Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2007
Жанр воспоминаний к Дмитрию Александровичу Пригову как-то не подходит.
Oсобому складу его личности претят любые воспоминания. Таково мое мнение. К тому же я совершенно не чувствую, что линия наших отношений, существовавшая двадцать пять лет, а то и больше, прервалась столь безнадежно. Но что говорить: когда, будучи в Грузии, я получил от жены Бориса Гройса Наташи Никитиной sms о том, что… стало не по себе.
У меня нет ощущения пропасти, которая вдруг возникла под ногами, что так часто происходит, когда уходит близкий. С Дмитрием Александровичем все по-другому. Я и сейчас уверен, что встречу его где-нибудь в Берлине или на выставке в Москве. В этом кроется своеобразие его личности — время не было властно над его жизнью и даже над его yходом. Есть только настоящее, нет никакого эмоционально окрашенного прошлого, тем более загадочного будущего. Пригов оказался тотально внутри настоящего — это его огромная творческая и личностная заслуга.
Не могу похвастаться близкими отношениями с Дмитрием Александровичем — скорее их можно было назвать ровно-дружескими. Такая форма отношений допускала нюансы в сторону более близкого общения, но никогда не позволяла опускаться ниже установленной когда-то черты доверия и уважения друг к другу. Думаю, что подобная эмоциональная стабильность была одной из важных черт Дмитрия Александровича. Лишь профессионально он мог позволить себе обрушить на зрителя шквал эмоций.
Занимаясь уже не менее двадцати пяти лет архивом московской концептуальной сцены, я не раз фотографировал Дмитрия Александровича. Первая фотосъемка датируется, кажется, 1978 (или 79) годом: Пригов читает свои стихи в мастерской Игоря Макаревича (или у Симоны Сохранской, но в любом случае это один дом). Я с трудом yзнаю сидящих рядом с Приговым — многие за эти годы очень постарели. A Дмитрий Александрович перешел в третье тысячелетие, с тех пор практически не изменившись внешне. Таков феномен Пригова.
Пригов выбрал, как мне представляется, активную позицию балансирования между культурой, представленной всегда неким истеблишментом (даже в неофициальной среде), и громадной приватно-творческой сферой. Мне кажется, что ему никогда не было скучно наедине с собой. Он активно, творчески жил в любое время дня и ночи — кстати, работал он в основном по ночам. Он мог каким-то чудом оказываться по три раза за день на телевидении (я говорю уже о 1990-х годах) и одновременно держать личную сферу творчески отстраненной от любого внешнего вмешательства. В этом не было двойственности: это было формированием и активной пропагандой особого типа личности — для всех, в том числе и для самого себя.
Мне кажется, что сложность Пригова прорывается во всех его произведениях. Под сложностью я подразумеваю целый комплекс персональных установок, сцепленных в некую подвижную личностную и творческую концепцию.
Удивительным же всегда для меня было то, что он профессионально так легко разделял поэтическую сферу (позиция “я — Пригов”, “я — поэт”, “я — гений”) и сферу художественной работы, в которой декларировал второстепенность и приватность (работа над графикой осуществлялась, со слов Дмитрия Александровича, в свободное от литературного творчества время). При этом не надо забывать, что он учился вместе с Борисом Орловым и, получив профессиональное художественное образование, отдавал рисованию половину своего времени, если не больше. (Если говорить о других концептуалистах первого ряда, то, к примеру, Андрей Монастырский, наоборот, пришел в современное искусство после филологического образования.) Художественной сфере Дмитрий Александрович как-то очень легко отдал территорию своего подсознания, которая неким странным рисунком проецировалась на поэтический ландшафт, создавая иногда невероятные пейзажи.
В мночисленных графических листах, выполненных на газетах или в инсталляциях, где использована печатная продукция, сказанное выше находит подтверждение. Газета, как матрица некоего вербального высказывания, стала основным приговским фоном (здесь не важна дата или сам газетный текст), на котором Дмитрий Александрович каждый раз разыгрывал — смело, а подчас и нарочито примитивно — сцены какой-то внутренней личностной метафизики. Он не боялся изображать слезы из огромных глаз, часто это были кровавые слезы. Или играть очевидной, незамаскированной символикой, что иногда вступало в сильный контраст с его ироничной концептуалистской позицией. В его литературных — поэтических и прозаических — текстах очень часто сталкиваются взаимоисключающие структуры речи. Художественные же работы практически всегда зависали в пределах прямого высказывания, подчас брутально-банального, но тем самым демонстрировали гигантскую амплитуду всей его личности. Я даже могу предположить невероятное: что вся художественная область была для него лишь театральной постановкой, предназначенной только для автора, — чтобы в ней разыгрывались сцены, позволявшие личности Пригова визуализировать внутренние поиски и сомнения.
Время моего становления как художника — конец 1970-х. С начала перестройки всем, как нас тогда называли, неофициaльным художникам представилась возможность выезда на Запад, на выставки, сначала групповые, а потом и персональные. Так, в 1990 году Виктор Мизиано организовал в Риме выставку “Москва — Третий Рим” (название придумал А. Филиппов), куда пригласил Пригова, Орлова, Филиппова, Звездочетова, Литичевского, Ройтера и меня. Это была первая наша поездка в Италию. В то время я купил свою первую видеокамеру и поэтому снимал все подряд. Так я отснял около пяти часов наших перемещений по Италии. Конечно, из этого можно выбрать не так много. Но Дмитрий Александрович в своей джинсовой курточке там активно присутствует — и в ресторане, и в прогулках по Риму, Флоренции, Генуе, Венеции. И сегодня я очень этому рад. После Рима мы часто встречались на выставках в той или другой западной стране, и я практически всегда снимал на фото или видео его инсталляции и выступления. Конечно, как всегда бывает, сожалею теперь, что отдельные эпизоды плохо снял, что по лени не взял видеокамеру, когда сидели где-то в интересной компании…
Когда в 1992 году я начал издавать в Кёльне журнал “Пастор”, то, естественно, Дмитрий Александрович стал одним из основных его авторов — добросовестных и ответственных. Думаю, что все, кто хоть раз работал с Приговым или издавал его, согласятся со мной. В выпусках “Пастора” (их было всего восемь) были опубликованы многие его произведения и статьи. В первом номере, целиком посвященном теме “Имена”, я попросил Дмитрия Александровича написать что-нибудь на материале его бесконечных рисунков монстров, которым он давал конкретные имена и придавал четкую символику. Это было немного из подсознания Пригова, и мне было важно, какую форму описания он выберет. В этом же номере были напечатаны “Четвертая азбука” и “Тридцать третья азбука (истинных имен)”. В третьем выпуске, посвященном теме “Наша полиграфия”, была опубликована наша с ним беседа с типичнo приговским предуведомлением. В четвертом — его статья на тему будущего — “Скажи мне, брат, про свое будущее, и я скажу, кто ты, брат”.
Работая над настоящим текстом, я вдруг обнаружил длинное стихотворение Пригова, опубликованное в пятом выпуске “Пастора”, с пророческим названием (для тех, кто много проводил с ним времени в Германии) “Вид русской могилы из Германии”. Вот короткий фрагмент, который дает некоторое представление о его отношении к этой теме (не знаю, было ли это стихотворение опубликовано где-нибудь полностью):
Mогила! Я сижу в Германьи
Могила! В маленьком дому!
Могила, как живая яма
И недоступная уму
Могила некой птицей сильной
Могила прилетает вдруг
Могила — память о России
И сотни еле видных рук
Обнимают меня и уводят,
уводят, увлекают за собой в дом неведомый,
где золотятся поля золотые, реки прозрачные,
где детство мое, детство, детство босоногое
и русоволосое, голубоглазым пастушком нестеровским с очами полными слез
прекрасных пред видом святости все заполняющей
на фоне просторов голубеющих вдали
Могила, Господи, могила
Могила-матерь, Боже мой
О, Господи! Мой Бог! Могила
Могила лучших наших дней
Ушедших
Для шестого выпускa, посвященного теме “Как я стал художником” и составленного мной вместе с Юрием Альбертом, Дмитрий Александрович подготовил очень интересный саркастический материал о своих мытарствах до поступления в Строгановку с примерами классического рисунка. В седьмом был опубликован впервые “Словарь терминов Московской концептуальной школы”, составленный Андреем Монастырским, где Пригов, естественно, одна из основных фигур. А в последнем выпуске “Пастора”, посвященном теме “Восточная традиция в московской концептуальной школе”, было два материала: “В краю жемчужном Бао Дао” (1984 года) и “26 песенок восточного старичка Дмитрия Александровича” (1991).
Я привел этот список публикаций Дмитрия Александровича лишь с одной целью — показать, как легко и профессионально он реагировал на любой запрос коллеги. Обратите внимание на то, что тираж журнала “Пастор” составлял вначале 30 экземпляров, а в последних номерах — 100. Здесь не было местa амбициям. Просто Дмитрий Александрович был не только сложным (в вышеописанном смысле), но и очень динамичным человеком, круг его интересов был широк, а поля их применения многообразны: от приватного чтения для двух-трех человек до выступления с оркестром, от крошечного рисунка до огромных инсталляций.
Однажды судьба забросила нас в германский город Эссен, в концертный полуподвал с впечатляющим названием “Байконур”. Там Дмитрий Александрович должен был выступить с флейтисткой Натальей Пшеничниковой и поэтом, перформансистом и изобретателем немыслимых музыкальных инструментов Гариком Виноградовым. Так вот, зрителей было человек шесть, включая Юрия Альберта, меня и российского космонавта Владимира Джанибекова (оказавшегося в числе приглашенныx, кажется, только из-за названия полуподвала). Перформанс проходил так, будто зал был переполнен. Пригов (как всегда на выступлении) выкладывался полностью, то же делали и его коллеги. Я снял этот концерт на видео, правда, качество записи оставляет желать лучшего.
На видео я снимал Пригова много раз (см. список в конце), в последний раз — его выступление в книжном магазине в Кёльне в 2003 году. Эта запись существует и занимает около одного часа.
Дмитрий Александрович обладал острым и быстрым умом, в связи с чем у многих, кому и до сих пор знакомо только этo свойство его личности, создалось абсолютно ложное мнение о нем как о рациональном, холодном и амбициозном человеке, готовом ради славы на многое (обычно сразу приводился пример — кричать кикиморой). Пусть кто-то со мной и не согласится, но я утверждаю, что Пригов обладал колоссальным гуманистическим и духовным потенциалом. Он был настоящим, а не театральным интеллигентом (в русском понимании этого слова). Его мнение по любому вопросу было интересным, взвешенным и всегда глубоким. И в отличие от многих его оппонентов, Дмитрий Александрович не позволял себе публичных негативных или гневных высказываний о ком-либо. Мне радостно думать, что я был и буду его соврeменником, когда время замирает в настоящем, не требуя ничего взамен.
СПИСОК ВИДЕОМАТЕРИАЛОВ О Д.А. ПРИГОВЕ, OТСНЯТЫХ В. ЗАХАРОВЫМ[1]
Перформансы и чтения:
8 мин. — Перформанс: Пригов — Тарасов. Вступительная речь: Б. Гройс. Мюнхен, 1995.
32 мин. — Перформанс: Пригов — Пшеничникова в галерее Дианы Хоэнталь. Берлин, 1997.
30 мин. — Перформанс: Пригов, Пшеничникова, Г. Виноградов. Эссен, 2000.
60 мин. — Чтение Пригова в книжном магазине (Медиа-парк), Кёльн.
Приватные встречи:
6 мин. — Вечер в мастерской Кабакова (И. Бакштейн, Д. Пригов, Б. Гройс, Н. Никитина, В. Сорокин, А. Косолапов, В. Кабакова, писатель Саша Соколов. Короткое чтение Д.А. Пригова. 23 июня 1989 г.
5 мин. — Прогулка по Аахену (Д. Пригов, Н. Никитина, М. Порудоминская). 1989.
2 мин. — Ужин в галерее Инги Беккер (Р. Цвирнер, С. Ануфриев, Е. Барабанов, Д. Пригов, В. Комар, И. и Г. Чуйковы, Н. Никитина, Е. Дёготь, Ю. Альберт). 1994.
______________________________
1) Список является неполным и будет уточнен к концу 2007 года.