Дело Шабельской и участие в нем издателя «Нового времени»
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2007
ЭТОТ РАЗДЕЛ ПРОДОЛЖАЕТ ТЕМУ, НАЧАТУЮ В 82-м НОМЕРЕ НАШЕГО ЖУРНАЛА ПОДБОРКОЙ “ПОЭТИКА ПОГРОМА”. НА ЭТОТ РАЗ РЕЧЬ ПОЙДЕТ О РЕКОНСТРУКЦИИ БИОГРАФИЙ ЛЕГЕНДАРНЫХ И МАЛОИЗВЕСТНЫХ ОРГАНИЗАТОРОВ И УЧАСТНИКОВ ПОГРОМНЫХ КАМПАНИЙ, АВТОРОВ ОТКРЫТЫХ И ТАЙНЫХ ДОНОСОВ. ГЕРОИНЯ ЭТОЙ ПОДБОРКИ — Е.А. ШАБЕЛЬСКАЯ (1855—1917) — ЧЕРНОСОТЕННАЯ ПУБЛИЦИСТКА 1900—1910-Х ГОДОВ, ЧЬЯ БИОГРАФИЯ ПОСТОЯННО МИФОЛОГИЗИРУЕТСЯ В НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.
Ольга Макарова
“УЖ ЕСЛИ СУВОРИН, ИЗОБРЕТШИЙ ЕЕ, ОТВЕРНУЛСЯ…”
“Дело Шабельской” и участие в нем издателя “Нового времени”
1
В дневнике Алексея Сергеевича Суворина за 1893 год — в опубликованной его версии — воспроизводится вложенное между страницами письмо: его начало читается как продолжение разговора, а конец обрывается на полуслове и не имеет подписи1. Определить его автора стало возможным благодаря содержащемуся в нем автобиографическому очерку — это актриса, журналист и писательница Елизавета Александровна Шабельская (1855— 1917)2. Суворин-газетчик держал это письмо под рукой, возможно, потому, что в нем приводятся любопытнейшие сведения о личности германского императора Вильгельма II, полученные из приватного источника, — Шабельская ссылается на “лиц, его долгие годы и очень близко знавших”3. Однако не менее примечательна и откровенность, с какой Шабельская повествует о своих жизненных коллизиях, сопровождая их своеобразным психологическим комментарием, возможно, небесполезным для Сувориналитератора.
Для нас же это письмо интересно прежде всего в связи с личностью корреспондентки, кругом ее знакомств и характером взаимоотношений с ней Суворина, особенно тех, которые касаются ее уголовного дела о подложных векселях. Издателю “Нового времени” не раз приходилось негласно вмешиваться в ход судебных процессов и способствовать оправданию ответчика — порой он преследовал собственные интересы, порой оказывал услуги нужным ему людям4. В “деле Шабельской” Алексей Сергеевич Суворин повел себя иначе: невзирая на достаточно близкие отношения с ответчицей, он принял сторону истца (и даже был привлечен в качестве свидетеля обвинения), хотя и не сумел переломить ход дела в его пользу. Используя имеющиеся в нашем распоряжении данные, мы попытаемся мотивировать линию поведения А.С. Суворина, а также восстановить этот эпизод в большей степени целостности, чем это делает сама Шабельская в документальном романе “Векселя антрепренерши”5.
В сохраненном Сувориным письме Шабельская — по запросу своего корреспондента — сочно, размашисто и с изрядной долей саморекламы набросала очерк своей жизни. Происходя из родовитой дворянской семьи, она с ранней молодости стремилась попасть на сцену и училась пению в Петербурге и Париже. Потеряв голос (“Горе какое! — голос был чудный!”) и вернувшись в Россию, в 1875—1882 годах пробовала себя в качестве драматической актрисы в столице и в провинции (“…играла в Харькове Катерину с заряженным револьвером в кармане. Если нет таланта — жить не стоит. Оказалось — есть”). В 1883 году, отчасти из-за “беспорядков” в актерском мире, отчасти благодаря знакомству с известным немецким актером и режиссером Эрнстом Поссартом, Шабельская перебралась в Вену, где училась “по-немецки” в консерватории, а затем “с громадным успехом” дебютировала сразу в Австрии, Швейцарии и Германии. В Берлине на актерской карьере пришлось поставить крест — в конце 1880-х годов Шабельская разорвала тяготившую ее любовную связь с влиятельным театральным критиком Паулем Линдау (“Ему выгодней, чтоб в каждую минуту была к его услугам”) и лишилась ангажемента, поскольку театральные директора “спешили” тому угодить и ролей ей “больше не давали”.
Свое жизнеописание Елизавета Шабельская доводит до 1893 года — в ту пору она уже занималась литературным трудом, к которому ее приобщил ее тогдашний любовник журналист Максимилиан Гарден, издатель берлинской газеты “Die Zukunft”: “Спасибо Гардену, надоумил писать, нянчился первое время, ободрял, поправлял, словом — выучил”6. Однако самая сердечная ее признательность за перемену участи адресуется Суворину:
Живу, человеком стала, — счастье что есть, поверила только теперь. Гарден выучил — пусть тоже не бескорыстно, <…> — и Вы, Вы даже бескорыстно, оттого я так к Вам всей душой. <…> И если понадобится Вам человек для чего бы то ни было, вспомните: есть такая, что за Вас на рожон лезть готова — и баста!7
И действительно, Суворин сыграл решающую роль в журналистской карьере Шабельской, назначив и семь лет — с 1890 по 1896 год — продержав ее представителем газеты “Новое время” в Берлине. Познакомились они заочно, при посредничестве А.Ф. Кони8, в которого Шабельская, по ее собственному признанию, в 15 лет была влюблена “несчастной первой любовью”9. Суворин, несомненно, попал под обаяние яркой личности и, будучи человеком увлекающимся, завязал с Шабельской теплые дружеские отношения, впрочем, остававшиеся преимущественно в рамках эпистолярного жанра. Первое из сохранившихся в архиве А.С. Суворина писем Шабельской датировано 4 января 1890 года, и общее их число (349), а также объем (704 архивных листа) свидетельствуют о весьма активной переписке, продолжавшейся девятнадцать лет10 и поначалу носившей следы большой взаимной симпатии: “Ну скажите, на коего черта понадобилась Вам моя молодость, что Вы все сожалеете, что я состарилась! Были бы мы оба молоды, наверно, влюбились бы друг в друга и вышла бы трагедийная канитель”11.
Демонстрируя приверженность своему благодетелю, Шабельская взяла на себя хлопоты о любимом детище Суворина — его романе “В конце века. Любовь” (1893), не только переведя его на немецкий, но и организовав ряд благоприятных рецензий в германской и австрийской прессе. Она также старалась всячески развить затронутую писателем тему:
Как раз в то время, когда в России Алексей Сергеевич Суворин печатал свой роман “В конце века. Любовь”, к которому, пожалуй, еще лучше подходит заглавие “Женский вопрос”, я в Берлине писала свою комедию “Женский вопрос”, к заглавию которой можно было бы добавить “В конце века в Германии”12.
В творческом содружестве с Сувориным Шабельская желала пойти еще дальше, предлагая ему адаптировать этот роман для немецкой сцены — таким образом, сделавшись соавтором популярного произведения:
Позвольте переложить Любовь в пьесу? <…> Не гипнотизм и привидения я возьму — а лишь идею <…> Идея для всех стран верна. Пьеса будет идти в Германии — на Рейне (нужен католический монастырь) — 4 коротких действия. <…> Меня очень занимает сей план — но, конечно, без разрешения Вашего не начну, ибо надо брать Ваши слова, даже не только идеи. Если позволите, то позвольте <1 нрзб.> писать на афише: Суворина и Шабельской13.
Спустя 8 лет, в 1903 году, Суворин действительно переработал свой роман в пьесу “Вопрос”, правда, его консультантом на этот раз стал Антон Чехов14.
С не меньшим воодушевлением Шабельская продвигала в Германии суворинскую пьесу “Татьяна Репина” (также в собственном переводе), советуя автору смягчить неприемлемый в Западной Европе антиеврейский крен в подборе персонажей: “Татьяну нам здесь не сыграют, если мы не сделаем Зонненштейна греком, а Раису полькой”15.
Были у Шабельской и другие замыслы, воплощение которых потребовало бы еще большего ее сближения с Сувориным:
А итальянскую пьесу пишите. Отличная идея. Знаете что? Выпишите меня к себе в Венецию. Мигом сочиним действие и состряпаем. — Хотите? — У меня ведь сюжетов много в запасе, только диалог затрудняет — но у Вас его хоть продавай, и остроумия, и живости, и жизни. Какую бы мы смогли сочинить чудную драму. На удивление Европе! Право, выписывайте меня по телеграфу, что Вам одному скучать в гондолах16.
Своим энтузиазмом и готовностью служить патрону верой и правдой Шабельская настолько расположила к себе Суворина, что в иных письмах заводила весьма откровенные разговоры и, видимо, по его просьбе инструктировала его в таких деликатных вопросах, как женские оргазмические переживания:
Отчего не поделиться опытностью. <…> Весь секрет известных ловеласов в этом фокусе. Самому не горячиться, пока дама сердца не дойдет до точки кипения. <…> Мужчина всегда чувствует минуту удовольствия при всяком физическом отправлении любви. Женщина не всегда. Масса женщин имеют любимого мужа и детей и ни разу не испытывали этой минуты. Поэтому женщины развратней мужчин, раз они гоняются за наслаждением. Это понятно. Мужчина уверен, [что] всегда получит свое, женщине надо подчас всевозможные утонченности разврата, ибо ее натура не так легко и скоро воспламеняется. <…> Надеюсь, Вы не осудите меня за теоретическую откровенность. Я думаю, она Вам нужна, иначе Вы не спрашивали бы, а если Вам что нужно, то Вы знайте, я для Вас [на] все и всегда с радостью готова17.
Интимные темы чередовались с милыми женскими поручениями: “А из Венеции привезите мне 3—4 нитки кораллов, они, говорят, там нипочем, а здесь дороги”18. Порой корреспондентам выпадали встречи: “Как я рада, что Вы через Германию едете, и сказать не могу. Да Вы сами знаете!”19 Впрочем, нельзя исключать и того, что взятый Шабельской панибратский тон впоследствии сослужил ей дурную службу — едва ли Суворин мог безразлично отнестись к ее игривым фразам о тяготящем его душу семейном разладе: “Я знаю, что Вы дома совсем не милый! — Такой какой-то удрученный! — Я много о Вас думала и даже додумалась, почему Вы такой. Бедняжка! — И искренне мне Вас жаль, несмотря на богатство, и на кабинет, и на счастливую семейную жизнь (т. е. милую жену)”20.
За годы знакомства поток обширных писем Шабельской к Суворину не прекращался, между тем как ее сотрудничество с “Новым временем” практически завершилось к лету 1896 года с ее возвращением в Россию. Собственную версию своей отставки Шабельская позже изложила в газете “Народ”:
Когда я начинала журнальную карьеру, живя за границей в качестве корреспондента “Нового времени”, меня “обучали” “журнальному делу” высокоодаренные, старые руководители этой газеты: А.С. Суворин и В.П. Буренин. Их милые, дружеские, остроумные и благородные письма храню я, как святыню. Много в них было умного и полезного, что мне служило и до сих пор служит своего рода журнальными заповедями. Но все их “поучения” в сущности сводятся к двум “заповедям”: 1. “Честное увлечение и добросовестное отношение к делу”, 2. “Откровенность выражений” и “Независимость мнений”. По мере моих бабьих сил следовала я этим заповедям всю свою жизнь и доследовалась до того, что меня изгнали из рая “Нового времени”, вылив предварительно целый ушат грязи в долголетнюю сотрудницу и верного друга газеты и ее издателя, — это во-первых. Во-вторых же, “заповеди” гг. Суворина и Буренина сделали то, что их последовательницы чураются чуть ли не во всех питерских редакциях как человека “неудобного” (читай: пишущего по собственному глупому разумению, а не по чужому мудрому приказанию)21.
Одной из причин “изгнания” Шабельской, как это ни странно, действительно могло стать ее непомерное рвение в работе. По свидетельству А.В. Амфитеатрова, ““Новому времени” она была чрезвычайно полезна и выгодна как превосходная и ретивая осведомительница. <…> Суворин ее ценил, платил ей прекрасно, но держал ее в ежовых рукавицах и в черном теле. Писать она была усердна неистощимо — до графомании, но из десятка ее писем старик печатал одно, два, безжалостно вымарывая все ее политические “взгляды и нечто” и пропуская в газету лишь осведомительную часть”22. Шабельская принимала обиженные позы:
Прошу Вас, многоуважаемый Алексей Сергеевич, подумать, не лучше ли будет меня отпустить со службы. Вам 100 рублей за 2—3 корреспонденции в месяц чересчур дорого. Посылать ежедневно 40 строк, т.е. депешу, иными словами, я не могу — находя это бессмыслицей. <…> Мне же служба у Вас расстраивает нервы. Вечно мучаюсь, что бы придумать, чтобы не даром брать деньги, и ломая голову, теряю бодрость и время для моей работы, о которой просят с молитвой. Уже не говоря о гадостях и попреках, которые мне честь быть Вашим корреспондентом постоянно доставляет23.
Работодатель и корреспондент Шабельской по натуре был человеком вспыльчивым, так что на ее сердитые послания отвечал в тон, о чем писал впоследствии Амфитеатров: “Из-за вымарок между ними шла постоянная перепалка, письменная и устная, причем обе стороны не жалели друг для дружки крепких слов”24. Иные суворинские “попреки”, скорее всего, были справедливы — свою журналистскую карьеру Шабельская начала на немецком языке и вынуждена была признать: “По-русски писать мне трудно, и на авось не стоит время тратить”25. Амфитеатров тоже говорит о ее “хаотическом слоге, небрежнейшей орфографии и фантастической пунктуации”26. Отнюдь не желая сдаваться, Шабельская в то же время пыталась сохранить с Сувориным дружеские отношения и недвусмысленно подольщалась к нему:
Ваше презрение ко мне — чего слов бояться! — началось с выражения раба Гардена. Странный вы народ, мужчины. Неужели Вы не понимаете чувства безграничной дружбы и преданности без рабства! Гарден понимает. <…> Вы пишете, у Вас нет рабы и Вам тяжело. Я это знаю и чувствую, но не сами ли Вы виноваты, зачем Вы не видите и не верите людям, Вас искренно любящим? — Живи я в Питере, я бы точно так бы о Вас заботилась, и увеселяла, и развлекала бы, как Гардена. Письменно это трудно (т.е. Вы не подумайте о похабщине, все это дела давно минувших дней — все это мелочь сравнительно с душевной привязанностью)27.
Не исключено также, что камнем преткновения стала и профессиональная ревность несостоявшейся актрисы: Шабельская в штыки приняла фаворитку суворинского театра Лидию Яворскую и стала “неудобным критиком женского пола, которого г-жа Яворская-Барятинская никак не может уверить в своей гениальности”28. Позиция ее была жесткой (“…Я не могу писать в угоду покровителям хорошеньких бездарностей”29), однако велико было и желание показать лицом собственный товар: “…Подумайте, не нужна ли я Вам в театре? — Вам надо составлять труппу? — Пошлите меня по провинции подыскать таланты? — Или дайте мне возможность составить Вам репертуар, подыскав, переделав, поправив или переведя пьесы?”30
Публично заклеймив в газете “Народ” газету “Новое время” и его издателей, Шабельская неделю спустя беззастенчиво писала Суворину о своей готовности вернуться к нему под крыло:
Наш общий друг <…> уже несколько раз передает мне, что лица, близкие Вам и редакции Вашей газеты, — (я не называю имени, не знаю, приятно ли Вам это, чтобы никого не подвести) — итак, что ему не раз уже намеками и даже просто и прямо изъявляли желание вновь видеть меня сотрудницей “Нового времени”. <…> Вы не скрывали от меня, что не Вы сами со мною ссорились, а какие-то Х-Х-Х <…> что Вы и рады бы меня иметь в редакции, да те же Х-Х-Х Вам жизнь отравят сплетнями и ссорами. Если, сверх ожидания, Вы напишете в смысле моего возвращения к Вам, то не откажите заодно и черкнуть, кого кроме Вашего сына я должна буду спросить, не имеет ли он чего-либо против моего сотрудничества. Алексея Алексеевича [Суворина-сына. — О.М.] я спрошу так же откровенно, как и Вас, после получения Вашего ответа, но ведь кроме Вас и его и [В.П.] Буренина в “Новом времени” есть еще таинственные силы, виновники моего изгнания31.
К менее таинственным силам и виновникам “изгнания” Елизаветы Шабельской следует также отнести две ее пагубные страсти — алкоголизм и наркоманию — и сопровождавший их синдром абстиненции:
Истерия, морфий и портвейн сделали ее одною из самых диких женщин, каких когда-либо рождало русское интеллигентное общество, при всем плачевном изобилии в нем неуравновешенных натур. <…> В тоске по ядам она делалась невозможна. <…> В этом состоянии она была на все способна: выстрелить в человека, выброситься из окна, выбежать нагою на улицу, плюнуть в лицо незнакомому прохожему, поджечь собственную постель… всего бывало!32
Словам Амфитеатрова (которого можно было бы заподозрить в предвзятом отношении к Шабельской) нашлось документальное подтверждение: уговаривая Суворина отправить ее в путешествие “вокруг Средиземного моря”, Шабельская признается: “Морфий на море никогда не беру и за 6 недель отвыкаю опять на года 2 и делаюсь живым человеком вместо тюни и хандрящей индейки”33.
2
В 1896 году, еще находясь в Германии, Шабельская познакомилась с Владимиром Ивановичем Ковалевским (1848—1934), тайным советником и директором Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов. Два года спустя судьба вновь свела их — на Всероссийской промышленной и художественной выставке в Нижнем Новгороде, где Ковалевский возглавлял комиссию по ее устройству и куда Шабельская приехала корреспонденткой крупных немецких газет. Отношения их “перешли в близость”34, и Шабельская с удовольствием вжилась в роль содержанки богатого и влиятельного чиновника. В 1900 году, взяв в аренду театр в саду Неметти на Офицерской улице в Петербурге, она переименовала его в Петербургский театр и стала его антрепренером. Охочий до сплетен Суворин не замедлил 12 марта отметить это в своем дневнике:
О Шабельской, которая сняла у дома Демидова театр, рассказывала [В.А.] Неметти. Она сняла за 25 тысяч, а [П.В.] Тумпаков предлагал 30 тысяч. Директор дома говорил, что непременно отдаст Шабельской, потому что она с шестью министрами чуть ли не в связи. Ковалевский в этой бабе роет себе яму. <…> В течение нескольких лет она стала богатой, разъезжает в каретах, нанимает дом-особняк и дает фестивали <…> Она раздает места и способствует за деньги предприятиям35 (подчеркивание Суворина, курсив наш. — О.М.).
Ковалевский к тому времени занял весьма высокий пост товарища министра финансов при С.Ю. Витте.
Следует отдать должное интуиции Суворина: не пройдет и двух лет, как его пророчество обернется “одним из интереснейших уголовных процессов нашего времени” — такую характеристику дала этим событиям непосредственная их фигурантка Елизавета Александровна Шабельская36. Участие Суворина в “деле о подложных векселях” выразилось в косвенном содействии истцу — В.И. Ковалевскому, хотя ни дружеской близости, ни особо крепких деловых связей (в том числе и в смысле взаимных услуг) между ними не было.
Осенью 1902 года антрепренершу Елизавету Шабельскую (вскоре после ее успешного бенефиса в собственном театре в оперетте “Орфей в аду”) тайный советник Ковалевский обвинил в составлении подложных векселей и иных обязательств от его имени, учиненном без его ведома и согласия, — подобное деяние было предусмотрено 1160-й, 1692-й и 1538-й статьями Уголовного уложения о наказаниях. Едва ли столь неприятная новость была для Шабельской сверхнеожиданной: к октябрю 1902 года дефицит театра превысил 54 000 рублей, а Ковалевский нашел себе новую любовницу, М.А. Иловайскую.
Суворин не остался безучастным к происходящему и 5 декабря 1902 года записал в своем дневнике:
Был В.И. Ковалевский. Страшно расстроен. Рассказывал о мошенничестве Шабельской: она подписала на 120 тысяч фальшивых векселей. Около нее была целая шайка мошенников, между прочим князь [В.К. — ?] Друцкой-Любецкий. Она учитывала все векселя в Петербурге, Риге, Вильне и Варшаве. В Москве не учитывала. Мало этого, она писала письма от имени Ковалевского на ремингтоне с его поддельной подписью. Когда Владимир Иванович показал брату ее свою подделанную подпись, он прямо сказал: “Это рука сестры”. Она брала взятки. Владимир Иванович дал ей 28 десятин около Сочи и взял с нее вексель в 15 тысяч. Эту землю она продала за 30 тысяч. Вообще целый ряд мерзостей. <…> “Как выйти из такого положения?” — “Обратиться к прокурору”. — “Пойдет сплетня, вывалят массу грязи. Всего лучше, если б она созналась”. Я обещал ему позвать к себе Шабельскую. Но из этого ничего не выйдет37.
О том, что дела в театре шли плохо, Суворину было известно: еще весной 1902 года Шабельская в письмах к нему просила в долг то 1600 рублей — выкупить заложенную буфетную посуду, то 6000. Неуспех ее антрепризы отозвался и в едких словах театральных критиков:
Исполнялась пьеса [“Любовь и корона” Г. Лаубе. — О.М.] так, как исполняются в Петербургском театре все те пьесы, где играет г-жа Шабельская, т.е. очень плохо. Монотонная, однообразная читка, без пауз и оттенков, резкий акцент, проглатывание слов, отсутствие темперамента, неподходящая внешность — вот артистические данные г-жи Шабельской. Вдобавок, г-жа Шабельская обладает удивительной способностью мешать своим партнерам: она не только не держит тона, но и не слушает своих партнеров, а потому всегда им отвечает невпопад. <…> Театр был пуст, как водится38.
О Шабельской-актрисе нелестно отозвался и близко знавший ее Амфитеатров: “Физически Эльза была создана для театра. <…> Но природа посмеялась над нею, отказав ей в сценическом таланте”39. Ему вторил профессионал А.Р. Кугель: “Она имела претензию играть на сцене — и играла прескверно”40. Вообще антрепризу Шабельской публика окрестила “театр при буфете”, но даже кухня, поставленная на бóльшую высоту, нежели опереточное искусство, не спасла это предприятие от разорения.
Финансовые просьбы Шабельской к Суворину по-прежнему сопровождались экзальтированными заверениями в преданности:
И все равно, да или нет, я все так же глубоко, безраздельно, всей душой и неизменно преданная Вам как — не скажу как собака, я слишком горда для этого — но как кошка, которая бить себя не позволяет из-за каприза, но все никогда не забывает того, кого любит… только любит кошка трудно и привязывается только тогда, когда ее привязанность заслуженна, как Вы, хороший, добрый, редкий, великодушный и гениальный человек заслужили своей добротой, гением и душой всю привязанность Вашей искренне любящей Е. Шабельской…41
Однако Суворин не внял сладкоречивым увещеваниям своей корреспондентки, но постарался уважить просьбу Ковалевского, чем заслужил признательность с его стороны: “Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич! Еще раз благодарю Вас от всего сердца за дружеское участие. Если Вы признаете нужным пригласить ту женщину, то я не желал бы присутствовать при Ваших разговорах. Мне это было бы более чем тяжко”42. О том, что встреча Суворина с Шабельской состоялась, мы можем узнать из черновика его письма к ней: “Когда я говорил с Вами по его просьбе о том, чтоб Вы сознались, Вы стояли на своем и были не интересны и не убедительны. Вы непременно хотели показаться совершенно чистой”43. (Впрочем, в скобках заметим, что “совершенно чистых” фигурантов в этом деле не было. Ковалевскому можно было вменить в вину административный проступок, то есть выдачу финансового карт-бланш частному лицу, причем своей любовнице — акт прелюбодеяния вполне можно квалифицировать как отягчающее обстоятельство.)
Между тем следствие по делу Шабельской растянулось на два года — возможно, преднамеренно — и на поверхность вышла та самая “масса грязи”, о которой озабоченно говорил Ковалевский при встрече с Сувориным. Похоже, что “дуэль” между Шабельской и Ковалевским сопровождалась участием невидимых, но знающих свое дело “секундантов”.
На сторону Ковалевского встали издатель А.С. Суворин, министр финансов С.Ю. Витте и министр внутренних дел В.К. Плеве, хотя, как нам представляется, последних больше беспокоила репутация министерства. С изрядной долей осторожности можно предположить, что за Шабельскую по старой памяти мог бы хлопотать А.Ф. Кони (из ее писем к Суворину становится понятно, что она поддерживала отношения со своей первой любовью — переписывалась с ним и время от времени встречалась). “Антрепренерша” тесно общалась с известными купцами-благотворителями: Савва Морозов на бенефисы дарил ей бриллианты, а Савву Мамонтова Шабельская привлекла в 1899 году к финансированию редактировавшейся ею газеты “Народ”44. В письмах к Суворину Шабельская упоминает о своей переписке с К.П. Победоносцевым, а Амфитеатров среди ее знакомцев называет юриста М.М. Ковалевского, директора Балтийского завода М.И. Кази и государственного контролера Т.И. Филиппова — людей с солидной общественной репутацией. Не исключается также версия заступничества со стороны департамента полиции, если допустить, что, будучи за границей, Шабельская поставляла сведения и этому ведомству45. Документально подтвердить разведывательную деятельность Шабельской затруднительно; на этот счет есть лишь ее собственное признание, пересказанное Амфитеатровым: “Долг каждого русского за границей быть шпионом для своего правительства”46. Однако в письме к Суворину Шабельская от этой почетной миссии отказывается: “Уж не наговорили ли Вам чего обо мне? <…> Некий Михеев в Москве вдруг мне сообщил уже, что ему меня как русскую шпионку рекомендовали”47. Впрочем, циркуляция подобных слухов — будь то правда, или блеф, или первое, маскируемое под второе, — сама по себе уже показательна. Тем более, что, по всей видимости, подобающих талантов Шабельской было не занимать: ““Я, голубчик, куда журналистов не пускают, как дама пройду, а куда дам не пускают, пройду как журналист”, — любила хвастаться она, и имела право”48.
Благодаря усилиям сочувственников Шабельской в ходе следствия достоянием общественности стали внебрачные связи товарища министра финансов — не только с Шабельской, но и с М.Г. Иловайской, которая родила Ковалевскому сына. Ради женитьбы на Иловайской Ковалевский развелся с женой (Екатериной Никитичной Лихутиной), в качестве причины выставив ее неверность. При этом он дал Консистории клятву под присягой, что никогда не нарушал супружеского долга. Жена обвинила Ковалевского во лжи и клятвопреступлении. Ковалевский был вынужден подать в отставку49.
Кроме того, было обнародовано дело об имении Ковалевского, которое он купил на имя брата своей жены, чиновника министерства финансов И.Н. Лихутина50. Истец был основательно скомпрометирован, и если поначалу многие были на его стороне, обвиняя Шабельскую, то теперь сочувствие публики к ответчице усилилось настолько, что ее стали называть пострадавшей. В частности, директор Международного банка (и ближайший сподвижник С.Ю. Витте) А.Ю. Ротштейн считал виновным Ковалевского, находя, что он не имел права отказываться от подписей, которые он выдавал Шабельской51.
Шабельская не отрицала, что ради спасения прогорающего театра в своих денежных операциях использовала чистые бланки (“тысячные, более крупные”), подписанные Ковалевским, однако обвинения в том, что помимо этого подделывала его подпись, не признала. Более того, эту услугу, оказанную ей любовником, она дерзко обратила против него. В связи с начавшимся следствием Шабельская — в расчете на старую дружбу с Сувориным — затеяла с ним пространную переписку, в которой держала его в курсе событий и просила о всяческом содействии. Она решительно настаивала на продолжении следствия: “Я была у министра юстиции. Он обещал мне, что следствие не замнут — если до прокурора дойдет жалоба, и, НАДЕЮСЬ, что дойдет — удастся довести”52. Она безуспешно бомбардировала письмами газеты, пытаясь доказать, что администрация (назначенная в связи с банкротством театра) преднамеренно разорила ее антрепризу, используя неблаговидные средства53. Ковалевский потребовал, чтобы дело слушалось при закрытых дверях (не желая огласки его частных писем), — Шабельская незамедлительно направила в газеты свой протест и о том же уведомила Суворина: “На суде прочтут его письма, увидите, он пишет о том, что я боялась ответственности — что я приносила ему жертву <…> И как ни уверяй Владимир Иванович, что я его опозорила, он из простой дилеммы не выбьется: если подлог, отчего не в суде, если не подлог, отчего отказ от подписи?”54
В ходе следствия была проведена экспертиза подложных бумаг, и Ковалевский, заручившись поддержкой Суворина, счел необходимым ввести его в курс дела:
Вы так тепло отнеслись в моему личному горю, что я позволил себе приложить копию с письма ко мне директора Департамента полиции о результатах расследования, произведенного по личной просьбе Министерства внутренних дел: [Далее следует копия письма] “<…> Все указанные на поименованных документах бланковые надписи и подписи <…> были предъявлены 17 текущего марта в Департаменте полиции вызванным в качестве экспертов преподавателю С.-Петербургского Коммерческого училища Дмитриеву и цинкографу Трачинскому, которые, сравнив их с несомненным почерком Вашим [Ковалевского], пришли к единогласному заключению, что все перечисленные подписи должны быть признаны грубой подделкою”55.
Суворин, при том что не отказал в содействии Ковалевскому, судя по всему, предпочел оставаться в тени — последнему приходилось извиняться, если это условие нарушалось: “Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич, я сам ничего не понимаю. Очень огорчен, что Вас беспокоят. В разговорах со мной следователь ни разу не назвал Вашего имени. Вероятно, сделала ссылку виновная сторона”56.
В переписке с Шабельской Суворин продолжал оказывать на свою бывшую подчиненную моральное давление, что вызывало крайне резкую ее реакцию:
Что же мы будем переписываться, не понимая друг друга? Либо я поглупела, либо Вы переменились здорово с тех пор, когда я понимала в Берлине не только Ваши письма, но даже Ваши мысли… Неужели Вы не видите, что оскорбляете меня каждым словом письма? <…> — Оскорбляете, говоря так спокойно и убежденно, <…> точно у Вас есть письменные доказательства, что я БРАЛА ВЗЯТКИ именем Ковалевского?57
Защищаясь, Шабельская находит “нравственное” оправдание своим поступкам и даже пытается указать Суворину его место:
К чему Вы говорите о моей лжи? — В чем она? — Жизнь кокотки-актрисы — да, конечно. Но где же тут ложь? Когда я лицемерила, выдавая себя за что-то иное? — Имела любовников в молодости — да, но не более, чем Вы любовниц, — и уж конечно, лгала меньше Вас, не имея законных властей, кого бы надо обманывать, как Вы ваших жен. <…> Давала места? — Да, конечно. — И горжусь этим. Просила за ДЕЛЬНЫХ и честных ГОДНЫХ людей58.
Находясь под следствием, Елизавета Шабельская почти четыре месяца — с 22 ноября 1903-го по 13 марта 1904 года — провела в Доме предварительного заключения на Шпалерной. Полагая, что Суворину следует взять на себя долю ответственности за ее судьбу, она взывала к нему оттуда мелодраматическими пассажами — благо за плечами имелся сценический опыт:
Вы не понимаете, наивный человек, как могли меня избавить от голода? Давши работу, которую я, по Вашему собственному мнению, делала лучше многих. — Вы же отвернулись от меня, повредили мне больше всего. Публика сказала: “уж если Суворин, изобретший ее, отвернулся — если “Новое время” не смеет печатать, значит она виновна”. И без доказательств Вы смешали меня с грязью, Вы побудили газеты не давать мне работы, Вы заставили меня голодать. <…> Что я ВАМ сделала? <…> Чтобы знали, что если я, не дотянув до суда — покончу в сумасшедшем ли доме, в проруби или иначе — просто потому, что оборвутся нервы, — не по своему желанию, то чтобы Вы знали, что Вы тут на добрую половину виноваты. Виноватей Ковалевского. <…> Вам чем дорог Ковалевский, чтобы резать меня ему в угоду и до сих пор резко и бессердечно бросать мне в лицо оскорбленье, не дождавшись даже, подтвердит ли его суд?59
В торжестве справедливости Шабельская ничуть не сомневалась и авансом упрекала Суворина в отступничестве: “На суде увидимся или не увидимся — это Ваше дело. — Но авось все же узнаете, что было на суде, тогда — если Вы еще честный человек, попросите у меня ПРОЩЕНИЯ. Тогда будем говорить дальше”60.
Ковалевский через адвоката предложил решить дело миром: ответчица признает векселя подложными, а обвинение найдет основания для ее оправдания61. Шабельская решительно отвергла этот компромисс и в письмах к Суворину негодовала и возмущалась:
После года мольбы и прошений — наконец началось следствие, полгода оно тянется, и МЕНЯ ЕЩЕ ДАЖЕ НЕ ДОПРАШИВАЛИ. — Почему? — Не должно ли прийти в голову, что следствие причины знать не желает. А между тем газеты пишут обо мне гадости — а мои возражения цензура НЕ ПОЗВОЛЯЕТ печатать — и не официально, циркуляром — против этого можно бы жаловаться министру — а по телефону, бесследно и бесшумно62.
По всей видимости, Суворин никакого участия в Шабельской проявлять не собирался. Патетические призывы, которыми подследственная пыталась побороть его безразличие, достигли весьма высокого накала:
Вы в Берлине явились мне больше, чем другом, — Спасителем в одну из отчаянных минут моей жизни. — Чем же я виновата пред Вами, что вы оттолкнули меня от себя после моего возвращения в Россию? <…> Алексей Сергеевич, ВЫ ОДИН ДОСТАТОЧНО МУЖЕСТВЕННЫ, чтоб иметь свое мнение, довольно сильны, чтобы осмелиться иметь его. Вас прошу ради ХРИСТА — ради памяти о своих тяжелых днях — ради прежней дружбы — ради таланта, который, право же, у меня есть, — помогите мне — ДАЙТЕ МНЕ РАБОТУ. <…> Ваше одно слово, ОДНО меня спасет — пробую. Вот Бог смягчит сердце Ваше. В ЕГО И ВАШИ РУКИ отдаю свою судьбу, свою жизнь. — Ваша всегда Шабельская — хотя, может быть, и ненадолго63.
Дело Шабельской было назначено к рассмотрению на 21 января 1905 года — и в тот же день отложено на четыре месяца, как было объяснено в газетах, из-за болезни председателя Третьего отделения Петербургского окружного суда. Отчаяние, зазвучавшее в письмах Шабельской, судя по всему, Суворина не тронуло — его ответный ход был театральным, и даже в духе бурлеска. Вместо отмененного уголовного процесса 21 января публика увидела в суворинском театре премьеру пьесы Н. Жуковской “Над толпой”: в основу ее сюжета была положена история с поддельными векселями, а главные герои списаны с натуры. Шабельская была выведена под именем княгини Лидии Сергеевны Кинчинадзе, “красивой интересной вдовы”, а Ковалевский — профессора Николая Васильевича Неволина, который, впрочем, вышел сухим из воды: его прошение об отставке было отклонено, а поддельные векселя оплатил друг64. Шабельская вновь обрушилась на Суворина с протестами, а в ответ получила от него не менее гневную отповедь:
Ни малейшего “неблагородства” относительно Вас я не совершил. Мне Вас было жаль. Но я не могу побороть в себе ненависти к Вашей лжи. Знаю, что Вы очень способная, деятельная, интересная, но ложь сидит в Вас не только как в женщине, но и как в женщине много претерпевшей; честолюбие Ваше никогда не было удовлетворено, и когда Вы дорвались до власти, Вы стали делать невероятные вещи. <…> Я искренно желаю, чтобы суд Вас оправдал, потому что я вообще ненавижу суд и думаю, что в таких делах и при нынешнем режиме не человек виноват, а черт. <…> Никакой повестки в суд я и в глаза не видел, и потому Ваше указание на то, что я мог знать по повестке день Вашего процесса, отпадает само собою. На Вашем процессе мне и делать нечего. О сотрудничестве Вашем в “Новом времени” не могло быть речи по понятным причинам. Я не имел ни малейшего права протестовать против Ковалевского, который мне сам подписывал векселя <…> а взять Вас в сотрудницы — значило бы именно протестовать. <…> Во время <1 нрзб.> я говорил с ним у меня едва ли более трех раз и один раз он приезжал ко мне просить поддержать Ваше театральное предприятие. Один раз я был у него в Москве при Вас, да раз говорил с ним в одном ресторане. Вот все мое личное знакомство с ним65.
Отчитывая Шабельскую, Суворин не скрывает своей лояльности Ковалевскому: “Что он обманывал “свою любовницу”, так это едва ли относится к государственной деятельности, которую он потерял из-за Вас и Вашей халатности”66. При этом своему протеже он, надо полагать, постарался обеспечить надежное прикрытие — это видно из письма тайного советника, столь неблагоразумно запутавшегося в делах и в женщинах: “Очень и очень прошу Вас не допускать на столбцах Вашей уважаемой газеты чего-либо недоброго по отношению ко мне. Мне было бы это тяжело крайне по семейным обстоятельствам”67. И действительно, “Новое время”, при всей падкости его журналистов на громкие сенсации, не входило в подробности личной жизни Ковалевского и печатало лишь хронику судебных заседаний.
Новое заседание суда, назначенное на 23 мая 1905 года, сразу же было отложено — из-за неявки свидетелей, среди которых три четверти составляли свидетели обвинения (в том числе и Суворин, который даже не прислал объяснения). Увидев в зале Ковалевского, Шабельская пришла в ярость: “Будь у меня нож, я бы воткнула его ему в спину, чисто машинально, рефлекторным образом, движением без желания, без ненависти, против воли, так сказать”68. Вместо этого обвиняемой вновь пришлось протомиться в ожидании еще полгода, однако долготерпение ее было вознаграждено. Об этом немедленно сообщили столичные газеты:
Процесс Е.А. Шабельской закончился около часу ночи 27 ноября. Весь день был посвящен прениям сторон. На разрешение присяжных заседателей было постановлено 98 вопросов о доказанности подложных подписей тайного советника В.И. Ковалевского. На все вопросы присяжные ответили: нет, не доказано. Е.А. Шабельская объявлена по суду оправданной. Гражданский иск, предъявленный в сумме 120 000 рублей тайным советником Ковалевским, оставлен без рассмотрения. После объявления вердикта публика устроила шумные овации по адресу присяжных, Е.А. Шабельской и ее защитников69.
Невзирая на результаты графологической экспертизы, подтвердившие поддельность векселей, прокурор А.И. Вогак заявил, что доказать подлог представляется делом большой трудности и что экспертиза решающего значения не имеет. Показания иных свидетелей явно говорили о том, что обвиняемая довольно высоко котировала свои услуги (князь Друцкой-Любецкий, бывший любовник Шабельской, сообщил, что свое содействие в проведении через Министерство финансов проекта электростанции она оценила в 50 000 рублей), но и это не произвело должного впечатления на присяжных. Моральное осуждение вообще было адресовано третьей стороне: “Защитник Квашнин-Самарин подчеркнул некрасивое поведение представителей финансового мира, угодливо учитывавших бланки Ковалевского, считаясь не с его кредитоспособностью, а с положением”70. Шабельскую же, разорившую свое театральное предприятие и лишившую актеров работы и жалованья, мягко упрекнули в чисто женской слабости: “Театр пал по вине Шабельской: она стремилась играть роли молодых женщин, показываться в роскошных костюмах”71. Стоит также заметить, что подробного обсуждения исхода дела, вопреки обыкновению, в газетах не последовало.
3
Итак, на весах правосудия, долго колебавшихся под воздействием заинтересованных сторон, перетянула чаша Шабельской, хотя игра на время пошла на пользу и Министерству финансов, которое избежало громкого скандала с участием важного чиновника (даже Суворин, всячески хлопотавший за Ковалевского, не удержался от сердитого замечания в его адрес: “Ковалевский умный хохол и очень способный, но тоже не знающий удержу и, как все сластолюбивые мужчины, не может устоять в равновесии и распускает вожжи своей воли”72). Можно даже предположить, что выигрыш дела обернулся бы для Ковалевского пирровой победой: Шабельская вполне могла бы в отместку предъявить Ковалевскому встречный иск — о клевете, ведь некогда любимый человек предал ее и жестоко разочаровал. Об этом еще во время следствия она откровенно писала Суворину:
Вот вы говорите о лжи: Ковалевский сам отец лжи. Признаюсь, я сыграла дуру и семь лет подряд обожала его как святого, вам же говорила, помните, а он просто был мелкий — нет, крупный жулик, умевший обманывать даже свою любовницу — лгать постоянно, ежеминутно, годами даже в постели с женщиной73.
Считая себя “невинно пострадавшей”, Шабельская в поисках справедливости обращалась к своей старой симпатии, юристу А.Ф. Кони:
Суворин почему-то возненавидел меня — быть может, потому, что чувствует, насколько жесток и несправедлив был со своим старым сотрудником и ДРУГОМ. Быть может, его уверил Ковалевский в моей душевной черноте… <…> Но неужели же судебный приговор все еще не убедил его? Вот что возмутительно в России: во всякой другой стороне невинно пострадавший, оправданный, признанный оклеветанным, получил бы симпатии, поддержку, помощь. <…> Здесь же, оправданная судом и сенатом, я нахожу только врагов… и ни одного друга… Где же все те, которым я будто бы продавала милости, и дела, и ордена? — Гнусней этой клеветы придумать ничего нельзя было. И все же я молчала и никого не запутала в скандал — я только хотела оправдать себя, вернуть себе честное имя ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ — женскую репутацию рвите, сколько хотите, это мне все равно, — я свободный человек и никого никогда не обманула. Женские слабости чести не марают74.
Впрочем, некоторые шаги по возмещению морального ущерба Шабельская предприняла, выпустив роман “Векселя антрепренерши”, который назвала “защитительной речью, обращенной к общественному мнению”. Уже в Предисловии она ставит все точки над i: “Окружной суд оправдал Шабельскую и признал клеветой возводимое на нее обвинение, а Правительствующий Сенат утвердил этот приговор, подтвердив право присяжных признать настоящими даже векселя, опороченные постановлением коммерческого суда”75. Дальнейшее повествование являет собой дайджест нашумевшего дела, причем автор делает торжественное заявление: “Честно и открыто называю я вещи и людей своими именами, принимая ответственность нравственную и юридическую за каждое сказанное слово…”76 Написанную по горячим следам, книгу Шабельской следует считать излишне эмоциональной, предвзятой и по-женски мстительной по отношению к Ковалевскому, однако по части основных фактов она не грешит против истины, что подтверждается сопоставлением романа с газетными судебными материалами. Амфитеатров тоже свидетельствует: “Вообще, лгуньей она не была, что редко в истеричке. Хитрить, интриговать, политиковать, провести, окрутить вокруг пальца очень могла. “Врать”, т.е. плести небылицы, — нет”77.
Однако задуманный как “хроника”, составленная на основании “подлинных документов следствия и по рассказам лиц, ближе всех знавших обоих героев”78, роман дальше первого выпуска не пошел — сменилась историческая эпоха, и Елизавета Шабельская, разделявшая убеждения крайне правого толка, всецело отдала себя политической борьбе. Ее место в лагере монархистов рельефно охарактеризовал Амфитеатров:
Две трети жизни проскиталась она в государствах демократического строя <…> а в Россию возвратилась <…> яростною фанатичкою дома Романовых и победоносцевской (sic! — О.М.) триады — “православие, самодержавие, народность”. Патриотизм она определяла беззаветным и нерассуждающим служением началам этой тройственной формулы, и сама им служила не за страх, но за совесть, со всем буйством и воинственным наскоком, свойственным ее дикой натуре79.
При этом Шабельская настойчиво продолжала писать Суворину, вот только тон ее писем резко поменялся — из загнанной в угол просительницы она превратилась в трибуна, исполненного патриотического пафоса:
Теперь, КОГДА МОЕ ИМЯ ОМЫТО ПРИГОВОРОМ ПРИСЯЖНЫХ, я уже не должна более скрываться и могу принять активное участие в организации сопротивления красному тиранству, от которого стонет вся Россия. Вы, Алексей Сергеевич, так ХРАБРО и честно шли с НАРОДОМ против красной фразы и насилия, что я земно кланяюсь Вам и с восторгом и уважением вспоминаю Ваше имя. <…> Помогите же и дальше. Мы — не сидим сложа руки. И организовали МИРНУЮ партию — да, но сильную и ПО СОСТАВУ самую ДЕМОКРАТИЧЕСКУЮ — то самое БРАТСТВО СВОБОДЫ И ПОРЯДКА, которое уже бойкотируют все красные комитеты80.
Из зала судебного заседания Шабельская вышла рука об руку с новым мужем, а заодно товарищем по оружию Алексеем Николаевичем Борком, также проходившим по делу о фальшивых векселях. С ним она познакомилась в 1896 году на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде, и с тех пор они проживали вместе на одной квартире и даже ездили в компании с Ковалевским в Баку и за границу. (Как свидетельствует Амфитеатров, Борк, по профессии врач-психиатр, простым наложением рук вылечивал мигрени, но при этом был весьма усердным поклонником Бахуса.) Надо сказать, что в уголовном деле Шабельской Борк потерпел значительный ущерб: “…сделавшийся благодаря протекции Ковалевского годовым врачом в 5—6 учреждениях с солидными окладами, вскоре после разрыва Ковалевского с Шабельской места эти потерял”81.
Однако политическая деятельность доходов Шабельской не приносила, а поскольку “надо кушать даже в старости”82, в ее письмах к Суворину снова зазвучали жалобные ноты:
Не легко мне писать Вам… но <…> Анатолий Федорович Кони сообщает мне, что он говорил с Вами обо мне <…> и из его слов черпаю я надежду и смелость ПРОСИТЬ У ВАС РАБОТЫ. <…> У Вас же со смертью Скальковского осталось свободное место и фельетониста, и балетного рецензента… — И, может быть, Вы вспомните о писательнице, которой Вы сами не так давно придавали некоторую долю способностей83.
Суворин, надо полагать, ни на пламенные призывы Шабельской к содействию ее политическим инициативам, ни на ее мольбы о помощи не отвечал (впрочем, он позволил ей напечатать в своей газете объявление о распродаже театрального реквизита). Он пытался сохранить видимость “объективной позиции” и вообще не афишировал своей принадлежности к монархистским и черносотенным организациям и не принимал открытого участия в их акциях — даже при том, что в 1901 году предварительное заседание первой православно-монархической организации “Русское собрание” проходило в редакции газеты “Новое время” и Суворин вошел в состав ее учредителей. (Рупором крайнего национализма и шовинизма в “Новом времени” выступал М. Меньшиков.) В июне 1907 года Суворин сделал в своем дневнике запись-декларацию, похоже, рассчитанную на дальнейшее публичное воспроизведение:
Журнальные свиньи назвали “Новое время” “министерским официозом” (“Речь”) и рады пожимать руку “Русскому знамени”, если оно ругает “Новое время”. Мы заступались за “Союз русского народа”, когда видели, что на него нападают несправедливо. Но быть в партии с г. Дубровиным и др. союзниками мы никогда не были и не будем. Не будем мы считать “Союз русского народа” за русский народ, как не считаем за русский народ ни одной другой партии84.
Политическая уклончивость Суворина — факт, не требующий особых доказательств, — он, “конечно, был монархист и большой мастер ладить с правительством, играл на патриотических струнах, во всех гаммах, как великолепный виртуоз”85. Соответственно издатель “Нового времени” предпочел прекратить какое бы то ни было общение с не знающей удержу монархисткой и антисемиткой Елизаветой Шабельской — “он был слишком умен и практичен, чтобы принимать всерьез и к руководству истерические вопли своей берлинской приятельницы”86.
Свой вердикт Шабельской уже по окончании ее дела Суворин сформулировал в дневнике:
23.07.1907. Был В.И. Ковалевский. Долго говорили о Витте, о современном положении вещей. <…> Владимир Иванович — большой умница и талант. <…> Вообще он сказал мне много лестного и о моей писательской деятельности, и о той нравственной поддержке, которую я оказал ему в случае с Шабельской. Сколько скверные и распутные бабы погубили талантливых и хороших мужчин87.
Так завершилось бывшее когда-то близким приятельство Алексея Сергеевича Суворина с Елизаветой Шабельской. Возникшее отчуждение, по-видимому, следует объяснять не только его мужской солидарностью с Ковалевским и не только ее прегрешениями и темными делами. “Изобретши” Шабельскую и обеспечив ее работой, Суворин за два десятка лет общения с ней прошел в каком-то смысле типичный для него путь от влюбленности в нового человека к разочарованию в нем, тем более сильному, чем более незаурядной оказывалась встретившаяся ему личность. Иной раз охлаждение наступало в считанные месяцы, как, например, в случае с графиней Е.В. Салиас де Турнемир, пригласившей Суворина из Воронежа в Москву сотрудничать в своем журнале “Русская речь”. “Я живу у графини в Сокольниках. Женщина эта — просто восторг. <…> Говорит много и говорит хорошо, вдохновляется же если, то просто вся изменится, и говорит необыкновенно страстно”, — писал Суворин в июле 1861 года своему знакомому М.Ф. Де-Пуле, а в октябре того же года маятник его мнения о ней резко качнулся в другую сторону: “Графиня — взбалмошная женщина, <…> оставившая газету на произвол судьбы и говорившая такие глупости, что их повторять я не решаюсь. В литературе она ни бельмеса не смыслит, жизни русской не знает, газетного такту ни на волос”88. Это свойство суворинской натуры подметил и Чехов, также переживший взлет и падение в дружбе с Сувориным (которая, впрочем, почти целиком уложилась в его писательскую жизнь): “У него азартная страсть ко всякого рода талантам, и каждый талант он видит не иначе, как в увеличенном виде. <…> Его можно отлично эксплоатировать…”89 Драматичными были и отношения Суворина с Лесковым: “И тот и другой не могли похвастаться покладистыми характерами и откровенно предпочитали крайности — середине”90. При этом, даже испытав охлаждение к человеку, Суворин редко отказывал ему в помощи, если она была необходима:
Не было сотрудника, которому “старик Суворин” не старался бы облегчить труд и существование. Вспоминаются три-четыре имени сотрудников, лично ему несимпатичных, даже трудно им переносимых, но — они были литераторы, были даровиты, и этим решилось его отношение к ним и он их терпел многие годы и, наперекор самому себе, обеспечивал их благополучие91.
Однако Елизавете Шабельской в трудную для нее минуту Суворин не только не помог, но и выступил против нее, и даже ее оправдательный приговор не способствовал восстановлению отношений — столь низко упала в его глазах “проштрафившаяся” антрепренерша. (Не будет лишним добавить, что дело Шабельской проходило на фоне русско-японской войны и “неудачи русских войск страшно и губительно отозвались на Суворине. Он стал нервен сверх меры, вспыльчивее, чем когда-нибудь”92.) Последнее послание Шабельской к Суворину, очевидно, писалось уже без всякой надежды на сострадание:
Виктор Петрович [Буренин] говорил мне, что Вы меня не хотите видеть, не хотите обо мне слышать <…> Если бы Вы знали, как мне это больно. <…> Виктор Петрович сказал мне, что когда он сказал о “писании рецензий”, Вы сказали “она сама актриса, будет пристрастна”. Друг мой, какая я теперь актриса. Я старуха физически и духовно… <…> Алексей Сергеевич, поверьте, мне не ахти как долго жить осталось, разбитой и разломанной пережитой пыткой духовной, но половину этой жизни я отдала бы за то, чтобы иметь право входить к Вам, как прежде входила к расположенному человеку, позволявшему называть себя другом… Позвольте хоть раз пожать Вам руку, дорогой Алексей Сергеевич. Поверьте, это принесет Вам счастье93.
Суворин от предложенного счастья, надо полагать, отказался. А некоторое время спустя его самого одолела неизлечимая болезнь и, изнурив физически и душевно, в 1912 году свела в могилу.
Что же до Елизаветы Александровны Шабельской, то она после этого письма прожила еще десять лет, стала “крестной матерью” черносотенцу Петру Николаевичу Попову (1894—1952)94. Впредь именуя себя Шабельский-Борк, в 1922 году он участвовал в покушении на бывшего лидера кадетской партии П.Н. Милюкова — в результате пуля попала в В.Д. Набокова, отца известного писателя. В 1911 году в газете “Колокол” Шабельская опубликовала антисемитский роман “Сатанисты ХХ века”, а в 1913 году — роман “Красные и черные”. Ее сотрудничество с органом “Союза русского народа” газетой “Русское знамя” прекратилось в том же, 1913 году из-за расхождений “чисто личного характера” с издательницей Е.А. Полубояриновой. Однако политическая деятельность Шабельской на этом не закончилась: есть сведения, что в конце августа 1915 года она приняла участие в работе совещания уполномоченных монархических организаций в Саратове, правда, в весьма скромном качестве — как почетный член Пермского Мотовилихинского отдела “Союза русского народа”95.
Летом 1917 года доживавшая свои последние месяцы газета “Новое время” поместила краткий некролог: “15 августа, в 10 часов утра в имении Сусть-Заречье Новгородской губернии, после продолжительной болезни тихо скончалась писательница Елизавета Александровна Шабельская-Борк, о чем убитые горем крестный сын и друзья извещают знакомых и почитателей”. Издатели газеты, сыновья Алексея Сергеевича Суворина, не стали отказывать в просьбе крестного сына Елизаветы Шабельской сообщить о ней печальную весть.
_____________________________________________
1) См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. Лондон; М., 2000. С. 125—129.
2) Там же. С. 566—567. Предположительная дата письма — конец 1893 года.
3) Там же. С. 127.
4) См.: Макарова О. “Судьба каким-то роковым образом ставит меня поперек Вашей дороги…”: “Дело Каировой” и его след в биографии А.С. Суворина // НЛО. 2005. № 75 (5). С. 92—121.
5) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши: Роман-хроника. Вып. 1. СПб., 1907.
6) Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 129.
7) Там же. С. 126.
8) См.: РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1949. Письма Кони А.Ф. к Суворину А.С. Л. 87. Письмо от 24.05.1906. Кони пишет Суворину: “Я знал ее в Харькове 12-летней девочкой, в бонбончиках и с <2 нрзб.> — а встретил потом этого “Лизочка”, как все мы тогда ее называли — через 20 лет в Берлине, в ужасном положении. Тогда я писал о ней покойному А.П. Коломнину и Вы ее устроили в “Новом Времени”” (Там же. Л. 87).
9) Это было в 1869 году в Харькове, где Кони служил товарищем прокурора и был соседом и другом семьи Шабельских.
10) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Письма Шабельской Е.А. к Суворину А.С. 4.01.1890 — 6.04.1909; Ед. хр. 4670. Письма Шабельской Е.А. к Суворину А.С. 1890-е гг. Писем Суворина к Шабельской разыскать не удалось, возможно, потому, что Суворин зачастую просил своих корреспондентов, особенно впавших в немилость, возвратить его письма. Цитаты из писем приводятся в соответствии с нормами современной орфографии и пунктуации.
11) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 149. Письмо от 22.09.1893.
12) Шабельская Е. “Женский вопрос в наши дни” // Новое время. 1896. № 7256.
13) Там же. Л. 186—187.
14) См.: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 9. М., 1973—1983. С. 22—24, 48—49.
15) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 184 об. Письмо от 14.02.1895.
16) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4670. Л. 37 об. (Суворин в то время путешествовал по Италии.)
17) Там же. Л. 35, 36. Письмо датировано 1893 г.
18) Там же. Л. 37.
19) Там же.
20) Там же. Л. 226. Ср. одно из дневниковых признаний Суворина: “Я несомненно совершенно одинок в теперешней моей семье <…> Для меня, что делает меня одиноким, ни у меня к ним, ни у них ко мне никаких чувств не может быть” (см.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 584 [расшифровка зачеркнутой записи от 20.08.1899]).
21) Народ. 1899. 23 июля.
22) Амфитеатров А.В. Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих: В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 73.
23) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 174—174 об. Письмо от 24.12.1894.
24) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 73.
25) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 174—174 об. Письмо от 24.12.1894. Л. 179.
26) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 76.
27) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 176, 177 об. Письмо от 10.01.1895.
28) Народ. 1899. 23 июля.
29) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 224. Письмо от 5.05.1897.
30) Там же.
31) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 239—240. Письмо от 28.07.1899.
32) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 68, 70.
33) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4670. Л. 189.
34) Новое время. 1905. 24 ноября.
35) См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 379.
36) См.: Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 154.
37) См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 451—452.
38) См.: Театр и искусство. 1901. № 46. 11 ноября. С. 827. Автор заметки — В.А. Вакулин (псевд. Вл. Линский).
39) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 66.
40) Кугель А.Р. Листья с дерева: Воспоминания. Л., 1926. С. 48.
41) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 250 об. Письмо от 7.04.1902.
42) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1843. Письма Ковалевского В.И. к Суворину А.С. 15.02.1897 — 30.01.1907. Л. 9. Письмо от 7.08.1902.
43) Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 391. Письма Суворина А.С. к Шабельской Е.А. Черновики. Л. 12. Письмо от 27.01.1905.
44) См.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 329.
45) См. об этом: Дудаков С.Ю. История одного мифа: Очерки русской литературы XIX—XX вв. М., 1993. С. 179, 199.
46) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 74.
47) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 159. Письмо от 21.01.1894.
48) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 72.
49) См., например: Новое время. 1905. 29 ноября, а также: Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 127. Отставка Ковалевского не воспрепятствовала его успешной предпринимательской деятельности. Впоследствии он в разное время занимал видные посты: в Совете съездов представителей промышленности и торговли, председателя правления Товарищества Петроградского вагоностроительного завода и Общества механических заводов “Братья Бромлей”, а в 1906—1916 годы был председателем Императорского Русского технического общества. В советские годы сотрудничал с Н.И. Вавиловым в Государственном институте опытной агрономии и закончил свою жизнь в 1934 году в звании заслуженного деятеля науки и техники РСФСР (см.: Воспоминания В.И. Ковалевского // Русское прошлое. 1991. № 2. С. 19).
50) Наша жизнь. 1904. 31 декабря: “Чисто семейные дела и наш бюрократический строй: По поводу дела В.И. Ковалевского”. Суть этого дела была такова: Лихутину Государственный поземельный банк дал ссуду в 317 000 рублей, которая затем “благодаря заслугам” Ковалевского “по государственной службе” увеличилась почти на 100%. Далее Ковалевский при последующих отчуждениях отдельных частей имения и перезалогах выручил более 300 000 руб.
51) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 110.
52) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 251.
53) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 98.
54) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 253, 255.
55) Там же. Ед. хр. 1843. Л. 10, 12. Письмо от 12.04.1903.
56) Там же. Л. 13.
57) Там же. Ед. хр. 4669. Л. 253.
58) Там же.
59) Там же. Л. 253 об. — 254.
60) Там же.
61) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 132.
62) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 259.
63) Там же. Л. 259 об. Письмо не датировано, но его пагинация позволяет отнести его ко времени процесса; кроме того, следующее за ним письмо — об успешном окончании дела.
64) См.: Жуковская Н.Ю. Над толпой: Пьеса в 4 действиях. (Премьера — 21.01.1905 на сцене театра Петербургского Литературно-художественного общества.) СПб., 1905.
65) Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 391. Л. 12—12 об. Письмо от 27.01.1905 (черновик).
66) Там же. Л. 14.
67) Там же. Оп. 1. Ед. хр. 1843. Л. 16. Письмо от 22.04.1905.
68) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 153.
69) Санкт-Петербургские ведомости. 1905. 29 ноября.
70) Новое время. 1905. 29 ноября.
71) Там же.
72) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 391. Л. 12. Письмо А.С. Суворина к Е.А. Шабельской от 27.01.1905 (черновик).
73) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 255.
74) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1949. Л. 89. Письмо Е.А. Шабельской к А.Ф. Кони, вложенное в письмо последнего к А.С. Суворину. А.Ф. Кони препровождает письмо Шабельской следующими словами: “Многоуважаемый Алексей Сергеевич. Я получил прилагаемое письмо. <…> Что я могу теперь сделать для “старухи”, как она подписывается, величая меня “Вашим превосходительством”? Просить Вас за нее не имею ни права, ни основания. Позвольте просто переслать ее письмо на Ваше усмотрение в подлиннике” (Л. 87).
75) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. V.
76) Там же.
77) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 68.
78) Шабельская Е.А. Векселя антрепренерши. С. 154.
79) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 73. Уже после смерти Шабельской в ее биографии появились эпизоды-апокрифы: писали, например, что она “провела больше года на передовых позициях в русско-японскую войну. Там она не только была переводчиком, но деятельно ухаживала за ранеными и, переодетая в форму солдата, участвовала в нескольких опасных разведках” (см.: Шабельская Е.А. Сатанисты ХХ века. М., 2000. С. 8. — Примеч. редакции). Если сопоставить даты, то выходит, что военная операция бесстрашной 50-летней “княгини” — которая вдруг заговорила по-японски — состоялась в промежутке между судебными заседаниями.
80) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 260. “Братство свободы и порядка” — небольшая монархическая организация, возникшая в первые дни революционных событий 1905 года и направившая в связи с ними всеподданнейший адрес императору.
81) Новое время. 1905. 27 ноября. А. Борк был старшиной “Братства свободы и порядка”. Основная его деятельность связана с “Союзом русского народа”: он был одним из учредителей “Союза”, сотрудником газеты “Русское знамя”. После раскола “Союза” поддержал А.И. Дубровина. В сборнике “Союз русского народа: По материалам чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917 г.” (М.; Л., 1929) в протоколах показаний Борк упоминается как покойный; можно предположить, что его не стало до 5 марта 1917 года — даты образования Комиссии.
82) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 1949. Л. 89. Письмо Е.А. Шабельской к А.Ф. Кони, вложенное в письмо последнего к А.С. Суворину.
83) Там же. Ед. хр. 4669. Л. 262. Данное письмо (в связи с упоминанием о смерти К.А. Скальковского, государственного чиновника и театрального критика) можно датировать 1906 годом.
84) Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 499.
85) Тяжкая наследственность // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 74.
86) Там же.
87) Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 526—528.
88) Суворин А.С. Письма к М.Ф. Де-Пуле / Публ. М.Л. Семановой // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1979 год. Л., 1981. С. 127, 154.
89) См.: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 3. С. 119. (Письмо к А. Н. Плещееву от 1.01.1889.)
90) Динерштейн Е.А. А.С. Суворин: Человек, сделавший карьеру. М., 1998. С. 220.
91) Старик Суворин // Амфитеатров А.В. Жизнь человека… Т. 2. С. 9.
92) Ежов Н.М. Алексей Сергеевич Суворин: Мои воспоминания о нем, думы, соображения // Исторический вестник. 1915. № 2. С. 459—460.
93) РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4669. Л. 269—270 об. Письмо от 20.11.1907.
94) См. о нем: Иванов А. Верный сын императорской России: Памяти П.Н. Шабельского-Борка // http://www. rusk.ru/st.php?idar=103330. “Крещение” Попова Елизаветой Шабельской имело, скорее всего, символический, политический характер, поскольку родился он в Кисловодске в 1894 году, когда Шабельская находилась в Германии (хотя в принципе в православной церкви существует возможность стать крестным отцом или крестной матерью заочно), а его двойной псевдоним отсылает к 1905 году, когда Шабельская вышла замуж за А.Н. Борка. Кроме того, по церковным канонам крестный не мог быть усыновителем и дать свою фамилию крестнику. (Благодарю за разъяснение отца Иннокентия, преподавателя Библейско-богословского института Св. Апостола Андрея.)
95) Степанов А. Cаратовское совещание или Cаратовское совещание уполномоченных монархических организаций 27—29 авг[уста] 1915 (http://www.rusinst.ru/articletext. asp?rzd=1&id=6315&tm=5).