(Москва, РГГУ, 2-3 марта 2007 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2007
Мероприятие, состоявшееся в стенах РГГУ, было приурочено к юбилею крупнейших российских социологов и исследователей культуры, ведущих сотрудников “Левада-центра” Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубина[1]. По мысли организаторов конференции, представленные на ней доклады должны были не только стать своего рода “оммажем” юбилярам, но и обозначить состояние определенного направления в социологии культуры, связанного с работами Гудкова и Дубина. Местом проведения конференции стал Институт европейских культур, где уже десять лет Б.В. Дубин и Л.Д. Гудков преподают социологию культуры, определяя — вместе с рядом других преподавателей (А.Л. Доброхотовым, Г.И. Зверевой, С.Н. Зенкиным и др.) — научно-исследовательское и образовательное лицо института.
Несмотря на соотнесенность с круглой датой, конференция не имела подчеркнуто юбилейного характера. В программе не было предусмотрено “ритуальных” докладов, освещающих вклад юбиляров в науку. Единственный близкий к этому жанру текст был специально написан главным редактором берлинского журнала “Osteuropa” М. Заппером, а переведен и прочитан К.А. Левинсоном во второй день работы конференции. При этом доклад был посвящен не столько собственно характеристике научной и политической позиции Гудкова и Дубина, сколько рассмотрению ее значения в контексте проблем русско-немецких интеллектуальных контактов. Еще менее конференция ставила перед собой задачу отдать дань всем аспектам творчества юбиляров — их многолетней работе в качестве сотрудников ВЦИОМа (с 2004 года — “Левада-центра”), переводческой деятельности Б.В. Дубина и т.д. Скорее, мероприятие напоминало расширенный научный семинар, работа которого осуществляется в рамках относительно общей исследовательской парадигмы. При этом исследовательские ходы, прочно связанные в отечественной гуманитарной мысли с высказываниями Гудкова и Дубина (их вариант понимания российской модернизации, концепция (пост)советского адаптивного человека и т.д.), применялись по отношению к весьма разнообразному материалу. Прозвучавшие доклады были посвящены способам показа спорта на телевидении, этическим концепциям Ю. Хабермаса и Ж. Батая, памятникам З. Церетели, преподаванию орфографии в немецкой школе эпохи Бисмарка и многим другим столь же разнообразным темам.
Характерной чертой состоявшейся конференции стала отчетливо выразившаяся в большинстве докладов склонность к анализу визуального материала. Рассмотрению истории (с начала ХХ века) и современного состояния различных медиа (фотографии, кинематографа, мультипликации, телевидения) была посвящена программа первого дня конференции. В центре внимания докладчиков и дискутантов находились как исторически своеобразные формы и тенденции развития определенных медиа, так и располагающиеся в общем теоретическом горизонте универсальные проблемы. Именно в эпоху модерна и модернизации интенсифицировалась культурная рефлексия “зрения” и “зримости”, в частности как фундаментальных инструментов и искажений индивидуализации и самоопределения. Проблематизация “взгляда” в таких медиа, как портрет, фотография, кинематограф, может быть рассмотрена (кстати, вновь зрительная метафора) как параллель истории модерна. Во многих докладах возникали сюжеты культурной антропологии предпочтений и установок восприятия различных визуальных форм, взаимосвязи определенных культурных продуктов (например, советских кинофильмов 1930-х годов или мультфильма “Князь Владимир”) с характерными общественными институтами. Первая половина дня была посвящена историческим докладам (с начала и до 60-х годов ХХ века), во второй половине были сгруппированы доклады, рассказывающие прежде всего о современном состоянии различных медиа.
Конференцию открывал доклад Оксаны Гавришиной (РГГУ) “Миф как “социальное фантастическое” в сюрреалистической фотографии”. Характерной для доклада была связь между проблематизацией фотографии 1970-х годов (размышления Дж. Агамбена, Р. Краусс, Р. Барта о “сверхрепрезентативном избытке” в фотографии и о “фигуре свидетеля”) и материалом фотографии и теории 1920—1930-х годов. На примере работ американского фотографа Ральфа Юджина Митъярда О. Гавришина говорила о поисках возможности выйти за пределы фотографии как простой репрезентации. Фотография позволяет проблематизировать самоочевидную “человеческую природу” фотографируемых людей или подчеркнуть сам акт фотографирования, существование фотовзгляда как то, что создает дистанцию, опосредование, избыток “реальности”. В связи с этим затрагивался сюжет о том, как фотография начала ХХ века осваивает способы обращения с “прошлым”.
Наталья Самутина (ИГИТИ ГУ-ВШЭ) оттолкнулась в своем докладе “Волшебный сундучок Мельеса и кольцо современности” от противопоставления двух типов кинематографа. Для кино эпохи модерна более характерна модель нарратива — повествования, протекающего во времени, с сюжетом, с определенной точкой зрения / подглядыванием за героями, с более или менее добровольным, успешным и проблематизируемым отождествлением с ними. Этой модели противостоит другая, с совершенно иными условиями восприятия — модель “кино аттракциона”, “эксгибиционистская”, полностью осуществляемая в “сейчас”. По мнению Н. Самутиной, близость к этой модели можно усмотреть как в фильмах последнего десятилетия, так и в кинематографе самого начала ХХ века.
Доклад Татьяны Дашковой (ИЕК) “Эффект незамечания: одежда в советском кино 1930—1940-х годов” привлекал внимание к механизмам означивания и восприятия визуальных кинематографических образов в конкретном культурном и социальном контексте. Т. Дашкова описывает “моду” как практически отсутствовавшую в советских фильмах этого времени систему репрезентации. Ей позволяли существовать только в специально отведенной резервации (амплуа “артистки”), а яркость или изысканность одежды легко перекодировались создателями и зрителями фильма из области эстетических оценок в пространство идеологического, морального и т.д. означивания, характеризуя, например, неблагонадежность хорошо одетого героя.
В докладе Джамили Мамедовой ““Исторические корни” патриотического анимационного кино для детей: сюжеты и образы” был рассмотрен мультфильм “Князь Владимир” (2006) как продукт, стремящийся создать свой культурный смысл на пересечении самых различных практик. С одной стороны, мультфильм ориентируется на эстетики современного диснеевского кинематографа и советской анимации 1960-х годов. С другой — громко и с гордостью, с упоминанием больших слов (“История”) и институтов (“Патриархия”) заявляется пафосная идеологическая нагрузка. При этом источником для содержания мультфильма служит популярная литература двухсотлетней давности — например, изданная в 1809 году книга “Плутарх для юношества”, куда наряду с восхвалениями князя Владимира были включены и другие патриотические сюжеты.
Анна Котомина (Институт всеобщей истории РАН) предложила вниманию аудитории доклад “Студия “Диафильм” в 1960—1980-е гг. Образы советской массовой культуры: ручное производство в условиях повышенного спроса”. В качестве принципиальной черты диафильма как советской культурной практики выделяется “домашность”, рассматриваемая в контексте истории диафильма. Ее значимыми элементами (в сравнении с кино и телевидением) оказываются частность и перформативность ситуации просмотра, осознанная “ретротехнологичность” способов производства и визуального ряда, несколько более низкая жесткость цензуры.
Любовь Артемьева (ИЕК) сделала основной акцент на взаимодействии социального и эстетического, на что указывает и название ее доклада: “Концепции пространства в “современном” искусстве 2000-х: публичное, историческое и художественное”. Как связанная с социальностью характерная черта хеппенингов и акционистского современного искусства тематизировалось активное обращение к “городскому пространству” и “материальному” как способу поиска менее тривиальных эстетических смыслов.
Доклад Веры Зверевой (Институт всеобщей истории РАН) “Спорт на телевизионном экране” был посвящен тем трансформациям, которые способ показывать спортивные соревнования претерпевал в последние десятилетия ХХ века. Рассматривалась визуализация спорта как претендующего на общезначимость канала трансляции “популярного Высокого”. Спорт позволяет зрителю сопереживать смыслам, связанным с высокой культурой: превышение человеческих возможностей, патриотизм, честность спортивной борьбы. Тесная связь спортивных и идеологических сообщений обеспечивает спортивным трансляциям роль полигона медийных технологий и тенденций. Спортивные трансляции стремительно осваивают наиболее эффективные принципы, лежащие в основе привлекательности соседних медиа, играют с идеями “сериала”, “события”, “гендерного конструирования”, с языками агрессии и эротики. Эффективно проблематизируются границы рационального (контроль тысячных секунды) и эмоционального (крупный план напряжения бегуна), предельных смыслов и повседневной рутины.
Доклад Бориса Степанова (ИЕК, ИГИТИ) ““Дозор” как фантом: социальная диагностика и анализ кинотекста” являлся своего рода “критикой критической критики”. Предметом рефлексии стала книга “Дозор как симптом”, посвященная кинофильмам Т. Бекмамбетова по книгам С. Лукьяненко[2]. Б. Степанов вменяет большинству авторов статей предзаданность в желании оценить фильмы как “плохое кино” (будь то с точки зрения арт-хауса или массового кинематографа). В докладе оспаривались способы представления, при которых фильм интерпретируется исключительно как “проекция на реальность” или демонстрация “фантазматической социальности”. Б. Степанов сделал акцент на возможности рассматривать фильмы о “Дозорах” как довольно сложные конгломераты разных жанровых формул, что должно способствовать более взвешенной оценке (идеологии) фильма.
Известная писательница, культуролог и культурный деятель Линор Горалик выступила с завершавшим работу первого дня конференции докладом ““Дурное семя”: злое дитя в современном кино”. На материале ряда американских фильмов второй половины ХХ века прослеживались возможности появления в культуре принципиально новой фигуры — “злого ребенка”. Л. Горалик проблематизировала эту тенденцию в самых различных контекстах. В плане теорий оказалось продуктивным обращение к концепции детства Ф. Ариеса, к разнообразным психоаналитическим конструкциям ребенка как инверсии взрослого и биологического страха пожилых и взрослых перед приходящими сменить их поколениями. В социокультурном плане очень значимы социально-демографические изменения: от уменьшения рождаемости и до новаций последних десятилетий, сделавших реальными борьбу детей (при помощи адвокатов) за свои права, возможность подвергать родителей и других взрослых юридическому преследованию и т.п.
Таким образом, темы первого дня конференции вполне определенно связывались в единое целое при помощи понятия “медиа”. Для второго дня на роль объединяющего смысла могло бы претендовать слово “тоталитарность”, но значительно менее уверенно. Темы модерна и (угрозы) тоталитарности оказывались связаны друг с другом непосредственно (доклад о немецкой школе конца XIX века) или в теоретической рефлексии (доклад об этике Хабермаса и Батая) либо присутствовали на заднем плане рассказа о советском культурном опыте. Сообщения второй половины дня претендовали на единство “времени, места и действия”. “Время и место” были постсоветскими (за исключением больше концентрировавшегося на советском периоде доклада А. Ванякиной). “Действием”, привлекавшим внимание докладчиков, была трактовка эксперимента над телом и рефлексия возможностей и восприятия этого эксперимента в различных отраслях современного российского культурного производства (кино, скульптуре, танце, литературе и книжной иллюстрации).
Работу второго дня конференции открыл Кирилл Левинсон (Институт всеобщей истории РАН, ИЕК), зачитав текст доклада профессора Заппера (см. выше). Вслед за этим К. Левинсон предложил свой собственный доклад “Модернизация и покорность. Начальная школа в Германии в конце XIX века”. Предметом исследования были практики образования в Германии перед Первой мировой войной. Содержательным фокусом стало создание и утверждение орфографической и фонетической языковой нормы в стране, в которой за несколько десятилетий до этого говорили на множестве непохожих друг на друга диалектов. Весьма плодотворной показала себя проблематизация педагогической “нормы” в контекстах исторического развития Германии (модернизация и вызревание предпосылок нацистского тоталитарного государства) и современных подходов к осмыслению этой взаимосвязи.
Один из самых теоретически насыщенных докладов (“Этика “других” и этика “Другого”: принципы построения диалога в социальном и постметафизическом культурных пространствах ХХ века (Хабермас и Батай)”) сделала Татьяна Вайзер (РГГУ, ИЕК). Т. Вайзер сопоставила два дискурса, каждый из которых пытался продумать альтернативу дискурсу фашизма и возможностям его повторения. При этом Ю. Хабермас строит проект языка как рационального инструмента, призванного способствовать прояснению намерений людей по отношению друг к другу. Хабермасовский проект основывается на этическом акте принятия на себя обязательств уважать автономию воли других субъектов социального процесса по аналогии со своей собственной. Напротив, Ж. Батай рассматривает принципы “равенства” и “имманентности” в коммуникации как ведущие к фашистской универсализации и инструментализации человека. Он видит альтернативу в том, чтобы иррациональная по существу “сакральная энергия”, которая лежит в основе и фашистского социума, могла бы находить выход в актах “самопожертвования” человека перед лицом абсолютного Другого. Такое направление мысли Хабермас дисквалифицировал бы как фашистское за экзальтацию и иррационализм — точно так же, как посчитал бы фашистским универсализирующий и рационализирующий подход Хабермаса сам Батай.
К теме “советского” во второй день конференции обращались, в частности, Ольга Розенблюм (РГГУ) и Ирина Каспэ (ГУ-ВШЭ). О. Розенблюм в своем докладе ““Зоя” М. Алигер: нормативность биографии и зона индивидуального” тематизировала способы говорить об “индивидуальном” и “общем” в советской культуре. На материале поэмы Алигер прослеживается, как универсальная, в общем-то, для модерна логика и риторика взросления, индивидуального самоопределения, биографического выбора заполняется в советском произведении нормативно предписанным, одинаковым для всех, содержанием. Каналы, по которым идут индивидуализация и взросление лирического героя, видятся и описываются как универсальные (а герой, соответственно, является “таким, как все”). При этом индивидуальный опыт приобретается во всепроницаемом пространстве всеобщей видимости и слышимости (“Клонится березка в чистом поле — / Это Сталин с нами говорит”). Доклад И. Каспэ ““Смысл (частной) жизни”: ресурсы целеполагания в текстах братьев Стругацких” основывается на материале работ, отражающих разные этапы творчества знаменитых советских фантастов. И. Каспэ демонстрирует, насколько мощной была в этих произведениях советского времени чуть припрятанная интенция наделять пространство частной жизни этическим смыслом, а также прослеживает эволюцию представлений писателей. В ранних произведениях братьев Стругацких рисуется утопия мира, в котором частное и общественное будут гармонично сочетаться, мира, где хочется “жить и работать”. Более поздние тексты (например, “Хромая судьба”, 1982) свидетельствуют уже о неснимаемости, невозможности оптимистического примирения смыслов частного и публичного в представлении Стругацких.
В фокус доклада Аркадия Перлова (ИЕК) “Методология студенческих исследований в ИЕК” был поставлен сюжет инструментализации выпускниками института тех заявок на применение той или иной методологии, которые они формулируют во введениях к своим дипломам. С одной стороны, внимание можно обращать на функции определенных методологических и онтологических презумпций: таких, например, как “ментальность”, “антропология” или “простой пост/советский (адаптивный) человек”. С другой стороны, особый интерес вызывают различные направления легитимации своей работы в текстах дипломников или аспирантов. При этом любопытна не столько убедительность легитимации, сколько что именно (внимание к деталям, проговоркам и исключениям, право на сохранение субъективной позиции или заинтересованности и т.п.) пытаются обосновать при помощи упоминания “больших” методологий.
Завершающая секция работы конференции была объединена темой “Эксперимент как сюжет современного искусства”. Ее открыла Юлия Лидерман (РГГУ) с докладом “Об эксперименте над телом в современном российском кинематографе”. На материале фильмов “Пыль” и “Первые на Луне” Ю. Лидерман показала, что в современной российской культуре уже состоялось чрезвычайно значимое событие. “Советское” перестало быть нашим непосредственным прошлым, травматически переживаемым ресурсом для вожделенного отождествления или отторжения. Кинематограф последних лет — скорее всего, не вполне сознательно — понимает “возвращение” (в том числе и в советское прошлое — “Первые на Луне”) как проблему и утопию. Чтобы (насильно) схватить и удержать зрителя, используется уже не вызов “советского” (которое отныне функционирует не как означаемое, а как означающее), а другие средства — в частности, в обоих фильмах эксперимент над телом главного героя.
Доклад Татьяны Воронцовой (АНО “ИНО-Центр (Информация. Наука. Образование)”) ““Сверхлюди” в современной русской литературе: преодоление
тела” ставил своей задачей проследить отражение в российской литературе 1990-х годов нескольких моделей тематизации сверхчеловеческого. Материалом стала выборка произведений В. Пелевина, В. Сорокина и С. Лукьяненко. Были рассмотрены модели преодоления и трансформации человеческой природы, а также исходной, непреодолимой “инаковости” недолюдей. По мнению Т. Воронцовой, можно диагностировать, что именно этот вариант “нечеловеческой антропологии” со временем становится все более популярным.
Для докладов Н. Дарсавелидзе, Т. Мельник и А. Ванякиной была характерна особенно тесная связь с эмпирическим материалом. В докладе Натальи Дарсавелидзе (АНО “ИНО-Центр (Информация. Наука. Образование.)”) “Эксперимент в творчестве Зураба Церетели” была продемонстрирована вдохновенная эклектичность упомянутого творчества. Наиболее подходящим вербальным сопровождением для памятников Церетели оказываются высказывания самого скульптора о масштабах и критериях собственной работы. Татьяна Мельник, поставив в докладе “Телесность как смыслообразующий ресурс в современном танце” вопрос о том, как именно конструируется в танце “образ тела”, познакомила слушателей с рядом наиболее авангардных направлений и постановок в этой области современного искусства. Наконец, Анастасия Ванякина (ИЕК) в докладе “Обретение тела: литературная основа и ее визуальное воплощение в историях о Буратино” весьма наглядно продемонстрировала изменение иконографии этого героя. В советскую эпоху у этой эволюции был содержательный тренд — очеловечивание деревянной куклы; в постсоветский период вернулась ничем не контролируемая эклектика. Самый значимый и, с точки зрения А. Ванякиной, самый интересный этап в этой истории оказался связан с творчеством художника Л. Владимирского, для которого (или в мифе о котором) Буратино, похоже, сыграл роль, аналогичную роли Джоконды для Леонардо, таблицы для Менделеева и сюжета о Граале для Д. Брауна.
И для докладов последней секции, и для первого дня работы конференции оказался характерен высокий стандарт поддержки своего выступления удачно подобранным визуальным рядом. Точные кадры и видеонарезки успешно иллюстрировали мысли докладчиков или приглашали аудиторию к совместной интерпретации источника. Уже был отмечен характерный для конференции в целом “визуальный крен”[3]. При желании можно было бы упрекнуть за это организаторов мероприятия и указать на то, что сами Л.Д. Гудков и Б.В. Дубин по преимуществу занимаются социологическим, философским и литературным материалом и к визуальным сторонам культуры пребывают (сравнительно!) индифферентны. Точно так же смыслы “модерн” или “советское” в выступлениях многих участников нередко указывали не на ключевую проблему, а на хронологические или предметные рамки. Однако представляется, что это не столь важно. Основная задача конференции состояла не столько в том, чтобы создать конкретный научный продукт или хотя бы “продвинуть” определенное направление исследований, но скорее в том, чтобы еще раз выразить благодарность обоим юбилярам. Кто-то, будучи непосредственными учениками Гудкова и Дубина и занимаясь разработкой наиболее близких к их интересам сюжетов, имеет на это наибольшее право. Другие участники конференции, скорее, выражали Борису Владимировичу и Льву Дмитриевичу свою “корпоративную” благодарность — как члены определенного сообщества (некогда связанного с Институтом европейских культур, а теперь распространившегося далеко за его пределы). Это сообщество и нынешние самостоятельные исследования его членов не состоялись бы без лекций Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубина, без их комментариев к научным докладам и дипломным работам, руководства дипломами и диссертациями. И что, наверное, не менее важно — без того примера поразительной связи между глубиной аналитического подхода и силой личностной и гражданской вовлеченности в науку, связи, которая делает ученого ученым, а его труды — влиятельными и интересными.
Аркадий Перлов
______________________________________________
1) Близость юбилейных дат (оба мэтра родились в декабре 1946 года) удобно рассматривать как символ многолетнего сотрудничества Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубина.
2) Дозор как симптом: культурологический сборник. М.: Фаланстер, 2006. См. также рецензию А.И. Рейтблата в рубрике “Новые книги” (НЛО. № 85. С. 463).
3) Об очевидной востребованности визуальных сюжетов говорит большое внимание к этим темам в научном сообществе РГГУ — достаточно упомянуть о регулярных конференциях по визуальности, проводимых Русской антропологической школой, о конференциях и “круглых столах” кафедры истории и теории культуры факультета истории искусства РГГУ. Следует также отметить, что значительную часть сотрудников и “приверженцев” этих институций составляют гуманитарии, прошедшие школу ИЕК.