Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2007
В преамбуле к обширной публикации дмитриевского эпистолярия в сборнике “Письма русских писателей XVIII века” В.Э. Вацуро отмечал: “Принято считать, что литературный путь Дмитриева оканчивается с выходом “Сочинений и переводов” (1803—1805) и что последние четверть века он проводит в Москве в “праздности благородной“, “поклоняемый и славимый”, благосклонно принимая знаки уважения и развлекая гостей мастерскими рассказами о временах Екатерины и Павла. Проблема литературной позиции Дмитриева в XIX в. молчаливо считается проблемой периферийной…”1
В 1820—1830-е годы Дмитриев — вместе с Карамзиным — служит персонифицированной эмблемой уже ушедшей, блистательной эпохи русской литературы. Несмотря на возникающие временами споры о его поэтическом статусе (главным образом вокруг вышедшей в 1826 году книги “Апологи в четверостишиях”), за Дмитриевым прочно укрепилась репутация “действительного поэта первого класса, уволенного в отставку по собственному прошению”2. Особенность позднейшей фазы его литературной карьеры заключается в методах, которыми он поддерживал свою репутацию “первоклассного” поэта. Если Державин до конца своей жизни публиковал стихи, а Карамзин — занимался русской историей, то Дмитриев, как принято считать, в течение более чем двадцати лет “молчал”, выступая в роли “поэта, не пишущего стихов”.
Эта точка зрения имела свои основания. Современникам почти не был известен “поздний” Дмитриев, ведь после выпущенного в 1823 году шестого издания “Сочинений” за его полной подписью в печати появилось лишь два новых стихотворения: мадригал польской пианистке Марии Шимановской в составе большой публикации стихов из ее альбома3 и послание “Василию Андреевичу Жуковскому, по случаю получения от него двух стихотворений “На взятие Варшавы””4. Упомянутая выше книга “Апологи в четверостишиях” вышла анонимно (как и предшествовавшие журнальные публикации вошедших в нее стихов5), хотя ее авторство не было тайной для современников. Секретом полишинеля было и авторство послания “В.В. И<змайлову>”6, так как вслед за ним было помещено стихотворение Измайлова “И.И. Д<митриеву>. В ответ на его стихи”. Это все, что мог знать о творчестве Дмитриева второй половины 1820—1830-х годов далекий от литературных кругов человек7. Еще несколько стихотворений было опубликовано без подписи, причем авторство их так тщательно скрывалось, что некоторые из них были атрибутированы Дмитриеву лишь в самое последнее время8. В целом же его поэтическая деятельность в эти годы оставляет впечатление фрагментарности, опубликованные стихи не складываются в единую группу текстов, способную составить отдел собрания стихотворений. Выбранная Дмитриевым стратегия была направлена прежде всего на поддержание своей литературной репутации, сформировавшейся к началу 1820-х годов и колебавшейся между двумя смысловыми полюсами, двумя противоположными амплуа — “русского образцового поэта” и “государственного чиновника / поэта-дилетанта” (или вообще не поэта)9.
С одной стороны, с 1810 по 1818 год выходят три издания его сочинений, именно в 1810-е годы в дружественной Дмитриеву критике, вероятно, не без его одобрения, получает обоснование представление о нем как о живом классике, последнем после смерти Державина. При этом “классичность” получала свою легитимацию не через публикацию новых стихов, а с помощью регулярного переиздания старых. Важной формой бытования текстов Дмитриева, написанных в разное время, становится перепечатка их в исправленном виде в собраниях его сочинений и многочисленных сборниках “образцовых” русских стихотворений. С другой стороны, в автобиографических записках, создававшихся в 1823—1825 годах10, Дмитриев обосновал иную точку зрения на свое творчество: он отказался от звания “поэта” и объявил государственную службу важнейшим и единственным содержанием собственной биографии11.
Сетования Дмитриева на оскудение своего таланта участились в 1823 году, когда его поэтическая слава достигла апогея. В качестве предисловия к шестому изданию его стихотворений публикуется “Известие о жизни и сочинениях Ивана Ивановича Дмитриева” П.А. Вяземского. В первой половине 1820-х годов Дмитриев заявил о добровольном уходе из литературы — “вовремя”, на пике своей популярности. Этот ход гарантировал неприкосновенность его поэтического статуса в будущем: чтобы оставаться первоклассным поэтом в отставке, Дмитриеву было необходимо не писать или хотя бы не публиковать стихов.
Между тем, в последнее пятнадцатилетие своей жизни Дмитриев создал существенно большее количество поэтических текстов, чем это было известно ранее. Представление о позднем периоде его творчества изменится, если мы примем во внимание хранящуюся в ОПИ ГИМ рукописную тетрадь, озаглавленную “Мои стихотворения с 1822 года”. Согласно помете, оставленной самим Дмитриевым, он “начал переписывать тетрадь сентября 12 1825 года”12.
В состав тетради входят известный сборник из 56 апологов и 33 стихотворения13:
- Подражание 136 псалму.
- Гебры и школьный учитель.
- Отрок и одр.
- Индейка и стихотворец.
- Ворона и фазан.
- Слепец, собака его и школьник.
- Карга и певчие птицы.
- Дети и мыльные пузыри.
- Надпись к портрету или бюсту В.П. Петрова.
- К портрету кн. П.А. Вяземского.
- В альбум Госпожи Шимановской, польской виртуозы.
- Отдание вралю. I. “Как жаль, что наш Вралев с печатнею сроднился…”
- Отдание вралю. II. “Открылись, наконец, твои Козлины ноги!..”
- Эпиграмма (“Ланцетина души разрушилась обитель…”).
- Запасные надгробия. Одному (“Здесь — догнил наш Зоил…”).
- Запасные надгробия. Другому (“Здесь тухнет Аристарх…”).
- Листик (“На что бросать, друзья, и вестника Европы?”).
- Эпитафии. I. От супруга (“И ангелы в плоти…”).
- Эпитафии. II. Наполеону.
- На кончину А. Л. П… 1824. ноября дня.
- На кончину Веневитинова.
[21а] К. Ш. Рыцарь нашего времени (напечатан в Дамском журнале 1827 года, издаваемом К. Шаликовым)14.
- Ответ (“Несчастливый отец беззубой Эпиграммы!”).
- Владимиру Васильевичу Измайлову.
- “Нет, веничкин, журнал набитый только бранью…”.
- Надпись к портрету N.N. (“Вот балдус! Русского изделья торжество…”).
- Встреча у желтого дома.
- Наборщику стихов моих.
- Чепуха.
- “Уймися Яровой! во век тебе не быть…”.
- Октября 2-го 1831. К Василью Андреевичу Жуковскому.
- 1834. В альбум Александрине. Февраля 22 дня.
- Подражание в языке, метре и вкусе новейшим поэтам новейшей Руской, Романтической и народной школы. Марта 1-го.
- К Николаю Дмитриевичу И. Писареву. Вписанные в альбум молодой супруги его Натальи Сергеевны. Декабря 15 дня.
Из тридцати трех стихотворений — одиннадцать было опубликовано при жизни поэта (№ 1, 2, 6, 8—11, 18, 21, 23, 30), одно появилось на свет после его смерти (№ 3315) и, соответственно, двадцать одно осталось в рукописи (№ 3—5, 7, 12—17, 19, 20, 22, 24—29, 31, 32). По своей композиции тетрадь четко делится на две части. Нет сомнений, что изначально Дмитриев задумывал создать цельный сборник поэтических текстов, в котором стихотворения были бы расположены в следующем порядке: 1. Духовные стихотворения; 2. Басни; 3. Апологи (В приведенном выше списке стихотворений апологи располагаются между басней “Дети и мыльные пузыри” (№ 8) и “Надписью к портрету или бюсту В.П. Петрова” (№ 9)); 4. Дружеские послания (надписи к портретам); 5. Эпиграммы; 6. Эпитафии. Композиционное единство прослеживается до стихотворения “На кончину Веневитинова”, перед которым Дмитриев начал было писать “Ответ” князю Шаликову, но затем зачеркнул заглавие эпиграммы и вписал мемориальные стихи недавно умершему (15 марта 1827 года) поэту. Вслед за стихотворением на смерть Веневитинова в тетрадь помещены еще 12 текстов, но уже в соответствии с порядком их появления на свет: послания к Измайлову, Жуковскому и Иванчиной-Писаревой и целый ряд эпиграмм. “Ответ” Шаликову датируется 1827 годом: он вписан в тетрадь между стихами на смерть Веневитинова и посланием к Измайлову, напечатанными в том же, 1827 году. Ответ следует за приведенной здесь же эпиграммой Шаликова, опубликованной в “Дамском журнале” в марте 1827 года. Таким образом, раздел между “диахронной” и “синхронной” частями тетради проходит по весне 1827 года. О причинах, которые побудили Дмитриева не выпускать “седьмое” собрание своих стихотворений, нам ничего не известно. Можно лишь предположить, что отказ был мотивирован не самым удачным приемом книги апологов и Дмитриев предпочел более не рисковать устоявшейся репутацией.
Тетрадь “Мои стихотворения” позволяет внести значительные коррективы в наши представления о позднем творчестве Дмитриева. Существенной трансформации подвергается собрание стихотворений Дмитриева: в него необходимо включить двадцать один новый текст. Материалы тетради дают возможность полнее воссоздать динамику поэтической активности Дмитриева в 1820—1830-е годы. Предположительно с 1821 года Дмитриев приступает к переводу на русский язык апологов разных французских авторов. Он заканчивает работу на рубеже 1822—1823 годов и пересылает свои новые сочинения в Петербург Карамзину, в начале 1823 года А.И. Тургенев показывает эти тексты “своим многочисленным друзьям”16. После публикации шестого издания своих “Сочинений” в 1823 году Дмитриев сразу обращается к мемуарам, озаглавленным “Взгляд на мою жизнь”, и, уже практически их закончив, 12 сентября 1825 года принимается за комплектование нового поэтического сборника — тетради “Мои стихотворения”. Сборник составляется из текстов, написанных как в первой половине 1820-х, так и в период с 1825 по 1827 год. Параллельно Дмитриев отдает часть текстов в различные периодические издания и выпускает книгу апологов. Начиная с весны 1827 года композиционная структура сборника трансформируется. В свое последнее десятилетие поэт вписывает в тетрадь двенадцать стихотворений, в том числе семь не предназначенных для печати эпиграмм. В первой же половине 1820-х годов он переживает взлет литературной активности: всего с 1821 года написано около девяти десятков стихотворений (включая апологи).
Поздняя поэтическая деятельность Дмитриева получает, таким образом, новое истолкование. Опубликованные при жизни стихотворения — это только верхушка айсберга, о чем позволяет судить двадцать один новый текст, а “молчание” оказывается искусно сконструированной литературной стратегией. Нетрудно заметить, что в 1820-е годы Дмитриев чаще выступает в тех жанрах, которые прежде принесли ему известность, — апологах, баснях, дружеских посланиях. Наоборот, подавляющее число острых эпиграмм, способных возбудить полемику, остаются “под замком”.
Найденная тетрадь позволяет не только уточнить литературную позицию позднего Дмитриева, не только расширить наши представления о творческом пути знаменитого некогда поэта, но и дополнить несколькими выразительными штрихами его интимную биографию. Одно из вошедших в нее стихотворений несет отголосок давней истории, которая почти не нашла отражения ни в творчестве Дмитриева, ни в его переписке, но, возможно, существенно повлияла на его личную судьбу. Вот это стихотворение:
На кончину А. Л. П… 1824 ноября <пропущено> дня
И так уж нет тебя, страдалица земная!
Оплакивать ли мне из17 мира твой исход?
Была ль ты счастлива, всю цену счастья зная?
Твой милый, кроткий нрав, ума и сердца плод
Не значил ничего для суетного света.
В печальном сиротстве, в унынии, в борьбе
Цветущие твои истаевали лета;
И старость ранняя была в удел тебе.
Прости, о дух, иль прах, но18 мною незабвенный!
Прими последний вздох, из сердца извлеченный;
Почий отрадным сном иль будь счастливой там,
Где тайны ключ хранит непостижимый нам19.
Буквами “А. Л. П…” в заглавии зашифрована Анна Львовна Пушкина (176520—1824), старшая сестра Василия Львовича и Сергея Львовича Пушкиных, родная тетка Александра Сергеевича Пушкина.
Она была известна в литературных кругах Москвы и пользовалась искренним уважением у всех знавших ее людей. Современники отмечали ее незаурядный ум и душевные качества; так, М.А. Дмитриев вспоминал:
Она была умна, умнее своих братьев, женщина кроткая, любезная и просвещенная. Она читала на французском языке не одни романы и стихи, не одни книги, назначаемые для легкого чтения, но и важного, даже философического содержания. Разговор ее был чрезвычайно приятен и полон мыслей и опытности, приобретенной посредством собственного размышления. Она была в числе немногих и редких женщин, которые могли бы служить украшением всякого, и светского, и мыслящего общества! Ум, доброта и снисходительность просвечивали в каждом ее слове21.
Можно сослаться и на такого осведомленного историка пушкинского времени, как П.В. Анненков, писавшего, что “Анна Львовна собирала в дому своем часто всех родных и умела вселять искренние привязанности к себе”22. Свидетельством тому являются и сохранившиеся упоминания об Анне Львовне в переписке современников. Так, даже будучи в Париже, К.Н. Батюшков в письме к Е.Г. Пушкиной от 3 мая 1814 года вспоминал “круглые пироги у Анны Львовны”23; без малого через два года, в письме к нему от 22 февраля 1816 года свой разговор с Анной Львовной передавал С.И. Муравьев-Апостол, аттестуя ее как “барышню, одаренную такой прозорливостью и такой болтливостью…”24. Была А.Л. Пушкина известна и благотворительностью; в эпитафии на ее могиле сказано: “Она была истинная христианка, любила помогать бедным и скончалась <…> к вечному прискорбию родных своих, друзей и подчиненных”25.
Личная жизнь Анны Львовны не сложилась: она никогда не была замужем и семьи не имела. Однако сохранились свидетельства, что в конце 1790-х годов она считалась невестой И.И. Дмитриева, который сделал ей предложение, но получил отказ. Как утверждала О.С. Павлищева,
Иван Иванович <…> сделавшись <…> поклонником Анны Львовны, искал ее руки. Одаренная наружностью привлекательною, с умом живым и характером самостоятельным, эта тетушка Александра Сергеевича не думала выходить замуж и жила особо, в собственном своем доме, открытом для родных и немногих избранных друзей. “Нет, Иван Иванович, — сказал она ему наотрез, — видеть вас у себя и принимать как милого гостя всегда готова, а женою вашею быть не согласна”26.
Это подтверждает и М.Н. Лонгинов; при публикации письма Н.М. Карамзина к Дмитриеву от 12 октября 1798 года, где содержались строки: “Гаврило Романович в письме своем сказал <…>, что и ты намерен жениться”, он счел нужным дать следующее пояснение: “В то время говорили, что Дмитриев женится на Анне Львовне Пушкиной”27. Несмотря на то что браку их не было суждено состояться, спустя некоторое время, в 1801 году, они все же породнились через кумовство, став восприемниками сына дьякона церкви Харитония в Огородниках28.
Когда в 1812 году после пожара Москвы Анна Львовна потеряла все свое имущество, Дмитриев в письме к А.И. Тургеневу от 24 декабря 1814 года хлопотал о предоставлении ей некоторой суммы за утраченное имущество:
Надеюсь, что вы и по приязни вашей ко мне, и по чувствительности вашего сердца не поставите мне в докучливость ходатайство мое об Анне Львовне Пушкиной, сестре Василия Львовича. Она сегодня послала в “Благотворительное Общество” просьбу об оказании ей вспоможения за потерю дома и всего, что в нем было. Сделайте милость, помогите ей: состояние ее, право, заслуживает сострадания. Возвратясь по-неволе на пепелище, должна была две зимы дрогнуть в пакостном домишке за дорогую цену, строиться снова и для того входить в долги, и растроиваться на всю жизнь. Как все это тяжело, по себе знаю, и тем убедительнее прошу об облегчении участи Анны Львовны29.
Дмитриев не случайно выбрал именно такого адресата для своего ходатайства: в то время Тургенев занимал должность правителя дел созданного им Женского патриотического общества, целью которого была помощь пострадавшим от военных действий семействам30. Правда, если верить примечанию В.С. Порошина к первой публикации письма, “это ходатайство не имело успеха”31. Однако уже через несколько лет Анна Львовна владела собственным домом в Москве, на углу Старой Басманной и Токмакова переулка, который после кончины завещала своему любимому брату, В.Л. Пушкину32.
Анну Львовну связывала с братом самая нежная и трогательная дружба. В “Автобиографическом введении” к своему Полному собранию сочинений П.А. Вяземский писал про Василия Львовича: “Зять его, Солнцев, говорил, что сердечные привязанности его делятся на три степени: первая — сестра его Анна Львовна, вторая — Вяземский, третья — однобортный фрак, который выкроил он из старого сюртука, по новомодному покрою фрака, привезенного в Москву Павлом Ржевским”33. По словам К.Я. Булгакова, Василий Львович “ее любил сердечно и всегда ею восхищался, в молодости ее ловкостью и красотой, потом в зрелых летах ее умом, а под конец ее сердцем”34.
Уже с начала 1820-х годов Анна Львовна тяжело болела, врачи были бессильны ей помочь, и чувствительный Василий Львович тяжело переживал недуги сестры. Ее кончина последовала 14 октября 1824 года и, видимо, настолько поразила брата, что его друзья поспешили обратиться к нему с утешительными посланиями. Два из них были опубликованы в “Дамском журнале” и с тех пор не перепечатывались, оба, несомненно, были знакомы Дмитриеву — возможно, еще до публикации. Считаем нужным привести их здесь, чтобы обозначить литературный контекст дмитриевской эпитафии.
Первое хотя и было опубликовано анонимно, но его автором традиционно считается издатель журнала Петр Иванович Шаликов, ближайший друг Василия Львовича35:
К ВАСИЛИЮ ЛЬВОВИЧУ ПУШКИНУ
На кончину сестры его, Анны Львовны Пушкиной
Брат лучший, лучшую утративший сестру!
Я знаю: слез, тобой струимых, не отру!
Но кто же из твоих друзей нелицемерных
Не вменит в ревностный, в священный долг себе
Принять живейшее участие в тебе, —
И в дружбе, и в любви ко кровной, столь примерных;
И в горести души, и сердца в сиротстве,
Имевших все… всего лишаемых в родстве,
Расторгнутом навек неумолимым роком?..
Но при ударе, столь для чувств твоих жестоком,
Есть утешение, брат редкий! для тебя:
Последний взор сестры ты видел обращенным
С любовью, с дружбою, с слезами на себя;
Ты умирающей внимал словам бесценным,
Чтоб заключили в гроб, в могилу вместе с ней
Все начертания руки — души твоей36;
Что к любящим тебя с любовию отходит37
В мир вечный Ангелов, которым добротой
Подобилась твоя сестра век целый свой38!..
Да исцеленье ран сердечных брат находит
В столь умилительном усопшия конце!..
Она благ истинных в нетленном там венце!..
А здесь — что прочного? Что верно? Что не ложно?..
Кто к милым существам привязан в жизни сей,
Тому, не умерев, быть щастливым не можно:
Он будет зреть закат бесценных сердцу дней!..39
Вероятно, публикация этого стихотворения была приурочена к сороковинам Анны Львовны (22 ноября); не исключено, что именно этим днем и следует датировать эпитафию Дмитриева.
Второе послание, опубликованное Шаликовым через несколько номеров, принадлежит перу Александра Абрамовича Волкова, который, к слову сказать, был одним из самых преданных почитателей И.И. Дмитриева:
К В.Л. ПУШКИНУ
И ты, как я, познал сердечные страданья!
И ты, как я, гоним коварною судьбой!
Что ж делать? ни тоска, ни слезы, ни стенанья —
Ничто не возвратит, что взято смертью злой!
Вотще желал бы ты чарующей струною
Из хладных недр земли воззвать бесценный прах:
Все глухо и молчит под гробовой доскою!
Одна надежда нам — свиданье в небесах!
Меж тем — покорные мы воле Провиденья —
Пойдем без ропота назначенной тропой!
Еще не чуждые забав и наслажденья,
Мы станем рвать цветы веселия с тобой!
А там…. Но что Сатурн с губительной косою?
Тебе забвения безвестен грозный страх:
Кто к Музам пламенел любовию живою,
Тот будет вечно жить в грядущих временах40.
Разумеется, Василий Львович откликнулся на смерть сестры трогательными стихами — элегическим посланием “К ней”. Это не стало неожиданностью для знавших его людей; более того, подобная реакция была вполне предсказуема. Так, А.С. Пушкин в письме от 29 ноября из Михайловского спрашивал Вяземского: “Смерть моей тетки frétillon <резвушки (фр.)> не внушила ли какого-нибудь перевода В.<асилию> Л—<ьвови>чу? нет ли хоть эпитафии?”41 Но эпитафия Василия Львовича была опубликована позднее, в альманахе “Полярная звезда”, который из-за знаменитого петербургского наводнения вышел из печати лишь 20 марта 1825 года. Именно эта публикация стала причиной того, что смерть Анны Львовны Пушкиной вышла за рамки биографии одной семьи и стала достоянием историков литературы: вдохновившись стихами Василия Львовича, собственный вариант надгробной эпитафии сочинил его опальный племянник, совместно со своим лицейским другом А.А. Дельвигом. Шутливая и одновременно язвительная “Элегия на смерть Анны Львовны”, высмеивающая сентиментальность стихов Василия Львовича, стала широко распространяться в списках под именем одного Александра Сергеевича и едва не стала причиной крупного семейного скандала, в котором поэт, незадолго до этого поссорившийся с отцом, был крайне не заинтересован. Но эта история составляет отдельный сюжет, который выходит за рамки настоящей статьи42.
Стихотворение Дмитриева на смерть его несостоявшейся невесты не стало достоянием широкой публики. О причинах, побудивших его отказаться от публикации эпитафии, можно только догадываться. Несколькими годами позже поэт поместил эпитафию в соответствующий тематический блок рукописного сборника “Мои стихотворения с 1822 года”, осевшего в личной коллекции А.Д. Черткова и остававшегося неизданным много лет после смерти обоих героев настоящей заметки.
__________________________
1) Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 438.
2) Воейков А.Ф. Парнасский адрес-календарь, или Роспись чиновных особ, служащих при дворе Феба и в нижних земских судах Геликона, с краткими замечаниями об их жизни и заслугах // Арзамас: Сборник: В 2 кн. М., 1994. Кн. 2. С. 7. См. также письмо Дмитриева к А.И. Тургеневу от 18 сентября 1818 г.: Дмитриев И.И. Соч. СПб., 1893. Т. 2. С. 233.
3) Московский телеграф. 1827. Ч. XVIII. № 23; дата: 9 декабря 1822 г.
4) Северные цветы на 1832 год. СПб., 1831.
5) Учтены в изд.: Дмитриев И.И. Соч. / Вступ. ст. А.М. Пескова; Сост. и коммент. А.М. Пескова и И.З. Сурат. М., 1986. С. 506.
6) Литературный музеум на 1827 год. СПб., 1827; без подписи.
7) Остается дискуссионным вопрос об авторстве ряда стихотворений, опубликованных за подписью Дмитриева в сборнике М.Л. Яковлева “Опыт русской анфологии, или Избранные эпиграммы, мадригалы, эпитафии, надписи, апологи и некоторые другие мелкие стихотворения” (СПб., 1828); сам поэт на страницах “Московского телеграфа” оповестил публику о том, что некоторые из них ему не принадлежат (“Его высокопревосходительство И.И. Дмитриев препоручил нам заметить, что в числе стихотворений, означенных его именем, помещены шесть пьес, совсем ему не принадлежащих. Сии пьесы суть: Эпиграмма (стр. 60), Старшинство (стр. 69), Эпиграмма (стр. 76), К слезливому стихотворцу (стр. 109), Трусость (стр. 110), Странность (стр. 130)” (Московский телеграф. 1828. № 20. С. 537—538); подробнее см.: Каллаш В. Библиографические заметки // Русский архив. 1901. № 4. С. 700—701). В.Е. Васильев, один из комментаторов издания “Русская эпиграмма второй половины XVII — начала XX в.”, на основе приведенного в “Московском телеграфе” примечания уверенно атрибутировал Дмитриеву две эпитафии, подписанные его именем, но не указанные в списке не принадлежащих ему пьес: “Эпитафия попугаю” и “Эпитафия” (“Под хладной кочкой сей Вралева хладный прах”) (Русская эпиграмма второй половины XVII — начала XX в. Л., 1975. С. 162).
8 ) “Дети и мыльные пузыри. Баснь” (Московский телеграф. 1825. Ч. I. № 4; подпись: **; в новейшей росписи “Московского телеграфа” она ошибочно приписана В.Ф. Одоевскому, см.: Сводный каталог сериальных изданий России (1801—1825). СПб., 2006. Т. 3: Журналы (З—М). С. 339. № 28995); “Надгробие от супруга супруге”, “Слепец, собака его и школьник” (Полярная звезда на 1825 год. СПб., 1825; подписи: ***); “Подражание 136 псалму”, “Надпись к портрету лирика” (Северные цветы на 1826 год. СПб., 1826; подписи: ***); “На кончину ***<Д. В. Веневитинова>” (Московский телеграф. 1827. Ч. 14. № 8; без подписи); “Гебры и школьный учитель” (Памятник отечественных муз на 1827 год. СПб., 1827; подпись: ***; атрибуцию см.: Краснобородько Т.И. Неизвестная басня И.И. Дмитриева // Новые безделки: Сб. статей к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995/96. С. 147—150); “Плавание” (Московский телеграф. 1827. Ч. XIV. № 7; без подписи, в составе статьи П.А. Вяземского “Sonety Adama Mickiewicza” (Сонеты Адама Мицкевича). Москва, 1926 г. in 4, 48 стр.).
9) См. подробнее: Велижев М.Б. “Сенатор” и/или “поэт”: к интерпретации литературного поведения И.И. Дмитриева // Литературный быт пушкинской поры: Сб. ст. М., 2007 (в печати).
10) См.: Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII — первой половины XIX в. От рукописи к книге. М., 1991. С. 159—165.
11) См.: Дмитриев И.И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866. С. 90—94.
12) ОПИ ГИМ. Ф. 445 (Чертковы). Оп. 1. Ед. хр. 206. Тетрадь размером в четвертую долю листа, бумага с водяными знаками: 1823 УФЛП — Угличская фабрика Лаврентия Попова. Тетрадь вложена в папку в твердом переплете, на корешке которого отпечатано: Записная книжка с 1825 года (там же находятся: письмо Дмитриева к Н.М. Карамзину от 19 ноября 1791 г. с приложением трех стихотворений — “Песнь на кончину светлейшего князя Потемкина Тавр.<ического>” и две “Песенки” (подробнее см.: Велижев М. Новые стихотворения И.И. Дмитриева // Лесная текстология: труды III летней школы на Карельском перешейке по текстологии и источниковедению русской литературы. СПб., 2006. С. 47—51); прозаический отрывок, предположительно написанный рукой Дмитриева). В тетради “Мои стихотворения…” заполнено 29 с половиной листов, после чего следуют пустые страницы (всего листов 42; один лист вырван). Детали, касающиеся содержания тетради и ее структуры, будут дополнены в дальнейшем комментарии к конкретным стихотворениям Дмитриева. О другой дошедшей до нас рукописной тетради Дмитриева см.: Степанов В.П. Заметки о В.Л. Пушкине // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XI. Л., 1983. С. 250—262.
13) Нумерация наша. — А.Б., М.В.
14) Помещенное в тетрадь стихотворение “Рыцарь нашего времени” принадлежало Шаликову и служило своего рода “информационным поводом” для “Ответа” Дмитриева.
15) В альбом г-же Иванчиной-Писаревой // Москвитянин. 1841. № 2. С. 356.
16) Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 344 (письмо от 19 января 1823 г.).
17) Далее зачеркнуто: смерти.
18) Далее зачеркнуто: для меня священный.
19) ОПИ ГИМ. Ф. 445. Оп. 1. Ед. хр. 206. Л. 23 об. — 24.
20) В большинстве справочных пушкинских изданий годом рождения А.Л. Пушкиной назван 1769-й. Более полувека назад А.И. Ревякин на основании изучения исповедных книг (правда, без указания точных отсылок) установил, что правильным следует считать 1765 год (см.: Ревякин А.И. К биографии А.С. Пушкина (Из архивных разысканий) // Учен. зап. Московского гор. пед. ин-та им. В.П. Потемкина. 1954. Т. 43, вып. 4. С. 136); однако в опубликованной недавно выписке из исповедной ведомости церкви Харитона Исповедника за 1799 год возраст Анны Львовны указан “30 лет” (см.: А.С. Пушкин: Московские страницы биографии. М., 2000. С. 60; следует отметить, что в опубликованной там же метрической записи о смерти Анны Львовны ее возраст ошибочно указан как “38 лет” (с. 67)).
21) Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни / Подгот. текста и коммент. К.Г. Боленко, Е.Э. Ляминой, Т.Ф. Нешумовой; Вступ. ст. К.Г. Боленко и Е.Э. Ляминой. М., 1998. С. 132.
22) Анненков П.В. Материалы для биографии А.С. Пушкина. М., 1984. С. 40.
23) Батюшков К.Н. Соч.: В. 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 281.
24) Русская старина. 1893. № 5. С. 408; подлинник по-французски.
25) Цит. по: Московский некрополь. СПб., 1908. Т. 2. С. 480.
26) Пушкин в воспоминаниях современников. 3-е изд., доп. СПб., 1998. Т. 1. С. 32. Далее мемуаристка ошибочно утверждает, что Дмитриев посвятил А.Л. Пушкиной стихотворение “К *** о выгодах быть любимицею стихотворца”; это утверждение повторили П.И. Бартенев (см.: Бартенев П.И. О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников / Сост., вступ. ст. и примеч. А.М. Гордина. М., 1992. С. 60) и Я.К. Грот (см.: Державин Г.Р. Соч. / С объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1871. Т. 6. С. 147—148). Отказ А.Л. Пушкиной был, вероятно, тем досаднее Дмитриеву, что уже в середине 1790-х годов он считался завидным женихом (см.: Державин Г.Р. Записки. М., 2000. С. 175).
27) Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 104 и примеч., с. 46; курсив автора.
28) См.: Романюк С.К. К биографии родных Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Л., 1989. Вып. 23. С. 7.
29) Дмитриев И.И. Соч. Т. 2. С. 221.
30) См.: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 20 т. СПб., 2004. Т. 2, кн. 1. С. 470 (примеч. Е.О. Ларионовой).
31) Русский архив. 1867. Стб. 1084.
32) См.: Тормозова Л.И. Улица Карла Маркса, 36. М., 1988. С. 33—34 (дом не сохранился).
33) Вяземский П.А. Полн. собр. соч. СПб., 1878. С. XXIX; ср. также: Вяземский П.А. Старая записная книжка / Ред. и примеч. Л.Я. Гинзбург. Л., 1929. С. 94.
34) Русский архив. 1903. Кн. 1. С. 53 (письмо к А.Я. Булгакову от 1 июня 1821 г.).
35) См., в частности: Пушкин А.С. Письма. М.; Л., 1926. Т. 1. С. 434 (примеч. Б.Л. Модзалевского); Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 43 (примеч. И.Б. Мушиной); Пушкин В.Л. Стихотворения. СПб., 2005. С. 327 (примеч. С.И. Панова); однако следует отметить, что в указателе “Дамского журнала” это стихотворение числится анонимным (см.: Сводный каталог сериальных изданий России (1801—1825). СПб., 2000. Т. 2: Журналы (Г—Ж). С. 31. № 13050).
36) Покойница требовала, чтобы все письма брата ее к ней были положены с нею (примеч. “Дамского журнала”).
37) Собственные слова покойницы (примеч. “Дамского журнала”).
38) Скорбь и слезы бедных доказали, сколь покойница была добродетельна; скорбь и слезы домашних свидетельствуют, что она была прекрасною хозяйкою и госпожею (примеч. “Дамского журнала”).
39) Дамский журнал. 1824. Ч. 8. № 22. Ноябрь. С. 128—130 (с сохранением авторской пунктуации). О реакции А.С. Пушкина на это стихотворение см. его письмо к Л.С. и О.С. Пушкиным от 4 декабря 1824 года (Пушкин А.С. Полн. собр. соч. М., 1937. Т. 13. С. 127).
40) Дамский журнал. 1825. Ч. 9. № 2. Январь. С. 69.
41) Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. 13. С. 125.
42) Подробнее см.: Пушкин А.С. Письма. М.; Л., 1926. Т. 1. С. 434—435 (примеч. Б.Л. Модзалевского); Постнов О.Г. Пушкин и смерть: Опыт семантического анализа. Новосибирск, 2000. С. 100—109; Балакин А.Ю. Александр Сергеевич Пушкин и его тетушка: Контуры одной историко-литературной проблемы (в печати).