ночь” (Обская жизнь (Ново-Николаевск). 1911. № 78. 10 апр.); “Жук и Власич” (Обская жизнь. 1911. № 63. 20 марта); “Из книги настроений” (Утро (Харьков). 1914. № 2307. 11 мая); “Тюрьма” (Обская жизнь. 1911. № 1. 1 янв.).
Рассказы времен Гражданской войны: “Митькина наука” (Дело (Иркутск). 1918. № 63. 27 окт. Прил.); “Разговор в вагоне” (Возрождение (Омск). 1919. № 7/8. С. 3—5).
Наконец, приведем небольшой список рассказов советского периода: “Ерофеич и ребята” (Товарищ (Новосибирск). 1929. № 5. С. 12—16); “Рассказ о двух волках” (Сибирский детский журнал (Новосибирск) 1928. № 1. С. 17—18).
Не станем утверждать, что эти рассказы являются шедеврами, но и полностью игнорировать их тоже не следует. Так, в рассказе “Ерофеич и ребята” можно найти автобиографические мотивы (из жизни юного Георгия Вяткина в Томске), более в других произведениях, кажется, не встречающиеся.
Комментарии заслуживают отдельного рассмотрения. Мы были бы готовы согласиться с составителями, что перед нами издание научное, но практика омских коллег при подготовке комментариев нас, откровенно говоря, временами ставит в тупик. Так, всем источникам печатных публикаций присвоены аббревиатуры, но их расшифровка приведена уже после того, как они были использованы. В результате… бедный читатель должен мучиться при взирании, например, на такие фразы: “Печатается по изданию: С, 30. Другие публикации: РБ, 1905, № 11—12, 336; ГС, 22; ПСС, 15; КН, 34” (т. 1, с. 301). Ему приходится постоянно справляться в списке сокращений, что есть РБ, а что — КН. Тут же надо сказать, что публикаторы совершенно напрасно отнесли “РБ, 1905, № 11—12, 336” к “другим” публикациям, поскольку это — первая публикация стихотворения “Озаренный сияньем грядущего дня…” (журнал “Русское богатство”), а вот запись “С, 30” (первая книга стихов, с. 30), по которой текст и воспроизводится в настоящем издании, как раз под определение “другие издания” отлично подпадает.
Далее, в списке сокращений в описании источников текстов приводится совершенно ненужная информация (количество страниц в сборниках, в которых помещены произведения писателя, редакторы и годы выхода периодических изданий, цитаты из КЛЭ). Этот список можно было сделать гораздо более содержательным, указав, например, тиражи книг самого Г. Вяткина60 или годы, в которые он сотрудничал с тем или иным периодическим изданием. Печально, но именно этой полезной информации в описании печатных источников мы и не найдем.
Большое неудобство доставляет и расположение комментариев к рассказам из книг “Золотые листья” и “Вчера” (т. 2, с. 442—447): не в порядке появления этих текстов в самой книге, а в иной, совершенно загадочной последовательности.
Наконец, отметим несколько встреченных нами ошибок. Стихотворения “Родина” и “Братские могилы”, конечно же, появлялись не на страницах советского “Журнала для всех” (если довериться списку сокращений, т. 1, с. 356), а на страницах дореволюционного “Нового журнала для всех”. Только стихотворение “В тебе еще живет душа фиалки…” было опубликовано в “Вестнике Европы” (1917. № 9—12) на с. 121—122, а вот стихотворение “Одна” появилось там же, но на с. 121 (ср. коммент. на с. 348). В пасхальном номере харьковского “Утра” за 1914 г. было напечатано стихотворение “Весенний день. Из книги настроений” (“Какими нежными словами…”), а не другое стихотворение под тем же названием “…Не помня мук, не зная злобы…” (т. 1, с. 344). Рассказы “Гном в печке” и “Праздник” просто не могли появиться в 1917 г. на одних и тех же страницах книги “Золотые листья”, как это следует из комментария (т. 2, с. 443). Наконец, автограф стихотворения “Все строже весны, глубже зимы…” находится не в Архиве ИРДИ (так в тексте! — А.Б.), АПД, ф. 472 (т. 1, с. 350), а в РО ИРЛИ, ф. 472 (К.В. Вяткина-Юрганова), оп. 1, № 97.
В комментариях почти не упоминаются отклики современников на напечатанные произведения Г. Вяткина. И это нас несколько смущает, ибо ранее мы уже показали, что имя писателя было широко известно в Сибири, а публикаторы уверяли читателей, что и в столицах его дарование также было признано.
На примере творчества Г. Вяткина хорошо видны некоторые фундаментальные проблемы отечественного литературоведения. Во-первых, очень слабо изучены отклики на столичные публикации в провинциальной периодике. Во-вторых, столь же слабо изучены отклики в столичной периодике на книги из провинции. В-третьих, наши знания о критических отзывах на дореволюционные альманахи и сборники большей частью фрагментарны. Исключение, пожалуй, составляют книги, собравшие под своей обложкой популярные имена вроде Бальмонта, Белого, Блока, Брюсова или Бунина. Не секрет, что биобиблиография Блока или Брюсова находится в лучшем состоянии, нежели биобиблиография многих других персон Серебряного века. И поэтому рецензии на произведения литератора Х. (пусть это будет Г. Вяткин или С. Ауслендер), опубликованные в одном сборнике с мэтрами, можно достаточно легко “выудить” из библиографий этих самых мэтров. Как показывает наша собственная практика, метод вполне эффективен, хотя и не свободен от недостатков: вполне вероятно, что в рецензиях речь будет идти именно о мэтрах, но также нельзя исключать и того, что в рецензиях будет упомянут и литератор Х. К сожалению, это очевидное соображение никак не использовано в рецензируемом издании.
Предоставим будущим исследователям поиск откликов на публикации Г. Вяткина в альманахах и сборниках, а сами предложим несколько цитат из найденных нами отзывов на книги писателя, которые, как нам кажется, вполне позволяют оценить значение творчества писателя в глазах его современников.
Мы подозреваем, что первая книга стихов должна была найти отклик среди профессиональных литераторов Сибири, но эти отклики нам неизвестны. В Петербурге же к ней, как и ко всем следующим сборникам молодого автора, отнеслись сверхкритически: “Книжку серых, тусклых стихов Г. Вяткина определяет предпосланный ей эпиграф, с истрепанным дешевым мотивом. Автор, словами П.Я., выражает желание “затронуть стихом” “струны живые” душ. Это похоже на заигранный мотив шарманки, и характерно, что таким пожеланием хотят тронуть читательское сердце именно лишенные творчества и своеобразия стихотворцы. Они играют на больных струнах гражданской ненависти и страдания, заменяя творчество “благими намерениями”. Это — вольный или невольный обман, но во всяком случае — обман. И мы предостерегаем читателя от затраты 25 к. на книжку г. Вяткина, ибо в ней нет поэзии ни росинки”61.
Да и сам поэт весьма трезво оценивал качество своей первой книги стихов: “…я сам смотрю теперь на свою книжку, как на нечто весьма и весьма плачевное. Стихи скоро брошу писать совсем, тут надо быть Бальмонтом или по меньшей мере А.М. Федоровым. Проза — более доступная вещь”62.
Вторая книга — “Грезы Севера” (1909) — снова была замечена в Петербурге и снова отмечена крайне отрицательно: “Г. Вяткин выпустил вторым “пересмотренным и дополненным” изданием свою книгу стихов “Грезы севера”. Первое впечатление от книги — совершенно безотрадное. Бледный, скучный язык, весьма элементарная техника, отсутствие образов, фантазии; полнейшая амузыкальность. Слабые перепевы слабых стихов Надсона, П.Я., что-то напоминающее самые юные, напыщенные вещи Минского или даже какого-нибудь И. Белоусова, и в юных, и в старых его вещах. <…> В некоторых вещицах чувствуется иногда подражание размерам Бальмонта и какие-то отдаленные следы и отголоски современных завоеваний русской поэзии…”63
Здесь впервые сформулирована одна из претензий, которые столичные критики будут постоянно адресовать Г. Вяткину, — подражание современникам (Надсону, Бальмонту, Блоку). Этого влияния на свое творчество поэт никогда не скрывал и не отрицал: “Из писателей большое последовательное влияние имели: сначала Надсон и П.Я., затем Пушкин, Тургенев и особенно Чехов, а из молодых авторов А. Блок и Бор. Зайцев; из иностранных: Мопассан, Ибсен, Гамсун, Метерлинк”64. Спустя два десятилетия он добавлял: “В те годы два писателя имели на меня огромное влияние: Бальмонт и Достоевский. Бальмонт очаровывал музыкой своего легкого стиха, Достоевский — вдохновенным оправданием страдания”65.
К книге стихов “Под северным солнцем” (1912) рецензенты отнеслись вполне благосклонно: “Трепет радости — трепет жизни, ибо где жизнь, там и радость. В мир, а не из мира идет со своим песнопением Г. Вяткин <…>”66; “Прежде всего, Г. Вяткин — поэт-лирик, поэт настроений, поэт многострунной молодой грусти и солнечной молодой радости <…>”67; “Считаю нужным поделиться своим мнением и о технике стиха. Она хороша, но не безупречна <…>”68.
Заметим, что именно эта последняя рецензия, в целом весьма взвешенная и объективная, вызвала в следующем году резкую рецензию Г. Вяткина69 и положила начало открытому многолетнему конфликту.
Наконец, приведем и отзыв М. Горького: “Хороши стихи сибиряка Вяткина. 3-е издание”70.
Но нашлись и несогласные с Горьким: “На мой взгляд, наша сибирская критика совершенно правильно оценила Вяткина, как “небольшое и очень подражательное дарование”, а я бы прибавил еще: испорченное излишним количеством патоки. Мне очень больно за Вяткина, но нужно признаться, что он мало работает над шлифовкою и давно не читает ничего серьезного, а потому так мало силы в его стихах, так мало содержания <…>”71.
Полтора года спустя критик из Минусинска нашел в поэзии Вяткина свое опровержение выводам В. Анучина: “В его стихотворениях, действительно, разлит тихий блеск “расцветающей мечты”, и красной нитью проходят по ним неудержимые порывы поэта к солнцу и красоте жизни. <…> Читая его стихотворения, невольно вспоминаешь другого поборника красоты — Фета, который <…> за красотою древесного листка и за звуками сладких “песен и молитв” не заметил мощной красоты в песнях скованного Прометея. В этом отношении г. Вяткин стал гораздо выше Фета. За красотою природы он не проглядел другой красоты — красоты человеческого духа и его мятежных исканий…”72
Г. Вяткин постоянно пытался вырваться из круга привычных — сибирских — тем и образов, усвоить новейшие поэтические достижения, но именно эти попытки больше всего и раздражали столичных критиков: “Вместо того, чтобы сочинять стихи по стопам модернистов и плодить литературщину, гораздо ценнее было бы воплотить в живые образы солнце и небо Сибири, сибирские реки, тайгу, сибирский простор, стихийную вольную душу обитателей Сибири. Это куда интереснее и благозвучнее “лахвам”. Но г. Вяткин за литературой не заметил живой Сибири. Читатели, которые не заметят его сборника, потеряют немного”73. Это же “пренебрежение” Сибирью раздражало и сибирских критиков: “В красивой, но довольно однообразной поэзии Вяткина сибирские мотивы остаются почти не затронутыми”74.
А столичные рецензенты снова подчеркивали подражательность поэзии Вяткина: “Стихом автор владеет прилично, и ритмических ошибок у него нет. <…> Рифма вообще не богата. Большое количество ношеных образов. <…> Много Бальмонта в бледном пересказе. Надо работать и быть строже к себе. Среди массы ненужного есть несколько вещей, заслуживающих внимания”75.
Обе петроградские книги 1917 г. — “Золотые листья” и “Опечаленная радость” — доставят много трудностей будущим историкам литературы. Они не значатся ни в первом томе “Литературной жизни России 1920-х годов”, ни в третьем выпуске “Летописи литературной жизни России конца XIX — начала XX в.”. Это вполне объяснимо, ибо, по “Книжной летописи”, составлявшейся, правда, уже в 1918 г., первая книга поступила в Книжную палату между 5 и 11 декабря 1917 г.76, когда небольшевистская пресса в обеих столицах только начала приходить в себя после октябрьского разгрома, а вторая — вообще не попала в “Книжную летопись”. Судя по тексту открытки Г. Вяткина Е.А. Ляцкому, посланной из Пскова 20 октября 1917 г., книга стихов “Опечаленная радость”, работа над которой велась с начала марта, вышла из печати только в середине октября: ““Опечаленную Радость” получил в пяти экземплярах. Сколько у вас полагается авторских? Думаю, не меньше 25, и прошу распорядиться выслать остальные. На книжке почему-то нет цены. А что с рассказами? Почему Гребенщикова выпустили, а мою нет?”77 По свидетельству самого писателя, на эту книгу была опубликована, по крайней мере, одна рецензия — Бахметьева в томской газете “Знамя революции”78. Поиск этого отклика предоставим будущим исследователям.
Может показаться удивительным, но рецензий на следующую книгу стихов — “Алтай” (Омск, 1917) — сохранилось достаточно много. Объяснения этому можно найти достаточно легко. Во-первых, она вышла вдалеке от главных центров разгоравшейся Гражданской войны; во-вторых, Г. Вяткина давно уже знала и любила местная читающая публика; в-третьих, направление этой новой книги — в сторону Сибири и Алтая — также должно было импонировать читателям.
Однако отношение профессиональных читателей оказалось достаточно сдержанным: “Г. Вяткин — тонкий и изящный лирик. Несмотря на некоторую “несерьезность”, на старую, в хорошем смысле, школу творчества, у него есть “свое, неуловимо интимное”, что делает его настоящим поэтом, творцом настроения и поэтической “углубленности”. Он не открывает новых “горизонтов”, не делает “много звучности”, не творит “эксцессов”, но у него выработанный звучный стих, которым он хорошо владеет, широкая художественная “образность” и всегда — “настроение” и искренность <…>”79; “Общий тон — нежная любовь к родному краю, овеянная тихою грустью, и не напрасно автор дал всему собранию своих стихов общее название — “лирика”. Действительно, каждое стихотворение — чистая лирика. Стих везде выдержанный, правильный. Есть образы, и поэт, видимо, владеет стихом вполне свободно <…>”80; “В общем, впечатление хорошее, но не из сильных. Природа Алтая заслуживает большего, нежели дает автор <…>”81; “…считая г. Вяткина наиболее крупным поэтом, восторгов критики, вызванных “Алтаем”, мы разделить не можем. <…> Наше окончательное мнение о Г. Вяткине: это — отлившийся в определенные рамки и находящийся уже в периоде угасания поэт старой школы, чуждой исканий, для которой ясно все, как аксиомы математики <…>”82. Итог рассуждениям о книге подвел К. Худяков: “Стихи написаны очень гладко, изящно отшлифованы, обточены и красивы… С технической стороны они удовлетворяют вполне… Читаются легко, но так же легко и скоро забываются… Нет образов… Нет красок… Палитра Вяткина ими не богата… И нет в сборнике Алтая… красочного, многогранного, каков он в действительности”83.
Следующая книга Г. Вяткина, “Раненая Россия” (1919), встретила сочувственное отношение не столько из-за тем, сколько из-за настроений этих стихов: ““Раненая Россия” — это цикл стихов, глубоко современных и по темам и по настроению. Я намеренно говорю здесь о темах и о настроении, ибо тем в этих стихах много, но настроение одно — великая скорбь о страданиях раненой родины. <…> Оба рассказа, как мы уже указывали, просты по содержанию, написаны присущим Вяткину простым, изящным слогом. К литературному имени Г. Вяткина эти рассказы, конечно, ничего не прибавят, но прочтутся с интересом”84.
Первая книга стихов 1920-х гг. не нашла понимания в Петрограде: “Это годится в альбом-сувенир какой-нибудь телеграфистки, но не в сборник стихов зрелого поэта. А когда дальше он заявляет, что “под красный стяг мы встали не одни”, мы ему не верим и отказываемся от таких борцов, так же как не верим и отказываемся от стихов г. Вяткина”85. И петроградские товарищи были правы в своих претензиях: самые сильные стихи Вяткина времен Гражданской войны звали на борьбу против большевиков и не могли попасть на страницы нового сборника.
Столичные литераторы и в своих частных записях были категоричны по поводу стихов Г. Вяткина.
Н.А. Клюев в письме В.С. Миролюбову (январь 1915 г.) о новом номере “Ежемесячного журнала”: “Какая чудесная декабрьская книжка журнала! И как хорошо, что в отделе поэзии не встречается Година, Вяткина, Галиной и т. п. до Андрусона включительно!”86 К.И. Чуковский в своем дневнике (6 ноября 1928 г.): “…стишки Г. Вяткина — ужасные, шарманочные, вроде надсоновских!”87
Как видим, отклики на творчество были самые разные — от хвалебных до хулительных, — но всех их мы не найдем на страницах комментария.
А что же там найти все-таки можно? В комментариях “сообщается минимум информации энциклопедического характера” (т. 1, с. 297). Признаемся, этот “минимум” нас лично совершенно не устраивает.
Несколько стихотворений Г. Вяткина посвящено известным сибирским и российским деятелям, но сведения о них не отличаются точностью. Так, комментаторам неизвестны годы смерти экономиста М.И. Боголепова (т. 1, с. 300) и художника Г.И. Гуркина (там же, с. 341), но эти сведения легко получить из доступных справочников88. Справка о М.П. Арцыбашеве (т. 1, с. 302) рисует писателя крайне несимпатичным человеком; тогда у читателя возникает резонный вопрос: почему же Вяткин посвятил ему стихотворение.
С двумя известнейшими деятелями Сибири ситуация еще хуже. В справке о П.Ф. Якубовиче говорится, что в Омске хранится его книга с надписью: “Пожертвовано Г.А. Вяткиным” (т. 1, с. 298), но мимо внимания комментаторов прошел гораздо более важный факт. В сборниках “Русская муза”, которые составлял П.Ф. Якубович, уже с 1907 г. можно найти стихи Г. Вяткина, причем при переизданиях состав отобранных стихов менялся89.
Столь же неполны и сведения о Г.Н. Потанине. Последний был идеологом сибирского областничества, но об отношении Г. Вяткина к этому течению мы ничего не найдем ни во вступительной статье, ни в примечаниях (т. 1, с. 345). Нет там и рассказа об их взаимоотношениях, а ведь Вяткин посвятил Потанину не одно стихотворение. Наконец, нет в комментариях ничего и о том, как сам сибирский патриарх относился к молодому дарованию. Некоторые сведения публикаторы могли бы почерпнуть, например, из вполне доступных воспоминаний: “Я помню, когда в отдельном кабинете одного из томских ресторанов отмечалось десятилетие творчества сибирского поэта Г.А. Вяткина. Присутствовал Г.Н. Потанин с женой, писатель Г.Д. Гребенщиков, П. Шебеков, И. Тачалов, А. Петров, М. Голодников. Говорились соответствующие случаю речи, читались стихи, посвященные юбиляру. Потанин сидел в центре стола, внимательно прислушивался к речам, вдумчиво слушал стихи, приложив руку к уху, а в конце и сам сказал несколько прочувствованных слов, призывая всех присутствующих честно и беззаветно служить родной Сибири”90.
Всего этого в примечаниях мы не найдем. Зато там нам встретятся справки о А. Беклине, Э. Григе и Х.Р. Капабланке, А.И. Герцене и Н.А. Некрасове, о символическом значении лебедя, нарциссов и хризантем в поэзии. Нам растолкуют термины “эпилог”, “сонет”, “модернизм”, “импрессионизм”, “фарс”, освежат в памяти “сюртук”, “цинандали” и т. д. и т. п. Не забудут нам рассказать про Алтай, Катунь (особенно важно это для сибиряков!), напомнят про Саваофа, осанну, волхвов, Марию Магдалину, Страстную неделю (и это в то время, когда уже и бывшие члены райкомов КПСС и ВЛКСМ вполне научились держать свечку), деникинцев, Перекоп, “Пионерскую правду” и жакт…
В качестве иллюстраций были использованы фотографии Г. Вяткина, его родных и фотокопии документов писателя. Эти редкие документы напечатаны прямо в тексте, что отрицательно сказалось на качестве их воспроизведения. Предпочтительней было бы выделить иллюстрации в отдельные вкладки, которые можно было дополнить столь же редкими материалами из петербургских собраний (ОР РНБ. Ф. 290. № 86; РО ИРЛИ. Ф. 742. Оп. 1. № 105—107).
Вот таким предстал перед читателями один из выдающихся сибирских писателей XX века — Георгий Андреевич Вяткин.
Будут ли оставшиеся два тома его собрания сочинений подготовлены лучше? Увы, на этот счет у нас есть большие сомнения…
________________________________________-
1) См.: Бурлешин А. [Рец. на: Ауслендер С. Петербургские апокрифы / Сост., вступ. ст., коммент. А.М. Грачевой. СПб., 2005] // Критическая масса. 2006. № 3. С. 80—87.
2) Блок А.А. Литературные итоги 1907 года // Блок А.А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 2003. Т. 7. С. 122.
3) См.: Блок А.А. Записные книжки. 1901—1920 / Сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Вл. Орлова. М., 1965. С. 250, 255.
4) См.: Шоломова С.В. К истории первой постановки драмы “Роза и крест” // Лит. наследство. М., 1993. Т. 92, кн. 5. С. 52—55.
5) Шишков В. По Чуйскому тракту: Путевые очерки // Сибирская жизнь (Томск). 1913. № 154. 14 июля. С. 3.
6) См., например, работу: Крюков В. История одной ссоры: В письмах Георгия Гребенщикова Александру Адрианову // Сибирская старина. 1994. № 8 (13). С. 23—25.
7) Горький М. Письмо Г.Д. Гребенщикову. Середина июля 1915 г. // Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М., 2004. Т. 11. С. 184.
8) См.: Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890—1917 годов: Словарь. М., 2004. С. 125— 126.
9) Вяткин Г.А. Предисловие ко второму очерку // Работа Союза городов на Северо-Западном и Северном фронтах. 1915—1916 гг. / Издание Комитета Северного фронта В.С.Г.; Составили М.С. Коноплева и Г.А. Вяткин. Псков: Тип. А.Б. Неймана, 1917. С. 53—54. См. также: Вяткин Г. Общественность на фронте // Русь (Омск). 1919. № 43. 28 авг. С. 1—2.
10) РО ИРЛИ. Ф. 163. Оп. 2. № 134. Л. 3.
11) Вяткин Г.А. Обзор деятельности с 1 ноября 1915 г. по 1 ноября 1916 г. // Работа Союза городов на Северо-Западном и Северном фронтах. С. 108.
12) См.: Список учреждений Комитета Северного фронта Всероссийского союза городов. На 1 сентября 1916 года / Стат. отдел К-та Северного фронта В.С.Г. [Б. м., 1916]. С. 4.
13) См.: Вяткин Г. Встречи и беседы [с Максимом Горьким] // Сибирские огни. 1936. № 4. С. 113.
14) См.: Вяткин Г.А. Почтовая открытка К.В. Вяткиной. Томск, 4 ноября 1916 г. // РО ИРЛИ. Ф. 742. Оп. 1. № 26. Л. 1.
15) [Б.п.] Хроника. Из литературных новинок // Путь народа (Томск). 1918. № 37. 28 (15) февр. С. 4.
16) РО ИРЛИ. Ф. 742. Оп. 1. № 26. Л. 2 об.—3.
17) См.: Дмитренко Н.М., Черняк Э.И. Образование и культура в Томске в годы революции и Гражданской войны // Современное историческое сибиреведение XVII — начала XX вв. Барнаул, 2005. С. 363.
18) [Б.п.] Тургеневский день в Омске // Вестник Временного Всероссийского правительства (Омск). 1918. № 6. 12 нояб. С. 3. Доклад Г. Вяткина см. там же, с. 2—3. См. также заметку: [Б. п.]. 100-летие со дня рождения И.С. Тургенева // Сибирский вестник (Омск). 1918. № 60. 3 нояб. С. 2.
19) См.: [Б.п.] Указы Сибирского Временного правительства. 15 июля // Сибирский вестник. 1918. № 2. 17 авг. С. 2.
20) См.: Молчанов Л.А. Газетная пресса России в годы революции и Гражданской войны (октябрь 1917—1920 гг.). М., 2002. С. 81—82.
21) См.: [Б.п.] Деятельность Информационного Бюро (Отдела печати) при Управлении делами Совета Министров с 10 июля по 15 декабря 1918 г. // Правительственный вестник (Омск). 1918. № 30. 25 дек. С. 3. См. также: Устрялов Н.В. 1919-й год. Из прошлого / Подгот. текста и коммент. А.В. Смолина // Русское прошлое. СПб., 1994. Кн. 4. С. 217—218.
22) См.: Устрялов Н.В. Указ. соч. С. 228.
23) Бурлюк Д. Литература и художество в Сибири и на Дальнем Востоке (1919—22 г.): (Заметки и характеристики очевидца) // Новая русская книга (Берлин). 1922. № 2. Февраль. С. 45.
24) См.: [Б.п.] “Вечер о России” // Сибирская речь (Омск). 1919. № 17. 12 (25) янв. С. 4; [Б.п.]. Второй “Вечер о России” // Русская армия (Омск). 1919. № 48. 9 марта. С. 4.
25) Георгий В. Писатели, народ и большевики // Наша газета (Омск). 1919. № 60. 20 окт. С. 2.
26) Георгий В. Ориентация на культуру // Русская армия. 1919. № 77. 13 апреля. С. 2.
27) См.: Вяткин Г. Поездка на Тобольский фронт // Русь. 1919. № 85. 21 окт. С. 2; № 86. 22 окт. С. 2; № 87. 23 окт. С. 2.
28) День солдата (Омск). 1919. 4 авг. С. 1.
29) Г.В. Новый гимн // Заря (Омск). 1918. № 113. 3 нояб. С. 3.
30) Иртыш (Омск). 1918. № 40. 14 дек. С. 18.
31) См.: [Б.п.] Заключение жюри по выбору текста национального гимна // Русская армия. 1919. № 75. 6 апр. (22 марта). С. 4.
32) См.: Устрялов Н. Белый Омск. Дневник колчаковца / Подгот. текста и коммент. А.В. Смолина // Русское прошлое. СПб., 1991. Кн. 2. С. 319.
33) Известия Омского Революционного комитета (Омск). 1919. № 2. 19 нояб. С. 2.
34) [Б.п.] Хроника. Колчаковская литература // Известия Омского Революционного комитета. 1919. № 3. 20 нояб. С. 3.
35) См.: [Б.п.] Дневник. Агитационная литература // Правительственный вестник. 1919. № 125. 1 мая. С. 2.
36) От Омской Губернской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией // Советская Сибирь (Омск). 1920. № 27 (98). 6 февр. С. 2—3.
37) Процесс над колчаковскими министрами: Май 1920. М., 2003. С. 556.
38) См.: Г.А. “Надо убить войну”: (Первый коммунистический роман) // Сибирская правда (Иркутск). 1920. № 21. 7 февр. С. 2—3.
39) Орловский В. О сибирской “возрожденческой” литературе // Литературное приложение к газете “Советская Сибирь” (Омск). 1920. № 2. 1 февр. С. 2.
40) Процесс над колчаковскими министрами. С. 167. Объявление о конкурсе на антибольшевистские агитационные материалы см., например: Сибирский казак (Омск). 1919. № 22. 5 окт. С. 1.
41) См., например: Сибирская речь. 1919. № 161. 27 (14) июля. С. 4.
42) См.: Сибирская речь. 1919. № 199. 13 сент. С. 3.
43) Фонд белогвардейских листовок РНБ. № п-1/643.
44) РО ИРЛИ. Ф. 742. Оп. 1. № 26. Л. 5.
45) [Б.п.] Революционный суд. “Заслуга” Вяткина // Советская Сибирь. 1920. № 177 (248). 10 авг. С. 3.
46) Вяткин Г.А. Письмо К.В. Вяткиной. Омск, 25 августа 1922 г. // РО ИРЛИ. Ф. 742. Оп. 1. № 26. Л. 11 об.
47) Вяткин Г. Литература и жизнь, III // Сибирская жизнь (Томск). 1908. № 46. 7 марта. С. 3.
48) Вяткин Г. Итоги работы лито-артели // Рабочий путь (Омск). 1922. № 13. 18 июня. С. 4.
49) Комсомолец. Среди сибирских литераторов (письмо из Ново-Николаевска) // На посту. 1923. № 1. С. 209.
50) [Б.п.] Доклад В. Зазубрина — “Сибирская литература 1917—26 гг.” // Сибирские огни. 1926. № 3. С. 221—222.
51) См., например, книги: Вяткин Г. Победа над водкой. Новосибирск: ОГИЗ, 1931; Он же. На борьбу с проституцией. Новосибирск: Зап.-Сиб. отд. ОГИЗ, 1931.
52) См.: Вяткин Г. О женщине и ребенке // Сибирские огни. 1933. № 7/8. С. 141—157.
53) [Б.п.] Вяткин Г.А. // Литературная энциклопедия: В 11 т. Т. 2. [М]., 1929. Стб. 342.
54) [Б.п.] Вяткин Г.А. // Сибирская советская энциклопедия: В 4 т. Т. 1. Новосибирск, 1929. Стб. 588.
55) Вяткин Г. О поэзии и паразитах // Сибирские огни. 1933. № 5/6. С. 63.
56) [Б.п.] Хроника // Сибирские огни. 1936. № 4. С. 141.
57) Резолюция общегородского собрания писателей 22 ноября 1936 г. // Сибирские огни. 1936. № 6. С. 145.
58) См.: Блюм А.В. Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917—1991. СПб., 2003. С. 68—69, 367—368.
59) Сибирские писатели за 30 лет. Иркутск, 1949. С. 13—14, 86—87.
60) См.: Тарасенков А.К., Турчинский Л.М. Русские поэты XX века: 1900—1955: Мат-лы для библиогр. М., 2004. С. 174.
61) Н.Я. А-вич [Абрамович Н.Я.] Г. Вяткин. Стихотворения. Томск. 1907 // Книга. 1907. № 24—25. 3 мая. С. 24.
62) Вяткин Г.А. Письмо М.В. Аверьянову. Hangö, 12/25 июня 1908 г. // РО ИРЛИ. Ф. 428. Оп. 1. № 26. Л. 2 об.
63) В. Г-н [Гофман В.В.?] Новости журнальной и книжной литературы // Слово. 1909. № 717. 23 февр. (8 марта). С. 3.
64) Вяткин Г. Автобиографические сведения. 2 мая 1913 г. // РО ИРЛИ. Ф. 377. Оп. 7. № 971. Л. 1.
65) Вяткин Г. Встречи и беседы // Сибирские огни. 1936. № 4. С. 113.
66) Золотарев Ал. [Рец. на кн. Г. Вяткина, С. Клычкова и Ады Чумаченко] // Современник. 1912. Кн. 10. С. 362.
67) Б-в. Вл. Литературные заметки // Обская жизнь (Ново-Николаевск). 1912. № 105. 17 мая. С. 2.
68) Гр-ков Г. [Гребенщиков Г.Д.]. “Под северным солнцем”. По поводу и о стихах Г.А. Вяткина // Жизнь Алтая (Барнаул). 1912. № 157. 15 июля. С. 4.
69) Вяткин Г. “В просторах Сибири” (Георгий Гребенщиков) // Голос Алтая (Барнаул). 1913. № 100. 9 мая. С. 3.
70) Горький М. Письмо А.В. Амфитеатрову. (Середина июня 1912 г.) // Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М., 2003. Т. 10. С. 72.
71) Анучин В.И. Письмо М. Горькому. 26 июня 1912 г. // Там же. С. 427.
72) Роменко Е. Поэзия красоты // Сибирский архив. 1914. № 1. С. 11.
73) В.Л. [Львов-Рогачевский В.Л.] Г. Вяткин. “Под северным солнцем” // Современный мир. 1912. № 6. С. 121.
74) Порфирьев К. От Омулевского до наших дней: (Несколько слов о сибирских поэтах) // Жизнь Алтая. 1913. № 98. 5 мая. С. 3—4.
75) Кречетов С. [Соколов С.А.] Муза. Критические заметки по текущей литературе // Утро России. 1913. № 51. 2 марта. С. 5.
76) Книжная летопись. Пг., 1917. № 49. С. 3; № 12128. С. 12; № 12283. (Указанный выпуск “Книжной летописи” вышел из печати 4 сентября 1918 г.)
77) РО ИРЛИ. Ф. 163. Оп. 2. № 134. Л. 8.
78) См. примеч. 16.
79) См.: Николаевич Н. [Палопеженцев Н.Н.] Алтай в творчестве Вяткина // Народная Сибирь (Ново-Николаевск). 1918. № 73. 1 окт. С. 3.
80) С.П. Библиография // Заря (Омск). 1918. № 118. 10 нояб. Прил. С. [2].
81) [Б.п.] Г. Вяткин. “Алтай” (лирика). Изд. “Сибирское солнце” // Думы Алтая (Бийск). 1918. № 89. 18 (5) окт. С. 3.
82) С.В. [Виноградов С.] Литературные штрихи. Сибирская поэзия наших дней // Уральская жизнь (Екатеринбург). 1918. № 218. 17 нояб. С. 2.
83) К.Х. [Худяков К.К.] Г. Вяткин. “Алтай”. Лирика // Земля и труд (Курган). 1918. № 109. 20 окт. С. 3.
84) Ир. Г. Г. Вяткин. “Раненая Россия”. Верность. Елистрат. Г. Екатеринбург. 1919 г. // Енисейский вестник (Красноярск). 1919. № 137. 25 (8) июля. С. 3—4.
85) А.С. [Свентицкий А.М.] Чаша любви. Г. Вяткин. Лирика 1917—1922 г. // Литературный еженедельник. Пг., 1923. № 4. 27 янв. С. 15.
86) Клюев Н.А. Словесное древо / Сост., подгот. текста и примеч. В.П. Гарнина. СПб., 2003. С. 226.
87) Чуковский К.И. Дневник. 1901—1969: В 2 т. / Подгот. текста и коммент. Е.Ц. Чуковской. М., 2003. Т. 1. С. 538.
88) БСЭ. 3-е изд. М., 1970. Т. 3. С. 447; Художники народов СССР. XI—ХХ вв.: Биобибл. сл. СПб., 2002. Т. 3. С. 236.
89) См.: Русская муза / Составил П.Я. СПб., 1907. С. 457; То же. 3-е изд. СПб.: Слово, 1914. С. 455.
90) Хейсин И. Страницы прошлого: Воспоминания о лит. Сибири // Ангара. 1959. № 2. С. 118.